Отчет Четверым.
Лурик, известный как Любимый, продолжает вселять беспокойство в других луриков. Он был уличен в попытке остаться в деревне, когда подступал прилив, и остальные лурики уже построились, чтобы возвращаться к своим домам. Он пугал тех, кто приходил узнать свою судьбу, предсказывая им ужасные несчастья. Одному человеку он поведал, что его сын женится на ослице, но что дети от этого брака принесут семье много радости. Другой даме он сказал прямо: "Сколько вы готовы заплатить, чтобы я вам солгал? Хорошая ложь дорого стоит, но вот кое-что даром: вы очень мудрая женщина, раз пришли сюда отдать мне кучу денег за то, чтобы я вам соврал".
Дважды я бил его: первый раз рукой, второй – ремнем. Он молил отхлестать его посильнее, чтобы содрать татуировку с его спины. Думаю, он искренне этого хотел.
Как только он поправился и готов был вернуться к своим обязанностям, он взобрался на штабель ящиков на рыночной площади и объявил во всеуслышание, что он – истинный Белый Пророк своего поколения, и что его держат в Клерресе узником. Он взывал к быстро собравшейся толпе, которая вознамерилась помочь ему бежать. Когда я схватил и встряхнул его, чтобы заставить замолчать, один из зевак запустил в меня камнем. Только лишь благодаря вмешательству двух стражников я смог уволочь его обратно за стены.
Я исполнил свой долг, как поступил бы любой на моем месте, и теперь ходатайствую, чтобы меня освободили от ответственности за лурика, известного как Любимый. При всем уважении, я полагаю, что он буен и опасен для всех.
Люциус.
Моя жизнь стала лучше, по крайней мере, так я себе говорила. Мы разместились в удобной каюте, обедали по расписанию, а Двалии не часто выпадал случай меня побить. Казалось, что улучшение условий нашей жизни и вправду смягчило ее. На море воцарилось лето: ветры были свежи, шторма случались редко. Поскольку Винделиар наложил на меня чары, команда воспринимала мое присутствие без вопросов и любопытства. Я жила только настоящим, и жизнь была не так уж плоха. От меня мало что требовалось. Я приносила еду Двалии в каюту и забирала пустые тарелки. Когда они с капитаном вечерами прогуливалась по палубе, я следовала за ними на приличном расстоянии, притворяясь, что оберегаю честь своей госпожи.
В данный момент притворяться было незачем. Я сидела на палубе у двери капитанской каюты. Когда капитан предложил свое жилье леди Обретии, Двалия вряд ли сообразила, что он и сам собирается остаться там. Я услышала изнутри ритмичный стук и тщетно понадеялась, что это голова Двалии бьется по переборке. Темп ускорился, что меня крайне расстроило. Время, когда капитан Дорфел занимал Двалию, было самым мирным в моем подневольном существовании. Она начала издавать слабые стоны, едва слышные сквозь толстые доски стены.
До меня донеслись шаркающие вниз по сходному трапу шаги. Я думала о море, о перекатывающихся волнах и о том, как на них играет солнце; о морских птицах, которые парят высоко наверху и все равно кажутся большими. Насколько крупной оказалась бы одна из них, сядь она на палубу? С меня? Чем они питаются? Где они гнездятся или отдыхают, если мы во многих днях пути от суши? Мои мысли были заняты этими ширококрылыми белыми созданиями и больше ничем. Когда рядом со мной плюхнулся Винделиар, я представила, как он мог бы выглядеть, если бы был птицей. Я вообразила его с клювом, блестящими перьями и оранжевыми когтистыми лапами со шпорами, как у петуха.
– Они все еще там? – спросил он хриплым шепотом.
Я не посмотрела на него и не ответила. Длинные блестящие серые перья.
– Я не буду пытаться проникнуть в твои мысли.
Я не верю тебе, я тебе не доверяю, я не верю тебе, я тебе не доверяю. Я лишь подумала об этом, но не опустила свои стены. Он был уже не настолько силён, как тогда, когда только принял змеиную слюну, но все еще силен. Я начинала догадываться, что, в отличие от магии моего отца, которая всегда была при нем, волшебство Винделиара зависело от того зелья. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем оно полностью истощится? До того я бы хотела быть уверена в том, что мои тайные планы останутся в тайне. Не думай об этом. Я тебе не доверяю, я не верю тебе, я тебе не доверяю.
– Ты не доверяешь мне, – в его голосе было столько печали, что я почти почувствовала себя пристыженной. Но ведь он прочитал это в моих мыслях и высказал вслух. Ему нельзя доверять. Я ощущала это каждой клеточкой своего тела. Я отчаянно нуждалась в союзнике, но Винделиар им быть не мог. Я не верю тебе, я не доверяю тебе, я не верю тебе, я не доверяю тебе.
Он с тревогой посмотрел на закрытую дверь.
