Отношение к моральному развитию и настрой на отмену использования детьми воображения стали частью воспитательного процесса, по крайней мере, в некоторых кругах, само воспитание стало более репрессированным, чем до революции. Например, жена (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина и ключевой администратор Наркомпроса (Народного Комиссариата Просвещения), Надежда (Константиновна, Н. К.) Крупская объявила переход от пересказа сказок детьми школьного возраста к подаче своим товарищам примера «свободного воспитания» в действии, где проявилась явная враждебность по отношению к сказкам. В 1923 (одна тысяча девятьсот двадцать третьем г.) году знаменитая детская поэма П. П. Ершова «Конёк-Горбунок» была осуждена цензурой чиновников на основании отсутствия в ней идеологической обоснованности («это абсолютно реакционная и антипедагогическая поэма, где царь и бояре — это мера всего. Само собой разумеется, что люди там ничего не делают, кроме как крестятся всё время»). ГАС (ученый совет, орган Наркомпрос, (Народный Комиссариат Просвещения)) ответственный за среднюю цензуру школьных учебников и, с 1927 (одна тысяча девятьсот двадцать седьмого г.) года, всей литературы, направленной на детей) вёл полномасштабную войну со сказками с начала 1920-х (одна тысяча девятьсот двадцатых гг.) годов. С 1925 (одна тысяча девятьсот двадцать пятого, г.) года комсомольские власти усилили давление и начали пристально следить за идеологической грамотностью детских книг и журналов, осуждая тех, кто не соблюдал стандарты политического осознания. Например, в начале 1925 (одна тысяча девятьсот двадцать пятого, г.) года, на журнал «Новый Робинзон» напали за его «чрезмерно детский тон». На эту критику редколлегия ответила значительным увеличением объёма агитационного материала. Со своей стороны, в журнале Коммунистического детского движения, «Пионер», наряду со своими советскими колонками, репортажами о политических событиях и общественных собраниях, было очень мало места для художественной литературы. Как правило, это были рассказы, представляющие собой мифологизированные отчёты об участии детей в революции и Гражданской Войне. Любимыми героями 1920-х (одна тысяча девятьсот двадцатых гг.) годов, помимо красных партизан, были также бывшие уличные проститутки, преобразованные пребыванием в советском детском доме, но сохранившие остроумие, независимость и развязное чувство юмора, что казалось сентиментальным для характера детей грубо воспитанных улицей.
Конечно, не все эти герои были детьми. С первых дней советской власти, в русле спасения «свято место пусто не бывало», новый режим стремился заменить священные политические и религиозные символы прошлого — Троицу, Богородицу, святых, царскую семью — новыми, эквивалентными, коммунистическими. Школьные учебники, обстановка, ловушки коммунистического детского движения — всё играло свою роль в передаче блеска (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина. Например, в августе 1925 (одна тысяча девятьсот двадцать пятого, г.) года женская рабочая секция Краснопресненского райкома КПРФ представила новообразованный местный пионерский отряд с фотографией вождя. После смерти (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина в январе 1924 (одна тысяча девятьсот двадцать четвёртого, г.) года, этот культ начал набирать новую большую высоту. Юбилеи (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина отмечались очередными «митингами траура и памяти» (траурными заседаниями), на которых также присутствовали дети. Они организовывались партийными и комсомольскими ячейками. В феврале 1924 (одна тысяча девятьсот двадцать четвёртого, г.) года секретариат ЦК ВЛКСМ (Центрального Комиссариата Великого Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи, Центрального Комиссариата ВЛКСМ, ЦК Великого Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи) подготовил примерный план создания в школах и пионерских клубах «Ленинского уголка (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова-Ленина)»: такой «уголок» должен был, среди прочего, содержать: портрет, выдержки из выступлений (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина, детали его последней болезни и мемуары, написанные им в 1924 (одна тысяча девятьсот двадцать четвёртом, г.) году. В биографии (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина, написанной самими детьми, также шла речь о том, что он для них сделал, в ней же размещались фотографии из жизни (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина. Дети, как и вся остальная Россия, были погружены в траур по вождю: их побуждали скооперироваться в кончину (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина и стать его наследниками, проектировать в память о нём мавзолеи и памятники и сочинять в его честь песни.
Даже дети до семи (7) лет должны были иметь реальную оценку личности (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина ((Владимир Ильич (В. И.) Ульянов) Ленин — это вождь и учитель рабочего класса в борьбе с капиталистами. Он заботился о рабочих и их деле. Когда он умер, его похоронили в мавзолее). Главный герой стихотворения Софии Зак «Как Паша провел первое мая» (1926) (одна тысяча девятьсот двадцать шестой год, г.), попав в Мавзолей (Владимира Ильича (В. И.) Ульянова) Ленина во время посещения парада в честь Первого Мая со своей детсадовской группой, заразился мечтой, стать достаточно взрослым, чтобы присоединиться к октябрятам (движению детей 7-10-летнего (семи-десяти) возраста): «Ах, надоело мне быть ребёнком/ Скоро, скоро стану я октябрёнком».
