Глава I
Философия Джона Фаулза научной не является Это не оценка, а констатация факта: философствования английского писателя не только не имеют достаточных оснований, чтобы называться наукой, но на это и не претендуют. Более того, сам Джон Фаулз посчитал бы «научность» сомнительным комплиментом. Задачи науки, задачи искусства и задачи философии, по Фаулзу, не только не совпадают, но и направлены порой в противоположные стороны1
Философия Фаулза, тем не менее, не может не претендовать на внимательное изучение. Выявление целей и задач всей предлагаемой Фаулзом философской системы, ее целостности, внутренней последовательности и направленности, ее роли в творчестве писателя,— вот основные задачи этой главы.
Еще в 1964 г. Джон Фаулз заявил, что «хотел бы быть, прежде всего, хорошим философом, потом поэтом, а уже затем писателем» (13). Все созданные до сих пор произведения Фаулза писателя от «Коллекционера» (1963) до «Червя» (1985) обнаруживают в нем и поэта, и философа. В этих двух названных Фаулзом ипостасях его деятельности нет никаких изменений: существует только один поэтический сборник и один философский труд. Фаулз-поэт и Фаулз-философ, однажды появившись, замерли. Фаулз-писатель не только создает новые произведения, но и переделывает старые. Существует два варианта романа «Волхв» (19(>5и 1977), но только один вариант «Аристос», к его новым изданиям автор добавляет новые предисловия, сохраняя старые, демонстрируя изменения собственного отношения к этой книге Заявляя в 1979 году, что «теперь бы он такого ни говорить, ни писать бы не стал» (11), Фаулз, тем не менее, оставляет содержание работы без изменений
Джон Фаулз, таким образом, делает все, чтобы мы в своих попытках понять его как мыслителя, осознать изменения, которые происходят в его мировосприятии, начинали с Фаулза-философа, с того, каким он был в 1964 г, в своем единствен ном философском произведении «Аристос».
Прежде чем стать писателем, Джон Фаулз был учителем Став писателем, он заявил о себе как о философе, а значит, остался иди оставался какое-то время учителем. Чему и как учил Фаулз-философ — два основных вопроса, на которые необходимо ответить, прежде чем и для того чтобы перейти к ответам на следующие: чему и как учил Фаулз-писатель, и как долго в Фаулзе жил учитель и философ.
Джон Фаулз получил филологическое образование и, видимо. потому даже философский труд он начинает с определения его жанра. «Notes» — заметки и замечания, являющиеся «в основном догматическим выражением мнения» (12) Причина выбранной формы, как утверждает Фаулз, кроется «в попытке преодолеть всякую риторику [...], отказаться от любой возможности убеждения искусственными средствами» (12). «Это не диалог, а лишь одна сторона диалога. Я утверждаю, а вы, если хотите, опровергайте» (12).
В одном определении упоминается, таким образом, два, можно сказать, классических жанра философских трудов — заметки (максимы) и диалог. При этом второй появляется как отрицательное сравнение, в доказательство нежелания автора использовать то, что позволяет диалогу «приводить читателя к согласию тем же путем, каким диалектика заставляет Аушу родить в муках то, что скрыто в ней, и явить на свет»2. Попытаемся представить себе ситуацию одностороннего диалога, о котором говорит Фаулз В диалоге участвуют двое — автор и «вы», его читатель. Фаулз делает утверждение, читатель в случае согласия его принимает, в чем и «состоят все доказательства, какие есть у этого утверждения» (12) Следующее утверждение вытекает из первого, как подтвержденного, в ожидании согласия и т. д
Фаулз говорит, а читатель кивает головой «Да, да!» или «Правильно, правильно!». Но кто кого учит в этой ситуации? Действительно, такой тип диалога очень похож на урок, только роль учителя здесь выполняет скорее читатель, нежели автор. Фаулз отвечает урок, а мудрый учитель, его читатель, знающий наперед этот урок, как и все прочие, одобрительно кивает, следя, чтобы ученик не сбился. Раз ученик говорит, не умолкая, не обращая внимания на учителя, как это и предполагается при одной стороне диалога, то, следовательно, убежден, что урок выучил правильно и заслужит «пятерку» И совершенно другая оценка ждет того, кто собирался выяснить, чему и как учил Джон Фаулз.
