23 сентября 1936 года произошел ряд взрывов на шахтах в Сибири, второй раз за этот год. Погибло 12 человек. Тремя днями позднее Ягода был назначен Наркомом Связи, а Ежов стал главой НКВД. Как минимум до этого периода Сталин поддерживал более или менее либеральную политику Ягоды.
Расследование в Сибири привело к аресту Пятакова, старого троцкиста, помощника Орджоникидзе, Наркома Тяжелой промышленности с 1932 года. Близкий к Сталину, Орджоникидзе проводил политику использования перевоспитавшихся буржуазных специалистов. Так в феврале 1936 года он провел амнистию девяти "буржуазных инженеров", осужденных во время большого процесса саботажников в 1930 году.
В течение нескольких лет в партии велись дебаты и возникали разные течения по вопросам промышленности. Радикалы, возглавляемые Молотовым, отвергали большинство буржуазных специалистов, к которым они имели мало доверия. Долгое время они призывали к чисткам среди этого контингента. На другой стороне был Орджоникидзе, говоривший, что эти специалисты нужны, и что их знания надо использовать.
Эти повторяющиеся дебаты о старых специалистах с подозрительным прошлым вновь возникли в связи с диверсиями на сибирских шахтах. Следствием было доказано, что Пятаков, помощник Орджоникидзе, широко использовал старых специалистов для саботажа на шахтах.
В январе 1937 года состоялся процесс Пятакова, Радека и других старых троцкистов; они признались в заговорщицкой деятельности. Это был настолько тяжелый удар для Орджоникидзе, что он покончил жизнь самоубийством.
Ну и конечно, некоторые буржуазные авторы заявили, что обвинения в систематическом вредительстве были полной выдумкой, что это были злобные измышления, единственной целью которых было уничтожение политических оппонентов. Но вот свидетельство американского инженера, работавшего с 1928 по 1937 год в качестве руководящего работника на шахтах Урала и Сибири, где произошел не один случай саботажа.
Показания Джона Литлпейджа, аполитичного технического специалиста, представляют немалый интерес.
Литлпейдж описывает, что вскоре после его прибытия на советские шахты в 1928 году, ему стало известно о масштабах промышленного саботажа, о методах борьбы, которые предпочитали враги Советского режима. Существовал довольно широкий круг борющихся против большевистского руководства, и если кто- либо из высокопоставленных партийных работников потакал им, или даже просто прикрывал саботажников, то они могли серьезно навредить режиму. Вот что писал Литлпейдж:
"Однажды в 1928 году я был на электростанции золотых рудников в Кочкаре. Случилось так, что я опустил руку на одну из главных направляющих большого дизельного двигателя и почувствовал что-то зернистое в масле. Немедленно я остановил двигатель, и мы извлекли из масляного бачка около литра кварцевого песка, который мог попасть туда только по чьему-то умыслу. В нескольких других случаях на новых дробильных агрегатах в Кочкаре мы находили песок внутри таких узлов, как коробка скоростей, которая закрыта полностью, и куда что-то может попасть только после снятия крышек.
Этот мелкий промышленный саботаж был - и все еще остается - настолько обыденным во всех отраслях Советской промышленности, что русские инженеры мало что могут сделать с ним, и были удивлены моим отношением к этому, когда я впервые столкнулся с ним.
Меня спрашивают, почему саботаж такого рода столь привычен в Советской России и столь редко встречается в других странах? Нет ли у русских особой склонности к разрушению?
Люди, задающие такие вопросы, очевидно, не представляют, что власти в России вели - и все еще ведут - целую серию открытых или тайных схваток гражданской войны. Вначале они боролись с аристократией, банкирами и землевладельцами, купцами царского режима, национализируя их имущество... позже они сражались с мелкими фермерами и торговцами, с кочевыми владельцами стад в Азии.
Коммунисты, естественно, говорят, что все это делалось ради их же блага. Но многие из их оппонентов не могут воспринимать вещи таким путем, и они остаются злейшими врагами коммунистов и их идей, даже после того, как их приняли на работу в советской промышленности. Из них вышло значительное число обозленных рабочих, которые не любят коммунистов настолько, что они с удовольствием наносят ущерб предприятиям, если только они могут это сделать".(60)
Саботаж на Урале.