Из этого следует, что сказка являлась сомнительным методом воспитания даже для этой возрастной группы. По словам одного из «писем по методике», адресованных воспитателям детских садов: «Нечего оправдывать кошек, одетых в шляпы или собак, выпекающих пироги; эти сказочные образы не добавляют ничего позитивного, и не прививают ребёнку ясных представлений о поведении животных; в любом случае, можно рассказать гораздо более интересные вещи о животных, чем представлять их жизнь подобным образом.
С таким хором могущественных голосов, осуждающих антропоморфизм, существовало только два способа, с помощью которых советские писатели могли бы спокойно описывать животных. Первым было выдуманное природоведение, желательно с агитационным привкусом, как в случае с «Лесной газетой» Виталия (В) Бьянки, где сезонные события в природном мире, расположенные в правильном хронологическом порядке, были представлены в стиле советской журналистики того времени («Городские новости», «Ладьи прибыли» и так далее (т.д.)). Вторая — политическая аллегория, как в стихотворении Дмитрия (Д.) Цензора, опубликованном в 1923 (одна тысяча девятьсот двадцать третьем, г.) году, где иллюстрируется избыточный вес и оскал кошачьей семьи. В его содержании было следующее: Луна слепая, закрытая новолунием. Имя котёнка - День партии. Котёнок с праздником! Вся его семья за столом, на вечеринку пришли: папа и дедушка, мамы с котятами-нытиками на руках. Придирчивый младший брат Тип. Котёнок кормится потрясающими блюдами. Жирный поросёнок с начинкой, молоко и колбаса. Также котёнку предлагаются и другие подарки: книги, крыса, птица, шар, семь пачек мышей Дафф. Какой прекрасный день! Но в подвале грустно плачут в солидарности бедные маленькие мыши: злобно ворчащие на лёгкую жизнь этой проклятой кошки.
Более известный пример того же жанра, пьеса в стихах Самуила Яковлевича (С. Я.) Маршака и Елизаветы (Е.) Васильевой «Кошкин дом» (1922) (одна тысяча девятьсот двадцать второй год, г.), эгоистичная кошка, одетая в тысячу-(1000)рублёвое платье, серёжки и традиционные ботинки, отказывается пускать в свой дом некоторых бедных родственников, и соответствующим образом наказываться. В результате чего её дом сгорает в сильном пожаре, и она терпит лишения. К счастью, презираемые ею племянники оказываются более великодушными, чем она, и пьеса заканчивается совместной постройкой нового дома, где они могли бы жить все вместе. Но основная аналогия между домашними кошками и мелкобуржуазными ценностями осталась неизменной.
Не зря стихотворение Дмитрия (Д.) Цензора о вечеринке, посвященной дню рождения, описывало торжество именно такого рода, которое было главной целью реформаторов. Надежда Константиновна (Н. К.) Крупская осуждала празднование дня рождения и считала, что у него нет дидактической функции (в любом случае, ребёнок не должен воспринимать его, как естественный порядок вещей), и что оно может иметь пагубные последствия, поскольку подчеркивает индивидуальность ребёнка. Было неизбежно, что Рождество, другие религиозные праздники, а также «индивидуальные» и «буржуазно семейные» мероприятия, которые также несли убыток природе и экологии должны были привлечь ещё большую враждебность. Соответственно, в 1928 (одна тысяча девятьсот двадцать восьмом, г.) году покупка и украшение ёлки было запрещено Указом.
Поскольку даже этого было недостаточно, чтобы удержать некоторых россиян от того, что стало сейчас одной из самых любимых традиций, активисты организовали фестивали зимних видов спорта с целью создания альтернативного праздничного досуга. Пропаганда, проводимая детскими журналами, призывала молодёжь проявлять лидерство в семьях, где ласковые родители пытались найти хитрый выход, украшая дом растениями в горшках вместо реальных деревьев. К ужасу прохожих старушек пионеры организовывали парады с плакатами «Долой ёлки!». Детей учили агитационным рифмованным частушкам, рассказывающим о зле вырубки деревьев:
Не рубите деревья без нужды,
Проявляйте уважение к лесу!
Вместо того чтобы жадность являть
Лучше новые деревца сажать!
Экологически осведомлённые, коллективно настроенные и стоящие выше суеверий, дети агитировали против ёлок и инкапсулировали дух нового века.