И все-таки обратимся к уроку, теперь реальному, а не гипотетическому. «Я верю, что человек по сути своей нормален, психически полноценен» (12) — первое утверждение Фаулза, после вводного про диалог и с ним трудно не согласиться. По этому утверждению еще никак нельзя представить себе аудиторию, на которую оно рассчитано, проще вообразить «несогласного», но с ним и диалога начинать не стоит, поэтому вопрос, кто кого учит, остается открытым.
Первую главу Фаулз начинает с заявления: «Мироздание кажется нам управляемым двумя принципами: Законом — организующим началом — и Хаосом — разрушительным началом» (14). Такое утверждение может найти положительный отклик у читателя с любым мировосприятием: религиозным (Бог и Диавол), материалистическим (Добро и Зло), и даже в строго научном мировосприятии для обозначения Хаоса есть категория «энтропия» Два принципа, даа начала, как универсальная «палка о двух концах», найдут себе место в любой парадигме.
«Все сущее индивидуально, [. ] все индивидуальное конечно, [. ] материя бесконечна» и т. д. (14) — действительно, все это напоминает хорошо выученный урок. Непонятно только, почему мироздание кажется управляемым, может оказаться, что на самом деле это не так?
Далее мы слушаем притчу о плоте в океане, которая символизирует потерянность и потрясенность человечества, утратившего в результате какой-то прошлой катастрофы свой золотой век, свой Рай. И для западной философии и для литературы второй половины XIX—XX вв. это не только самое «общее место», но и отправная точка всех рассуждений о положении человека.
Все, что говорит Фаулз в первых двенадцати утверждениях, встречает понимание у любого читателя. Но в тезисе номер тринадцать, и номер, видимо, не случаен, автор заявляет: «Не было никакой катастрофы, не будет никакой обетованной земли. И если бы когда-нибудь и существовала идеальная земля обетованная, какой-нибудь Ханаан, она бы была необитаемой» (16).
Все, с чем читатель соглашался, все: и его потерянность, и его надежды обрести утраченное, все это только кажется. «На самом деле,— говорит Фаулз,— человек постоянно ищет субъекта, виновника нашего пребывания в слепом мире, на плоту; мистическую власть, источник причин. Бога, лицо за загадочной маской бытия и небытия» (16).
Тринадцатым тезисом Фаулз не столько подорвал основания для всеобщего согласия, сколько продемонстрировал, что обещанный диалог гладким не будет.
Моделируя этот диалог, мы воображали классную комнату, в которой примерный ученик Джон Фаулз отвечает урок доброжелательному учителю. Тринадцатый тезис опрокинул нашу модель, поменял роли местами — Фаулз оказался все-таки учителем. Как опытный педагог он начал урок с обращения к ученикам на знакомом им языке, с изложения известных им истин, и опроверг их, но не предложил вместо отвергнутых свои, позволяя ученикам подумать самостоятельно
Этот методический прием используется и дальше. Фаулз излагает понятное и известное, причем альтернативно: «Одни верят в активного и доброго Бога, другие в активного Бога зла [. ]. огромное же большинство сомневается, не зная куда примкнуть» (16). Ученики еще не успевают осознать свою при частность к той или иной гpyппe, а им уже предлагают при знать «необходимость случайности». Именно «случайность заставляет нас жить в мире случайности, все наши удовольствия зависят от случайности» (17)
Для того чтобы ученикам было проще проникнуться этой идеей, Фаулз использует наиболее доступные для понимания категории и максимально убедительную форму: «Пусть я подготовлю все для получения удовольствия, но наслажусь я им или нет, в конце концов, зависит от случайности [...]. Может так случиться, что вы умрете, не перевернув следующей страницы»(18). С одной стороны, это вполне стандартный метод рассуждения: от общего к индивидуальному. С другой, и на это нельзя не обратить внимания, выбранные автором форма и содержание подобного обращения к воображаемому читателю определенным образом его характеризуют, во всяком случае, определяют нижнюю границу социокультурного уровня аудитории, с которой ведется разговор.
В задачу автора входило убедить своих читателей в том, что случайность слепа. А ее слепота обусловливает принципиальное безразличие мира, в котором мы живем, к каждому из нас в отдельности. Для согласившихся с этой идеей Фаулз предлагает следующую: «То, что мы называем страданием, смертью, несчастьем, неудачей, трагедией, нам следует называть «плата за свободу». Единственная альтернатива свободе страдания — несвобода без страдания» (18). Эта мысль, оставаясь простой и понятной, уже не подчеркнуто банальна, как рассуждения про удовольствия, зато очевидно узнаваема.