– Бедная Двалия. Он все не останавливается! Она должна винить меня. Я заставил капитана Дорфела видеть в ней самую прекрасную женщину, какую тот только мог вообразить, – Он почесал затылок. – Нелегко убеждать его в страсти к ней. Я всегда должен знать, кто ее видит. Это изматывает.
– Что же он видит, когда смотрит на нее?
Чертово любопытство! Вопрос сорвался с губ, прежде чем я вспомнила, что не должна с ним говорить. Я попыталась снова думать только о птицах.
Он улыбнулся, польщенный, что я с ним заговорила.
– Я не говорю им - что видеть в точности. Я заставляю их видеть то, что им нравится. Насчет Двалии я сказал капитану, что перед ним прекрасная женщина, которой он хочет помочь. Я не знаю, как именно она выглядит для него.
Он взглянул на меня, ожидая дальнейших расспросов. Но я прикусила язык и стала думать о волнах, верхушки которых иногда искрились так ярко, что я не могла на них долго смотреть.
– Насчет себя я сказал им видеть "простого слугу". Не представляющего угрозы. Того, о ком не стоит беспокоиться.
Он снова подождал. Я хранила молчание.
– Я сказал им, что ты некрасивая и мрачная, и что от тебя дурно пахнет.
– Дурно пахнет? – снова вырвалось у меня, хотя я не собиралась говорить.
– Так они оставят тебя в покое. На предыдущей лодке некоторые смотрели на тебя и хотели... того же, что он делает с бедной Двалией, – он скрестил на груди свои похожие на обрубки руки. – Я защищаю тебя, Пчелка. Даже когда ты ненавидишь и не доверяешь мне, я все равно тебя защищаю. Я так хочу, чтобы ты наконец поняла, что мы везем тебя в безопасное место, туда, где тебе суждено оказаться. Ради тебя Двалия столько перенесла, а ты в ответ только чинишь ей препятствия и нападаешь.
Из каюты донеслись протяжные стоны, словно она услышала его и пожелала вызвать еще большее сочувствие. Винделиар посмотрел на дверь и снова на меня.
– Нам стоит войти? Мы нужны ей?
– Они почти закончили.
Я понимала, что они спариваются, но не представляла, как это делается. Дни, проведенные в качестве караульного, научили меня тому, что этот процесс связан с возней и стонами, а после в каюте пахнет потом. Следующие несколько часов Двалия будет дремать и перестанет цепляться ко мне. Меня не волновало, что капитан делал с ней во время своих дневных визитов.
– Она должна позволить ему. Если она откажется, то мне будет сложнее заставлять его верить, что он ее любит. Она терпит это, чтобы гарантировать нам безопасный путь до Клерреса, – нелепо и одновременно покровительственно сообщил мне Винделиар.
Я хотела было сказать, что сомневаюсь в его правоте, но прикусила язык.[1] Чем меньше мы разговариваем, тем мне же лучше. Солнечные блики на волнах. Серые птицы в небе.
Стоны стали громче и чаще, а потом вдруг перешли в протяжный вздох и прекратились. Несколько судорожных ударов, и в каюте стало тихо.
– Я никогда не узнаю, каково это. Я никогда не буду этим заниматься, – жалобно, как ребенок, проговорил Винделиар.
В голубом небе скользили серые птицы, ветер надувал паруса, блестели волны.
– Я едва помню, что они сделали со мной. Только боль. Но так было нужно. Они очень быстро поняли, что я не должен делать детей для Клерреса. Подобных мне девочек они убивают. И большинство мальчиков. Но Двалия вступилась за меня и мою сестру Оддессу. Мы были близнецами, родились от одного из самых чистых родов Белых, но... с дефектом. Она оставила меня в живых, хотя остальные считали, что мне лучше умереть, – он сказал это так, будто я должна была восхищаться добротой Двалии.
– Ты не хочешь видеть, что она делает. Глупо! – от ярости я потеряла самообладание. – Она режет тебя, как теленка, а ты пресмыкаешься перед ней, да еще и с благодарностью. Кто она такая, чтобы решать, что ты не должен иметь детей? Она бьет и обзывает тебя, а ты ползаешь у нее в ногах, как пес, учуявший чужую мочу! Она пичкает тебя какой-то мерзостью, чтобы у тебя появились магические силы, которых она не понимает, а ты позволяешь ей решать, как их использовать! Ей плевать на тебя, Винделиар! Ей все равно! Но ты слишком глуп, чтобы увидеть, что она тебя использует и избавится от тебя, как только ты перестанешь быть полезным. Она бьет и обзывает тебя, но стоит ей улыбнуться, как ты обо всем забываешь и прощаешь ее! Ты зовешь меня братом, но тебя не волнует, что она хочет причинить мне боль, а потом убить. Ты знаешь это не хуже меня. Ты мог помочь мне. Если бы я была тебе не безразлична, ты бы помог мне! Мы должны были сбежать, когда тот корабль пришел в порт, ты мог бы отправиться со мной к моей семье, ты мог выбрать жизнь для себя самого! А вместо этого ты помог ей убить женщину, которая не сделала тебе ничего плохого и была добра ко мне. Ты бросил калсидийца умирать после того, как заставил убить ее! Ты трус и дурак!
