Первые пять королей
Абдул Азиз ибн Сауд 1876‑1953 – первый король
Сауд, сын Абдула Азиза, 1902‑1969 – второй король
Фейсал, сын Абдула Азиза, 1904‑1975 – третий король
Халид, сын Абдула Азиза, 1912‑1982 – четвертый король
Фахд, сын Абдула Азиза, родился в 1922 году, пятый король
Список действующих лиц
(в алфавитном порядке)
Абдул – египетский слуга принцессы Султаны (женат на Фатьме).
Король Абдул Азиз аль‑Сауд – дедушка принцессы Султаны. Был первым королем и основателем Саудовской Аравии. Умер в 1953 году.
Абдулла аль‑Сауд – сын принцессы Султаны.
Айша – подруга принцессы Махи.
Алиаль‑Сауд – брат принцессы Султаны.
Алхаан – египетская девочка, подвергнутая варварской операции против воли ее бабки, Фатьмы.
Амани аль‑Сауд – младшая дочь принцессы Султаны.
Арафат Ясир – председатель ООП (Организации Освобождения Палестины).
Асад аль‑Сауд – зять принцессы Султаны (муж Сары).
Вафа – подруга юности принцессы Султаны, выданная в раннем возрасте замуж за старика.
Джафар – палестинский служащий в доме принца Карима, близкий друг его сына Абдуллы, сбежавший с Фаизой.
Карим аль‑Сауд – принц правящей семьи, муж принцессы Султаны.
Копни – горничная‑филиппинка, нанятая для работы в доме саудовских друзей принцессы Султаны.
Кора – горничная принцессы Султаны.
Лаван аль‑Сауд – первая двоюродная сестра Карима, заточенная в женской комнате.
Маджед аль‑Сауд – сын Али (племянник принцессы Султаны).
Маха аль‑'Сауд – старшая дочь принцессы Султаны.
Мисхаиль – двоюродная сестра принцессы Султаны, приговоренная к смертной казни по обвинению в адюльтере.
Мохаммед – муж сестры Карима, Ханан.
|
|
Муса – шофер семьи принцессы Султаны.
Нада – любимая жена Али.
Надя – подруга юности принцессы Султаны, которая была убита своим отцом по обвинению в преступлении против «чести».
Нассер – зять Фатьмы.
Нашва – племянница принцессы Султаны, дочь‑подросток принцессы Сары.
Нора – свекровь принцессы Султаны.
Нура аль‑Сауд, – старшая сестра принцессы Султаны.
Рима – невеста‑ребенок из Йемена.
Рима аль‑Сауд – сестра принцессы Султаны.
Салим – зять принцессы Султаны, женат на Риме.
Самира – подруга детства Тахани, сестры принцессы Султаны. До конца своих дней была заточена в женской комнате.
Самия – член королевской семьи, жена Фуада, мать Фаизы.
Сара аль‑Сауд – сестра принцессы Султаны.
Сара – жена Асада, брата Карима.
Тахани аль‑Сауд – сестра принцессы Султаны.
Фаиза – дочь саудовских друзей принцессы Султаны, сбежавшая с Джафаром, палестинцем.
Фатьма – египетская экономка принцессы Султаны (жена Абдулы).
Король Фахд – нынешний правитель Саудовской Аравии, глубоко почитаемый принцессой Султаной, являющейся его племянницей.
Фуад – отец Фаизы.
Король Халид – четвертый король Саудовской Аравии, очень любимый своим народом. Умер в 1982 году.
Ханан – младшая сестра принца Карима (золовка принцессы Султаны).
Хомейни – иранский религиозный лидер, возглавивший революцию против шаха Ирана, одержавший победу в установлении Исламской Республики.
Худа – африканская рабыня, работавшая в доме принцессы Султаны в период ее детства, ныне покойная.
Элхам – египтянка, дочь Абдула и Фатьмы (слуг принцессы Султаны).
|
|
Юсиф – египтянин, друг принца Карима по колледжу, позже ставший членом радикальной исламской группы в Египте.
Пролог
Как ветру не пошелохнуть великую скалу, так и разум мудрого человека не должны волновать ни слава, ни бесчестие.
Будда
Однажды я прочла, что острое перо может наповал сразить любого короля. Глядя на фотографию моего дяди, Фахда ибн Абдула Азиза, короля Саудовской Аравии, я могу поклясться, что не имела ни малейшего желания оскорбить короля или причинить хоть какое‑либо зло человеку, которого всегда любила и уважала.