В памяти читателей, составляющих, вероятно, некоторую часть аудитории Фаулза, возникли близкие и по пафосу, и по терминологии популярные положения целого ряда известных философов от Шопенгауэра до Сартра. Бертран Рассел, например, утверждает, что человек может сохранить свои надежды, потому что «только он обладает свободой, и в этом его превосходство над неодолимыми силами, управляющими его внешней жизнью», при этом смерть определяется так же в близких категориях — как ((знак и печать власти бездумной матери природы»3.
Возникающие вопросы — куда устремить свои надежды, как использовать свободу, у которой столь высокая цена — получили много ответов Ф. Ницше призывал к «воле к власти», которая превращалась в поклонение силе и оборачивалась подчинением злу. Подобный ответ, возможно, возник утех из учеников Фаулза, которые «верят в активного Бога зла». Другим могли показаться ближе призывы Рассела к мудрости и смирению перед страданием, которые рождаются «из встречи души с внешним миром [...] мышление делает нас свободными, мы не склоняемся более в восточном унижении перед неизбежным, но впитываем его и делаем частью себя»4
Отправная точка, предложенная Фаулзом, настолько общепринята и понятна, что независимо от того, какой именно философ оказался ориентиром для каждого из учеников, всем казалось, что они идут но проторенному пути Особенно примечательным этот урок должен был показаться ученикам, выбравшим Рассела. Для них рассуждения двух философов образовали замкнутое кольцо.
Фаулз, как мы помним, начал с притчи о плоте, а Рассел приберег этот запоминающийся образ к финалу. Глубь океана, пронзительный ветер и великая ночь символизируют у Рассела слепые и безразличные силы мира, в столкновении с которыми душа человека на плоту должна обрести силы, чтобы «в одиночку бороться с целой Вселенной, которой дела нет до наших надежд и страхов». Победить в этой битве значит «вобрать в самую сокровенную обитель души те властные силы, игрушками которых мы являемся,— смерть и утрату, невозвратимость прошлого [...] Красота прошлого для души низкой невыносима; но для покорившей судьбу — это ключ к религии»5.
Рассел как атеист считает, что воображать Бога, сотворять Бога — естественное стремление человека слабого, а победить — значит признать Бога «порождением нашего сознания».
«Вообразите Богом себя,— предлагает вместо этого Фаулз,— и установите законы мироздания». Осознав сложности возложенной задачи, вы придете к «Божественному решению» — «управлять так, чтобы ни в коем случае нельзя было сказать, что управляемыми управляют, то есть создать ситуацию, в которой управляемые должны будут управлять собою сами» (18)
«Если и был когда-нибудь творец, то второе, что он должен был бы сделать,— это удалиться» (18),— успокаивает Фаулз уставших от божественных дел учеников. Вызвав сострадание к Богу, учитель поясняет: «Бог — это ситуация, не власть, не существо и не влияние. Не «он» или «она», а «оно». Не бытие или небытие, а ситуация, в которой возможно и бытие и небытие» (22). Используя сложности, возникшие у учеников, пытающихся осмыслить фаулзова «Бога-оно», учитель продолжает:«Из-за того, что люди не могут понять, что то, чего нет, может влиять на то, что есть, они решают, что «Бог» есть и действует» (22).
Но, предупреждая гнев учеников, оскорбленных вопиющим атеизмом учителя, Фаулз виртуозно опирается на Святого Августина: «Мы знаем лишь то, чем Бог не является», и продолжает уже от себя: «Бог не индивидуален [„.] и не изменяется, [...] не вмешивается, [..] бесконечен, [...] и вездесущ». И здесь учитель, как будто вспомнив, что его аудитория не обязательно чисто христианская, обращается к древнему Китаю, откуда получает еще две черты для своего Бога — «недеяние» и «безымянность» (23).
Происходящее на этом уроке можно было бы охарактеризовать как торжество чудовищной эклектики, если бы мы не помнили, что это — урок, и построен он по определенной методике. В задачу Фаулза входит не только объяснить «новый материал», но сначала подготовить для этого материала место В XX в. философу уже трудно рассчитывать на «tabula rasa», приходится не столько учить, сколько переучивать, не забывая, что нет ничего сложнее, чем заставлять отказаться от своих убеждений.