Однако это я была дурой. Откуда-то из темноты раздался далекий протяжный волчий вой, а в следующий миг Винделиар оказался в моем сознании.
Успокойся, я не наврежу тебе, позволь мне узнать твой секрет, чего ты боишься, успокойся, брат мой, я тебе не наврежу, просто дай мне посмотреть.
Он возбужденно лепетал, вертясь в моём разуме, перебирая и раскидывая мои затаённые воспоминания, подобно осенней буре. Я поднимала перед ним стену за стеной, и каждую он пробивал и рвал на куски, словно никчемную бумагу.
От наплыва воспоминаний, каждое из которых несло какую-то эмоцию, мне стало плохо, голова закружилась. Мама упала и умерла, мои губы разбиты пощечиной, теплый и уютный кот урчал, когда я его гладила, запах бекона и свежего хлеба зимой на кухне, освещенной свечами и огнем очага, Фитц Виджилант стыдит меня, Персиверанс валится, сраженный стрелой. Винделиар напоминал жадного ребенка, который стремился надкусить или лизнуть каждую сладость на тарелке с угощением. Своими нетерпеливыми прикосновениями он марал мои воспоминания, как будто, изучив меня, он мог мною овладеть.
Ты видишь сны! - он ликовал.
Мне показалось, что меня вытолкнули за пределы собственного сознания. Голос мне изменил, и я не могла закричать, кулаки не слушались – я не могла отбиваться. Я писала в своем дневнике сновидений... НЕТ, он не должен это увидеть, не должен прочесть! Вдруг я вся превратилась в длинные острые жадные зубы и пасть, из которой вырывалось горячее дыхание. Отец крикнул: "Поберегись! Он опаснее, чем ты думаешь!". И тут я очутилась в клетке, из которой не могла выбраться, а вонючий человек жестоко бил меня по ребрам палкой, от которой я не могла увернуться. Никогда раньше я не испытывала такой боли! Она не прекращалась. Снова и снова человек выкрикивал ругательства и безжалостно тыкал рогатиной, как будто хотел проткнуть меня насквозь. Я выла, визжала и рычала, бросалась на прутья клетки, но удары продолжали сыпаться и метили в самые нежные части тела – живот, горло, гениталии. Наконец, я упала, повизгивая и скуля, но побои не прекращались.
Внезапно Винделиар пропал. Мое сознание снова принадлежало мне. Я поднимала стену за стеной, все тело содрогалось от рыданий. От воспоминаний о боли у меня хлынули слезы, сквозь них я видела, что Винделиар скорчился, лежа на боку, открыв рот, глаза остекленели, как будто он лишился рассудка. Как волк в клетке, внезапно поняла я. Как Волк-Отец.
Я дал тебе эту боль, чтобы использовать против него. Но больше не думай обо мне. Он не должен меня найти. И не должен знать, что ты умеешь писать и что тебе снилось. Перестань ждать, что кто-то спасет тебя. Спасайся сама. Сбеги. Доберись до дома. Не думай о доме прямо сейчас. Только о побеге.
Волк-Отец исчез, как будто его и не было, как будто я выдумала его, чтобы набраться храбрости. Исчез, как и мой настоящий отец. Вдруг я поняла, что не должна думать и о нем.
Винделиар сел, но его продолжало трясти. Он оперся руками о палубу и с горечью посмотрел на меня.
– Что это было? Ты не волк и не можешь такого помнить, – у него дрожала нижняя губа, как будто я смухлевала в детской игре.
Во мне заклокотала ненависть.
– Я могу это помнить! – ответила я и бросила в него каждый миг той ночи, когда вывихнула плечо, а Двалия меня избивала.
Он отпрянул, но я не отступала:
– А вот еще! – я поймала себя на том, что скриплю зубами, вспоминая в мельчайших подробностях, как укусила Двалию за щеку, вкус ее крови, бегущей по подбородку, удары, на которые я не обращала внимания, пока она пыталась меня стряхнуть.
Он закрыл лицо руками и затряс головой.
– Не-е-ет, – его голос сорвался, он вытаращил глаза и уставился на меня: – Не показывай мне этого! Не заставляй меня чувствовать грызущим её щеку!
Я бесстрастно встретила его взгляд.
– Тогда держись подальше от моих мыслей. Или я покажу тебе кое-что пострашнее.
