«Здесь упадет Россия на голые камни подбитым орлом с подрезанными крыльями».
II.
Уныние охватило войска в Галлиполи. Потеряли родину, выброшены на пустынный полуостров, впереди полная неизвестность.
Духовный надлом сейчас же сказался на внешнем облике войск. Подняв воротники шинелей с оборванными пуговицами и без погон, ходили по Галлиполи толпы хмурых людей. Искали щепки для костров. устраивали в развалинах логовища, продавали на базаре свои и казенные вещи. Старшим в чине чести не отдавали, считали, что бедствие всех сравняло. Быстро стирались все грани, столь необходимые в каждой армии.
{126} Городок опасливо смотрел на вооруженных нищих пришельцев и наглухо запирал свои двери.
А. П. сразу понял, какую тяжкую ответственность возложила на него судьба в Галлиполи. Он знал, что во многих лагерях, где содержались интернированные русские войска, люди совершенно опускались. В полной праздности жили на казенном пайке и целыми днями валялись на нарах. Цепенели физически и духовно.
Что делать? — задавал себе вопрос А. П. и мудрый ответ он нашел в своей душе. Надо строить жизнь, и в этой стройке каждая минута дорога и нет такого дела, которое было бы малым. Войска были без крова, грязные, обносившиеся. Было много больных.
Но чтобы строить, надо было прежде всего встряхнуть безвольную массу и влить в нее силу.
Это было трудно. Труднее, чем бросать войска в атаку или идти с добровольцами в ледяной поход. Тогда у начальника была власть, у подчиненных долг, вера, а теперь людская масса, как тесто, расползалась между пальцами. Каждый имел право уйти из армии на положение беженца.
В руках А. П. оставалась только нравственная сила и собственная воля.
— Дать порядок, — кратко приказал А. П. своим ближайшим помощникам.
С самого утра, как рачительный хозяин, А. П. обходил своим неутомимым шагом весь городок и лагерь. Как всегда был тщательно одет, бодр и весел духом, точно окружающая обстановка была самая обыденная. За всем следил, все налаживал и заставляли работать и работать.
Офицеры работали наравне с солдатами. Разбивали лагерь, копали землянки, строили бани, носили с гор дрова, таскали из города в лагерь продукты, прокладывали узкоколейку,
— Никакая физическая работа не может быть унизительна, — неустанно твердил офицерам А. П,
Всегда задерживался около тех, которые выполняли наиболее трудную и грязную работу. Со всеми здоровался.
— У меня руки грязные, Ваше Высокопревосходительство, — говорил кто-нибудь из офицеров.
— Руки грязнятся не от работы, — отвечал А. П. и крепко пожимал руку.
{127} Очень быстро раскинулся полотняный поселок на прежнем голом поле, в «долине смерти и роз». Когда-то в этой долине цвели розы, а теперь они расползлись шиповником, в колючих ветвях которого гнездились ядовитые гады. В этой долине косила людей и москитная лихорадка.
Но не поселок для переселенцев на новых землях строил А. П., он строил военный лагерь но образцу векового уклада российских войск и с первых же дней в Галлиполи он стал требовать от всех чинов корпуса несения военной службы и полного подчинения воинскому порядку.[лдн-книги2]
В своем приказе Кутепов писал:
«Для поддержания на должной высоте доброго имени и славы русского офицера и солдата, что особенно необходимо на чужой земле, приказываю начальникам тщательно и точно следить за выполнением всех требований дисциплины. Предупреждаю, что я буду строго взыскивать за малейшее упущение по службе и беспощадно предавать суду всех нарушителей правил благопристойности и воинского приличия»...
Ропотом встретили войска ото требование.
— Зачем теперь эта игра в солдатики? — Довольно...
— Пусть ругаются, — говорил А. П., — русский человек всегда ругает начальство. Сами потом поймут, что так надо... — и неуклонно проводил в жизнь дисциплину. Органически не выносил распущенности и расхлябанности. Непокорных немилосердно сажал под арест на гауптвахту. Он говорил:
— Наша борьба с большевиками не кончена. Для борьбы нужны люди с выдержкой, сильные духом и телом. Мы должны служить примером и для всей нашей молодежи...