Фаулз, в этом смысле, учитель терпеливый и опытный Апеллируя как можно к большему числу категорий, а значит и как можно к большему числу учеников, Фаулз создает ситуации, в которых ученики сами вынуждены отказываться от своих убеждений. Используемые на уроке категории принадлежат разным парадигмам и противоречат друг другу настолько, что при выявлении их мнимого родства, они вступают в борьбу друг с другом и погибают, оставляя место для новых. Расчищая пространство, Фаулз не спешит заселить его новыми идеями, и в этом тоже проявляется методическая последовательность, объявив свободу высшим человеческим благом, нельзя утверждать ее тираническими средствами.
Возможность анализировать то новое, что предлагает Фаулз, появляется только после того, как вы осознаете то, что он отвергает. Так, чтобы реконструировать фаулзову модель мироздания, необходимо представить ту, которую он назвал «обычной антропоцентристской ересью». В этой пирамиде вершина заселена Богом (субъектом и причиной всего сущего), а основание отведено объектам — живой и неживой природе. Человек, «венец мироздания», подобно Сизифу стремится к вершине, чтобы поселиться там, то ли вместе с Богом, то ли вместо Него. А потому, как и Сизиф, находящийся в постоянном движении, в среднем пребывает на полпути. Это-то свое среднеарифметическое положение Человек с гордостью определил как центр мироздания, закрепив, таким образом, свою оторванность и от Бога, и от Природы
Описанная пирамида мироздания является типичной ересью с позиций христианства. Но то, что Фаулз обозначил ее именно так, еще не означает, что еретической пирамиде он противопоставит христианское представление о мироздании. Фаулз не выступает с открытой критикой чуждых ему мировоззрений, предпочитая подрывать их устои «чужими руками». И в следующий раз, когда ему потребуется критика христианства, он доверит эту работу ее проверенным противникам — деистам, представителям аналитической философии, современным скептикам и т. д., но не атеистам. Последние были отвергнуты сразу и не получили права голоса в дискуссии, которая развернулась в главе «Другие философии»
В дискуссии участвуют различные мировоззрения — от христианства до экзистенциализма, и ученикам предоставлено право выбора: «Мы можем отвергнуть некоторые из них, так же как мы могли бы отвергнуть определенные дома, отказываясь в них жить; у нас нет возможности отвергать их как дома для других» (96).
Метод ведения дискуссии остается прежним. Право представлять стороны — и сильные и слабые — доверено не представителям мировоззрений, а их критикам. При этом дискуссия строится так, что не только сила аргументов, но и сама последовательность предлагаемых для обсуждения философий, диктует логику выбора. Если не христианство, то ламаизм, если не ламаизм, то... и т. д., но предпоследним в ряду оказывается фашизм, и «если» отпадает, приводя к выводу — не фашизм, то (то есть «а») экзистенциализм. Выбор, таким образом, как будто, предопределен. Но экзистенциализм, как и большинство современных западных философий, основывается на положениях, которые вытекают из отвергнутой еще до начала дискуссии «еретической» модели мироздания. На нее опираются все течения экзистенциализма, от атеистического — Ж. П. Сартр — до христианского — Г Марсель. Окончательный выбор для учеников, поэтому, явно затруднен.
Нигилист Сартр повторяет: «Бог умер» и призывает Человека действовать так, как будто ему следует заменить недостающего Бога. Но не возносясь, а оставаясь на своем месте, действовать лишь так, как будто..6 У противоречивого агностика, но безбожника, А- Камю в пирамиде оставлено место для Бога, но самого его нет. Человек-Сизиф Камю обречен поэтому искать камень вокруг «пустого места». Человек Г Марселя так же обречен на вечное движение, правда, только в одном направлении, к Богу
У Фаулза Бог есть. Бог-оно, Бог-исчезновение Бога, но места своему Богу Фаулз не устанавливает Бог есть так, как будто Его и нет поэтому какая разница где быть чтобы не быть. Для Бога, положим, действительно не принципиально то, что Фаулз не уточнил адреса сам Он себе место найдет. Но для Человека этот вопрос был обычно немаловажным: он. ведь и свое место определял только относительно богова. Даже у экзистенциалистов «Люди без места», находящиеся в постоянном движении, имеют для поиска своего места координаты.
