По воспоминаниям его друга и товарища 12 глава

Мне было дано удостоверение, что я начальник Санитарной Колонны. Быстро выехав со двора на Литейный проспект, мы повернули затем на Набережную, откуда проехали прямо на Миллионную. По дороге нас несколько раз останавливали, но доктор очень бойко говорил: «Товарищи, мы вызваны подобрать раненых в Павловское училище, там только что был бой. Прошу вас не задер­живать нас». И нас пропускали. Таким образом я благополучно добрался до нашего собрания на Миллионной улице.

В собрании меня встретили наши офицеры Все они были сильно расстроены, и у многих был подавленный вид. Капитан Скрипицын и Приклонский, а также поручик Макшеев рассказали мне, как роты Л.-гв. Преображенского запасного полка были построены на Двор­цовой площади в полном порядке, но начальство никуда не решилось их двинуть. Они просили меня пройти по казармам и побеседовать с отдельными солдатами для того, чтобы внушить им необходимость порядка и исполнения долга.

Я обошел все роты. Везде был полный порядок. Дежурные являлись, люди шли пить чай, и только в нескольких местах громко о чем-то спорили, но при моем появлении становились смирно, — (это было после вечерней переклички). Только двух солдат Государевой роты я встретил выпившими. Должен сказать, что я не ожидал уви­деть в таком хорошем состоянии роты запасного полка. Но, несмотря на этот порядок, все же чувствовалось среди солдат напряженное настроение.

Вернувшись в собрание, я поделился с офицерами своими впечатлениями и посоветовал им на следующей день занять солдат чем-нибудь до обеда, а также увеличить число дневальных, после же обеда отпустить желающих в отпуск, соблюдая все правила увольнения.

В течение этого времени для меня был приготовлен автомо­биль и пропуск за подписью Председателя Государственной Думы, и я, в сопровождении двух кадровых унт. офицеров, поехал на Васильевский Остров к моим сестрам, находившимся в сильном беспокойстве за мою участь.

{173} Когда, прощаясь, я поблагодарил унтер-офицеров, то они меня спросили: «Что же будет дальше, Ваше Высокоблагородие?» Я им ответил, что нам надо до конца оставаться Преображенцами, и выразил надежду, что порядок, в конце концов, будет восстановлен.

На следующий день, 1-го марта, я пошел завтракать на Миллионную улицу в собрание. Там капитаны Скрыпицын и Холодовский сооб­щили мне, что одну из главных ролей в Государственной Думе играет Генерального Штаба полковник кн. Туманов, командовавший у нас в полку для ценза 16-ой ротой, и, зная мои хорошие с ним отношения, просили меня поехать к нему и сказать, что так дальше про­должаться не может, и что надо теперь же спасать положение. Сперва я не хотел ехать, но потом, видя царивший повсюду хаос, согласился.[лдн-книги3]

Приехав вместе с Холодовским в Государственную Думу, я был возмущен всем тем беспорядком, который увидел там. Я стал спрашивать, где находится полковник кн. Туманов, но никто не мог мне этого сказать. Тогда я сам стал входить во все комнаты и залы, у дверей которых стояли часовые Л.-гв. Преображенского полка. Им было вменено в обязанность никого не пропускать, но меня никто нигде не задерживал.

Войдя в одну из комнат, я увидел человек сорок общественных деятелей, вероятно, членов Государственной Думы и среди них несколько офицеров. Все они обсуждали вопрос: что лучше, монархия или республика? Перебив какого-то оратора, я в первый раз в жиз­ни выступил с речью и сказал им, что удивляюсь их пустым разговорам, когда надо говорить только о том, как навести порядок, чтобы спасти положение. Я сказал также, что, если не сделать этого сейчас, то потом будет уже поздно, и что все они будут стерты толпой с лица земли.

Хлопнув дверью, я ушел и, войдя в Большой зал, натолкнулся на полковника Энгельгардта. Зная, что он состоит комендантом Государственной Думы, я обратился к нему с вопросом, какие он намерен принять меры для водворения порядка? Он мне ответил, что только что назначен Градоначальником города Петрограда доктор медицины Юрьевич, который и наведет все порядки. На это я ему сказал, что надо теперь же поставить вместо городовых тех солдат, которые почти в продолжение двух лет стояли вместе с городовыми на остановках трамваев и на углах улиц для поддержания порядка и имели в то еще время красные комендантские повязки на рукавах, и что если эти солдаты будут нести знакомые им обязанности {174} городовых, то толпа сразу почувствует, что есть на улице какая-то власть, На это полковник Энгельгардт мне ответил: «Прошу вас не учить», Тогда я ему сказал: «Да я не только учить, но даже разговаривать с вами не желаю, но помните, что никакие доктора вас не спасут». По­вернувшись от него, я вышел из Думы.

