Ханна Арендт первая представила тоталитаризм в качестве «патологии» современного общества, ведущей к его самоуничтожению. Исследуя причины, симптомы и, наконец, само «протекание болезни» в нацистской Германии и Советском Союзе, Арендт приходит к поразительному выводу, что природа этой «патологии» скрывается в человеческой сущности. Хотя в противоположность последующим авторам Арендт очень четко и узко ограничивает распространение тоталитаризма во времени и пространстве (нацизм - аутентичный тоталитаризм с 1933г., сталинизм - с 1930г.; первый перестал существовать в результате поражения во Второй мировой войне, второй- со смертью Сталина), преступления нацизма и сталинизма нельзя относить на счет только немецкого и русского народов. События последней эпохи доказывают, что кровожадность, культ насилия, почитание силы, а также жестокий расизм не являются «достоянием» какой-либо одной нации. Их ростки заложены в самой натуре современного человека. «Тоталитарная машина уничтожения, -говорит Арендт, - приводилась в действие не фанатиками, не авантюристами, не садистами, не сексуальными маньяками, а нормальными, добропорядочными, законопослушными гражданами». Без согласия столь многих простых людей преступления тоталитаризма не были бы столь эффективны. По Арендт, тоталитаризм есть перевернутый мир. Монополизация власти, изоляция индивидов, тотально подчиненных и лишенных свободы деятельности, амнезия, секретность, разрушение всякой способности судить, желание изменить человеческую природу - вот характеристики крушения ценностей, осуществленного тоталитарным универсумом, где все возможно и ничто не является правдой. Одним из глубоких проникновении X. Арендт в природу тоталитаризма явилось ее видение механизма осуществления политической власти, который, по ее мнению, кардинально отличает тоталитаризм от других разновидностей недемократического режима.
Особую роль в механизме осуществления власти играет идеология. Акцентируя на этом внимание, Арендт доказывает, что совершаемые тоталитаризмом жестокости, которым нет аналогов в истории человечества, доступны пониманию лишь в терминах идеологии. Массовые убийства не являются результатом неконтролируемой ярости (сравните тщательно организованное, запротоколированное с бюрократической точностью истребление «нечистых» рас, к примеру, с кровавыми бойнями, устраиваемыми полчищами Чингисхана, Тамерлана и других претендентов на мировое господство), и в то же время они не служат утилитарным интересам тех, кто их осуществляет. Как ни странно, нацисты ставили под угрозу свою программу военных действий, привлекая ценные ресурсы для перевозки евреев в лагеря смерти перед самым концом войны. Такие систематические, запланированные истребления имеют только идеологический смысл.
Исследуя тоталитарные движения в Германии и Советском Союзе, Арендт приходит к выводу, что главное отличие тоталитаризма от авторитарных режимов состоит в тотальном господстве - особой организации механизма политического угнетения и насилия. Основное назначение тоталитарных движений Арендт видит в установлении ими в предтоталитарном обществе тотальной верности и преданности, которые становятся психологической основой для тотального господства. Такую преданность, по мнению X. Арендт, можно ожидать лишь от полностью изолированной человеческой особи, которая при отсутствии всяких других социальных привязанностей - к семье, сослуживцам или даже просто знакомым - черпает чувство прочности своего места в мире единственно из своей принадлежности к движению, из своего членства в партии. Тоталитарная преданность возможна лишь при условии, что цель движения лишена конкретного содержания, из которого могли бы естественно возникнуть перемены в умонастроениях. Поэтому тоталитарные движения, каждое своим путем, сделали все возможное, чтобы избавиться от партийных программ с конкретным содержанием, унаследованных от более ранних, еще не тоталитарных стадий развития.
Величайшим достижением Гитлера было то, что он избавил движение от обузы прежней партийной программы, официально не изменяя и не отменяя ее, просто отказавшись говорить о ней. Задача Сталина в этом отношении выглядела труднее, поскольку социалистическая программа большевистской партии была куда весомей, чем «25 пунктов любителя-экономиста и помешанного политика» (программа Готтфрида Федера с ее знаменитыми 25 пунктами сыграла гораздо большую роль в литературе о движении, чем в самом движении). Но Сталин после уничтожения фракций в партии добился того же результата, благодаря постоянным зигзагам генеральной линии Коммунистической партии и постоянной реинтерпретации марксизма, выхолостившей из него всякое содержание до такой степени, что стало невозможно предвидеть, на какой курс или действие оно вдохновляет вождя.