Понимал А. П. и то, что только организованная военная сила поможет Главнокомандующему отстаивать в Константинополь интересы армии.
Взнузданные Кутеповым войска подобрались. Возмущаться «игрой в солдатики» перестали. Вместо ропота была уже общая дума — армия мы или нет в глазах союзников.
Сидевшие на «губе» в полуразвалившейся генуэзской башне, как-то раз, развлекаясь, решили произвести выборы «комкора» прямым и тайным голосованием. Единогласно избрали генерала Кутепова.
{128} «Кутеппашой» величали турки А. П.
Потянулись первые дни Русской армии на чужбине. Кончились походы, ушло боевое напряжение. Их сменила неподвижность бесцельность сидения. Было тягостно, голодно и холодно.
Французы отпускали однообразный скудный паек, командование помогало жалованьем от одной до двух турецких лир в месяц.
Генералу Кутепову как командиру корпуса, было предложено большее содержание, но он решительно отказался от такой, привилегии. Считал, что должен разделять все невзгоды со своими войсками. Сделал это просто и незаметно.
Как и все в Галлиполи, А. П. нуждался в самом необходимом особенно после сыпного тифа, которым заразился, обходя каждый день госпитали.
Однажды, А. П. попросил офицера; ехавшего по командировке в Константинополь, обменять на лиры все скопленные им сбережения за свою службу при Деникина и Врангеле. А П. все еще считал свои сбережения богатством.
Офицер потом рассказывал:
— Уж очень мне не хотелось огорчать Комкора. В Крыму ломоть арбуза стоил тысячу рублей, а он, чудак, копил эти деньги. Ну, я продал кое какие свои вещи и привез ему несколько лир. Докладываю — больше никак не мог выручить за ваши деньги. Поверил. Поблагодарил и говорит — а то после тифа на одном пайке не скоро поправишься.
III.
Первый же приезд в Галлиполи генерала Врангеля вместе с командующим французской эскадрой адмиралом де Бон рассеял сомнения в вопросе об отношении союзников к Русской армии.
На параде Врангель заявил, что он только что получил известие о признании армии. Де Бон, казалось, подтвердил это. Он тоже держал речь перед войсками и, глядя на двуглавый орел, выложенный из цветных камней и раковин на клумбе перед лагерем, воскликнул:
{129} — Я надеюсь, что этот орел, распластанный на земле, скоро взмахнет крыльями, как в те дни, когда он парил перед победоносной Императорской армией.
Войска в Галлиполи приободрились. Думали — отдохнем, соберемся с силами и в поход, в Россию!
Но вскоре в Париже произошло падение кабинета, что повлекло за собою смену французского командования в Константинополе. Отношение Франции к Русской армии резко изменилось.
На генерала Кутепова посыпались требования о сдаче им оружия. А. П. отвечал, что винтовки необходимы для обучения полков и юнкеров.
Тогда было потребовано сдать пулеметы или, по крайней мере, замки от них под охрану сенегальцев.
А. П. ответил, что охрана пулеметов вполне надежна в самом корпусе.
Французы, наконец, прислали категорическое требование сдать все оружие.
А. П. категорически ответил, что оружие у корпуса может быть отнято только силою.
Не запугали А. П. и назначенные французским командованием маневры сенегальцев при поддержке миноносцев. На полученное предупреждение об этих маневрах А. П. ответил:
— Какое совпадение! У меня на этот день тоже назначены маневры в полном боевом снаряжении.
Разоружить силою Кутеповский корпус у союзников рука не поднялась. Было решено добиться рассеяния Русской армии иным путем.
Генерала Врангеля перестали пускать к своим войскам. В Галлиполи было вывешено объявление, что армии генерала Врангеля больше не существует. Ни Врангель, ни его начальники не имеют права отдавать приказания. Все вывезенные войска из Крыма объявлялись свободными беженцами и подчиненными в Галлиполи только французскому коменданту.
Однажды патруль сенегальцев за пение в городе арестовал двух офицеров, избил одного прикладами до крови и отвел арестованных во французскую комендатуру. Начальник штаба тотчас пошел к коменданту и потребовал освобождения арестованных. Комендант отказал и вызвал караул под ружье. Начальник штаба {130} вызвал две роты юнкеров. Сенегальский караул бежал, бросив два пулемета. Арестованные были освобождены, французы перестали высылать свои патрули по Галлиполи.