 

На подъезде я встретил толпу, несущую Родзянко, окруженного красными флагами. Другая толпа, в это время разбирала сложенные в вестибюле пулеметы и патроны и уносила их из Государственной Думы.

Расстроенный всей этой картиной, я пошел пешком на Васильевский Остров и решил, прекратив свой отпуск, ехать скорее на фронт, в полк.

2-го марта я пошел на Миллионную улицу, чтобы попрощаться с офицерами и заявить им о своем отъезде на фронт.

Подходя к Миллионной, я увидел стоящую против наших казарм цепь с винтовками и, когда хотел пройти в подъезд, один из солдат очень смущенно меня остановил, сказав тихим голосом, что приказано никого не пропускать в собрание. Тогда я приказал этому солдату вызвать ко мне караульного начальника, что он немедленно и исполнил, и ко мне явился маленького роста ефрейтор с офицер­ской шашкой и револьвером, который довольно развязно, не беря руки под козырек, спросил меня: «Что вам надо?». В свою очередь, указывая рукою на цепь, я его тоже спросил: «Что все это значит?»

В ответ он мне заявил, что все солдаты ушли на Кирочную улицу выбирать командира полка, a все офицеры арестованы в собрании, и прибавил: «А кто вы будете?» На это я, улыбаясь, сказал ему: «Имею честь служить Лейб-Гвардии в Преображенском полку», на что он сказал: «В таком случае я вас должен арестовать». Резким го­лосом я ему ответил: «Вот когда ты повоюешь в рядах нашего полка столько, сколько я, и будешь знать всех г.г. офицеров, тогда мы с тобой поговорим». Сказал это и пошел по направленно к Зим­нему Дворцу.

На Дворцовой площади я увидел Преображенца, стоявшего на посту у подъезда здания Штаба Округа. Войдя в подъезд, я встретил караульного начальника штабс-капитана Квашнина-Самарина. Он заявил мне, что караул находится двое суток без смены, и он не знает, что делать дальше. Он обратился ко мне с просьбой пройти в помещение караула и поблагодарить солдат за хорошее несение службы.

{175} С построенным караулом я поздоровался, поблагодарил за службу и сказал, что в виду несения третий день службы считать караул, как команду, высланную для охраны Штаба Округа, и часовых перевести на положение дневальных, которым разрешил днем сидеть на постах, а также обещал принять меры к скорейшей смене. Затем, вызвав заведующего зданиями, я просил его лучше кормить людей, на что он выразил полную готовность. Действительно, он выдал солдатам горы ситного хлеба, колбасы, чаю, сахару и проч. Солдаты были вполне довольны.

Из Штаба Округа я направился в Зимний Дворец, где также бессменно стоял караул от учебной команды Л.-гв. Преображенского запасного полка. Караульным начальником был, несколько мне пом­нится, поручик Огнев. Пройдя в караульное помещение и разговаривая там с караульным начальником и караульными. Унтер-офицером, я узнал от них, что караул несколько раз не допускал во двор Дворца рабочих и матросов, и что все время к часовым на постах подходят отдельные люди, старающиеся их распропаганди­ровать. Они меня просили скорее устроить смену караула другой частью.

Поздоровавшись с построенным караулом и поблагодарив его, я так же, как и в Штабе Округа, разрешил ему считаться с этого момента командой. Некоторые наружные посты распорядился снять и поставить парных дневальных у ворот Дворца.

После этого я послал караульного унтер-офицера к подпрапорщику Лисову с тем, чтобы он распорядился выслать новый караул.

Вызвав к телефону помощника заведующего Зимним Дворцом, я просил его выдавать караулу больше сахару, хлеба и вообще обставить солдат, как можно лучше. Я был весьма удивлен, услыхав от него ответ, что ему трудно будет исполнить мою просьбу, так как все возможное уже сделано, и выдача сахара уже увеличена на чет­верть золотника на человека.

