Фока замолчал, собирая растерянные мысли.
— Тогда ты выйди! — сказал он наконец. За дверями сразу затихло.
— Н-ну! — крикнул Фока, с размаху грохнув кулаком по двери. — В комнате засуетились, зашептались.
— Идите!..
— Нельзя!..
— Надо!..
— Невозможно!..
Наконец дверь приоткрылась, и несколько рук выпихнули Киру.
— Проводите меня до вокзала! — пролепетал Фока, прислоняясь к халдею. Кира осторожно взял шкидца под руку и повел.
По дороге Фоку развезло, одолевал сон; он вскрикивал, скрипел зубами и опять обвисал па кирином плече. До вокзала было далеко. Фока заснул, и осмелевший халдей решил просто бросить шкидца в канаву… Так он и сделал. Но сейчас же раздался дикий рев: "убью!" Над канавой взвилась перемазанная грязью фигура, и Кира опрометью кинулся к Шкиде.
Уже улегшиеся шкидцы услышали вой, потом грохот калитки, а когда подбежали к окнам, то увидели, как вокруг дома мчится Кира, преследуемый мокрым, облепленным тиной Фокой.
Несколько раз они обежали вокруг дачи, наконец, халдей, догадавшись, присел за куст и, пропустив мимо себя Фоку, полез на крышу сарая. А Фока, не найдя Киры, начал ломиться в халдейский клуб… Пара застигнутых там врасплох воспитателей с перепугу закричали "караул" и разбудили Викниксора.
— Что такое? — появился тот со свечкой. — Что за шум? — повторил он, подходя ближе и хватая Фоку за шиворот…
Фока размашисто дернулся, обернулся, но, увидев Викниксора, сразу обмяк и испуганно притих.
— Дык… и-ик… Я немножко пошутил…
Из окон торчали шкидцы, из дверей выглядывали халдеи, по крыше сарая неслышно пробирался Кира, на огородах маячил Бородка. Викниксор оглядел Фоку.
— Так. Значит, пошутил?.. Ну, идем!..
Выведя Фоку за ворота, Викниксор поставил его на дорогу и подтолкнул в спину.
— Иди!
— И-ик, всего!..
Фока помахал ручкой и, качнувшись, задвигался вперед.
Викниксор закрыл калитку.
Фока, что называется, разжег… После его прихода шкидцы каждую ночь начали придумывать какое-нибудь увеселение. От старших эта мода перекинулась к младшим, и жизнь на даче стала определенно нескучной.
В одну ночь во всех спальнях было особенно оживленно…
Вначале в третьей группе Иошка долгой и горячей речью убеждал своих соотечественников объединиться в союз с другими отделениями. Соотечественники с восторгом ухватились за это предложение и послали к младшим делегатов…
Младшие немедленно крикнули "ура" и послали ответное посольство.
Тогда в третьей группе началось образование государства — начали выбирать президента. Система выборов была проста и несложна: все шкидцы подходили к кандидату в президенты Червонцу и поочередно щелкали его по носу.
В середине этой процедуры Червонец почему-то внезапно выразил желание отказаться от этой столь высокой обязанности, но шкидцы отказа не приняли и продолжали щелкать. И наверно бы набили президенту солидные украшения, но кто-то крикнул, что идет Викниксор, — и все разом бросились к кроватям.
Викниксор, ничего не различив в темноте, стукнулся лбом о дверь, помянул чёрта и, кликнув дежурного воспитателя, ушел за лампой.
Воспитатель, новичок Бородка, остался один, старательно вглядываясь в храпящую, орущую и воющую спальню. Шкидцы, изображая глубокий сон, надрывали глотки. Кто-то лаял, кто-то свистел, кто-то пел петухом, кто-то (якобы в бреду) явственно призывал: "Бей халдеев!".
Вдруг воспитатель побледнел, затрясся и хотел бежать: прямо на него плыло из темноты огромное белое и страшное привидение. Оно подошло совсем близко и, хрюкнув, взвившись, обрушилось на Бородку, ударив какой-то деревяшкой по голове.