Юные активисты
Правящий имидж «Советского Детства» в течение полутора (1,5) лет существования страны был рациональным, анти-буржуазным, а зачастую и про-детским, и анти-взрослым (или, по крайней мере, враждебным по отношению к частной власти взрослых, которая рассматривалась как прикрытие нежелательных социальных взглядов прошлого). Он также был пропитан духом политики «классовой борьбы» и современных гендерных предрассудков. Предпочтительной моделью для детей являлся политически сознательный мальчик пролетарского происхождения. Например, плакат Дэвида Мура «Я АТЕИСТ!» изображал двенадцатилетнего улыбающегося подростка, одетого в негабаритное пальто и фуражку Будённого. Размер одежды подчёркивал его нетерпение вырасти для милитаристской взрослый роли. Ещё быстрее промчаться через своё детство хотел Самуил Адливанкин, герой произведения «В гостях у танкистов» (1932) (одна тысяча девятьсот тридцать второй год, г.), который унаследовал напор отца-танкиста и сиял из-под его безразмерной Будёновки. Тот же мотив ускоренного развития был представлен более тонко в знаменитой трилогии Александра (А.) Родченко пионерских фотографий 1930 (одна тысяча девятьсот тридцатого, г.) года. Лица троих детей были сняты с нижнего ракурса, что сделало их огромными, подбородки откинутыми и глаза поднятыми вверх, как бы глядящими в сторону светлого будущего.
Особое внимание уделялось не только образам детей. Например, активно поощрялось их участие в политическом процессе. Пионеры из маленького городка Мозырь составили целый список требований, в котором были выражены желания приобретения пионерской формы, учебников и карандашей.
Эта модель настойчивого ребёнка, который вряд ли мог дождаться взросления, вполне логично сопровождалась очернением «золотого детства», модели надлежащего юношеского бытия, ныне связанного с классовым лицемерием дореволюционной России. Поэт Демьян (Д.) Бедный повторял с едким сарказмом фразу Льва Николаевича (Л. Н.) Толстого «О незабываемое время, моё золотое детство». С равным сардонизмом Виктор (В.) Кин (Суровикин) замечал: «Мои родители приняли решение воспитывать меня осторожно: они лупили меня как минимум три-четыре раза в год. Но достаточно о моём детстве: оно не только утомительно для большинства читателей, но и слишком скучно для меня самого».
Ранняя советская культура обратила вспять гендерную асимметрию, существовавшую до 1917 (одна тысяча девятьсот семнадцатого, г.) года. Позже женственное украшение детскими лентами стало известным в обычных произведениях искусства. Но женственность в целом ассоциировалась в советской пропаганде и идеологии с «отсталой» привязанностью к культурному прошлому (религия, дом, частные отношения). Поэтому было неизбежно, что девушки (там, где они рассматривались положительно) часто были представлены похожими на мальчиков во всём, кроме первичных половых признаков - то, что детский театральный режиссер Наталья Сац впоследствии стала называть «Петя переименованный в Нюру». Там, где девочки проявляли традиционное женское поведение, это, как правило, имело негативные коннотации. В сиротской новелле Лидии Сейфуллиной «Нарушители закона» (1922) (одна тысяча девятьсот двадцать второй год, г.), женские персонажи были сентиментальными плаксами, которые должны были издеваться над взрослым руководителем при принятии должного мужественного отношения к спорту и активному отдыху. С другой стороны пионерки, отмеченные «Пионерской правдой», или изображённые (Александром (А.)) Родченко, были почти неотличимы от своих товарищей-мальчиков, благодаря коротким волосам, простым рубашкам и чёрным трусикам или коротким мешковатым юбкам.
Вершиной развития этого культа настойчивых, политически осознанных, интеллектуально автономных детей стал 1932 (одна тысяча девятьсот тридцать второй, г.) год, когда пионерская организация отметила десятую (10-ю) годовщину своего существования. Это началось с жестокого убийства детей на Уральско-Сибирской границе. Павла (П. Т.) Морозова и его младшего брата (Ф. Т.) Фёдора Морозова закололи ножом и бросили в лесу недалеко от их родного села Герасимовки. На основании отсутствия доказательств, пресса, во главе с местной газетой, утверждала, что оба были жертвами кулаков, (богатых крестьян) противников коллективизации. Ребят сразу начали изображать как революционных мучеников. Буквально через месяц после смерти Павла (П. Т.) и Фёдора (Ф. Т.) Морозовых, «Пионерская Правда» опубликовала несколько статей по этому делу. Они сообщали, что Павел (П. Т.) Морозов (переименованный в Павлика (П. Т.) Морозова), это пылкий пионер, который был настолько предан делу, что, не колеблясь, осудил своего отца председателя местного сельсовета, перед властями, когда выяснилось, что мужчина предоставлял фальшивые удостоверения личности, изгнанным из родных деревень противникам коллективизации.