Я не имела представления, чем еще более худшим могла бы запустить в него, но теперь, когда он оказался вне моего сознания, я была готова сыпать любыми угрозами, чтобы не пустить его обратно. Я вспомнила, как он меня предал, как он помог им найти и убить торговца Акриэль, как он схватил мою цепь, когда я попыталась сбежать на пристани. Я призвала всю ненависть, на которую была способна, и бросила в него, но не так, как раньше.
Я презираю тебя!
Его глаза округлились, он отодвинулся от меня. Я поняла, что в этот момент была сильнее. Он пробрался в мои мысли, когда я ослабила защиту, но мне хватило сил отбросить его прочь. Он обратил на меня всю свою мощь, но я выиграла.
В этот момент дверь каюты открылась, и наш привлекательный капитан вышел на палубу. Его одежда, как обычно, была безупречна, а щеки покрывал легкий румянец. Он взглянул на меня, а потом на Винделиара. На его лице отразилось недоумение, как будто он ожидал увидеть нечто иное. Я ощутила, как мысли Винделиара окутывают его сознание. Лоб капитана разгладился, но рот скривился от отвращения.
– Леди Обретия, эта ваша служанка... клянусь, когда мы достигнем Клерреса, то подыщем кого-нибудь почище и посимпатичнее. Уйди прочь, отродье! – он пихнул меня ногой, я отшатнулась и встала.
– Как вам будет угодно, сэр, – вежливо ответила я и успела сделать с полдюжины шагов, прежде чем меня окликнула Двалия.
– Не стоит, но благодарю тебя, мой дорогой. Пчелка, иди сюда! Прибери в каюте, немедленно.
Я чуть было не улизнула.
– Ты слышала свою госпожу! А ну быстро.
– Да, сэр, – я смиренно опустила глаза.
Однако, когда я проходила мимо, он все равно отвесил мне подзатыльник, от которого я чуть не растянулась по палубе. Я врезалась в дверной косяк и юркнула внутрь. Винделиар следовал за мной по пятам.
– Этот тоже, судя по виду, едва ли тянет на охранника. Его нужно заменить сильным воином, который знает свое дело, – капитан покачал головой и со вздохом добавил: – Увидимся вечером, дорогая.
– А до этого время будет тянуться, как густой мед, – томно ответила Двалия и уже другим голосом рявкнула, захлопывая дверь: – Приберись в каюте!
Капитанская каюта, занимавшая всю корму, была весьма просторной, ее окна выходили на три стороны. Стены покрывали панели полированного красного дерева, остальной интерьер был выдержан в кремовых тонах и позолоте: широкая кровать, нагруженная пышными перьевыми подушками, деревянный стол цвета ржавчины и мха, за которым помещались шесть высоких стульев; под одним из окон стояло глубокое мягкое кресло, к стене крепился откидной стол для карт, тут же помещалась крошечная уборная с отверстием, ведущим в море. По ночам Двалия запирала меня в этом тесном зловонном закутке, чтобы я не напала на нее во сне.
На полированном дощатом полу были разбросаны платья, расшитые чрезмерным количеством оборок и кружев, которые капитан приобрел для леди Обретии за пару дней до отправления из порта. Я медленно собрала одежду в охапку, смяв нижнюю юбку из жесткого кружева. Она приятно пахла духами – еще один подарок капитана. Я отнесла платья к сундуку с вырезанными на крышке розами и стала аккуратно складывать их внутрь. Из сундука пахло лесом и пряностями.
– Поживей! – скомандовала Двалия и, обращаясь уже к Винделиару, добавила: – Собери тарелки и чашки и отнеси их на камбуз. Капитан не любит беспорядок.
Она опустилась в мягкое кресло и уставилась на воду. Из-под короткого халата из тонкого красного шелка виднелись ее длинные голые костлявые ноги с мускулистыми голенями; сальные волосы на голове взмокли, а след от укуса на щеке превратился в лоснящийся багровый кратер. Она нахмурилась.
– Мы плывем слишком медленно! Капитан говорит, что сейчас не самое лучшее время года для перехода на Клеррес, что теперь течения подходят для путешествий на север и запад, а не на юг и на восток. Я думаю, он намеренно мешкает, чтобы провести как можно больше времени с леди Обретией.
Я не поняла, жаловалась она или хвасталась, но ничего не сказала. Красивые платья, сладкие духи, резные розы. Я сосредоточилась на том, что видела, и держала стены так высоко, как только могла.
– Она украла твою магию! – Винделиар все еще не приступил к уборке тарелок и чашек, оставшихся после их трапезы. Подкрепляя свое обвинение, он ткнул в меня дрожащим пальцем.
Двалия отвернулась от окна и наградила его свирепым взглядом.
– Что?
– Она направила против меня нашу магию, прямо сейчас, здесь, за дверью. Она заставила меня думать о том, как укусила тебя и как ненавидит меня!
Двалия перевела на меня гневный взгляд.
– Это невозможно.