Халдей ринулся на лестницу. По лестнице поднимался Викниксор. Бородка опрокинул зава, и они оба покатились вниз.
Снизу послышались голоса: дрожащий и оправдывающийся халдея и деланно-спокойный Викниксора.
— Вот что… Идите спать… Завтра мы все разберем…
— Ну, ребята, — зашептал Голый Барин, смастеривший "привидение" из простыни и швабры: — чур не выдавать!..
— Не выдадим! — ответила спальня.
* * *
Бородка всю ночь видел кошмарные сны: во всех углах стояли и хрюкали привидения. Голый Барин спал прекрасно.
Глава четырнадцатая
Ночью Викниксор много думал… Утром, перед чаем, после переклички ребят не распустили по столовым, а велели ждать заведывающего. Впрочем, Викниксор вышел на двор почти сразу.
— Вот что, ребята, — заговорил Викниксор, не обращая внимания на хором приветствовавших его ребят: — мы приехали с вами на дачу отдыхать. Уроков у вас нет, есть только занятия по кружкам и экскурсии. Вы сыты, свободны, и казалось бы, что никаких эксцессов в школе быть не должно… А между тем заниматься вы не занимаетесь, по ночам буза, крик, шум, издевательство над воспитателями. Хорошо… Вам не спится — теперь спать будете отлично. Не хотите спокойно отдыхать — будете работать… Будете замащивать двор.
— Виктор Николаевич! — рассудительно сказал Старостин: — поработать мы можем. Только мостить двор не к чему. Камень опускаться будет и опять же — пользы никакой.
— А я тебя спрашиваю?! Подумаешь, инженер выискался… Итак: после чая разбиться на пятки и за работу…
Ребята заворчали, задвигались, но почему-то вместо возражений раздались придирчивые голоса:
— Чем работать?..
— А мы дадим носилки! — миролюбиво ответил Викниксор и вдруг закричал: — а не найдем носилок— и руками работать заставим!
Через час шкида поплелась работать. В полуверсте от дачи находилась облюбованная Викниксором старая кирпичная кладка; ребятам положено было выламывать там кирпич и тащить его на двор.
Первые дни работали с прохладцей; жулили, ругали Викниксора и принесенные кирпичи обязательно старались расколоть. Но когда халдеи начали назначать уроки по сорок, пятьдесят, сто кирпичей — ребята взвыли.
Наиболее предприимчивые скоропостижно заболевали, а Лепешин, староста по амбулатории, щедро измазывал всех иодом. Другие попросту обсчитывали халдеев, приносили одни, и те же кирпичи или, наконец, старались не попадаться на глаза воспитателям, проводить день на улице и в парке, появляясь на даче только в часы всеобщей жратвы…
Работа не подвигалась. Воспитатели, вконец измученные, обратились к Викниксору с требованием или прекратить мощение, или воздействовать на ребят; тот велел собрать всех шкидцев и спросил, почему они не работают.
— Скучно, Виктор Николаевич, — многоголосно отвечали ребята: — трудно — тяжело… Неинтересно…
— Это вам только кажется! — успокоил Викниксор. — Вот пойдемте-ка со мной вместе, я покажу вам, как надо работать.
Зав действительно пошел со шкидцами на "кирпичики", но не работал, а полдня надзирал за ребятами; возвращаясь на дачу, демонстративно захватил два кирпича, которые, впрочем, на дороге кинул в канаву.
После этого работа закипела. Халдеям был отдан приказ назначать ребятам урок: замостить камнем определенный кусок двора. Для приемки работы каждому из "надзирателей" выдали по складному аршину.
Лепешина с его должности сняли, а каждому симулянту дали по добавочному кирпичному уроку.