Как раз эти координаты и не устраивают Фаулза. Нельзя сказать, что Фаулз из атеистических соображений выступает против движения к Богу. Фаулза не устраивает не то, куда движется человек, а откуда. Человек, по Фаулзу, принадлежит Природе, и отрываться от нее опасно не только потому, что можно место потерять, но и потому, что, возносясь над Природой, человек ощущает себя выше нее. Произойдет то, что Фаулз называет «разделение на Избранных и Толпу», на «венец создания» и «братьев меньших», на субъектов и объектов покорения.
То, что предлагает Фаулз, вступает в явное противоречие не только с устоявшимися, по крайней мере, за два столетие стереотипами, но и с философскими, и даже психологическими основаниями, обусловливающими обычно самосознание человека, его отношение к окружающему миру.
Человек давно пытается осознать себя в категориях «субъект» и «объект» И все модели мироздания, созданные после античности, отражают эти попытки. В неантропоцентристских моделях проявляется осознание себя объектом, предметом постоянного воздействия пугающих или радующих,. но всегда внешних сил. Область, в которой человек мог ощущать себя субъектом, была крайне ограничена и неустойчива. Человек был способен лишь на время воображать себя субъектом, хозяином собственных действий Даже наказывая своего божка, человек действовал не как субъект и волеизъявитель, а как обиженный и уязвленный объект, про которого забыл его божок, не послал ожидаемых благ, не устремил на него свои магические силы Даже охотясь, человек видел и себя, и свою добычу объектами, у которых были настоящие хозяева (Бог Природы, бог Охоты и т.д.), настоящие субъекты. Они-то могли позволить или не позволить человеку насладиться добычей.
Прошли тысячелетия, но человек с готовностью ощущает себя в роли объекта любых сил и не только стихийных. Эта унаследованная от далеких предков готовность просыпается в каждом ребенке, и не без помощи родителей, невесть чем или кем побуждаемых наказывать стол за то, что тот ткнул своим углом незадачливое чадо: «Вот тебе! Успокойся, я его наказал — он больше не будет!»
Готовность ощущать себя объектом и стремление быть субъектом тысячелетиями соседствуют в самосознании человека, порой разрывая его на части. Философы и психологи исследуют это соседство, политики эксплуатируют его. История буржуазной философии помнит лишь краткие периоды временной победы субъекта в человеке над объектом. Непродолжительные по времени периоды осознания себя хозяином своей судьбы, хозяином мироздания сменялись длительными и болезненными периодами ощущения своей острой зависимости от детерминирующих сил внешнего мира. Богоборчество уступало место ощущению богооставленности. XX век объявил силы, детерминирующие человеческое существование, если не злыми, то слепыми и равнодушными к человеку, который оказался покинутым в чуждом ему мире абсурда.
Именно такого оставленного, покинутого человека, чуждого даже самому себе, «как будто рожденного в камере смертников, обреченного существовать в опасную эпоху неизбежной катастрофы» (133), видит перед собой Джон Фаулз, апеллирует к нему, обещая помочь.
Фаулз помещает Человека в основание пирамиды, как часть Природы, наравне с ней, как часть, равноправную всем остальным частям Этим философ пытается решить проблему чуждости Человека и Природы, но не снимает еще проблем детерминированности и свободы, преследующих Человека, не решает главного вопроса — отношения Человека с внешним миром, лишь частью которого является Природа.
Своеобразие фаулзовой модели мироздания заключено в том что в ней, во-первых, Бог не имеет определенного места, а поэтому Человек не может стремиться занять Его место — оно, хоть неизвестно где, но занят Во-вторых, принципиальная бездеятельность Бога и Его индифферентность позволяют человеку осознавать себя субъектом Б модели, которую предлагает Фаулз, Человек и Бог не находятся в объектно-субъектных отношениях Человек независим, и Бог не заставляет его ощущать объектность по отношению к себе, а поэтому не мешает осознавать себя субъектом.
Человек у Фаулза — субъект, но субъектность его чрезвычайно своеобразна. Принципиальное равноправие Человека и Природы не позволяет ему оказываться субъектом по отношению к Природе, превращать ее в объект, в нечто, подчиненное себе.