Во время работы на рудниках Калаты на Урале Литлпейдж столкнулся с намеренным вредительством инженеров и партийных работников. Ему стало ясно, что эти действия были преднамеренной попыткой ослабить большевистский режим, и что такой наглый саботаж был возможен только с одобрения высших властей Уральской области. Вот его выводы:
"Сообщалось об особо неблагоприятных условиях на медных рудниках Урала, на тот момент самого обещающего района России по добыче полезных ископаемых, и который был выбран для вложения львиной доли фондов, направляемых в производство. Американские горные инженеры десятками привлекались на работу в этом районе, и сотни американцев-бригадиров приглашались туда для использования на рудниках и заводах. Четверо или пятеро американских горных инженеров получили назначения на большой медный рудник на Урале, как и американские металлурги.
Эти люди подбирались с большими предосторожностями; они имели прекрасную репутацию в США. Но, за очень малым исключением, они выдали разочаровывающие результаты деятельности в России. Когда управление медными и свинцовыми рудниками, а также и золотыми разработками, было поручено Серебровскому, он захотел выяснить, почему эти привезенные специалисты не дают того, что от них ожидалось; и в январе 1931 года он послал меня вместе с американцем-металлургом и русским коммунистом-хозяйственником для расследования условий на Уральских горных разработках и определения, что там идет не так, как надо, и как исправить это...
В первую очередь мы обнаружили, что американские инженеры и металлурги были абсолютно изолированы; никто даже не пытался приставить к ним толковых переводчиков... Они тщательно обследовали порученное им хозяйство и составили инструкции по эксплуатации, которые можно было немедленно применять в работе. Но эти инструкции или вообще не переводились на русский язык, или лежали в дальних ящиках столов и никогда оттуда не вынимались...
Методы горных разработок были настолько очевидно неправильными, что студент первого года обучения мог указать большинство ошибок в их проведении. Вскрывались слишком большие площади, и руда выбиралась без надлежащего крепления и заполнения пустот. В попытках ускорить производство без соответствующей подготовки, несколько лучших рудников были серьезно загублены, а некоторые рудные пласты были под угрозой безвозвратных потерь.
Я никогда не смогу забыть то, что мы нашли в Калате. Здесь, на Северном Урале, находилось одно из самых важных российских производств меди, состоящее из шести шахт, флотатора и плавильня с отражательными печами и печами с форсированной тягой. Семь американских инженеров высшего калибра, получающих весьма солидное жалование, были посланы сюда некоторое время тому назад. Любой из них, если бы ему дали только такую возможность, мог наладить здесь производство за несколько недель.
Но к моменту прибытия нашей комиссии они были совершенно измотаны бюрократизмом. Их рекомендации игнорировались; им поручалась совсем непривычная для них работа; из-за незнания языка и отсутствия переводчиков они не могли передать свои знания русским инженерам... Конечно, они знали, что было неправильно устроено на рудниках и заводах Калаты, и почему производится столь мало продукции при достаточно большом количестве оборудования и персонала.
Наша комиссия посетила практически все крупные медные разработки на Урале и провела на них всестороннюю инспекцию.
В советских газетах того времени было немало воплей о "вредителях" на Уральских медных разработках, хотя, как я уже отмечал, там и без того условия были весьма печальными. Но здесь было одно примечательное обстоятельство, так как коммунисты привыкли усматривать умышленный саботаж во многих своим неудачах, а то и просто в беспорядке на производстве. Однако сами уральские коммунисты, управлявшие медными разработками, хранили удивительное молчание по этому поводу.
В июле 1931 года после того, как Серебровский изучил доклад о выводах, сделанных нашей комиссией, он решил вновь послать меня в Калату в качестве главного инженера, посмотреть, не сможем ли мы сделать что-нибудь с этим большим предприятием. Со мной поехал русский управляющий-коммунист, не имевший специальных знаний по горному делу, но которому была дана полная власть, и, по-видимому, инструкции, позволившие мне действовать свободно в пределах моей компетенции...
Семеро американских инженеров сильно обрадовались, когда узнали, что мы теперь имеем достаточно власти, чтобы прорваться сквозь бюрократическую завесу и получить возможность работать. По американской горной традиции они спускались в рудники вместе с рабочими. Многие дела пошли быстрее, и через пять месяцев производство выросло на 90 процентов.