После такого ответа я прекратил разговор с этим господином и стал звонить в Гвардейский Экипаж, который, по слухам, был единственной частью, находившейся в полном порядке. На мою просьбу выслать караул в Зимний Дворец, дежурный по Экипажу заявил, что даже и думать об этом не приходится. Тогда я позвонил Л.-гв. Павловский зап. полк (от встреченного на Миллионной yлице ун­тер-офицера этого полка я знал, что у них уже выбрали командира полка). К телефону подошел сам новый «командир полка» {176} какой-то штабс-капитан, сказавши мне, что, к несчастью, он, дей­ствительно, выбран новым командиром Л. -гв. Павловского запасного полка, но что он не знает, где находятся его люди, не знает даже количества винтовок у себя в полку и, кроме того, сомневается, будут ли исполняться какие-либо его приказания, и что в виду этого он никакого караула выслать не может.

Подпрапорщик Лисов прислал сказать, что все люди ушли на Кирочную улицу выбирать командира полка, поэтому смену караулу он выслать не может. Приказав караульному начальнику написать письмо адъютанту нашего полка о необходимости принятая им мер к смене караулов в Зимнем Дворце и Штабе Округа, а также в Адмирал­тействе, я вышел из Дворца и направился к себе домой.

Часто приходилось слышать, что Преображенцы запасного полка изменили своему долгу, но, зная, как они действовали на Литейном проспекте, как построенные роты на площади Зимнего Дворца не присоединились к восставшим и находились в полном распоряжении генерала Хабалова, и как караулы Преображенцев несли свою службу в течение трех суток без смены, я думаю, что все эти обвинения должны отпасть.

Конечно, в дальнейшем и Преображенцы запасного полка были увлечены общей революционной волной, и менее устойчивые чины его присоединились к общему течению, но большинство чинов нашего запасного полка честно выполняло свой долг до тех пор, пока существовала власть в Петрограде.

На Николаевском мосту я встретил одного из моих братьев и младшую сестру, ждавших меня, чтобы предупредить, что мне необходимо немедленно ухать из Петрограда, так как после моего ухода из дому три раза приходили матросы, чтобы арестовать меня. Я вместе с ними пошел домой. Не доходя до дома, мы выслали мою сестру «на разведку» — не ждут ли меня на квартире «товарищи-матросы».

Дома я застал в полной панике нашу старую прислугу Захаровну, умолявшую меня сейчас же уехать из Петрограда. Она все время приговаривала: «Ведь одни рожи-то их чего стоят. Отца родного убьют — не пожалеют, а уж вас и подавно». Особенно она была в претензии на одного матроса, укравшего у нее во время обыска пятнадцать фунтов сахара.

В виду столь настойчивых визитов «товарищей-матросов» я решил немедленно уехать из Петрограда.

Взяв с собой маленький саквояж и уложив в него самые необходимые вещи и свой наган, {177} я отправился в сопровождении своего брата на Царскосельский вокзал. На вокзале, запруженном солдатами, мне сказали, что поезда по Царскосельской линии не ходят, и неизвестно, когда еще пойдут. Тогда я пошел пешком на Николаевский вокзал с тем, чтобы ехать в полк кружным путем через Москву, Воронеж, Киев. На Нико­лаевском вокзале брат взял билет, и я, сев в первый попавшийся поезд, выехал из Петрограда около семи часов вечера 2-го марта.

В купе, где я сидел, всю ночь шли разговоры о республике и монархии, о преимуществах Великого Князя Михаила Александровича перед Государем и т. п. Все это слушать было тошно, и я ехал, притворяясь спящим, но не мог заснуть всю ночь.

Железнодорожное движение было сильно нарушено, и поезда шли с большим опозданием, так как «товарищи-железнодорожники» тоже праздновали революцию.

На рассвете, на станции Тверь, поезд остановился на десять минут.

Выйдя на платформу и прогуливаясь вдоль поезда, я обратил внимание на двух солдата, которые стремительно шли, направляясь ко мне. Оба были с револьверами в руках.