Человек, конечно же, и физически и экономически в состоянии порабощать Природу, и часто именно так и поступает Природа, Б свою очередь, также имеет возможность ответить на это, хотя бы тем, что, погибая, она явно не способствует человеческому существованию и таким образом демонстрирует Человеку неабсолютность его власти, его зависимость от Природы. Отбирая милости у природы, Человек забывает, что милость на то и милость, что ее можно лишь получить, не прося — тогда это милостыня, и уж ни в коем случае не требуя ее, и «венец природы», поэтому, оказывается «терновым». Так происходит в действительности, но Фаулз в своем философском труде не описывает действительности, а предлагает читателю выработать такое отношение к себе и Природе, которое бы позволило жить с ней не только в мире, но и в единстве.
Предложенная модель не решает проблему, слишком серьезную, чтобы ее можно было бы разрешить просто на уровне умозрительной схемы Модель обещает включенным в нее компонентам (Человеку и Природе) мир и единство, но она не отражает какого-либо закона природы. Более того, она просто не может отражать что-либо из объективной действительности в терминах привычной человеку логики. Если рассматривать мироздание по Фаулзу как модель, как объект для наблюдения и анализа, то она неизбежно продемонстрирует свою неработоспособность. Включенные в модель компоненты лишены субъект-объектных отношений, лишены причинно-следственных связей, а это значит, что они независимы друг от друга, и поэтому должны находиться либо в состоянии покоя, либо пребывать в состоянии какого-то строго параллельного движения, чтобы не нарушать принципа независимости.
Это, казалось бы, неизбежная ущербность модели возникла не как следствие дефекта самой модели, а как закономерный результат примененного к ней подхода. Мы рассматривали модель «со стороны», поэтому оба ее компонента были просто объектами анализа, посторонними предметами. А если вспомнить, что один компонент — Природа, то есть то, что нас окружает, или должно окружать, а второй — Человек, то есть мы или я, то у нас появится возможность попытаться осознать эту модель «изнутри», с позиций Человека этой модели.
Именно таким образом субъект-объектные отношения встанут на место Если я — это Человек-субъект, а Природа — объект, то все, что происходит с Природой, есть следствие моего воздействия на нее. И значит, ощущение враждебности Природы ко мне, то есть осознание себя объектом «мести Природы», есть тоже результат моего воздействия на Природу, результат моей «субъектности», моего волеизъявления. Отношения с Природой, таким образом, оказываются взаимоотношениями, основой которых является динамика субъект-объектных связей. Осознание этой динамики, в результате которой и человек, и Природа постоянно оказываются сразу и субъектом, и объектом, служит предпосылкой осознания Человеком собственной ответственности. Ситуация, в которой происходит постоянное превращение субъекта в объект и наоборот, объекта в субъект, неразрывно связывает волеизъявление с ответственностью. Эта ситуация полностью исключает возможность противопоставлять или даже различать ответственность перед собой и ответственность перед Природой
Ответственность перед собой это ответственность перед Природой. Всякая попытка отмежеваться от ответственности перед Природой превращается в безответственность Ощущение ложной, независимой субъектности и им обусловленные действия, акты безответственного волеизъявления, разрывают единство Человека и Природы, заставляют Человека ощущать свою покинутость в чуждом ему мире
Залогом гармоничного существования Человека в Природе является мировосприятие, основанное на осознании равноправной субъектности Человека и Природы и обязательности связи волеизъявления с ответственностью
Так, казалось бы, нелогичные, почти абсурдные положения о субъектах без объектов и объектах без субъектов в фаулзовой модели мироздания оказались достаточно естественными при рассмотрении ее «изнутри», а не с научных или околонаучных позиций объективизма, позитивизма и т. п.
Необходимо отметить, что модель, которую мы называли фаулзовой, представляет собой в основном реконструкцию, так как сам Фаулз собственно модели в тексте не представил, что противоречило бы принятой им методике. Путь реконструкции, по которому мы следовали, является воссозданием процесса восприятия книги Фаулза, процесса, запрограммированного и управляемого текстом «Аристос».
Уже отмечалось, что один из основных принципов методики Фаулза заключен в стимулировании читателя (в нашей терминологии — учеников) к поиску решений проблем, которые затрагиваются в книге. Обычно Фаулз определяет проблему, обозначает или подробно разбирает возможный к ней подход, и дискредитирует его. Второй, часто используемый автором, способ заключается в привлечении нескольких подходов с последующим выявлением их противоречий друг другу. В результате возникшего «спора» участвующие в нем «стороны» погибают, оставляя проблему неразрешенной Таким образом, появляется необходимость искать новый подход На этом этапе Фаулз использует два варианта контроля за поиском своих учеников Иногда применяются оба варианта сразу, иногда один из них: обозначается категориальный аппарат приемлемый для решения проблемы с точки зрения Фаулза, или намечается допустимый способ ее решения и обозначается подход.