Муссолини был первым в игнорировании программ, называя их бесполезными клочками бумаги, несовместимыми со стилем и порывом движения. Простая жажда власти, соединенная с презрением к ясному словесному выражению того, что именно они намерены делать с этой властью, характеризует всех вожаков толпы, но, по мнению Арендт, не дотягивает до стандартов тоталитаризма. Истинная цель итальянского фашизма сводилась только к захвату власти и установлению в стране прочного правления фашистской «элиты». «Тоталитаризм же никогда не довольствуется правлением с помощью внешних средств, а именно государства и машины насилия». Обозначив, таким образом, особое место тоталитаризма, Арендт приступает к исследованию его основной категории - тотального господства.
У такого властного противостояния может быть несколько исходов, в которых шансов выжить почти нет, и они зависят от того, кто окажется хитрее и ловчее в своей аморальности, или как распорядится господин случай в силу того, что явление разоблачительства становится массовым со всей паутиной своих многосторонних связей, опутывающих все стороны жизни тоталитарного общества. Вероятней всего, что они оба (управляемый и управляющий) могут «обратиться в ничто, в лагерную пыль, позванивая котелочком, ожидать баланды у лагерной кухни».
От взаимоотношений между управляющим и управляемым Арендт переходит к исследованию связи между вождем и массами в тоталитарном обществе. В отличие от популярного в западной политологии представления, она видит тоталитарное вождистское правление не с точки зрения личной харизмы, а как функцию самого движения. В ее понимании вождь и массы слиты в неразрывном единстве: вождь зависит от «воли» масс, которую воплощает его персона, в такой же степени, в какой они зависят от него. «Без него массам не хватало бы внешнего наглядного представления и выражения себя, и они остались бы бесформенной рыхлой ордой. "Вождь без масс - ничто, фикция"». Цитируя речь Гитлера, обращенную к штурмовым отрядам: «Все, что вы есть, вы со мною, все, что я есть, я есть только с вами», - Арендт показывает, что он полностью осознавал такую взаимосвязь. Она приходит к выводу, что вождь так же, как и его функционеры, «обделен» властью, и что такое ограничение обусловливается его положением в тоталитарном обществе, где властные полномочия вождя определяются волеизъявлением масс. По сути, «тоталитарный вождь есть ни больше ни меньше, как чиновник от масс, которые он ведет».
Ханна Арендт везде, где только уместно, подчеркивает люмпенское происхождение тоталитарных вождей, и в исследовании их вождистской функции она обращает внимание на то, что Гитлер и Сталин вышли из самых низов буржуазного общества. С одной стороны, в силу своих природных способностей они впитывают в себя буржуазные приемы жестокой, безжалостной конкурентной борьбы, а с другой - образ жизни низов порождал в них апатию, переходящую во враждебность к общественной жизни приобретательского буржуазного общества. Эти особенности, взятые вместе, создавали в них обостренное чувство интуиции, когда дело касалось главного в происходящем, нахождения простых путей для решения сложных проблем действительности, дающих им позитивные возможности утвердить свое вождистское правление. Они не были учеными-аналитиками; образно говоря, вожди спиной чувствовали дыханье масс, и каждый по-своему вкладывал камень в строительство своей химеры - коммунизма или Третьего рейха, а затем ждали следующего волеизъявления. В таком служении массам они видели свое историческое предначертание, постоянно подчеркивали свою близость (одеждой, речью, привычками) к массам. Если в авторитарном государстве между массами и правителем существует наделенная реальной властью прослойка чиновников различного ранга, то в тоталитарном государстве ее власть нейтрализуется властью масс, и массы воспринимают вождя как непогрешимого руководителя в их движении к заветной цели.