Перед домом французского коменданта русские устроили кошачий концерт. На принесенную жалобу А. П. выразил сожаление и только удивился, как могли допустить такое безобразие французские часовые.
— Быть может, там не стояли ваши часовые? — спросил А. П. Ему ответили, что стояли.
— В таком случае разрешите мне ставить к вам своих часовых, и я уверен, что больше таких историй не повторится.
Предложение А. П. было отклонено. Юнкера, проходившие строем мимо французской комендатуры пели:
«Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана»...
В Галлиполи появились агитаторы для пропаганды переселения в Бразилию и возвращения в Советскую Poccию. Вывешивались соответствующие объявления за печатью французского коменданта. В этих объявлениях указывалось, что вернувшихся в Советскую Россию встретят «радушный прием», а переселенцы в Бразилию получат в штате С. Паоло землю, инвентарь и денежную субсидию.
Охотников испытать на себе «радушный прием» большевиков нашлось немного, зато Бразилия внесла большой соблазн.
Во всех палатках начались ожесточенные споры. Решившихся уехать стали называть «бразильянцами». «Бразильянцы» говорили:
— Да. мы уезжаем в Бразилию. Вооруженная борьба с большевиками без помощи союзников теперь немыслима. Союзники об этом не думают, и всем нам пора становиться на собственные ноги... Не весь же свой век жевать обезьяньи консервы и чортову фасоль... Вырвемся отсюда, и нам повсюду широкая дорога.
Счастливый путь, — отвечали им, — становитесь бразильянскими подданными, изменяйте России и армии.
— Да что вы все кричите Россия, армия! России нет, есть СССР, а Русская армия жива как волосы, что растут еще на коже {131} мертвеца. Непременно приму бразильянское подданство..
Не я—изменил русскому народу а он вышвырнул меня. И не хочу больше знать нашего «богоносца». Ты не подашь руки предателю, убийце, растлителю. А чем лучше наш народ? Большевики предавали Poccию, мучили Царскую Семью, оскверняли все святыни, мощи, храмы, а что делал народ? Пусть; хоть бы безмолвствовал. Нет он сам помогал поджигать Россию со всех концов, а нас встречал пулеметами. Только когда большевики скрутили его в бараний рог, он стал безмолвствовать. Безмолвствует и лижет руки своего нового господина. Отечество, порабощенное, остается отечеством. но отечества приявшее рабство для меня не храм, а скотный двор...
Подымался шум, вопли. Каждый старался перекричать другого.
— Это кощунство, ложь... Так нельзя говорить о своей родине... Вон из нашей палатки... Уезжайте, хоть к чорту на кулички... Кто поневоле покорился, еще не значит, что он лижет руки своего господина... На поклон к татарам ездили Александр Невский и Дмитрий Донской... Большевики дождутся своего Куликова поля... Мы должны помочь нашему народу скинуть наваждение, а не возвращать своего билета...
Никого такие споры не переубеждали, каждый оставался при своем решении.
В Бразилию поехало около двух тысяч человек. Многие бросали армию и потому, что устали от войны, от всего, что напоминало ее. Уезжали также из за личных обид. Солдат тянуло сесть на землю.
Всех уехавших в Бразилию туда не довезли. Их высадили в Аячио на острове Корсике. Бразилия никаких обещаний на переселение в нее русских беженцев не давала.
Одновременно с пропагандой французы постоянно грозились, что скоро перестанут содержать русских беженцев, и время от времени сокращали свой паек.
В объявлениях говорилось, что Франция, изнуренная войной, не может «продолжать бесконечно приносить столь тяжелые жертвы». Каждый месяц ни питание русских беженцев она будто бы тратит сорок миллионов франков, тогда как гарантии Русской армии в судах и сырье не превышают всего тридцати миллионов.
В таких заявлениях было явное преувеличение. По заготовочным ценам французского интендантства общая стоимость содержания {132} 1-го корпуса в Галлиполи обходилась французам всего один миллион семьсот тысяч франков в месяц.
Подобные объявления сильно били и но национальному самолюбию. В них указывалось, что для русских офицеров и солдат является «вопросом чести и достоинства» перестать жить на французский счет и что надо уже собственным трудом обеспечивать себе «честное и достойное существование».