Я провела пальцами по его лицу, оживляя в памяти образ Фахда, знакомый мне с детства. На фотографии король был запечатлен в зрелые годы, и ничто в нем не могло мне напомнить того юношу, которого я знала. Сурово насупленные брови и сильный подбородок совершенно искажали этот обаятельный образ, который я с тоской пыталась воскресить в своей памяти. Мысли мои вернулись в прошлое, когда король еще готовился к коронации. Высокий и широкоплечий, он стоял, протянув свою большую ладонь, в которой лежал сладкий финик, предназначенный для трепещущего в благоговейном страхе ребенка. Этим ребенком была я. Фахд, как и его отец, был мужчиной крепкого телосложения и представлялся мне скорее сыном бедуинского воина, которым он и был на самом деле, чем государственным деятелем, которым ему предстояло стать. Я повела себя с несвойственной моему характеру робостью и, нехотя приняв из его рук плод пустыни, бросилась в объятия моей матери. Потом, вкушая сладость финика, я услышала довольный смех Фахда.
|
|
Согласно традиции дома Саудов, вступив в пору полового созревания, я больше никогда не снимала чадру в присутствии короля. С тех пор он уже состарился. Признавая тот факт, что король стал теперь человеком мрачным, я решила, что годы управления государством закалили его, а ответственность, лежащая на плечах, правителя, научила его дисциплине. Несмотря на массивность и королевскую стать, красивым нашего короля не назовешь. Глаза у него навыкате, с тяжелыми, нависшими над ними веками, нос почти касается верхней губы, тонкий рот плотно сжат. На официальном портрете, так хорошо знакомом всем жителям и гостям Саудовской Аравии, который в каждом офисе висит на. самом видном месте, король, как мне кажется, представляется совсем не таким, какой он есть на самом деле.
Несмотря на его бесспорную власть и огромное богатство, положению его едва ли можно позавидовать. Будучи абсолютным господином одной из богатейших стран мира, король Фахд правил жаркой, мрачной землей Саудовской Аравии, где велась нескончаемая борьба нового со старым.
В то время как правительства большинства стран пересмотрели свои традиции и отказались от старых путей развития, медленно перерастая в новые, более совершенные системы, ведущие к прогрессу цивилизации, у нашего короля такой возможности не было. Ему, простому смертному, приходилось удерживать в единстве и мире четыре разделенных и совершенно разных группы граждан: религиозных фундаменталистов – непреклонных, несговорчивых людей, имеющих власть и желающих вернуть прошлое; все громче заявляющего о себе хорошо образованного среднего класса, требующего освобождения от старых традиций, мешающих ему жить и работать; племен бедуинов, борющихся с соблазном покончить с кочевыми дорогами и начать заманчивую жизнь в городе; и, наконец, членов неисчислимого королевского семейства, жаждущих богатства, богатства и ничего иного, кроме богатства.
Связующим звеном между этими четырьмя фракциями выступала еще одна, едва не забытая группа, – это женщины Саудовской Аравии, чьи желания и требования резко отличаются от желаний мужчин, руководящих нашей повседневной жизнью.
Все же, как это ни покажется странным, я, женщина, пережившая в жизни великие разочарования, не держу на короля зла за нашу горькую долю, потому что знаю, что для того, чтобы выступить против сурового духовенства, нужно сначала заручиться надежной поддержкой простых мужей, отцов и братьев. Это представители религии требуют от них неукоснительного соблюдения исторически сложившегося свода законов, согласно которому мужчины должны держать жен своих в строгости и повиновении. Слишком многие мужчины в Саудовской Аравии довольны сложившимся положением, считая, что куда легче не обращать внимания на жалобы своих женщин, чем сподвигнуть своего короля на проведение реформ.
Несмотря на все трудности, большинство граждан Саудовской Аравии поддерживают короля Фахда. Только религиозные фундаменталисты призывают к его смещению, остальные же группы населения считают его человеком щедрого сердца и доброй души.
И еще позволю себе напомнить о том, что известно всем женщинам нашей семьи: короля очень любят его жены, и этот факт говорит сам за себя.
Король Фахд управляет страной в гораздо более мягкой форме, чем это делали его отец и три брата, однако не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что «Принцесса» – книга, повествующая о моей жизни, может быть воспринята как пощечина человеку, правящему страной.