Никто из шкидцев не знал, для кого и для чего делает он эту тяжелую, неинтересную и изнурительную работу, но все смирились. По утрам на дворе крутилась пыль, слышался хруст разбиваемого кирпича, сдержанный мат шкидцев и окрики халдеев.
Большой, замащиваемый без плана двор, недавно уютный, с мягко-убитой песчанистой землей, теперь приобрел грязно предательский вид.
Неприготовленная почва не выдержала мостовой и начала повсюду оседать и горбатиться; битый кирпич сбивал и резал босые ноги шкидцев, а в дождливую погоду вода собиралась на дворе огромной непроходимой лужей, кирпичи вихлялись при каждом движении и брызгали во всё стороны струйками грязи.
После каждого дождя снова начиналась нудная, неинтересная работа.
Снова кирпичом мостили двор.
Кирпич засыпали щебнем.
Щебень — землей.
Землю песком.
А двор упрямо горбатился, оседал, и в дожди снова с каждым разом непроходимей собиралась лужами вода…
И снова гнали ребят укладывать, кирпич, сыпать щебень, землю, песок и так без конца.
Но странное дело: тяжелый и бессмысленный труд этот объединил ребят. Вражда старших и младших как-то сразу и незаметно забылась. И даже вспоминали о ней с недоумением. Да и разницы никакой не было среди ребят теперь: одинаково корпели все над кирпичами, одинаково кляли халдеев и обкладывали матом Викниксора.
А тот, как ни в чем не бывало, проводил и внедрял в сознание ребят трудовые навыки… Вначале ему пробовал было возражать Иошка, "вождь рабов", но Викниксор оборвал его, сказав, чтобы он не в свои дела не мешался.
— Помните, ребята, — говорил Викниксор расхаживая по двору: — истинный отдых человека в труде… И вот вам приятный, благодарный труд… Мостите двор, таскайте больше кирпича… Помните, что так учил нас наш великий учитель Ленин…
Тогда Иошка сложил и пустил песенку:
Тащи побольше кирпича —
Вот заветы Ильича…
Кто-то передал её Викниксору, а вечером все шкидские художники были заняты рисованием по его заказу огромных агитационных плакатов, впоследствии до слез умилявших гостей:
"Тащи побольше кирпича —
Вот заветы Ильича!.."
Иошка сложил и пустил новую песенку, которую уже не воспроизводили плакаты:
— Тащи кирпич на двор! —
Кричит нам Викниксор.
— А где ж его нам взять?
Ах…
И за сим следовала звучная, но, к сожалению, непечатная рифма.
Своего Викниксор добился: в Шкиде стало тихо. В спальнях после работы не слышалось ни шуму, ни крику, ни возни, — не слышалось потому, что ребята в это время отправлялись громить окрестные огороды. Действовала здесь причина экономическая: от чрезвычайной работы у шкидцев появился невероятный аппетит, и пайка уже нахватало… Вот тут и помог поспевающий картофель, обильно уродившийся на павловских полях.
Рубахи шмыгающих вечером во двор ребят странным образом грузно раздувались у пояса, и с кухни тянуло удушливой гарью печеной картошки… Только один человек в Шкиде не радовался открывшейся доходной статье. Это был Лепешин, разжалованный амбулаторный староста. Лепешин ненавидел картошку и чем бывал голодней, тем противней она ему казалась. Он тоже участвовал в "набегах на плантации", но только с тем, чтобы яростно выдергивать и топить в канаве картофельные клубни.
Сейчас Лепешин вместе с толпой шкидцев сидит на дворе и с остервенением вдавливает в землю кирпичи. Недалеко от него пристроился Химик. Освобожденный от работы по причине своей инвалидности, он сидит у стены и при помощи солнца и исцарапанного увеличительного стекла выжигает на ней всякую похабщину.
Химик давно предложил своему другу использовать новые методы мщения: вместо того, чтобы тащиться за кирпичами на кладку, надо было просто выламывать их, незаметно от халдеев, тут же, на дворе, и перестаскивать на свой участок; щебень, как ненужную роскошь, вообще отменить и засыпать прямо песком…
Но и это упрощение не облегчает Лепешина. В животе у него урчит, и он поминутно сплевывает неприятную, густую слюну.