Коммунистический управляющий был честным малым; он упорно старался понять, что мы делаем, и как мы это делаем. Но русские инженеры на этих рудниках, почти все без исключения, были замкнутыми и чинили препятствия в работе. Они отвергали все исправления и усовершенствования, которые мы предлагали. К такому я не привык, русские инженеры на золотодобыче, где я работал прежде, никогда так не поступали.
Однако я добился своего во внедрении своих методов на медных рудниках, потому что управляющий-коммунист, приехавший со мной, поддерживал все мои предложения.
Через 5 месяцев я решил, что я могу, без опаски за дальнейшую работу, покинуть это производство... Рудники и завод были полностью реорганизованы; все выглядело так, что не должно было появиться никаких причин, чтобы производство снизило тот вполне удовлетворительный темп, который мы ему задали...
Я разработал детальные инструкции на все будущие работы... Я объяснил это русским инженерам и коммунистическому управляющему, который уже начал кое-что понимать в горном деле. И последний заверил меня, что все мои рекомендации будут выполняться до последней буквы".(61)
"Весной 1932 года вскоре после моего прибытия в Москву мне сообщили, что положение на медном производстве в Калате очень плохое; выработка упала даже ниже тех значений, которые были до моего приезда туда. Этот доклад оглушил меня; Я не мог понять, что там произошло, что все стало плохо за столь короткий срок, хотя все выглядело перед моим отъездом так здорово.
Серебровский попросил меня вернуться и посмотреть, что можно там исправить. Когда я туда добрался, я нашел там удручающую картину. У американцев закончились их двухлетние контракты, и никто не подумал продлить их, так что они разъехались по домам. За несколько месяцев до моего приезда коммунист-управляющий был смещен комиссией, присланной из Свердловска, коммунистического центра на Урале. Эта комиссия сообщила, что он был безграмотный и неумелый, хотя ничего в доказательство этому не привела, и назначила председателя следственной комиссии замещать его - забавный способ ведения дела.
Во время моего предыдущего пребывания на рудниках мы подняли мощность печей с принудительной тягой до семидесяти восьми тонн на квадратный метр в сутки; теперь им разрешили снизить выпуск до прежних сорока - сорока пяти тонн. Хуже всего было то, что тысячи тонн высококачественной руды было потеряно безвозвратно, так как на двух рудниках применили те методы выработки, против которых я особо возражал во время прошлого пребывания...
Но теперь я узнал, что почти сразу после того, как американские инженеры уехали домой, те самые русские инженеры, которых я предупреждал об опасности тех методов выработки (вопреки их письменным заверениям, что этот метод годится повсюду), применили их, в результате чего произошли обвалы, и много руды было утеряно навсегда...
Я взялся за работу, пытаясь как-то наверстать упущенное...
Далее, я обнаружил, что новый управляющий тайно отменяет почти все мои распоряжения...
Все, о чем я узнал в Калате, я в точности сообщил Серебровскому...
Вскоре горный управляющий и инженеры были отданы под суд за саботаж. Управляющий получил десять лет... инженеры были осуждены на меньшие сроки...
В то время мне это понравилось, так как во всем этом было нечто большее, чем маленькая группа людей в Калате; но, естественно, я не мог предостеречь Серебровского против видных деятелей его Коммунистической партии.... Но я был уверен, что наверху, в политическом руководстве Горного Урала происходит что-то неправильное...
Для меня тогда было ясно, что подбор членов той комиссии, работавшей в Калате, ведет прямо к коммунистическому руководству в Свердловске, которым должно быть вменено в вину или преступное пренебрежение, или прямое участие в действиях, которые случились на рудниках.
Однако первый секретарь Коммунистической партии на Урале, человек по фамилии Кабаков, занимал этот пост с 1922 года, и считался настолько могущественным, что в доверительных разговорах его называли "большевистским вице-королем Урала".
Ничто не могло оправдать репутацию, которую он заслужил. За время его долгого руководства Урал, один из богатейших по залежам ископаемых районов России, и которому выдавались почти неограниченные ассигнования на развитие, никогда не производил ничего похожего на то, что он должен был производить.
Эта комиссия в Калате, чьи члены, как было признано позже, были подобраны с вредительской целью, была послана прямо из кабинета Кабакова...