– Но она это сделала! Она украла магию, и поэтому я не могу заставить ее делать то, что вы хотите, – он глубоко втянул воздух, как ябедничающий ребенок, готовый вот-вот расплакаться. Я посмотрела на него с ненавистью, и он тут же отпрянул.
– Она снова за свое! – запричитал он, прикрывая лицо руками, будто это могло остановить поток моих чувств.
– Нет! – воскликнула Двалия и чуть ли не подпрыгнула со своего места.
Я съежилась и подняла кулаки, чтобы защититься, но она, не обращая на меня внимания, бросилась через комнату к резному сундуку. С полнейшим пренебрежением к проделанной мною работе она откинула крышку и принялась вытаскивать и разбрасывать по полу платья, пока не докопалась до своей выстиранной старой одежды. Оттуда она выудила кожаный мешочек, заглянула внутрь и достала стеклянную трубку. Остатки змеиной слюны скопились на дне.
– Нет. Оно тут! Ничего она не украла. Перестань оправдываться.
Какое-то время мы оба смотрели на нее, а потом Винделиар медленно заговорил, в его голосе сквозила тщетная надежда:
– Мне нужно еще. Разве вы не хотите, чтобы я мог делать все, что вы попросите?
В последнем вопросе прозвучала мольба.
– Не сейчас. Ты получил столько, сколько я могла выделить, – она посмотрела на него и набросила шнурок мешочка себе на шею, он уютно поместился у нее на груди. – Осталось совсем немного. На случай непредвиденных обстоятельств.
– Она не доверяет тебе, Винделиар. Она приучила тебя жаждать змеиного зелья, а теперь не верит, что ты его не украдешь, – метнула я глупые слова в них обоих.
– Змеиное... кто тебе это сказал? Винделиар? Ты что разбалтываешь ей все мои тайны? Ты предал меня?
– Нет! Нет, я ничего ей не говорил! Совсем ничего!
Винделиар действительно ничего не говорил, я сама узнала о зелье, когда его разум оказался передо мной без защиты. Вот бы я оставила это при себе. Одно было хорошо: теперь их союз, казалось, дал трещину.
– Лжец! – рявкнула Двалия и подступила к нему, высоко замахнувшись мясистой рукой. Он вздрогнул и упал на колени, закрывая руками голову. Она огрела его наотмашь, но удар пришелся ему по костяшкам пальцев. От неожиданной боли Двалия взвыла, схватила его за волосы на макушке и принялась яростно трясти. Винделиар верещал, пытаясь отстоять свою невиновность. Я испугалась, что в любой момент они могут напасть на меня, и попятилась к двери, отыскивая глазами что-нибудь, что можно было использовать в качестве оружия. Тут Двалия треснула Винделиара по голове с такой силой, что тот дернулся, упал на пол и, всхлипывая, свернулся калачиком. Она нахмурилась, а потом посмотрела на меня.
– Что он рассказал тебе о змеином зелье?
– Ничего, – честно ответила я и, с сожалением качая головой, соврала, чтобы развеять ее подозрения: – В наших краях все о нем знают, но немного найдется дураков, чтобы его принять.
Она опешила.
– Нет. Не может быть. Это мое открытие! Моя новая магия, на которую способны лишь немногие из тех, в ком течет кровь Белых, – она вперила в меня взгляд, полный ненависти. – Думаешь, ты такая умная? Ты хочешь обратить его против меня. Он все рассказал мне, глупая малявка! Как ты пыталась заставить его тебе помочь, как вынудила предать меня. Тебе это больше не удастся. Обещаю. И еще: клянусь, в Клерресе тебя ждет длинная и полная боли жизнь. Думаешь, ты страдала во время этого путешествия? О, нет. Ты испытаешь все, что пережил твой отец, и даже больше.
Я не сводила с нее глаз. Она наступала. Ближе. Без оружия. На корабле все вещи надежно привязывали, чтобы непогода не устраивала на борту кавардак. Она собиралась схватить и выбить из меня все, что мне было известно. Я и сама не была уверена, что именно я знала и что могла сделать при помощи вновь обретенных способностей. Был ли это Скилл, как у моего отца? Должно быть так! Не какая-то там мерзкая магия, которой она снабдила Винделиара, заставив его пить змеиную слюну. Это моя магия, магия моего рода. Но меня ей не обучали. Всё, что я прочла в бумагах отца, говорило о необходимости постоянных тренировок, чтобы использовать эту магию.
Но ведь я сумела её применить?
Я знала, что заставила Винделиара ощутить свою былую ненависть и боль. Может быть, магия сработала, потому что он сам пытался влезть в мои мысли, или потому, что я украла его силы. Могла ли я сделать что-нибудь с Двалией? Я уставилась на нее, собрав всю свою ненависть и отбросив страх. Глядя ей в лицо, я представила шрам от укуса у нее на щеке, ее вонь и свое отвращение к ней. Без толку. Что я могла сделать? Способна ли я заставить ее почувствовать хоть что-то, или моя магия работала только с Винделиаром, потому что он первым пробрался в мои мысли?