— Что сегодня на обед? — спрашивает он.
— Баланда с картошкой, — отвечает невозмутимо Химик, знающий "вкусы" своего приятеля.
— А на второе?..
— Селедка с картошкой…
— А на третье?
— Мордой об стол! — радостно ответил Химик и, увидев идущего Викниксора, спрятал стекло за пазуху и исчез…
Лепешин тяжело вздохнул, мечтательные глаза его потемнели, и он принялся доканчивать урок.
— Дядя Саша! — крикнул он через несколько минут: — примите работу, я кончил…
Сашкец немедленно подошел к шкидцу и тщательно обмерил аршином участок:
— Еще два кирпича положи и песочку подбавь… Жидковато у тебя что-то, слышишь?
— Слышу! — ответил Лепешин. Но со стороны кухни пахнуло ветром, и в воздухе пронесся ощутительный запах картофельной баланды… И на глазах изумленного халдея вежливый и мечтательный подросток вдруг отчаянно вскрикнул, засвистал, выругался матом и побежал за ворота.
— Куда, куда? — закричал Сашкец и, когда калитка с грохотом захлопнулась, добавил негромко, как заклинание: — Имеешь замечание и будешь без обеда!..
В лесу за водопадом, в самой гуще орехового кустарника горел костер. У костра на корточках сидел Химик, подбрасывал в огонь веточки и сосредоточенно глядел па сбитые горкой уголья… Из-за леса, с запада, понемногу усиливаясь, тянул густой балтийский ветер.
Химик подумал, высморкался и, вытянув палец, посмотрел на него.
"Балла три или четыре будет, — подумал Химик, вытирая пальцы о траву, — а то и все пять…"
Неожиданно почти рядом затрещали кусты, и на полянку выскочил бледный, с открытым ртом Лепешин. Рубаха его была вымазана кровью и испуганно трепыхалась по ветру, окровавлена была и правая рука, левая что-то прятала за спиной.
— Что ты? — попятившись, спросил Химик.
Лепешин перевел дыхание и, сконфузившись, залился краской и наконец, решившись, вытащил из-за спины руку.
В руке оказалась обыкновенная рябая курица, отличавшаяся от других только отсутствием головы.
— Ай, задрыга! — радостно взвизгнул Химик.
Перепугал меня до судороги… Я уже про мокрое думал…
Лепешип стоял смущенный и красный и неуверенно говорил:
— Жрать хочется до-чёрта… А на обед картошка, ты же сам говорил… Прямо не знал, что делать.
— Да, — согласился Химик, — от картофельной баланды в брюхе чирьи вскакивают; мне один гопник рассказывал… Курица, конечно, фартовей… Только её почистить надо… Ощипывать долго: снимай прямо с кожей…
Лепешин про себя удивился такому совету, но когда надрезанная кожа легко, как чулок, слезла с курицы, подумал одобрительно: "Ай да Химик…" Потом по его же совету вынул и забросил в кусты куриные потроха и вымыл курицу в водопаде.
— Жарить, — спросил он, не решаясь ничего уже делать самостоятельно…
— Жарь… Только посоли сначала…
— А нельзя ли без соли? — вопросительно протянул Лепешин. — Соли-то негде взять.
— На… — Химик протянул мешочек. — И в брюхе у ней посыпь; брюхо главное!..
— Какой ты запасливый! — удивился Лепешин и, неожиданно оживляясь, прибавил: — Ну, и погонялся ж я за ней… Стрелять страшно, так я ее всю ножиком исколол.
— Зря, — важно сказал Химик: — ты кусочек земли покроши, сама подойдет… Курица — птица близорукая, её за раз облапошить можно.
Через минуту вставленная в развилку суковатой ветки кура уже жарилась на костре.
