Другой Гарри и доппельгёнгер
Как увидеть своего врага в зеркале? Просто посмотреть на себя в зеркало.
Практическая магия
…Игра должна быть непременно крупной, чтобы возбуждать интерес,
так как случай обыкновенно действует очень лениво,
когда ставки слишком уже незначительны.
Эрнст Теодор Амадей Гофман «Эликсиры сатаны»
Когда я закончу с тобой, ты прекратишь доверять собственному разуму…
Guild Wars 2, девиз класса «месмер»
Книга четвертая. Gave. Анахата. Fa (F)
Глава сорок третья
Даже сквозь запертые двери вестиума до слуха доносились обрывки невнятной мелодии. Не пытаясь разобрать ее, Альбус стоял перед зеркалом – высоким, в полтора мужских роста – и настраивал себя на предстоящие пять часов процесса в Зале Вечности.
Тончайшая льняная альба, расшитая охранными рунами и пропитанная в местах стыков деталей кроя сложными оберегающими составами, волной скользнула по телу и мягко коснулась подолом обнаженных икр. Ничего не меняется. В таком порядке одевались чародеи его уровня и в 1581, и в 1881, и ныне, и спустя век, в 2081, будут надевать на себя то же самое. Магия предпочитает традиции. Нет ничего надежнее постоянства.
Совпало так, что слушание по делу Крауча-младшего назначили в канун Самайна. Визенгамот официально не подчиняется министру Магии, но, как известно, бывают прецеденты, когда всё идет по-другому. Процессуальными нормами пренебрегают даже перед лицом Верховного, когда дело касается морального облика особы, приближенной к главе Департамента магического законодательства. Существует опасность, что скандал вокруг этого молокососа выплеснется из-под крышки, сделавшись достоянием уже не одного, а сотен дарси тёрнеров [1], причем не только «отечественного происхождения». Это едва не случилось с Робертом Ургхартом, и если бы не срочная смена имени и местоположения, всё могло бы закончиться плачевно для всех поневоле замешанных…
В вестиуме нежно пахло ранними весенними цветами – ландышами, дикими фиалками, одуванчиками, вишней и яблоней. Но в гармоничную партитуру свежего утра вливалась неуместная нотка прелой осенней листвы. Она как будто напоминала о закате, об увядании и навевала странные мысли. Откуда-то из глухих закоулков сознания проступили контуры готических крестов, склепов и надгробных статуй. Щекоча немеющее нёбо и обволакивая носоглотку, приторный запах пробирался всё глубже в воспоминания, от которых хотелось бы избавиться на веки веков. Так пахла сама смерть…
Дамблдор сгреб в горсть и спрятал шейные амулеты под ворот альбы. Потянулся к полке шифоньера, чтобы облачиться затем в багровую тунику, отороченную по подолу золотистым кружевом, достававшим щиколоток. На подобном слушании можно ожидать чего угодно, именно поэтому костюм должен быть тщательнейшем образом заговорен, дабы служить своему хозяину дополнительной броней на случай враждебных действий. Пробормотав под нос формулу клятвы целителей-«пепельников» – их, можно сказать, Пиа Десидерата для человечества – и легко проведя палочкой по сложным узорам фашьи, Альбус подпоясался. Следом на очереди была парчовая ало-золотая мантия без застежек, а последнюю деталь убранства представлял собой наброшенный поверх всех одежд багровый плувиал. На спине плаща полыхал рыжим пламенем герб Визенгамота – весы, литера «М» и алхимические символы, разделяющие слова в расположенном по окружности девизе Министерства «Ignorantia juris neminem excusat». Эта же фраза микроскопическим шрифтом была отчеканена в золоте со внутренней стороны Перстня Арканов. У каждого нового Верховного древняя реликвия сама избирала свою эмблему: считалось, что таким образом она запечатывала внутри духовное кредо носителя и служила памяткой о его предназначении. При вступлении Альбуса в должность в середине пятидесятых фамильный перстень Дамблдоров сделался Кольцом Поводыря. Из глубины солнечного бриллианта с тех пор проглядывали очертания фигуры нищего слепца с кривым посохом. Слепой хватался за руку высокого бородатого волшебника, и тот вел его по извилистой тропинке в гору.