Я задыхалась от страха. Самообладание. Самообладание – вот о чём говорилось в свитках моего отца. Я глубоко вдохнула, потом еще раз. Она наблюдала за мной. Как же собраться с мыслями, если в любой момент она может на меня кинуться?
Будь охотником, а не добычей.
Волк-Отец! Еле слышно, как отдаленная птичья трель.
У меня из горла вырвался рык. У нее округлились глаза, Винделиар выпрямился и сел. Следи за ними обоими. Где у нее самое ранимое место? В последнее время она стала тощей и жилистой. Я попыталась вообразить, как бросаюсь на нее. Это мне удалось, но я не могла представить, что бью ее достаточно сильно, чтобы остановить. Она поколотит меня, как только доберется. И больно. Надо ударить в точку, но куда?
В ее разум.
Будь начеку. Путь, ведущий наружу, всегда ведет и внутрь.
У меня не было времени беспокоиться о его словах. Я бросила в Двалию всю свою ненависть и отвращение в надежде, что это ей навредит. Вместо этого я будто плеснула масло в огонь: ее ненависть устремилась ко мне, словно жадное пламя. Она прыгнула на меня, как кошка на мышь, а я по-мышиному увернулась от ее растопыренных когтей. Она была не такой верткой, и ее занесло вбок, хоть она и умудрилась не врезаться в стену. Когда я нырнула под стол и выбралась с другой стороны, она ударила по нему так, что подпрыгнули все тарелки, и закричала Винделиару:
- Лови ее, держи ее!
Он уже поднялся на ноги, но двигался вяло и неуверенно. Я со всей силы кинула в него мысль о том, как укусила Двалию, и была вознаграждена, когда он обеими руками схватился за щеки.
Двалия, разгоряченная преследованием, гонялась за мной вокруг стола, не выказывая признаков усталости. Я юркнула под него, чтобы перевести дух, но она принялась пинаться, оттаскивая и раскидывая стулья. Я выбралась, стараясь по-прежнему держаться с другой стороны стола, однако разбросанная мебель превратилась в помеху для нас обеих. Она дышала тяжелее, чем я, но, даже задыхаясь, продолжала вопить:
– На этот раз я тебя убью, маленькое отродье! Убью!
Она внезапно замерла, тяжело дыша и уперевшись руками в стол, и проговорила:
– Винделиар, ты бесполезный неудачник! Поймай же ее, держи ее!
– Она укусит меня за лицо! Она обещала мне это магией! Она укусит меня! – он стоял, раскачиваясь, и все еще прижимал руки к щекам.
– Идиот! – заорала она и с силой, которую я в ней не подозревала, подняла один из тяжелых деревянных стульев и швырнула его в Винделиара. Он взвизгнул и отпрыгнул, хотя стул не долетел до него.
– Поймай и держи ее! Если не будешь полезным, то я велю капитану бросить тебя за борт.
Я глянула на дверь, но поняла, что она схватит меня, как только я доберусь до выхода. Даже если я сбегу, в конце концов, меня найдут и вернут ей. Не стоило ее бесить. Надо было позволить ей себя поколотить, пока она не решила меня убить. Что делать, что же делать? Она стала дышать ровнее. В следующую секунду она снова на меня бросится. И не остановится, пока не победит.
Дай ей то, чего она хочет.
Позволить ей убить меня?
Позволить ей выиграть. Пускай она так думает.
Как?
Ответа не последовало. Меня пробрала странная дрожь, я почувствовала, что Винделиар тычется в мои мысли, в само мое существо, как будто он только что заметил странный отросток у меня на лице. Его попытка была нерешительной и даже опасливой. Я отшвырнула его, снова напомнив, как укусила за щеку Двалию. Он отступил, но я упустила момент. Не обращая внимания на посуду, Двалия бросилась через стол и схватила меня за рубашку. Яркое воспоминание о последних побоях пролетело у меня в голове и передалось ей. Ее глаза загорелись от удовольствия, я с трудом могла это стерпеть.
И тут я поняла.
Я дала ей ощутить вкус крови у себя во рту, рваную рану на щеке, ноющую боль в расшатанном зубе. Я вдруг увидела себя ее глазами: бледная, со спутанными взмокшими волосами, по подбородку размазана кровь. Потребовались все мои силы, чтобы обвиснуть в ее руках. Она не ослабила хватку и, когда я осела на пол, ей пришлось проехать вперед животом по столу, чтобы не выпустить меня. Несколько тарелок свалились на пол. Я свесила голову, как будто потеряла силы, и открыла рот. Двалия отвесила мне пощечину, но поскольку она занимала неудобное положение, силы в ее ударе почти не было. Я закричала, как в страшных муках, и на этот раз поделилась с ней не ненавистью, а болью и отчаянием. Она жадно глотала мои чувства, как томимая жаждой лошадь на водопое.