В случае «модели мироздания» процесс программирования и управления поиском протекало следующим образом Сначала Фаулз описал распространенные типы мировосприятия, обозначил проблему. Ввел понятие «модель мироздания», определил самую распространенную как ересь и таким образом отверг ее. Эта модель известна читателю, и он должен ее воспроизвести сам Так мы и сделали, описав наиболее известные варианты европоцентристской модели, реконструировав, таким образом, не одно из возможных прочтений, а целый набор интерпретаций, обусловленных различными типами мировоззрений. Список мировоззрений, с позиций которых осуществлялись интерпретации, был задан Фаулзом и, видимо, отражает его представление о потенциальных читателях «Аристос», то есть о тех, на кого рассчитаны его уроки. С самого начала была отвергнута антропоцентристская модель, а значит и все ее возможные варианты, поэтому поиск приемлемой модели протекал от противного, но в уже обозначенном направлении. Сам Фаулз предоставил только общие принципы своей модели и охарактеризовал ее компоненты и основу их взаимоотношений
На следующем этапе должно произойти утверждение правомочности реконструированной модели, проверка ее критикой. В нашем случае это была попытка критики «со стороны», с позиций «околонаучного позитивизма». Выбор позиции неслучаен: во-первых, он подсказан автором, а во-вторых, это наиболее распространенная позиция реальных читателей Фаулза, то есть «общее место» мышления среднего западного интеллигента. Любая другая попытка критики оказалась бы столь же безуспешной, так как способ наложения, принятый Фаулзом, не предполагает альтернативы за критикой Победа критических позиций возможна лишь сама по себе, но она не может оказаться целесообразной для дальнейшего проникновения в предложенный Фаулзом способ решения проблемы. Вы либо закрываете «Аристос». полагая, что знаете решения всех проблем, и если потребуется, решите их без Фаулза самостоятельно Либо отказываетесь от своих выигрышных, но, с точки зрения Фаулза, ложных позиций и тогда движетесь дальше по намеченному учителем пути Усвоенная таким образом позиция может до некоторой степени обоснованно считаться самостоятельной, хотя сам путь, то есть «взгляд изнутри», программировался Фаулзом, и диктовался всей логикой изложения. Очевидная феноменологичность «Аристос» (ее на нашем этапе выражает «взгляд изнутри») — это не просто характеристика, к которой бы неизбежно привел любой анализ этой книги, а обязательное свойство диктуемого фаулзом подхода. Феноменологичность «Аристос» подчеркнута: Фаулз не изображает объективную реальность, его интересует только восприятие этой реальности. Постоянные «нам кажется..», «вообразите...» и т. д. сводят все обсуждаемые проблемы к проблемам мировосприятия. Феноменологичность и связанная с ней рефлективность мышления у Фаулза оказывается не только и символом веры», в которую он обращает своих учеников, но и главным орудием и непременным атрибутом, «крестильной купелью» этого обращения.
Первая половина «Аристос» (первые шесть глав) посвящена проблемам мировосприятия, в большей степени, нежели мировоззрения. И мировосприятие, и мировоззрение связаны с формами общественного сознания, но первое в большей степени предопределено индивидуальными и общечеловеческими особенностями сознания. Б известном смысле мировосприятие предшествует мировоззрению. Последнее является в основном продуктом, выращенным «чужими руками». И то и другое является совокупностью взглядов, принципов и т. п., но мировоззрение характеризуется большей упорядоченностью как система, большей ангажированностью социальными и политическими институтами, большей подвижностью.
Так, религиозное мировосприятие проявляет ряд общих принципов и установок, совершенно независящих от различий религии как институтов, и отличающих его от нерелигиозного. Но на основе религиозного мировосприятия можно вырастить целый ряд мировоззрений, которые будут отличаться не только в силу расхождений религиозных догматов, но и основными принципами и установками, определяющими отношение к действительности и направляющими деятельность их носителей В этом смысле, основной характеристикой мировоззрения одного католика может оказаться эскейпизм, в то время как принципы и убеждения другого, обусловленные иным мировоззрением, направляют его террористическую деятельность. «Сняв» политические, философские и т. п составляющие мировоззрений, мы сможем и в том, и в другом случае обнаружить родственность, если не единство мировосприятий.