Лепешин, усталый от беготни и волнения, повалился на землю…
— Как в прериях! — Он восторженно оглянулся. — Тут и пампасы, тут и водопад, костер горит, и мы в роде как охотники у костра, в роде как ковбои.
— А это что за ковбои?
— Это люди такие. Они на лошадях ездят и стреляют и все охотятся, мустангов ловят, — и все у них, понимаешь, приключения… Все на них бандиты падают и, конечно, опять стреляют, убивают, убегают… Потом… Интересно, ей-богу, прочти…
— Так это в книжках все, — махнул рукой Химик. — Знаю я эти книжки: бегают там разные налетчики, стремщики, хазушники, — а чего бегают и не понять. Одна фантазия…
— А ты вот Майн-Рида почитай, — загорячился, покрываясь румянцем, Лепешин. — Ты "Оцеола вождь семинолов" почитай, тогда говори… Там, брат, всё действительно, — и индейцы, и крокодилы, и мулаты… А суд Линча знаешь что?.. Ага, не знаешь, — а говоришь?..
— А ты знаешь!
— Знаю — обидчиво и упрямо мотнул головой Лепёшин: — я может сам хотел индейцем быть, я может и ковбоем хотел быть.
— Ну и дурак. Чем в ковбои поступать лучше в налётчики идти или по тихой или, скажем, по ширме… У меня дядя домушник, — таинственно зашептал Химик. — Так до чего здорово работает — ну прямо как твой Майн-Рид, и денег пропасть.
Химик не заметил как потемнело и залилось краской лицо его друга.
— А чего только не делал, — возбужденно махая пустым рукавом, повествовал он. — Раз с третьего этажа ссыпался — полребра недочет… Раз пианину стырили среди белой ночи, — жильцы слышали, конечно, грохот, но думали — дом рушится, и потому особенно не беспокоились. А хозяева — жильцов после в милицию: что, мол, это они сперли… До чего ругани было, — одного чуть не засудили… Смехота…
— А я, — как-то странно вырывается у Лепешина, — я записки буду оставлять, как у Пушкина…
— За-записки?..
— Факт!.. Я книжку одну читал у Пушкина. Там одни налетчик описан, в роде Антонио Порро, только получше, и добрым был: богачей грабил. И где что украдет, сейчас записку оставит: "Здесь был я, знаменитый бандит Дубровский". И поймать его никак не могли — до того был ловкий!..
— Тоже ловкость! Это в древности наверно, когда угрозыска, дактилосклёпии не было. — А пусть теперь оставит записку — враз поймают!
Лепешин ничего не ответил и вздохнул…
* * *
А курица между тем постепенно поджаривалась и подрумянивалась… Лепешин вынул ее из развилки и разорвал на две части. Но Химик отказался.
— Не надо… У меня своя есть! — сказал он и вытащил из угольев курицу размером в два раза побольше лепешинской…
— Так дольше, но вкуснее, — объяснил он остолбеневшему другу. — Чего глаза разинул? Что я — дурак — казенную картошку жрать?..
Ребята устроились поудобней и зачавкали.
— Как в прерии, — прожевывая курятину, шамкал Лепешин. — Вкусно, прямо смак…
— Какой там смак? — откликнулся пресыщенный Химик. — Вот гуська бы молоденького! — Он зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел стоявшего перед костром одноклассника Кузю.
Ребята молчали. У Химика с Лепешиным в горле застряли куски. У Кузи при виде курятины неудержимо хлынули слюни…
— Шамаете? — спросил наконец Кузя.
Химик с Лепешиным переглянулись и, оторвав по куску каждый от своей курицы, дали Кузе. Тот съел, тоскливо облизнулся и, чувствуя, что больше не дадут, спросил.:
— Откуда раздобыли?..
— В болоте, — поспешно ответил Химик. — За клюквой ходили и на уток нарвались. Из самоделок двух ухлопали…
Кузя встал и посмотрел в сторону.