Она слезла со стола, пнула меня, я снова зарыдала и забилась под стол. Она опять пнула меня в живот, но ей помешал стол, и удар получился слабее, чем было бы на открытом пространстве. Я снова вскрикнула и передала ей охватившую меня боль. Тяжело дыша, она облизнула губы. Я осталась лежать там, где была, стеная. О, как же больно она мне сделала, избила почти до полусмерти, у меня все будет болеть долгие дни. Я дала ей всё, всё, что я была в состоянии представить о том, что она могла бы пожелать.
Двалия отвернулась, тяжело дыша через нос. Она получила то, что хотела, ее ярость нашла выход. Со мной она закончила, но Винделиар по глупости оказался в пределах ее досягаемости. Она повернулась к нему, сжала кулак и ударила в лицо. Он рухнул далеко от неё, захлебываясь рыданиями и зажимая руками нос.
– Ты бесполезен! Даже маленькую девчонку поймать не можешь! Мне пришлось все делать самой! Погляди, к чему ты меня вынудил! Если она умрет, это будет твоя вина. Вы оба все врете! Украла мою магию! К чему эта басня, чтобы объяснить, почему ты не можешь ею управлять?
– Она видит сны! – Винделиар отнял руки от лица, его трясущиеся щеки пылали алым, из маленьких глаз бежали слезы, из носа капала кровь. – Она врет! Ей снятся сны, но она их не записывает и даже не рассказывает тебе!
– Глупое отродье. Всем снятся сны, не только Белым. Ее сны ничего не значат.
– Ей снился сон о свечах! Она записала его в стихах! Я прочел это у нее в голове! Она умеет читать и писать, и ей снился сон про свечи.
Меня охватил ужас. Сон о свечах! Я чуть было не позволила себе его вспомнить. Нет! Несмотря на риск, я бросила в нее отчаянную мысль:
Он врет. Я глупая неграмотная девчонка. Он придумывает оправдания, чтобы избежать наказания. Ты знаешь, что он врет, и слишком умна, чтобы его слова тебя обманули.
Мой удар был паническим и достиг своей цели лишь потому, что Двалия уже была зла на Винделиара и рада найти повод выместить досаду.
Двалия ударила его. Она подняла с умывальника тяжелый металлический кувшин для воды, который и послужил ей оружием. Он не защищался. Я не вмешивалась, а наоборот забилась под стол. У меня по подбородку текла кровь из разбитой губы, я размазала ее по лицу. Я почувствовала каждый из ударов, нанесенных Винделиару, и сохранила это ощущение. Я внушила ему, что меня она побила еще сильнее, и поскольку он находился в отчаянном и оцепенелом состоянии, он принял это за чистую монету. Он знал, какую боль она способна причинить, лучше всех, и вдруг внезапно, как вспышка, я тоже это узнала. От хлынувших воспоминаний мне сделалось плохо, и мои стены не выдержали.
Путь, ведущий наружу, ведет и внутрь.
Когда до меня дошла мудрость слов Волка-Отца, я закрыла свои мысли и постаралась восстановить защиту. Я возводила стены все толще и выше, пока не поняла, что ощущаю, как Двалия избивает Винделиара, но больше не дергаюсь от каждого удара. Когда он только принял зелье, то был гораздо сильнее меня в магии. Но теперь я поняла: путь, ведущий наружу, ведет и внутрь. Когда я прикасалась к их с Двалией сознаниям, то словно открывала между нами ворота. Знал ли он об этом? Понимал ли, что когда пытается вторгнуться в мои мысли, то открывает мне путь к себе? Я в этом сомневалась. А после того, что увидела, я больше не хотела еще когда-либо оказаться внутри его разума.
Я лежала под столом, свернувшись калачиком, слезы лились у меня из глаз, из горла вырывались рыдания. Я попыталась вернуть самообладание. Мне следовало обдумать то, что я узнала. У меня есть оружие, но оно не закалено, и я не умею держать его в руках. Он был уязвим и сам не ведал об этом. Поток знаний о его мрачном детстве хлынул на меня, когда он воспользовался силой змеиного зелья. Я отбросила всякое сочувствие и сосредоточилась на этих воспоминаниях.
Я видела укрепленную цитадель, возвышающуюся над островом. Башни, вершины которых напоминали черепа монстров, смотрели на гавань и материк. Там был милый садик, где играли бледные дети, но Винделиар - никогда. За ними ухаживали терпеливые Служители, их учили читать и писать, как только они начинали ходить. Их сны собирали и хранили бережно, как нежные плоды.
Я видела рынок со множеством прилавков под яркими навесами. В воздухе витал запах копченой рыбы, медовых пирожных и чего-то пряного. Между лотками сновали улыбающиеся люди, которые складывали покупки в сетчатые сумки. Туда-сюда носились и визгливо лаяли маленькие собачонки, едва покрытые шерстью. Девушка с вплетенными в волосы цветами продавала с подноса ярко-желтые сладости. Все люди, которых я видела, были хорошо и опрятно одеты и казались счастливыми.