Это единственное, о чем я очень сожалею.
Я твердо заявляю, что решилась нарушить вековую традицию и выдать секреты семьи без какого‑либо принуждения извне. Теперь же впервые я призадумалась о том, не действовала ли я сгоряча, забыв о благоразумии. Возможно, я слишком большое значение придавала своей честности и пылкости, забыв о чувствах других.
Чтобы успокоить укоры совести и страхи, я пытаюсь воскресить в своей памяти тот гнев, что испытывала по отношению к мужчинам моего семейства, правителям Саудовской Аравии, оказавшимся такими невосприимчивыми к страданиям женщин той земли, в которой они властвуют.
Глава 1. Без чадры.
Отчаяние притупляет паше зрение и закрывает уши. Мы не видим ничего, кроме призрака смерти, и способны слышать только биение наших взволнованных сердец.
Кахлил Джибран
Сейчас октябрь 1992 года, и я, Султана аль‑Сауд, принцесса, чей образ запечатлен в правдивой, обнажающей всю подноготную книге, слежу за сменой дней в календаре со смешанным чувством лихорадочного возбуждения и мрачной подавленности. Книга, выставившая напоказ жизнь женщины, скрытую под чадрой, вышла в Соединенных Штатах в сентябре. Со дня ее публикации я ощущаю на себе мрачное бремя своей судьбы и чувствую себя так, словно оказалась в ненадежном, подвешенном состоянии, поскольку ничуть не сомневаюсь в том, что ни один шаг, большой или малый, хороший или плохой, не может оставаться без последствий.
С трудом переводя дыхание, я обнадеживаю себя мыслью о том, что в многочисленной семье аль‑Саудов скорее всего останусь неузнанной. Все же интуиция предупреждает меня о том, что моя анонимность будет раскрыта.
Лишь только я смогла одержать победу над чувством вины и страха, как в комнату поспешно вошел муж, громко извещая меня о том, что мой брат Али преждевременно вернулся из поездки по Европе и что наш отец срочно созывает у себя во дворце семейный совет. С горящими черными глазами на бледном лице, покрытом огненно‑красными пятнами, муж мой выглядел свирепее взбесившейся собаки.
Ужасная мысль поразила меня. Кариму рассказали о книге!
Представив себя заключенной в подземной темнице, лишенной любимых детей, я на минуту поддалась волнению и высоким тонким голосом, в котором не было ни малейшего сходства с моим собственным, умоляюще спросила:
– Что случилось?
Карим ответил, пожав плечами:
– Кто может знать? – Его ноздри раздулись от раздражения. – Я говорил твоему отцу, что завтра у меня в Цюрихе важное совещание и что мы могли бы навестить его по моему возвращению, но он был непоколебим и велел мне пересмотреть планы и препроводить тебя в его дом сегодня вечером.
Карим вихрем ворвался в свой кабинет и воскликнул:
– Три совещания следует отменить!
У меня от слабости подкосились ноги, и я с облегчением рухнула на софу, полагая, что все выводы преждевременны. Гнев Карима не имеет ко мнe никакого отношения! Передо мной забрезжила надежда.
Однако угроза опознания все еще существовала, и неурочному домашнему совету предшествовало еще много долгих часов.
***
Напустив на себя веселость, которой не чувствовала, я, улыбаясь и беззаботно болтая с Каримом, прошла по широкому вестибюлю, устланному толстыми персидскими коврами, и ступила в огромную главную гостиную нового, только что построенного дворца моего отца. Его самого еще не было, но я поняла, что мы с Каримом оказались последними из прибывших членов семьи. В дом отца были приглашены и остальные десять детей моей матери, все они были без супругов. Я знала, что трем сестрам пришлось прилететь в Эр‑Рияд из Джидды, а еще двум – из Эт‑Таифа. Оглядевшись по сторонам, я убедилась в том, что Карим был единственным представителем не нашего семейства. Даже старшей жены отца и ее детей нигде не было видно. Я поняла, что их временно выдворили из покоев.
Срочный созыв собрания снова заставил меня вспомнить о книге, и сердце мое сжалось от страха. Мы с сестрой Сарой обменялись встревоженными взглядами. Поскольку она была единственным членом семьи, кто знал о публикации книги, ее мысли, похоже, совпадали с моими. Все сестры тепло поздоровались со мной, кроме моего единственного брата Али, но я заметила, что его хитрые глаза следят за мной.