Поняли русские войска, что, действительно, горек хлеб на чужбине.
Генерал Врангель, всегда порывистый в своих действиях, оскорбленный отношением французского командования лично к нему и к Русской армии, умышленно не заметил на одном рауте в Константинополе одного из представителей французского оккупационного корпуса. Генерал Врангель, обходя всех присутствовавших, с этим представителем не поздоровался. Создалось обостренное положение, и в скором времени французское командование объявило, что оно прекращает выдавать паек Русской армии в Галлиполи.
Врангель спешно вызвал в Константинополь Кутепова. Перед своим отъездом А. П. устроил секретное совещание со своими командирами, на котором было принято решение, как на случая ареста А. П., так и на случай действительного прекращения доставки питания 1-му корпусу.
В Константинополе А. П. явился к представителю французского командования и быстро уладил весь инцидент.
Спокойно и твердо А. П. сказал:
— Ваше право прекратить доставлять продукты моим войскам и я не могу входить в обсуждение ваших возможностей, но прошу вас принять во внимание и мое положение. Я не могу допустить, чтобы мои люди умирали с голода или превратились в банду разбойников.
Я отдал распоряжение даже в случае моего отсутствия поступить так, как вы сами, генерал, поступили бы в моем положении, имея на руках голодные части и сознавая свою ответственность за них.
Собеседник генерала Кутепова понял его. Французское командование возобновило доставку продуктов русским войскам. А. П. беспрепятственно вернулся в Галлиполи. Попытки распыления армии все-таки продолжались. Одновременно в некоторой зарубежной русской печати усилились обвинения Кутепова в том, что он «в своем застенке» удерживает войска силой.
{133} Чтобы положить конец всем таким нареканиям и выявить подлинное лицо своих войск, А. П. за свой страх и риск издал приказ, в котором он предлагал каждому чину 1-го корпуса в трехдневный срок решить свою судьбу — перейти ли на беженское положение или же остаться в рядах армии.
Опять начались мучительные думы. Никто теперь не спорил, не горячился, каждый молча принимал решение.
Армия осталась под своими знаменами. Ушло из нее только две тысячи.
Белая армия в Галлиполи так же, как на Кубани, снова добровольно принимала на себя подвиг дальнейшей борьбы с большевиками...
1-ый корпус сплотился вокруг генерала Кутепова, духовная связь между ним и войсками стада неразрывной. Попытки распыления войск в Галлиполи прекратились. Французы не могли не почувствовать уважения к войскам, сохранявшим верность знаменам. С большим тактом и предупредительностью французский комендант и штаб 1-го корпуса стали сглаживать все происходившие мелкие недоразумения.
Французские офицеры присутствовали на всех русских парадах и приглашали представителей русского командования на свои празднества. Особую корректность к генералу Кутепову проявляли всегда, французские моряки дежурного миноносца в Галлиполи.
Нападки на «мрачную Кутепию» и «Галлиполийскую каторгу» продолжались лишь со стороны таких русских газет, как «Воля России» и «Последние Новости». Делалось это под предлогом защиты войск от произвола генерала Кутепова.
Все эти газеты, хотя бы с самыми резкими нападками на А. П., всегда вывешивались в Галлиполи на стенах и прочитывались на сеансах «Устной газеты».
Обменивались впечатлениями:
— Здоровы писать... Пропали бы без них... А еще историк... А эсерам все хочется ввести в дисциплину свое постольку-поскольку... Хоть бы справились, какая дисциплина, в иностранном легионе, туда ведь тоже поступают добровольно...
Как-то раз А. П., выйдя из штаба со своим офицером, увидел такую обличающую его газету и около нее кучку людей, внимательно ее читавших. А. П. усмехнулся и сказал:
{134} — Наверно опять меня обкладывают... Хоть бы из-за элементарной справедливости сначала посмотрели своими глазами, что в действительности происходит в Галлиполи, а потом бы уже ругали...
— А что вы сделали бы, спросил офицер, — если бы в и Галлиполи приехал сам профессор Милюков...
А. П. остановился.