— А там утки еще остались?..
— Нет, не остались… Все улетели утки…
— А это, между прочим… не куры?..
— Ну вот! — обиделся Химик. — Станем мы из-за кур в лес, в болото таскаться. Кур и здесь не мало…
Кузя встрепенулся.
— Где?..
— Там, — махнул Химик, за водопадом пасутся… Кузя крякнул и, нагнувшись, поднял с земли суковатую ветку.
— Вы, рябцы, ежели уходить будете, костер не гасите, ладно?..
— А ты, сволочь — разом крикнули Химик и Лепешин: — если запорешься, нас не продавай, — слышишь!
— Сматываемся, — сказал Химик: — Кузя парень — липа. И сам запорется и нас выдаст…
Когда Химик с Лепешиным появились на шкидском дворе, там происходило собрание. Пришедшие поторопились юркнуть в толпу ребят.
Викниксор громил воровство.
В Шкиде завелась группа хулиганов, которая грабит и разоряет окрестные огороды; к нему сегодня приходили огородники и требовали принять меры. — С картофельным воровством следует покончить! — заявил Викниксор.
— Верно! — поддержал Химик. — Надо бросить, ребята, картошку… На кой кляп сдалась она нам?..
По рядам прокатился сдержанный гул… Проголосовали. Единогласно решили "бросить"…
— Дальше, — продолжал заведующий: — нам надо переизбрать старосту по кухне… Предлагаю выбрать Васильева…
— Женьку! — закричали ребята… Викниксор поднял брови и нахмурился.
— Если вы не желаете Васильева, предлагаю Смирнова…
— Женьку! — кричали ребята.
У Викниксора было много оснований не доверять Кухню женькиному управлению. И ему наверное удалось бы провести своего кандидата, если бы Женька не купил заблаговременно голоса. Женька еще вчера, узнав о перевыборах, пообещал каждому, кто будет за него, по полфунту хлеба у младших и по фунту у старших. И поэтому сейчас все шкидцы дружно кричали:
— Женьку!.. Женьку!..
И Викниксору пришлось уступить…
Не успело окончиться собрание, как Викниксора позвали к воротам… Химик осторожно выглянул из-за дома и увидел толстую женщину в зеленом байковом платке, кричащую заведующему:
— Ваши ребята кур убивают, а потом жарят!.. У меня сегодня четыре штуки пропали, я буду в милицию жаловаться!..
Викниксор нелепо покачивался, судорожно морщил и тер рукой лоб и мычал невразумительно:
— Успокойтесь. Примем меры…
Глава пятнадцатая
"Да… Им самоуправление вредит. Они не доросли, — раздраженно думал Викниксор. — Оставили прежнего старосту, который обворовывает их. Идиоты!
В распахнутое настежь окно сквозь темноту и вкрадчивый шелест ветвей доносился собачий лай. Викниксор полузакрыл оконные створки, потушил лампу и, как был в халате, залез под одеяло на скрипучую столетнюю оттоманку. Под стрекочущее тиканье будильника проходили, текли минуты. Викниксор сбросил одеяло, оставшись под одной простыней. Но сна не было, и он, ворочаясь, снова перебирал в памяти сегодняшний день. Вспоминалась женщина, у которой пропали куры, перевыборы, резкий разговор с Эланлюм, и в конце концов опять заныло в ухе. Это проклятый фурункул, упрямо засевший где-то там внутри, мешал спать уже целую неделю. Викниксор терпеливо закусывал губы, но потом забылся и чуть ковырнул нарыв мизинцем. Сразу дернуло, обожгло, словно током, и он, совсем расстроенный, приподнялся и уселся на оттоманке.
Ку-рите, пей-те и бузите.
Отправят в ла-авру — не беда,
Уроков этих не учите —
Не вый-дет толку пи черта…
заглушенно, но убедительно пел кто-то. Мелодию сопровождал обычный шкидский аккомпанемент на алюминиевой миске.