Тотчас после нашего прибытия в комнату вошел отец. Его десять дочерей уважительно поднялись на ноги, и каждая из нас поприветствовала человека, без любви давшего нам жизнь.
Я уже несколько месяцев не видела отца и подумала про себя, что он выглядел слишком уставшим и преждевременно постаревшим. Когда я наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, он нетерпеливо отвернулся и не ответил на приветствие. В этот момент я поняла, что была слишком наивна, полагая, что аль‑Сауды заняты исключительно накоплением богатства и не интересуются книгами. Мое волнение возросло.
Суровым голосом отец велел нам сесть и заявил, что имеет намерение сообщить нам неприятные известия.
Почувствовав на себе взгляд Али, я увидела, что он с присущим ему болезненным интересом к страданиям других безжалостно уставился па меня. В душе у меня не было ни малейшего сомнения в том, что к сегодняшнему собранию он имел самое непосредственное отношение.
Отец запустил руку в свою большую черную папку и извлек оттуда книгу, которую не мог прочесть никто из нас, поскольку она была написана на иностранном языке. У меня в голове все смешалось, я подумала, что, должно быть, ошиблась и все мои страхи были напрасными. Я недоумевала, какое отношение эта книга могла иметь к моей семье.
С нескрываемой яростью в голосе отец сообщил, что Али купил эту книгу в Германии и что в ней говорится о жизни принцессы, глупой, бездумной женщины, которая не понимает, какие высокие обязательства возлагает на нее привилегированное королевское положение. Он обошел комнату, держа книгу в руках. На обложке была изображена, по всей видимости, женщина‑мусульманка, поскольку лицо ее было закрыто покрывалом. Она стояла на фоне турецких минаретов. У меня промелькнула дикая мысль, что, может быть, книгу написала какая‑то стареющая, изгнанная принцесса из Египта или Турции, однако я быстро сообразила, что ее история вряд ли вызвала бы в нашей стране такой интерес.
Когда отец подошел поближе, я прочла название на немецком языке: «Я, принцесса из дома аль‑Саудов».
Это была моя повесть!
С тех пор, как книга была продана «Уильям Морроу», крупному, респектабельному американскому издательству, с автором книги я больше не общалась и, конечно, не имела представления о ее невероятном успехе и о том, что «Принцесса» была куплена издательствами многих стран. Та, которую я видела сейчас, очевидно, вышла в Германии.
Сначала я ощутила мгновенный прилив восторга, который тотчас сменился неподдельным ужасом. Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо. Оглушенная, я едва слышала голос отца. Он рассказывал о том, что Али, увидев книгу в аэропорту Франкфурта, страшно заинтересовался и приложил немало усилий и материальных затрат, чтобы перевести книгу, поскольку на обложке стояло имя нашей семьи.
Сначала Али решил, что это некая недовольная таинственная принцесса из семейства аль‑Саудов обнародовала перед светом скандальные секреты своей жизни. Но стоило Али прочесть книгу, как в описаниях наших детских драм он тотчас узнал себя, и правда была раскрыта. Он отменил планы на оставшуюся часть отпуска и, обуреваемый гневом, поспешно вернулся в Эр‑Рияд.
Специально для этого собрания отец сделал копии перевода.
Слегка шевельнув рукой, он подал знак Али. Тот, схватив лежащую рядом с ним кипу бумаг, начал раздавать каждому перетянутые резиновыми кольцами стопки листов.
Смутившись, Карим толкнул меня в бок, поднял брови и закатил глаза.
Сколько было возможно, я делала вид, что ничего не знаю, изображая на лице полное недоумение. Пожав плечами, я, не мигая, уставилась на очутившиеся в моей руке листы, но не видела ничего.
Звенящим голосом отец выкрикнул мое имя:
– Султана!
Я почувствовала, как мое тело содрогнулось.
Отец быстро заговорил, извергая слова с такой скоростью, с какой, на мой взгляд, мог строчить пулемет, выплевывая пули.
– Султана, ты не помнишь свадьбу и развод твоей сестры Сары? Другие поступки подруг твоего детства? Смерть своей матери? Поездку в Египет? Твой брак с Каримом? Рождение вашего сына? Султана?