В то время я рассказывал некоторым моим русским знакомым, что мне казалось, что на Урале происходит много вещей подобного рода, гораздо больше, чем было раскрыто, и что это шло откуда-то сверху.
Все эти случаи стали яснее, насколько я мог полагать, после процесса заговорщиков в январе 1937 года, когда Пятаков и несколько его сообщников признались в суде, что они занимались организацией саботажа на шахтах, железных дорогах и других промышленных предприятиях с 1931 года. Через несколько недель после этого процесса первый секретарь партии на Урале, Кабаков, тесно связанный до того с Пятаковым, был арестован по обвинению в соучастии в этом заговоре".(62)
Мнение Литлпейджа о Кабакове должно быть упомянуто, после бесстыдного Секретного доклада Хрущева, когда он говорил о Кабакове, как примере уважаемого вождя, "который был членом партии с 1914 года", как о жертве "репрессий, для которых не было никаких оснований"!(63)
Так как Литлпейдж посетил многие рудные регионы, он мог заметить, что эта форма классовой борьбы, промышленный саботаж, проявлялся по всему Советскому Союзу.
Вот как он описывает увиденное им в Казахстане в 1932-1937 годах.
"В октябре 1932 года со знаменитых свинцово-цинковых рудников Риддера в Восточном Казахстане пришел сигнал SOS.
Мне предписали назначение главным инженером, с возможностью использования всех известных мне методов работы. Коммунистические управляющие в то же время получили инструкции дать мне свободу действий и всю возможную помощь.
Правительство затратило огромные суммы на современную американскую технику и оборудование для этих рудников, как и везде это было в России того времени...
Но инженеры были настолько незнакомы с этим оборудованием, а рабочие были настолько небрежны и бестолковы в обращении с любой техникой, что многое из этих дорогих приобретений было поломано без возможности восстановления".(64)
Два или три русских инженера показались мне там особенно способными, и я взялся за труд объяснить им, что было неправильно здесь раньше, и что мы должны делать теперь, чтобы все пошло по нормальному руслу. Мне казалось, что эти два молодых парня с помощью тех знаний, которые я смог дать им, сумеют управиться так, чтобы рудники работали, как положено".(65)
"Риддеровские рудники работали и в самом деле хорошо еще два-три года после того, как я занимался там их реорганизацией в 1932 году. Два молодых инженера, которые так понравились мне, придерживались данных мной инструкций с заметным успехом в работе.
Затем появилась следственная комиссия из Алма-Аты, похожая на ту, что была на рудниках в Калате. С этого времени, хотя на рудниках остались те же самые инженеры, там была внедрена совершенно другая система работы, при которой любой знающий инженер мог спрогнозировать потерю большого количества руда за несколько месяцев. Были выбраны даже опоры, которые мы оставляли для защиты главных рабочих штреков, так чтобы не садилась порода...
Те инженеры, которых я обучал, уже не работали на руднике к моему приезду в 1937 году, и как я понял, они были арестованы из-за приписанного им соучастия в большом заговоре с целью саботажа в Советской промышленности, который был раскрыт на суде в январе 1937 года.
Когда я представил свой доклад, мне показали письменные признания тех инженеров, с которыми я познакомился пять лет назад. Они признались, что были вовлечены в заговор против Сталинского режима коммунистами-оппозиционерами, которые убедили их, что у них достаточно сил, чтобы свергнуть Сталина и его сторонников и взять под свой контроль Советское правительство. Заговорщики доказывали им, что у них много сторонников среди коммунистов с высоким положением. Эти инженеры, хотя они сами не были коммунистами, решили поддержать одну из сторон, но выбрали проигравшую сторону.
Согласно их признанию, "следственная комиссия" состояла из заговорщиков, которые переходили от рудника к руднику, выискивая себе сторонников. После того, как их убедили примкнуть к заговору, эти инженеры использовали мои инструкции как основу для вредительства. Они намеренно использовали те методы, против которых я их предостерегал, и таким способом довели рудники почти до полного развала".(66)
"Я никогда не разбирал тонкостей политических идей и маневров... Но я твердо уверен, что Сталин и его сторонники долгое время шли к открытию того, что обозленные коммунисты-революционеры были их злейшими врагами...
Мой опыт подтверждают официальные объяснения, которые, если их освободить от высокопарных и премудрых слов, приводят к простому утверждению, что одна группа коммунистов планировала свержение другой, находящейся на самом верху власти, и прибегнула к тайному заговору и промышленному саботажу, так как Советская система давила все допустимые способы ведения политической борьбы.