— Что я сделал бы? я бы вызвал всех начальников частей и начальника судной части и в присутствии профессора Милюкова приказал бы им не чинить ему ни малейшего препятствия. Пусть профессор ходит по всему лагерю, смотрит все, что хочет, и говорит c кем угодно и о чем угодно. Пусть разговаривает со всеми арестованными, пусть просматривает все судные дела.
— А потом?
— Потом? — Я не забыл бы долга гостеприимства и угостил бы профессора нашим лучшим галлиполийским обедом.
IV.
Хлынула южная весна. Стаи птиц спешили на родные гнезда. Люди не находили себе места.
Все чуждо кругом!.. Застывшие кипарисы на кладбищах, усеянных каменными столбиками вместо крестов. Караваны надменных верблюдов. Черномазые сенегальцы, фески, чужие обычаи, говор.
Уходили в лес, в поля или сидели на берегу моря. И здесь все дышало отлетевшей жизнью чуждых народов.
За узким Геллеспонтом серели в дымки холмистые берега Малой Азии. Оттуда по плавучему мосту переправлялись в Галлиполи полчища Ксеркса войною на греков!..
По Галлиполи гремели доспехами рыцари, поднявшие меч, за освобождение Гроба Господня из рук неверных.
В Галлиполи высадились турки, обрушившиеся на славянские страны.
В лесах находили скелеты. Рядом с ними черные каски с потускневшим орлом.
{135} И потому ли, что было все чуждо кругом или потому, что душа тосковала по родной земле, внезапно вставали родные картины.
Промчится ли с победным визгом черная стайка стрижей, и вдруг вспоминается песчаный обрыв над заводью тихой реки. В том обрыве круглые дырки в гнезда стрижей...
Подует ли ветер, и будто доносится запахи медвяных лесов... Шумит ли о камни неумолчный прибой, и чудится гул величавого бора...
Переносятся мысли на близких. Что с ними теперь? Плачут плачем Ярославны... И никто не знает о нашей судьбе. Опрокинуты в море... Кто в том виновен? Где правда? У нас или у нашего народа, изгнавшего нас? Нам казался народ обезумевшим, а, быть может, мы сами были безумными... Зверь из бездны таился и в каждом из нас... Во многом виновны...
Металась душа, тосковала и жаждала очищения от греха и крови, от грязной накипи буйных лет.
Полковые церковки были полны. В них все дышало горячею верой. Иконы, любовно расписанные на досках из под ящиков, церковная утварь, искусно вырезанная из консервных банок, медные гильзы и обрубки рельс, подобранные под колокола...
В дни Великого Поста усердно молились о целомудрии, смиренномудрии, терпении и любви...
— Тоскуют, тоскуют люди, говорил А. П., — опять один не выдержал, застрелился.
Сильно беспокоился А. П. о молодежи. Гражданская война закрутила многих прямо со школьной скамьи. Их наставницей в жизни стала смерть. Приобщились к ней.
«Да простит нам Бог грехи:
Bсе мы смерти женихи»...
— Так писал молодой поэт. Но как только в Галлиполи смерть отошла и снова стала таинственной гранью, жизнь со всеми тайнами своего бытия стала звать к себе молодые души. Появилась неутолимая жажда учения.
В Кутеповском корпусе было много культурных сил. Среди офицеров, юнкеров, вольноопределяющихся отыскались профессора, {136} преподаватели, журналисты. Все их культурные начинания встречали у А. П. горячий отклик и полную поддержку. Требовал только одного, чтобы в условленный срок было начато задуманное дело. Не любил слов, не претворенных в действие.
Неожиданно быстро расцвел Галлиполи духовной жизнью. Открылись общеобразовательные курсы, офицерские школы, юнкерские училища, гимназия, детский сад. Возникли всякие кружки. Издавалась «Устная Газета», рукописные журналы, читались публичные лекции. На развалинах акрополя был устроен театр. Запели хоры, заиграли оркестры. В художественной студии готовились к выставке.
Стали сильно увлекаться и спортом. Играли в футбол. Тренировались к «Олимпийским состязаниям» по легкой атлетике. Гордостью корпуса была Гимнастическо-фехтовальная школа.
Повсюду и везде А. П. был желанным гостем.
Совершенно случайно А. П. узнал, что Пражский университет открывает свои двери для русских студентов эмигрантов.