"Я тебе покажу — уроков не учить", — подумал Викниксор и хотел уже идти отыскать нарушителя тишины, но голос показался знакомым, и он вспомнил…
… После перевыборов, после ссоры с немкой он обходил на ночь дачу. Воспитанники спали, и только кухонный староста Женька был на кухне. Викниксор вспомнил, как Женька тогда, словно не заметив его, продолжал резать на утро хлеб. А когда Викниксор пошел дальше, Женька стал что-то насвистывать, насмешливо и торжествующе…
Вот почему Викниксор не двинулся с места и, сдерживая растущую злобу, ждал. У него появилось инстинктивное, тщательно спрятанное от самого себя желание обождать, пока Женька не споет какую-нибудь гадость. Тогда (старался не думать Викниксор) можно спокойно, с чистым сердцем наказать Женьку.
Тикал насмешливо будильник, сверлило в ухе. Викниксор раздражался все больше и больше; ему казалось, что Женька знает его мысли. Он сидел, готовый вскочить, полузакрыв неспокойные глаза.
Наконец, Женька замолчал совсем, будильник затикал еще насмешливее, и Викниксор, почувствовавший себя обманутым, обиженный и расстроенный, встал и прокрался на кухню…
На столе грудой лежал хлеб, уже нарезанный на тощие приютские пайки. Желтый огонек лампы отражался, вздрагивая в широком лезвии ножа для резки хлеба. А сам Женька, не замечая стоящего в дверях зава, сидел на подоконнике. Он держал казенную миску и, напевая, ударял в нее ложкой. Викниксор, спрятанный темнотой, держась за больное ухо, с ненавистью глядел на него.
Женька вдруг оглушительно забарабанил по миске ложкой.
Ну и весело живется,
Если с Элушкой живет.
Молока хочь не напьется,
Зато Элушку…
— Каналья!
Круглая миска с дребезжанием выкатилась, виляя за открытую дверь, а оглушенный недоумевающий Женька молча поднимался с пола, ухватившись за край стола и нечаянно зацепив нож. Викниксор метнулся к нему, теперь уж отдавая себе во всём отчет, размахнулся и жестоко, как только мог, как глушат на бойнях скотину, ударил Женьку кулаком в голову. Женька охнул, упал снова, снова поднялся и, пошатываясь, выбежал вон.
Викниксор, погнавшийся за ним, нашел его в полутемной спальне, Женька лежал, закутавшись с головой, на своей койке и тихо, сквозь зубы выл: ему показалось, что зав сошел с ума. Викниксор грубо дернул его за плечо, потом схватил за шею — начал трясти. Голова Женьки мерно билась о железные перекладины кровати. Шкидец царапался, извивался, хрипел, но это еще больше ожесточило Викниксора.
И только когда разъехались в сторону доски кровати, когда он увидел кровь, увидел отпечаток своих пальцев на щеке провалившегося на пол шкидца, только тогда ощутил всё, что произошло.
Уже с испуганными возгласами просыпались воспитанники, громким басом заревел не спавший и видевший всё Кузя. Викниксор нагнулся, вытащил из-под койки замолчавшего, притихшего Женьку и не зная, куда его девать, потащил в изолятор.
— Очень странный педагогический прием… не правда ли? — спросил на следующий день под одобрительный гул остальных ребятишек Иошка у немки.
— Что ж делать, раз вы не понимаете слов, — ответила Эланлюм. — Да и вообще русский человек любит палку.
Избитый шкидец еще сидел в изоляторе. Чуть светало, когда Викниксор, никого не предупредив, уехал в город. Без распоряжения зава Женьку нельзя было выпустить, это разжигало ребят, немка тревожилась и, не зная, чем успокоить их, повторяла:
— Русский человек уважает палку.
— А палка, знаете, о двух концах бывает, — серьезно сказал Иошка: — за историю в роде вчерашней одному заведывающему попало здорово. Об этом в газетах писали…
— В газетах? — встревожилась немка.