Как раз на такое «снятие» политических и идеологических принципов и установок и направлены «уроки» первой половины «Аристос». Поэтому на данном этапе перед Фаулзом, можно сказать, две взаимосвязанные задачи. Первая — минуя различия мировоззрений выйти на общие основания мировосприятий своих учеников, выявить и откорректировать принципы, поддающиеся исправлениям. Вторая — сформировать и утвердить такие принципы, с которыми в дальнейшем будут несовместимы, с точки зрения Фаулза, неприемлемые мировоззренческие (т. е. политические, идеологические, философские и пр.) установки.
Избранная Фаулзом форма изложения — изречение истин — служит, поэтому, не просвещению читателя, а его «исправлению». При этом уровень «просвещенности» предполагаемого читателя не определен автором однозначно. Иногда Фаулз апеллирует к читателю, явно владеющему некоторыми специальными знаниями, но часто автор подчеркнуто «снисходит» в объяснениях до категорий, рассчитанных на уровень даже более широкий, чем так называемый уровень «широкого читателя».
Сочетание в «Аристос» прописных истин с сомнительными явно не стоит воспринимать с обычным в таких случаях раздражением. У Фаулза это сочетание возникает не столько естественно, сколько нарочито, а значит умышленно. Поэтому, очевидно, что одной из обязательных задач, которые встают перед нами в процессе анализа, должно оказаться выяснение «умысла», определение его целей и задач, с последующим выявлением того, насколько выбранный Фаулзом метод изложении оказывается убедительным, то есть целесообразным, и почему.
Главу «Человеческая неудовлетворенность» Фаулз начинает с вопросов. «Почему мы считаем, что мир, в котором мы живем, не самый лучший из возможных для человечества? Почему мы несчастны в нем?» (29).
Ответить на эти вопросы ученики должны самостоятельно. Фаулз готовит учеников к ответам, но это не значит, что в конце урока мы станем свидетелями единства мнений. Более того, чем последовательнее ученики будут идти за своим учителем, тем менее однозначными будут их ответы.
В своих объяснениях Фаулз с самого начала связывает две категории — «неудовлетворенность» и «счастье». «То, что нас не удовлетворяет, чрезвычайно важно для нашего счастья, так как обеспечивает почву, на которой это счастье произрастает» (29). Этот тезис, благодаря своей афористичности, выглядит вполне убедительно. Но, как известно, успешность общих утверждений зависит от того, насколько их подтверждают предлагаемые дальше частные случаи.
Первый пример, к которому обращается Фаулз,— отношение к смерти. «Мы,— утверждает учитель,— ненавидим смерть по двум причинам. Она прерывает жизнь преждевременно; и мы не знаем, что за ней следует» (29). Если сопоставить два утверждения, о неудовлетворенности и о смерти, то выявится явное противоречие. В первом утверждении наблюдается какая-то диалектика, неудовлетворенность и счастье как противоположности дополняют и обеспечивают друг друга (единство и борьба). Второе утверждение этой диалектики лишено абсолютно.
Первое утверждение представляет собой вывод учителя о соотношении неудовлетворенности и счастья, второе — наблюдение учителя некоторого, как он утверждает, общепринятого отношения к смерти. Так, по мнению Фаулза, к смерти относятся его ученики от лица которых он говорит «Мы ненавидим...». Противоречия этих утверждений являются, поэтому, не следствием непоследовательности Фаулза, а результатом различных позиций, на которых стоит учитель и его ученики. И, следовательно, целью данного урока будет убедить учеников в необходимости изменить свои позиции приблизить их к позиции учителя
Фаулз тратит двадцать восемь тезисов на то, чтобы подготовить учеников к принятию утверждения, которое бы удовлетворяло диалектике единства и борьбы противоположностей. «Смерть содержит меня так же, как меня содержит кожа» (34) «Раз я мужчина, то смерть — моя жена: [...] она хочет, чтобы мы любили друг друга. Ее любовь — это не любовь хищного паука, цель которой пожрать меня. Цель ее любви отпраздновать нашу полную симпатию друг другу, быть плодородной, пр<