Подойдя ко мне, один из них крикнул: «Руки вверх!» Я, не поднимая рук, спросил — «в чем дело?» — и прибавил — «ве­роятно вы думаете, что у меня есть оружие, но после постоянных обысков и осмотров, я полагаю, что ни у одного офицера не осталось ре­вольвера». На это один из солдата заявил: «Здесь в поезде говорят, что вы расстреливали народ в Петрограде». Не успел я ему сказать — «не всякому олуху верь», как раздался третий звонок, и мои собеседники-«товарищи», оставив меня, бросились в вагон.

Я быстро вошел в купе своего вагона, взял саквояж и на хо­ду выскочил из поезда.

Сделав остановку у начальника станции и спокойно позавтракав, я сел в прямой вагон «Петроград-Москва-Воронеж» скорого поезда и продолжал дальше свое путешествие.

 

{178} Почти не выходя из вагона, я добрался до Воронежа. где сейчас же перешел в другой поезд и через Киев приехал на фронт в свой полк.

Там я спокойно вздохнул так как обстановка в полку была почти без изменения. Солдаты прекрасно несли службу, был полный порядок и чинопочитание.

Шли только разговоры об организации полкового комитета.

Кругом, в нашем полку и особенно среди офицеров, чувствова­лось тяжелое настроение и волнение за судьбу России, Государя Импера­тора и всей Его Семьи...

А. Кутепов.

 

 

 

{187}

 

ОТДЕЛ II

 

ЮНКЕРСКОЕ УЧИЛИЩЕ

 

Несколько слов об юнкере А. Кутепове

 

В 1903 году летом я был приглашен только что назначенным Начальником Владимирского военного училища полковником, В. М. Вороновым вести курс тактики в одном из классов. Как раз перед этим назначением В. М. Воронов был начальником, штаба 37-й пех. Дивизии, в которой я начал свою службу по генеральному штабу. Во время нашей совместной службы, он неоднократно говорил мне, что офицер ген. штаба только тогда может считаться окончатель­но подготовленным, когда он проведет, несколько лет преподавателем тактики в военном училище. Только обучая, мы сами окончатель­но обучаемся, любил повторять он. Напомнив это мне, Владимир Михайлович сказал и то, что он ищет новых военных преподава­телей, ибо вверенное ему училище вступает в совершенно новую эпоху своей жизни, и дело в том, что в нашем Военном Ведомстве толь­ко что была произведена коренная реформа: все прежние «Юнкерская Училища» были превращены в «Военные Училища». А это означало, что вместо прежней сокращенной образовательной программы вводилось обучение в том же объеме, как и в старых военных училищах. Очень ценя мнение моего первого начальника по службе генерального штаба, я согласился, а он в свою очередь сказал мне, что даст свой «лучший» класс.

Волнение, с которым я приступил, к моим первым шагам в военном преподавании, навсегда врезало в мою память впечатление от моего первого общения с этим классом. Я понял, что полк. Воронов, обещая дать мне свой «лучший» класс, говорил это вовсе не для того, чтобы подбодрить меня вступить на пугавший меня своей трудностью педагогический путь; порученный мне класс, дей­ствительно, был «лучшим». Через год, когда вспыхнула война с Японией, из 40 юнкеров этого класса 30-ть пошли на войну, а 12 из них геройски пали смертью храбрых.

{188} С пафосом неофита, подбодренный вниманием моих учеников я вложил всего себя в новое для меня дело военного преподавания. Для того чтобы достигнуть большого идейного единства, на преподава­теля Тактики было возложено также и преподавание Военной Истории, так что мне приходилось проводить много времени в общении с мо­ими юнкерами. И тут уже вскоре я не мог не заметить «лучшего» из этих «лучших».

Это был А. Кутепов.

Фельдфебельские нашивки на погонах показывали мне, что он «лучший» во всех отношениях. Чрезвычайно выдержанный он всегда и во всем подавал пример в дисциплинированности. Простой в обращении со своими сверстниками он вместе с этим умел поста­вить себя так, что, когда отдавал распоряжения, как фельдфебель роты, эти же его сверстники исполняли его приказания точно и беспрекословно. Уже с первых же шагов А. П. Кутепова в роли «военного начальника нельзя было не предчувствовать в нем настоящего с сильной волей, военачальника. Указанные мною качества А. П. Куте­пова обусловливали то колоссальное моральное влияние, которое он имел на свой класс. Весьма вероятно, что последний во многом обязан своему фельдфебелю тем, что стал «лучшим» в своем учи­лище.