У меня перехватило дыхание. Безжалостно отец продолжил обвинения:
– Султана, если у тебя трудности с памятью, и ты не в состоянии припомнить эти события, то я рекомендую тебе прочитать эту книгу!
Отец швырнул ее к моим ногам. Не в силах пошевелиться, я молча уставилась на валявшийся на полу том. Отец приказал:
– Султана, подними ее!
Карим схватил книгу и вгляделся в обложку. Он судорожно втянул в себя воздух – дыхание его было прерывистым – и повернулся ко мне:
– Что это, Султана?
Страх сковал мое тело, и сердце остановилось. Я сидела, прислушиваясь к себе, и с трепетом ждала, когда оно забьется вновь.
Потеряв над собой контроль, Карим уронил книгу на пол, схватил меня за плечи и начал трясти, как какую‑нибудь тряпку.
Снова в груди я ощутила знакомый толчок, хотя тут у меня промелькнула детская мысль: жаль, что нельзя умереть па месте и тем самым обременить сознание моего мужа чувством вины, что оставалось бы с ним на протяжении всей последующей жизни.
Я слышала, как от напряжения у меня захрустели позвонки шеи.
Отец вскричал:
– Султана! Ответь мужу!
Внезапно прожитых лет не стало, и я снова была ребенком, находившимся в распоряжении отца. Как страстно я желала, чтобы была жива моя мать, потому что от этой злобной стычки ничто не могло защитить меня лучше жара материнской любви.
Я почувствовала комок в горле и поняла, что сейчас заплачу.
Много раз в прошлом я уже говорила себе, что не может быть свободы без отваги, и все же отвага подводила меня каждый раз, когда я в ней больше всего нуждалась. Я и раньше знала, что если книгу прочтут члены моей семьи, то секрет выплывет наружу. Как дура, я полагала, что мне ничто не угрожает, поскольку в нашей семье книги читает одна только Сара. Даже, думала я, если слух о книге разнесется по городу, мои родственники вряд ли обратят на это внимание, конечно, если только не будет упомянут какой‑нибудь эпизод из нашей юности, который они смогут припомнить.
Но вышло так, что, по иронии судьбы, книгу, в которой речь идет о бесправии женщин в моей стране, прочел мой брат, которого коробит от одного только упоминания о правах женщин. Мой брат, этот демон, опорочил мою бесценную анонимность.
Я робко обвела всех собравшихся взглядом. В глазах каждого из них нашли отражение и удивление, и гнев. Все это, слившись воедино, производило тягостное впечатление.
Прошел всего какой‑то месяц, а меня уже раскрыли!
Обретя голос, я слабо запротестовала, стараясь переложить свою вину на высшие силы, говоря то, что говорит каждый добрый мусульманин, случись ему быть уличенным в проступке, влекущем за собой наказание. Я глухо стукнула ладонью по стопке листов.
– Так было угодно Аллаху. Эта книга была угодна ему!
Али, усмехнувшись, поспешно ответил:
– Аллаху! Как бы не так! Дьяволу она была угодна! Вот кому, а не Аллаху! – потом он повернулся к отцу и совершенно серьезно сказал: – В Султане с самого дня ее рождения живет маленький дьявол. И книга эта была угодна дьяволу!
Сестры быстро начали листать страницы перевода, чтобы воочию увидеть, какие семейные секреты были преданы огласке.
Только Сара оказала мне свою поддержку. Она тихо поднялась на ноги и беззвучно встала за моей спиной. Она положила руки мне на плечи, и это мягкое прикосновение успокоило меня.
После первых вспышек гнева Карим наконец обрел самообладание. Я видела, что он тоже углубился в чтение перевода. Наклонившись к нему, я обнаружила, что он читает главу, в которой повествуется о нашей первой встрече и последовавшем за ней бракосочетании. Сидя совершенно спокойно, мой муж вслух зачитывал слова, которые видел впервые в жизни.
Сердитые выкрики отца возбудили недремлющую ненависть Али, и они оба старались перещеголять друг друга, обвиняя меня в глупости. Среди страстной перепалки я услышала, что Али обвинил меня в предательстве.
Предательство? Но я люблю Аллаха, мою страну и моего короля, поэтому я выкрикнула в ответ:
– Нет! Я не предательница! Только случайное собрание заурядных умов могло прийти к такому скоропалительному выводу об измене!