А. П. всполошился. Полетели письма, телеграммы, запросы. И только благодаря настойчивости А. П. ему удалось отправить в Прагу своих студентов-галлиполийцев. Предварительно всех студентов академическая группа 1-го корпуса подвергла коллоквиуму.
— Помните, — говорил А. П. уезжавшим студентам — вы сыны великой России и вам на чужбине теперь более чем когда-либо, надо с достоинством нести русское имя и представительство своей нации.
Своих студентов А. П. никогда не забывал. Всегда их навещал проездом через Прагу и с любовью и гордостью длился потом своими впечатлениями. В библиотеке А. П. хранились присланные ему его студентами-галлиполийцами защищенные ими диссертации с задушевными надписями на них.
Долго еще после Галлиполи А. П. получал письма от молодежи со всех краев русского рассеяния. Многие по окончании гимназии или корпуса запрашивали А. П.. что теперь делать, и А. П. неизменно отвечал:
— Вам, молодым силам, придется строить Россию. Продолжайте учиться, копите знания, вбирайте в себя все лучшее, что видите заграницей, и не бойтесь никакого труда. Помните о Царе-плотнике...
{137} Как самому человеку неприметно его развитие, так и войскам в Галлиполи не было видно их собственное перерождение. Глубоко затаили всю напряженность и грусть, и казалось, что живут обычной жизнью гарнизона на знойной окраине мирной России.
Свисают по древкам трехцветные русские флаги. Недвижно стоят часовые у покрытых чехлами знамен. Вдали, точно чайки на волнах, колышутся белые пятна рубах учебной команды. Доносятся песни широких степей. В речке полощут белье. Из кухонь стелится дым. Играют зарю трубачи. Зовет к вечерне звон...
Изо дня в день караулы, наряды, ученья. Все те же интересы полка. Наш полк лучше всех прошел на смотру... В ночную тревогу кавалерия выскочила первой, наверно, заранее пронюхали в штабе... Комкор вызывал командиров, уж не идем ли в поход... И сразу все мысли бежали к России.
Жадно ловили слухи и вести о ней.
Узнали, что голод на Волге. Отказались от своего однодневного пайка. «Армия с сумой» сдала голодным свой скудный паек.
Загремел Кронштадт, и высчитывали сроки, когда подойдут корабли, чтобы везти всех на помощь матросам. Поднял восстание Антонов, и все верили что им взята Москва. Поджидали с часу на час, что Буденный взбунтуется и вызовет Русскую армию — ведь вахмистр царского полка. Ну, конечно, придется его произвести в генералы...
Гасли надежды. Снова окунались в жизнь гарнизона на знойной окраине мирной России.
Но приезжавшие гости в Галлиполи видели нечто другое.
Главнокомандующий видел овеянные славой полки. Под звуки Преображенского марша неслось громовое ура, колыхались знамена, сверкали штыки, мерным топотом гудела земля.
Старый почтенный юрист-генерал удивлялся:
Это рыцарский орден монахов. Тридцать тысяч здоровых тел, и ни одного, понимаете ли, ни одного покушения на честь и целомудрие женщин!
— Мы видели град Китеж и низко поклонились ему, — говорили друзья армии, жившие тоже в изгнании.
{138}
V.
Врангель прилагал все усилия, чтобы добиться разрешения на расселение Русской армии по славянским странами. Переговоры затягивались. Для русских войск Сербия и Болгария становились обетованной землей. Постоянные консервы, от которых появлялись язвы на теле, и полное отсутствие зелени подкашивало людей, без того изнуренных войной и ранениями. Все чаще и чаще войска под торжественные звуки марша, хоронили своих боевых товарищей.
Смерть в Галлиполи стала снова величавой тайной. Умерший уже не валялся с раскинутыми руками, уткнувшись в землю никому не нужным комком, мимо него не неслась вихрем боевая жизнь. Умерший покоился в гробу, вокруг него мерцали свечи, хор пел надгробное рыданье. И это было странно. Отвыкли от благостной смерти. Пристально вглядывались в знакомое лицо вчера еще близкого человека, а сегодня отчужденного мудростью последнего познания. В застывших чертах не было недоумения, боли, гнева, всего человеческого, что оставалось на лицах у всех тех, чья жизнь так внезапно пресекалась в бою. И то, что в гробу было видно только одно лицо и грудь со спокойно сложенными руками, а все туловище и ноги были скрыты покровом, делало покойного таким же бесплотным, как святого на иконе. Подымалось скорбное уважение к праху. Не хотелось видеть безвестных могил, которые завтра плуг сравняет с землею.