Влияние А. Кутепова выражалось не только в так называемом «внутреннем порядке» класса. А. Кутепов заражал своих сверстников и жаждой знания. Много пришлось мне, после 1903 года, иметь учеников, но смело могу сказать, что столь сильно жаждущих военных знаний, как А. Кутепов, я встречал редко.

Это желание учиться «Кутеповского» класса ярко выявилось в задаваемых в коште каждой из лекций и во время практических занятий вопросах. Я посильно отвечал на них и называл книги, проч­тение которых могло осветить спрашивающим заданный ими вопрос. Всегда, по вдумчивости вопросов, на первом месте стоял А. Куте­пов. Скоро он стал моим любимым учеником, так как заниматься с ним было истинным удовольствием.

Когда наступила первая репетиция, А. Кутепов выказал такие знания и такое понимание пройденной части курса, что присутствовавший на репетиции Начальник Училища счел своим долгом особо поблагодарить его перед всем классом.

На практических занятиях А. Кутепов также был всегда на первом месте. В этом роде занятий он выделялся отчетливостью своего решения и ясностью своих приказаний.

{189} В середине учебного года произошел случай, который очень ха­рактерно обрисовал моральной облик А. Кутепова.

Я пришел на одну из репетиций. В списке юнкеров, которые должны были отвечать, числился и А. Кутепов. Перед тем, как я начал вызов к доскам юнкеров, ко мне подошел А. Кутепов. Он обратился ко мне с просьбой разрешить отложить его опрос до следующего репетиционного дня. По принятому в училище порядку по­добные отказы допускались только в случай болезни. Но на мой вопрос о причине отказа, А. Кутепов несколько сконфуженно, но открыто смотря мне в глаза, тихо сказал мне, что во вчерашний вечер ему неожиданно представился случай быть в театре, и это помешало ему подготовиться. Меня поразила честность его ответа. Сколько учеников на его месте позволили бы себе «спасательную» ложь, сославшись бы на внезапную «головную боль»... Поэтому, в ответ на заявление А. Кутепова, я сказал ему, что, хотя формально я должен был бы поставить ему ноль, но я ценю «правду» его ответа и буду спрашивать его в следующий раз. В следующий раз А. Кутепов блестяще выдержал «заложенную» репетицию.

Впоследствии, когда мы встретились с А. Кутеповым в эмиграции, он сам рассказал мне, что случай с отказом произвел на него большое впечатление. Он очень колебался, сказать ли «правду» или «защитную неправду». В училище порядки были строгие, и он рисковал полученным нолем испортить себе многое. Однако после долгой внутренней борьбы, он все-таки решил сказать «правду». Идя к моему столу, он был так уверен, что я отнесусь формально, и он получит свой «ноль».

Подобная моральная честность осталась у А. П. Кутепова и во всю его дальнейшую жизнь. И не она ли именно привлекала к нему сердца его подчиненных, товарищей и начальников?

Н. Н. Головин.

 

 

 

{191}

 

Л.- ГВ. ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ ПОЛК

 

Генерал Кутепов

По воспоминаниям его друга и товарища

по Л.- Гв. Преображенскому полку,

б. Флигель-адъютанта Е. И. В.

Полковника В. В. Свечина.

 

 

... как много в этом звуке

Для сердца русского слилось

Как много в нем отозвалось...

 

Белое движение выдвигает Кутепова в первые ряды. Затем Галлиполи, позднее Париж.

Везде он творит большое ответственное дело, но наступает 26 января 1930 года, и все неожиданно обрывается... В то же время имя генерала Кутепова, избегавшего всегда рекламы, сразу прославляется — он становится мучеником за святую идею родины. Его имя повторяют уж не одни русские, но и иностранцы, и его нравственный авторитет растет.

Проходит четыре года, а имя Кутепова, звучит громче, чем когда либо, и чем дальше мы отходим, от роковой даты 26 января 1930 г., тем все с большим уважением повторяется это славное имя великого борца за родину, тем популярнее становится оно, обращаясь, понемногу, в символ жертвенного патриотизма и становясь лозунгом непримиримой борьбы за спасение, счастье и величие России.

* * *

Я познакомился с Кутеповым осенью 1906 года, когда он был переведен в Л.- Гв. Преображенский полк из 85 Выборгского пехотного полка.