По мере того, как во мне рождался гнев, страх мой начал уменьшаться.
Я про себя подумала, что мужчины в моей семье абсолютно уверены в том, что мужчины и женщины могут мирно сосуществовать друг с другом только тогда, когда один из полов является доминирующим над другим. Теперь, когда мы, женщины Саудовской Аравии, начали получать образование и думать сами за себя, в наших жизнях станет больше места для разлада и боли. Все же я приветствую борьбу, если она даст женщинам больше прав, поскольку ложный мир означает дальнейшее порабощение женщин.
Жаркая полемика продолжала нарастать, я утонула в частностях. Страх, испытанный мной вначале, затмил память о том, что вообще заставило меня обратиться к Джин Сэссон с просьбой описать историю моей жизни. Теперь я перестала слушать обвинения и заставила себя вспомнить об утоплении моей подруги Нади. Я была подростком, когда религиозные власти обнаружили моих добрых подруг Надю и Вафу в компании мужчин, с которыми они не состояли ни в браке, ни в родстве. Поскольку обе девушки оставались девственницами, то не понесли официального наказания по обвинению в преступлении против морали. Зато они были осуждены семейным судом. Вафу выдали замуж за человека, который был на много лет старше ее. Надя была утоплена. Такого жестокого наказания потребовал ее собственный отец, заявив, что честь семьи была опорочена бесстыдным поведением его младшей дочери. С казнью Нади утраченная честь семьи якобы будет восстановлена.
Потом мои мысли обратились к несчастному заточению лучшей подруги моей сестры Тахани. Самира была молодой женщиной, родители которой погибли в автомобильной катастрофе. Почувствовав грозившую ей опасность со стороны дяди, ставшего после смерти родителей ее официальным опекуном, она со своим возлюбленным сбежала в Соединенные Штаты. Трагедия произошла после того, как ему удалось хитростью заставить Самиру вернуться в Саудовскую Аравию. Рассвирепев из‑за ее любовного романа, дядя выдал свою племянницу за нелюбимого человека. Когда же обнаружилось, что Самира уже не девушка, ее заключили в «женскую комнату», где она пребывала и в тот момент, когда разразился мой собственный кризис.
Еще до того, как книга была опубликована, я поняла, что ни одна из историй не покажется правдоподобной, если только читатели книги не сочтут отношение мужчин к женщинам варварским. Однако что‑то подсказывало мне, что те, кто обладает подлинным знанием моей страны, ее обычаев и традиций, признают правду. Теперь же меня заботило, затронули ли трагические судьбы Нади и Самиры читательские сердца.
Память о злосчастных моих подругах и их печальной судьбе придала мне силы.
Все более приходя в негодование, я подумала, что те, кто желает свободы, не пожалели бы отдать ради нее свои жизни. Самое худшее уже случилось. Меня раскрыли. А что теперь?
Это был решающий момент. Почувствовав, что силы ко мне вернулись, я поднялась и повернулась к своим противникам лицом. Кровь воина, моего деда Абдула Азиза, закипела во мне. С детских лет я внушала людям наибольший страх тогда, когда мне грозила реальная опасность.
Моя отвага помогла мне принять твердое решение. Снова мысленно вернувшись в прошлое, я вспомнила лицо доброго человека, что предложил маленькой девочке сочные финики. У меня возникла шальная мысль. Ни минуты не колеблясь, посреди невероятного гама и шума я выкрикнула смелые слова:
– Отвезите меня к королю!
Крики прекратились. Не веря своим ушам, отец повторил мои слова:
– К королю?
Али нетерпеливо зацокал языком.
– Король не станет с тобой встречаться!
– Нет, станет! Отвезите меня к нему. Я хочу рассказать королю о причинах, побудивших меня написать эту книгу. Поведать ему о трагических судьбах женщин страны, которой он правит. Я признаюсь, но только королю.
Отец вопросительно посмотрел на меня, Али. Взгляды их встретились. Мне показалось, что я могу читать их мысли: «Всякой праведности должен быть предел».
– Я настаиваю на признании королю. – Этого короля я знала очень хорошо. Ему ненавистно противостояние. Но даже при этом он накажет меня за содеянное. Про себя я подумала, что мне понадобится кто‑то посторонний, не имеющий отношения к Саудовской Аравии, чтобы сохранить память обо мне. Я сказала: – Но прежде, чем меня отведут к королю, я должна переговорить с кем‑то из иностранной газеты, чтобы обнародовать мое имя. Раз уж мне суждено понести наказание, я не хочу оставаться безвестной. Пусть весь мир узнает о том, как поступают у меня в стране с теми, кто срывает покрывало с правды.