Таков был Клеррес. Туда меня везли. Однако я сомневалась, что меня ждали милый садик за заборчиком и любящие Служители или яркий рынок, залитый теплым солнечным светом.
У меня перед глазами стояло обжигающее ужасом воспоминание об освещенных факелами каменных стенах, вдоль которых выстроились высокие скамьи, об истекающем кровью, прикованном ко столу и жалобно кричащем существе, и о Двалии, передающей изящный нож невозмутимому мужчине. Перо, чернила и бумага ждали на высоком столе подле нее. Она записывала каждое разборчивое слово, которое выкрикивал несчастный, а также то, какая мука вырвала из него очередное признание. Она действовала оживленно и умело. Ее волосы были заплетены в косы и уложены в прическу, а бледно-голубые одежды защищал холщовый халат.
Винделиар, как презренный изгнанник, стоял на краю площадки, он отводил глаза и трясся от каждого хриплого крика, вырванного из жертвы. Он едва ли понимал, по какой причине пытали извивавшееся на столе создание. Некоторые из сидевших на скамьях наблюдателей взирали на происходящее, открыв рот и округлив глаза, другие украдкой хихикали, заливаясь нездоровым румянцем. Кто-то из них был бледным, а кто-то - смуглым и темноволосым, как мои родители. Там присутствовали старики, взрослые и дети, выглядевшие даже младше меня. И все они смотрели на пытку, словно это было развлечение.
К моему ужасу, несчастное существо на столе изогнулось, его окровавленные пальцы растопырились в оковах, голова запрокинулась. А потом он застыл. Хлюпающие звуки, которые он издавал, затихли, и я подумала, что он умер. И тогда, в ужасном выдохе, он выкрикнул имя:
– Фитц Чивэл! Фитц! Помоги мне, помоги, Фитц! Прошу тебя, Фитц!
Двалия изменилась в лице. Она подняла голову, как будто услышала взывающий к ней божественный голос, и расплылась в жуткой улыбке. Что бы она ни записала в свою книгу, она казалась расцветшей. Затем она остановилась, подняла перо и обратилась к палачу:
– Повтори. Еще раз, пожалуйста. Я должна быть уверена!
– Конечно, – ответил мучитель. Это был бледный мужчина с бесцветными волосами, однако недостаток цвета сторицей окупался яркостью его изысканного одеяния. Даже оливковый фартук с вышитыми на нем словами на неизвестном языке, надетый, чтобы защитить его нефритовую мантию, казался произведением искусства. В его ушах переливались изумруды. Он взмахнул отвратительным маленьким инструментом в сторону четырех молоденьких Белых. Когда он заговорил, их глаза округлились.
– Вы слишком молоды, чтобы помнить времена, когда Любимый был луриком, таким как вы теперь. Но я помню. Уже тогда он был дерзким и туповатым и нарушал правила, как и вы сами. Думаете - вы обделываете все так умно, что мы ничего не знаем? Посмотрите - к чему это приводит. Знайте, что ваши поступки с легкостью могут привести вас на его место, если вы не научитесь подчиняться на благо Служителям.
Губы самой младшей из них задрожали, и она зажала рот рукой, другой обхватил себя за плечи, двое оставшихся вытянулись и не проронили ни звука.
Красивая молодая женщина с бледно-золотыми волосами и молочно-белой кожей поднялась со своего места и нетерпеливо сказала:
– Феллоуди, отчитаешь своих дорогих учеников позже. Заставь Любимого снова произнести имя, – она повернулась к зрителям и посмотрела прямо на одну из пожилых женщин. Та сидела рядом с мужчиной, одетым в желтую мантию, которая странно контрастировала с белым гримом у него на лице. – Услышьте имя, которое он так долго скрывал, и которое доказывает то, что мы с Феллоуди вам давно твердим. Его Изменяющий жив, они сговорились против нас. Нежданного Сына скрывали. Разве Любимый уже не нанес нам серьезный ущерб? Ты должна позволить нам отправить в мир Двалию, чтобы она отомстила за свою госпожу и захватила Сына, который иначе принесет нам гибель! Снова и снова сны предупреждали о нем!
Пожилая женщина встала и пригвоздила ее взглядом.
– Симфи, ты говоришь перед всеми этими людьми о вещах, которые касаются только Четверых. Придержи язык.
Она подняла бледно-голубые юбки, чтобы не испачкать их в крови, и величественно прошествовала вон из этой бойни.
Облаченный в желтое мужчина проследил за ее уходом, встал, будто в нерешительности, а потом опустился обратно. Он кивнул Симфи и палачу продолжать. Что они и сделали.
Имя моего отца – вот что они