Прибыв в казармы на Миллионной улице, он, прежде чем идти к командующему полком, явился в канцелярию, чтобы представиться мне. как полковому адъютанту.

{192} Я знал, что, ожидаемый из Выборгского полка офицер — не заурядный. Аттестация командира полка, генерал-мaйopa Заиончковского, явно о том свидетельствовала. Помимо обычных казенных выражений — выдающийся и т. п., на сей раз имелись и другие, по которым можно было составить себе более определенное представление о достоинствах аттестуемого.

При таких условиях я был, естественно, к нему расположен, и все же он произвел на меня исключительное впечатление.

Небольшого роста, коренастый, украшенный боевыми отличиями, он представился мне, с безупречною воинскою выправкою и дисциплинированностью. Проявляя должное уважение к старшему по чину, возрасту и положению, он в то же время держал себя с величайшим достоинством, не проявляя ни тени заискивания или, столь всегда мне противного, подобострастия. При этом он всегда прямо смотрел в глаза.

Не могло быть сомнений — передо мною был настоящий офицер, разумея под этим офицера-рыцаря, неспособного ни перед кем унижаться, но способного на подвиги во имя долга.

Кроме того, я видел, что имею дело с человеком честным до мозга костей, у которого слово не должно расходиться с делом.

Пожелав ему счастья и благополучия, я направил его к Командующему полком, которого в то же время предупредил по внутреннему телефону.

— Как Вы его нашли? — спросил, меня Полковник В. М. Драгомиров. Я ответил: Это, несомненно, приобретение для полка. Мое впечатление самое хорошее. Кутепов — офицер в лучшем смысле этого слова, на которого можно положиться. За ним, я уверен, люди пойдут и в мирное и в военное время, куда бы он их ни повел, а это именно то, что в переживаемое время особенно важно и нужно.

Я горжусь этим отзывом, данным мною в 1906 году. Все последующее как нельзя более его оправдало. И в полку в мирное время, и на войне, и в революционные дни в Петрограде, и в дни командования Л. - Гв. Преображенским полком, и впоследствии, в эпоху борь­бы с красными на юге России, Кутепов был всего неизменно тем преисполненным великого духа воином, за которым люди шли всюду без оглядки.

{193} Не помню, в каких ротах протекала его служба первые годы в полку. Кажется, он скоро был назначен помощником начальника Учебной Команды, но в 1914-м году он — Начальник Учебной Ко­манды. По закону, ему надлежало оставаться в составе запасного батальона, но он не из таких, чтобы с этим примириться.

С объявлением мобилизации его геройский дух вспыхивает с новой силой — тыловая служба не по нем, он рвется в бой.

Внимая его ходатайству, командующий полком флигель-адъютант граф Игнатьев назначает его командиром 4-ой роты.

Богатый опытом Японской кампании Кутепов дает ценные со­веты своим товарищам ротным командирам 1-го батальона и в первом же бою проявляет во главе своей роты чудеса храбрости и дает доказательства глубокого понимания военного искусства.

Позднее, он командует 2-м батальоном, венчает его новыми лаврами, а в 17-м году получает в командование родной полк после того, как распоряжением Временного Правительства командир полка, свиты Е. В. Генерал-майор Дрентельн, был уволен в от­ставку.

Времена тяжелые, власть расшатана, анархия бушует на фронте... Армия разваливается, но благодаря железной энергии Кутепова, благодаря тому исключительному авторитету, которым он пользуется среди солдат, авторитету, основанному на уважении к его мужеству, его глу­бокому знанию службы, его постоянной заботливости о своих подчиненных и никогда не покидающей его, несмотря на чрезвычайную требова­тельность по службе, справедливости, ему удается удержать дольше других вверенный ему полк от развала и сохранить не только внутренний порядок полка, но и его боеспособность.

Все помнят события, развернувшиеся летом 1917 года под Тернополем, когда после мгновенного успеха прославленные, Керенским революционные полки панически бежали, оставляя неприятелю несметную добычу и предаваясь по пути своего бегства невероятному грабежу и насилию...

В эти грозные минуты Преображенцы со своими вековыми братьями Семеновцами одни, как непоколебимая стена, преграждали путь победителю.