Эта коммунистическая вражда выросла в столь значительное дело, что в нее были втянуты и беспартийные, которым пришлось выбирать одну из сторон... Обозленные индивиды всех сортов были настроены поддержать любой вид подпольного оппозиционного движения просто потому, что они были недовольны тем состоянием, в котором они находились".(67)
Пятаков в Берлине.
Во время процесса в январе 1937 года Пятаков, старый троцкист, был осужден как главный организатор промышленного саботажа. На самом деле, Литлпейдж действительно имел возможность понять, что Пятаков был причастен к заговорщицкой деятельности. Вот что он писал:
"Весной 1931 года... Серебровский... рассказал мне, что в Берлин направлена большая торговая делегация, возглавляемая Юрием Пятаковым, который... был тогда Замнаркома Тяжелой промышленности...
Я... приехал в Берлин во время пребывания там этой делегации...
Среди других дел, делегация дала предложение на покупку нескольких дюжин шахтных подъемников, мощностью от ста до тысячи лошадиных сил. Обычно эти подъемники состоят из брусьев, валов, осей, шестерней и т.п., размещенных на I-, или Н-образном основании.
Делегация запросила о расценках на основе пфеннига за килограмм. Несколько концернов дали предложения, которые значительно отличались по цене - до 5-6 пфеннигов за килограмм - среди них два предложения с самыми низкими ценами. Разница заставила меня присмотреться получше к спецификации, и я обнаружил, что фирмы, предложившие самые низкие цены, заменили чугунными деталями более легкие, стальные, требовавшиеся по оригиналу спецификации. Так что если бы их предложение было принято, русским пришлось бы платить больше, поскольку чугунная основа была бы настолько тяжелее, чем стальная, что при меньшей цене за килограмм, общая стоимость была бы выше.
Это выглядело не иначе, как мошенничество, и я был очень доволен, обнаружив такой трюк. Я сообщил о своем открытии членам русской делегации. Но к моему удивлению русские не выглядели довольными. Они даже оказали на меня сильное давление при заключении сделки, объясняя мне, что я не понимал, что им требуется...
Я... не мог понять их отношение к делу...
Я думал, что тут вполне могло быть взяточничество".(68)
Во время процесса Пятаков сделал следующее заявление суду:
"В 1931 году я был в Берлине с официальной миссией... В середине лета Иван Никитич Смирнов рассказал мне в Берлине, что троцкисты, борющиеся против Советского правительства и партийного руководства, получили прилив энергии оттого, что он, Смирнов, имел в Берлине разговор с сыном Троцкого, Седовым, который сообщил о новом курсе в соответствии с инструкциями Троцкого...
Смирнов... поведал мне, что Седов очень хотел повидаться со мной...
Я согласился на встречу...
Седов рассказал мне, что сейчас формируется, или уже сформирован, троцкистский центр... Эта возможность была озвучена при восстановлении единой организации с зиновьевцами.
Седов также сказал, что он знает о том, что правые, а именно, Томский, Бухарин и Рыков, также не сложили свое оружие, что они только на время успокоились, и что с ними тоже необходимо установить связи...
Седов еще рассказал мне, что от меня требуется еще одна вещь, я должен разместить как можно больше заказов на двух немецких фирмах, Борзинг и Демаг, и что он, Седов, устроит получение от этих фирм необходимых для своего дела сумм, имея в виду, что я не буду сильно придирчив к ценам. Если эти слова расшифровать, то ясно, что излишек в ценах на Советские заказы полностью, или частично, должен был пойти в руки Троцкого на его контрреволюционные цели".(69)
Литлпейдж так прокомментировал это заявление:
"Эти слова в признании Пятакова являются, по моему мнению, вполне убедительным объяснением того, что происходило в Берлине в 1931 году, когда возникли мои подозрения. Тогда русские сотрудники Пятакова пытались склонить меня к одобрению покупки шахтных подъемников, которые были не только слишком дороги, но и бесполезны в шахтах, для которых они предназначались. Мне было трудно представить себе, что эти люди были обыкновенными взяточниками... Но они были закаленными политическими конспираторами до революции, и рискнули, как прежде, ради своего дела".(70)