Считая, что должна поставить кого‑то в известность о моем положении, я направилась к телефону на маленьком столике возле двери, ведущей в холл. Отчаянно пыталась я вспомнить номер телефона международной газеты, который специально запоминала для такого случая.
Мои сестры запричитали, взывая к отцу, чтобы он остановил меня.
Карим вскочил на ноги и бросился мне наперерез. Муж возвышался надо мной, загораживая путь к телефону. С суровым выражением лица он протянул руку и указал мне на мой стул так, словно это была плаха.
Несмотря на всю серьезность момента, в лице Карима было нечто такое, что насмешило меня. Я громко рассмеялась. Мой муж бывает безрассудным человеком, однако за все время он так и не понял, что для того, чтобы успокоить, ему пришлось бы закопать меня, чего, насколько мне известно, он никогда бы не сделал. Понимание того, что Карим не в состоянии причинить мне зла, всегда придавало мне силы. Ни я, ни Карим не двигались с места. Точно почувствовав драматизм момента, я закричала:
– Когда зверь загнан в угол, охотник подвергается опасности. – Мне пришла в голову мысль боднуть его головой в живот, я как раз обдумывала возможность такого выбора, когда центральное место на сцене заняла моя старшая сестра Нура. Ее спокойный голос отрезвил нас всех.
– Хватит! Так проблемы не решаются. – Она замолчала и взглянула на отца и Али. – Эти крики! Слуги могут все услышать. Вот тогда мы действительно встанем перед необходимостью выбора.
Нура была единственным ребенком женского пола, сумевшим завоевать любовь нашего отца. Отец знаком велел всем замолчать.
Карим взял меня под руку, и мы вернулись на наше место.
Отец и Али остались стоять, оба они молчали.
С тех пор как книга была опубликована, страх лишил меня сил. Теперь, впервые за многие недели, я почувствовала себя необычайно бодро. Я понимала, что мужчинам меньше всего хотелось передавать меня властям.
Далее собрание протекало куда более спокойно. Серьезно обсуждался вопрос о том, как сохранить мое инкогнито. Мы понимали, что в королевстве будет немало разговоров и рассуждений относительно личности принцессы, описанной в книге. Моя семья решила, что простым людям Саудовской Аравии никогда не разгадать тайны, поскольку они не вхожи в наш семейный круг. Никакой реальной опасности со стороны мужчин многочисленного рода аль‑Саудов также не грозило, поскольку женщины и их занятия тщательно укрывались от их глаз.
По мнению отца, угрозу представляли близкие родственницы, поскольку они иногда принимали участие в тесных семейных собраниях.
В какой‑то момент даже возникла паника, поскольку Тахани вспомнила о том, что была еще жива одна наша старая тетушка, которая имела самое непосредственное отношение к скорбному браку и разводу Сары. Нура успокоила ее страхи, признавшись в том, что недавно тетушке был поставлен диагноз старческого слабоумия, что так часто случается у пожилых. Еще она сказала, что тетушка уже разучилась логически мыслить, тем более выражать свои мысли вслух. Если же по какой‑то случайности она все же прослышит о книге, все, что бы она ни сказала или ни сделала, не будет воспринято ее семьей всерьез.
Все с облегчением вздохнули. Что касается меня, то я не боялась старой женщины. Она сама всегда отличалась от других. И ее резвый характер был мне понятен лучше, чем кому бы то ни было. Моя уверенность основывалась на прошлых беседах с ней, когда на ухо она шепнула мне, что поддерживает меня в моей борьбе за малые женские права. Эта тетушка похвасталась мне, что была самой первой в мире феминисткой задолго до того, как европейские женщины до этого додумались. Она сказала, что в первую брачную ночь своему напуганному мужу твердо заявила, что деньгами в семье, полученными от продажи овец, будет распоряжаться она, поскольку умеет оперировать цифрами в уме, а ему для этого требовалась палочка, которой можно было рисовать на песке. И это было еще не все. У мужа ее никогда не возникло мысли взять себе вторую жену, он часто поговаривал, что одной тетушки ему хватало с избытком.