Замечательная повторяемость событий! В 1700 году юные Потешные полки своим мужеством и самоотвержением спасают от пленения бегущие перед Шведами войска Герцога де Кроа, а 217 лет {194} позднее Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Корнилов телеграфирует:

Вся армия позорно бежит, лишь Петровская бригада сражается под сенью своих седых знамен...

Вступив в ряды Преображенцев в 1906 году, Кутепов один­надцать лет спустя вписывает в историю полка последнюю страницу его славы, и эта последняя страница является повторением той первой, начертанной под Нарвой.

Дальнейшая служба Кутепова родине — это история белого движения, это та чудесная повесть героизма, жертвенности, страданий и не­угасимой веры в конечное торжество правды над ложью, идеи родины над интернационалом, Бога над сатаной, которую, я надеюсь, изложат с беспристрастием и желательной яркостью те, кто имеет для этого все нужные данные, я же хочу сказать лишь несколько слов о Ку­тепове как офицере, как командире и человеке.

Для характеристики Кутепова, как офицера и командира, я при­веду то, что мне пришлось слышать о нем от солдат.

— Строг, — говорили про него еще до войны, — но зря чело­века не обидит; к тому же нашего брата понимает, можно сказать» насквозь видит, ему не соврешь. Если в чем провинился — лучше прямо говори — виноват. Тогда — ничего, а коли начнешь с ним крутить — тогда беда.

С ним еще то хорошо, что ему ни фельдфебель ни взводный — не указ, службу знает, да и сам во все входит и видит, где правда.

Одно слово — командир...

Таковы отзывы о Кутепове в мирное время, в военное они еще любопытнее.

— Герой, — отвечали все, кого, бывало, ни спросишь, а что Кутепов? Если же еще спросишь: что очень храбрый? — то слышишь: «да что храбрый, храбростью нас, Ваше Высокоблагородие, не удивишь, — наши господа офицеры все, как есть, храбрые... Этот не то что храбр, а Бог его знает, какой-то особенный. Кругом смерть, ну прямо ад иной раз, а он, как ни в чем не бывало — смеется, шутит, нашего брата бодрит»... И опять та же аттестация, что приходилось слышать и {195} в мирное время — службу знает — но теперь во сколько раз знаменательнее звучат эти два слова!

Слышал я и такие пояснения:

— Одной храбрости на войне мало, — надо и дело разуметь, ина­че толку мало, лишь одни потери... Вот на этот счет капитан Куте­пов, дай Бог им здоровья, молодец — ни одного человека зря не погубит. За ним, можно сказать, как за каменной горой.

— Иные господа и храбрые и вояки xopoшие, да горячатся ма­лость — кидаются в атаку, когда еще нельзя — ну, ничего и не выходит... Капитан же Кутепов всегда спокоен, за всем следит в за своими и за неприятелем, а коли прикажет что, так уж знай, что именно так и надо...

Так мне говорили про него не только раненые его роты или батальона, но и другие, когда я посещал лазареты, и тоже мне рассказывали мои бывшие солдаты, заходившие ко мне по выписке из лазаретов перед отправкой вновь на фронт — Кутепова все знали.

Такова характеристика Кутепова, как офицера и военачальника. Характеристика искренняя и непосредственная. Это не казенная фразеология, это крик души малых сих.

Мои личные отношения с Александром Павловичем сразу же по его вступлении в полк приняли дружественный характер. Я первый из старых офицеров выпил с ним «на ты», но так как вместе нам служить в полку пришлось недолго — я был в 1917 году «отчислен от фронта» в свиту Его Величества — то я особенно сбли­зиться с ним за это время не успел. Произошло это уже после революции, когда я в числе множества беженцев, покинувших при отступлении отряда полковника Шкуро в сентябре 1918 года Кисловодск, прибыл в Новороссийск, где Кутепов был в то время Военным Губернатором.

Духовное одиночество, в котором и он и я, не имевшие никого близкого и оторванные судьбою от всего дорогого, находились в этом ужасном городе, естественно обусловило наше сближение.

Общность основных убеждений, безутешность горя по Государю, по старой России, ее славной армии и нашем доблестном родном пол­ку, общность дорогих воспоминаний и надежд — все это, естествен­но, вызывало желание чаще видеться и связывало нас с каждым {196} днем все крепче и крепче. Старые добрые отношения превращались весьма быстро в настоящую, искреннюю и прочную дружбу.