— Да, Элла Андреевна, в газетах. Возьмет кто-нибудь и напечатает…
Вечером об этой угрозе было передано Вккниксору. Рассказ словоохотливой немки продолжался минут двадцать, он продолжался бы и больше, но пришел Кира и она замолчала, занявшись у самовара. Кира пришел сказать, что назначенная на завтра экскурсия со второй группой состояться не может, так как завтра очередь этой группе дежурить по школе, так что…
Короче говоря, Кире очень не хотелось тащиться на экскурсию.
Викниксор, слушал внимательно и думал о другом, пристально смотря на Киру своими маленькими блестящими глазками.
— Вы хотите на экскурсию? — переспросил он. — Прекрасно. Можете завтра отправляться…
— А дежурство группы…
— За них будут работать старшие… Они свободны от летних занятий и отлично могут вместо этого потрудиться.
— Это им очень полезно, — сказала из-за самовара Эланлюм. — Старшие распустились окончательно. Они грозят газетами, угрожают. Нет, это очень хорошо распорядился Виктор Николаевич. Очень хорошо.
Кире ничего не оставалось, как согласиться с немкой. Он поддакивал в продолжении всей её речи, и был оставлен к чаю.
— Но вы же знаете, Виктор Николаевич, что мы осенью хотим держать экзамен в техникум.
— Ну?
— У нас очень мало времени для подготовки.
— Ну?
— И если вы хотите еще заставить нас работать за второй класс, нам совсем не останется времени заниматься…
— Ну?
— А если мы не подготовимся, то провалимся на экзаменах.
— Всё?
— Всё…
Когда Шкида переехала на дачу, старшие, плюнув па халдеев, принялись сами по учебникам за родной язык, за физику, за обществоведение, чтобы как-нибудь успеть подготовиться к осенним экзаменам в техникум.
Учиться пришлось много, и в то время, когда остальные шкидцы проводили время в кружках и на экскурсиях, небольшая кучка старших выпускников занималась. Занималась с утра и до обеда, занималась после обеда, занималась и вечером. И когда Викниксор объявил, что старшие должны работать за вторую группу, потому что они бездельничают, старшие возмутились. Стало ясно, что Викниксор злится на них за всё то, что они высказали о нем после случая с Женькой, но ведь школа не дала им, выпускникам, нужных знаний, они не требуют и только просят дать им больше свободного времени для личных занятий.
Викниксор выслушал, попробовал смутить говорящего ему из строя Сашку своим пристальным взглядом и короткими вопросами, но Сашка не смутился — всё высказал и теперь ждал ответа.
— Мое решение неизменно, — медленно заговорил Викниксор. — В школе все должны подчиняться общим правилам. Исключений ни для кого нет — таков закон… Если вы не занимаетесь в кружках, то взамен этого должны нести другую работу по школе.
Но строй волновался… Второй класс перешептывался, толкался.
— Говори, говори, — шептали ребята, выпихивая Старостина.
— Виктор Николаевич… — рассудительно заговорил, выходя, Старостин, — пущай старшие занимаются — им нужно, а мы работать будем… А то надоели все экскурсии, и ни хрена в них пользы…
Викниксор рассердился, покраснели затопал ногой.
— Пошел на место! — закричал он. — Сопляк! Учить меня вздумал! Без обеда! — И, давая понять, что все разговоры кончены, скомандовал:
— Смирно!..
Занятые в этот день чрезмерной работой, старшие торопились: приходилось рассчитывать время, чтобы выкроить из него еще и для учения. Но утром заниматься почти не пришлось. Пока носили воду, пилили и кололи дрова, мели двор и улицу, — время прошло до полдня, а потом Викниксор придумал убирать огород, и ребята освободились лишь за полчаса до обеда. После обеда надо было мостить кирпичом двор. Здесь кто-то предложил делать всё сообща, и оказалось, что работа пошла много легче и быстрей. И ребята повеселели.