Источник: Журавлев, С. Улучшенные теории коммунизма и капитализма / С. Журавлев // Эксперт. – 2009. – № 40.
Как известно, экономика — это по преимуществу наука о том, как работают рынки. Или, если совсем конкретно, отвечающая на вопрос, откуда берутся рыночные цены и почему то стоит дороже, а это дешевле. Правда, там есть и такая область, как макроэкономика, которая пытается разобраться, почему в работе экономического организма возникают сбои и как должны вести себя надрыночные институты — правительство и центральный банк, чтобы эти сбои предотвратить или хотя бы амортизировать. Но то скорее не теория, а набор мнений, подкрепленных в лучшем случае простейшими арифметическими формулами, в которых константами считается то, что ими на деле не является, а зависимости восстанавливаются по значениям, в принципе известным лишь в одной точке. В макроэкономике все больше рулит эмпирика и эконометрика, а не теории. По этой причине ни Маркс, ни Кейнс, скорее всего, никогда не привлекли бы внимание Нобелевского комитета, если бы премия шведского риксбанка памяти выдающегося изобретателя и посмертного мецената существовала во времена, когда они корпели над своими трактатами, взорвавшими впоследствии умы адептов.
Что касается настоящей экономики, той, которая претендует быть больше похожей на анатомию, нежели на медицину (точнее — знахарство), то здесь есть как минимум две причины, почему кроме теории ценообразования ее должно занимать еще что-то. Во-первых, рынки, на которых формируются эти цены, существуют не в вакууме, а поддерживаются определенными, в той или иной мере соблюдаемыми, правилами, понятиями и договорами, иными словами — рыночными институтами. Они возникают и становятся неотъемлемой частью хозяйственного механизма столь же естественно, как и сами рынки, и наглядный пример генезиса институтов мы могли наблюдать у себя в 1990-е, с правоприменителями в кожаных куртках и с короткими стрижками. Во-вторых, значительная и, может быть, даже основная часть экономики на деле функционирует вне рынков, а внутри базирующихся на нерыночных принципах коллективов — фирм, домашних хозяйств и прочих учреждений. И значит, имеют право на существование теории, объясняющие, как эти организации работают и почему они вообще возникают.
Именно этой сфере — комитет в своем решении обозначил ее как «развитие теории управления экономическими институтами» — лежит основной вклад лауреатов нынешнего года. Это 76-летняя Элинор Остром, профессор политологии (у нас этот термин закрепился за говорящими головами, объясняющими по телевизору, за кого надо голосовать; но вообще-то за пределами России political science — это нечто иное, некий академический курс), и 77-летний Оливер Уильямсон, почетный профессор бизнеса, экономики и права Калифорнийского университета в Беркли, достаточно широко известный также и в академических кругах в России благодаря переводу в 1996 году его фундаментального труда «Экономические институты капитализма», а также ряда статей, в том числе и в редактировавшемся им сборнике.
Остром награждена за исследования правил и механизмов правоприменения, регулирующих эксплуатацию ресурсов общего пользования — тех, которые хоть и принадлежат всем, но эксплуатируются и потребляются в частном порядке. Наиболее типичным примером таких общих ресурсов являются, скажем, пастбища или охотничьи и рыболовецкие угодья, где без должного регулирования каждый будет норовить выловить рыбу всю, сразу и навсегда. Этот тип поведения хозяйствующих субъектов вошел в экономическую теорию как «трагедия общего», и, пожалуй, нам, россиянам, меньше других надо объяснять, что это такое: мечты о построении общества без эксплуатации человека человеком, основанного на общей собственности на средства производства, сплошь и рядом разбиваются именно об эту «трагедию».
Уильямсон предложил теорию, объясняющую, почему некоторые операции происходят внутри фирм, а не с помощью рынков. Как заключили в своем резюме члены Нобелевского комитета, оба ученых значительно расширили наше понимание нерыночных институтов.