Умерших хоронили на холму, где по преданию были похоронены пленные запорожцы и пленные герои Севастопольской обороны.
Следов от их могил не осталось. Чтобы не сравнялись с чужою землей и новые русские могилы, А. П. обратился к своим войскам:
«Русские воины, офицеры и солдаты!
... Воздвигнем памятник на нашем кладбище... Воскресим обычай седой старины, когда каждый из оставшихся в живых воинов приносил в своем шлем землю на братскую могилу, где вырастал величественный курган. Пусть каждый из нас внесет посильный труд в это дорогое нам святое дело и принесет к месту постройки хоть один камень. И пусть курган, созданный нами у берегов Дарданелл на долгие годы сохранит перед лицом всего мира память о русских героях»...
Потянулись вереницы людей, даже малые дети несли песок и камушки в своих ученических сумках.
{139} В жаркое июльское утро под безоблачным небом состоялось открытие и освящение памятника.
У кладбища выстроились войска с развернутыми знаменами и с медными трубами оркестров. Отдельной группой стояли почетные гости — представители местной власти и населения.
Шло торжественное богослужение. Пропели вечную память. Седой, в сверкающем на солнце облачении, с крестом в руках священник о. Миляновский начал свое вдохновенное слово:
«Путник, кто бы ты ни был, свой или чужой, единоверец или иноверец, благоговейно остановись на этом месте, — оно свято: ибо здесь лежать русские воины, любившие родину, до конца стоявшие за честь ее...
«Вы — воины христолюбцы—вы дайте братский поцелуй умершим соратникам вашим.
«Вы поэты, писатели, художники, баяны-гусляры серебристые, вы запечатлейте в ваших творениях образы почивших и поведайте миру о их подвигах славных.
«Вы — русские женщины, вы припадите к могилам бойцов и оросите их своею чистою слезой, слезою русской женщины, русской страдалицы-матери.
«Вы — русские дети, вы помните, что здесь, в этих могилах, заложены корни будущей молодой России, вашей России, и никогда их не забывайте.
«Вы — крепкие! Вы — сильные! Вы — мудрые! Вы сделайте так, чтобы этот клочок земли стал русским, чтобы здесь со временем красовалась надпись: «Земля Государства Российского», и pеял бы всегда русский флаг»...
К войскам обернулся командир корпуса — генерал Кутепов. Скомандовал:
— Всем парадом, слушай, на караул!
Блеснули и замерли штыки и шашки. Поплыли величественные звуки — Коль славен наш Господь в Сионе... Тяжелая пелена медленно сползала с памятника... Упала... Пнистые Дарданеллы и покрытые дымкой холмистые берега Малой Азии увидели каменный курган с белым крестом наверху.
Грек, мэр города, почтительно принял пергамент, которым памятник передавался на попечение города Галлиполи.
{140} Мусульманский муфтий в белоснежной чалме торжественно произнес:
— Для магометанина всякая гробница священна, но гробница, воина, сражавшегося за свое отечество, особо священна, какой бы веры ни был этот воин.
Перед памятником повел Кутепов свои войска церемониальным маршем. Склонялись знамена с последним прощальным приветом родным могилам.
VI.
Наконец, пришла долгожданная весть — славянские страны давали приют Русской армии.
Полотняный поселок стал постепенно пустеть. Уже проводили кавалерию, пехоту. В середине декабря приплыл пароход за последним эшелоном в Болгарию. С ним уезжал из Галлиполи и генерал Кутепов со своим штабом.
А. П. обменялся прощальными визитами с французским комендантом и мэром города. По всему Галлиполи было развешено воззвание, в котором командир корпуса благодарил гостеприимных хозяев.
В день отъезда все лавки в Галлиполи были закрыты, население во главе с греческим митрополитом провожало своих гостей. Французские офицеры явились на проводы в парадной форме и с русскими орденами.