Тоталитаризм уклоняется от этой опасности с помощью немыслимого разрастания властных структур, препятствующих всякой иерархии авторитета. Арендт объясняет дублирование учреждений в нацистской Германии тем, что нацисты «не признавали реальную власть и всякий раз, когда она себя проявляла, создавали новые инстанции, в сравнении с которыми бывшие инстанции становились теневым правительством». Она полагает, что «бесформенность» правительства в нацистской Германии и сталинском СССР была не случайной, обусловленной самой природой массовых движений, где не могло быть ничего стабильного, где вместо установленной иерархии было лишь правление посредством воли вождя, проявляющееся через любой орган, который он выбирал в какой-то определенный момент. Продолжая настаивать на сущностном отличии тоталитаризма от разного рода автократий, Арендт говорит, что даже такое разрастание властных структур не выражает вездесущность авторитета вождя, а является внутренней потребностью движения. Поэтому, по мнению Арендт, ошибочно говорить о тоталитарном государстве как о государстве в обычном понимании, поскольку тоталитарное государство - это не система централизованных конституционных образований или слияние партии и государства, а «бесформенное» образование, разрушающее ответственность и компетентность, обеспечивающее непрерывное движение. Власть остается внутри движения и отделена от государства. Смешение мнимой и реальной власти превращает государство в фасадную организацию, а население - в сочувствующих, ограждая их от реального мира. Таким образом, правление становится все более секретным, создавая благодатные условия для экспансии тайной полиции, которая становится «истинной исполнительной властью», «единственным открытым правящим классом», чьи «стандарты и шкала ценностей» пронизывают внутреннюю ткань тоталитарного общества».
Как только действительная оппозиция уничтожена, власть тайной полиции начинает существовать ради самой себя с целью установления тотального господства, что, полагает Арендт, и отличает ее роль при тоталитаризме от ее роли при других формах правления. Для Гитлера и Сталина эта цель была общей. Вместо поиска настоящих врагов режима (тех, кто противостоял бы ему открыто или тайно), как поступали обычные деспоты, тоталитарному правителю, отмечает мыслитель, лучше нападать на «объективных врагов», тех, кому предназначалось быть врагами согласно «объективным законам». Поэтому тоталитарной тайной полиции нет необходимости проявлять свою собственную инициативу, поскольку следующие жертвы ее террора хорошо известны и определены как «объективные враги».
Если среди элиты эта цель достигалась посредством внушения и воспитания, то среди жертв лагерей - посредством террора. Арендт обозначает проблемы, связанные с описанием или даже упоминанием опыта «лагерей смерти». Это настолько противоречило здравому смыслу, что даже когда перестало существовать, сами жертвы с трудом верили, что все было на самом деле. В этих лагерях, которые не выполняли никакой утилитарной функции и не согласовывались ни с каким экономическим интересом, существовала атмосфера нереальности; все, что творилось в них, было плодом либо садистской фантазии, либо оживших картин ада. Трудно было поверить каждому, кто с этим соприкасался, что все случившееся было реальным. Но, по мнению Арендт, несмотря на явный недостаток утилитарной мотивации лагерей, они выполняли важную функциональную нагрузку при тоталитаризме, формируя испытательный «полигон» для радикальных социальных перспектив и место воспитания чувства превосходства у элиты. Они были источником чудовищного террора, держа в благоговейном страхе остальное население. Поэтому лагеря являлись необходимым инструментом установления тотального господства, ликвидации всех свобод. Демонстрируя «избытомность» человеческих существ и бессмысленность их существования, они отряжали опыт современных масс. Но в то же время эта бессмысленность, включая опыт лагерей, выступала как сверхсмысл тоталитарных идеологий.
Арендт описывает системное разрушение личности в лагерях смерти. Сначала жертвы переставали существовать как юридические лица, поскольку они оказывались за рамками действия закона, лишенные всех прав, в намного худшем положении, чем преступник, которого обвиняют в конкретном преступлении и которому назначается соответствующее наказание. И как результат - человек переставал ощущать грань добра и зла. Голод и пытки в итоге разрушали физическое естество.
Концентрационный лагерь становится высшим проявлением тоталитаризма. Сначала непосредственно сам лагерь представляет гиперболическое отражение жизни тоталитарного общества, затем вся страна и, в конце концов, весь мир, опутанный его колючей проволокой, где встречаются беспомощность и всемогущество, где «все возможно» и все люди являются «лишними», без всяких прав, без своей индивидуальности и даже без возможности оказывать сопротивление своей судьбе.