Дамблдор водрузил колпак-пилеус на седоватую, но по-прежнему густую, словно львиная грива, шевелюру. Его волосы всё еще были предметом зависти многих мужчин-волшебников – даже таких, кто моложе едва ли не на полвека. Коротким заклинанием он вмиг натянул на босые ступни пару шелковых носков. В числе прочих чудачеств у Альбуса был и этот безобидный секрет: из суеверных соображений он с детства носил на правой и левой ноге носки разной расцветки. Он знал: это глупо. Но всегда поступал именно так.
Сунув ноги в короткие сапоги с загнутыми носами, отражение высокого пожилого мужчины с готовностью кивнуло:
– Терциум нон датур, – а потом заложило палочку в рукав и пропало из зеркала вслед за покинувшим вестиум хозяином.
Да, третьего не дано. Либо власть будет узурпирована одним из регентов, который в итоге объединит разрозненные «темные» кланы и объявит жесткий диктат – всё к тому и идет. Либо Магическую Британию удастся отстоять его законному, ныне действующему, правительству. Вопрос лишь в том, смогут ли заполучить преемника те, из-за кого сейчас Бартемиусу Краучу предстоит выслушать много отвратительных подробностей о деятельности сына. Таких же, какие недавно чуть не выслушала в Визенгамоте бедная Минерва… но не стоит думать об этом сейчас…
Внутренний лифт доставил его на минус девятый уровень почти мгновенно и очень плавно. С простыми клерками Министерства механизм так не церемонился: из очень ранней юности Альбус помнил, с какими рывками и как долго перемещалась по учреждению кабина для простых сотрудников. Да, положение Верховного, как ни крути, обеспечивало заметные преимущества.
К Залу Вечности (или залу номер десять) нужно было спускаться самостоятельно по обычной лестнице еще на один уровень. Коридор с каждым шагом становился мрачнее и мрачнее, как будто ты шел к сердцу Великой пирамиды, в царскую усыпальницу. Стоило лишь раз взглянуть на мерцающие глазницы черепов, вмурованных в грубые каменные стены и заменяющих тут светильники, повернуть назад хотелось немедленно. Помимо настоящей двери на всем протяжении пути встречалось множество дверей-обманок, в точности так же сделанных из черного дерева и окованных железом.
Присутствующие в зале демонстрировали рабочую сосредоточенность и стали делать это еще более рьяно, едва ощутили появление главного начальства.
С какой бы стороны ты ни входил в это помещение, на глаза тебе неизбежно попадалось установленное в центре «арены» кресло подсудимого. Оно было развернуто к ложе, где обычно заседали Верховный Чародей и два его помощника, а по совместительству – советника-секретаря. Остальные члены слушания рассаживались по своим местам в амфитеатре. Сейчас почти все кресла были уже заняты, а под потолочным сводом скапливался напряженный, тревожный звук, напоминающий горловое пение северных шаманов.
Смотреть на Крауча-старшего было тяжко. Дамблдор не ожидал увидеть его сегодня не то что в зале суда, но и вообще в Визенгамоте, и был бы готов простить ему эту слабость. Однако Бартемиус оказался безжалостнее к себе, чем могло показаться при виде этого изнеженного лица, вялых, вечно мокрых губ и холеных бледных рук, больших и одутловатых. Манжеты так плотно охватывали его болезненно-широкие запястья, что казалось, будто они и вовсе пережмут все сосуды, оставив на коже глубокие следы, но на самом деле никаких следов никогда не оставалось. Было, однако, заметно, что глава Департамента магзаконодательства изо всех сил пытается отвлечь самого себя от жутких предчувствий и вследствие того имитирует бурную деятельность по подготовке к процессу. Когда Крауч принялся рыться на своем столе в поисках потерянной палочки – а саму палочку в это время сжимал в чуть подрагивающей левой руке, – все сделали вид, будто не замечают этого. Тиберий Огден даже сделал вид, что пытается помочь раскопать ее среди свитков и папок. Жалостливый взгляд, который он бросил сначала на Барти, а затем на возникшего в своей ложе Альбуса, заставил последнего объявить о начале заседания. Гул улегся, а вот «шаманский рык» под потолком только усилился и обрел совсем уж зловещую тональность на грани инфразвука.
В зал ввели подсудимого. Грозно лязгнули цепи на центральном кресле Зала. Дерзкий мальчишка блефовал, а кроме того, еще не совсем осознавал опасность своего положения и, садясь, с дерзким вызовом окликнул отца. Барти-старший теперь сидел, прикрыв чело ладонью и тупо уставившись куда-то в стол. Дамблдор попытался коснуться мыслей арестованного, на лодыжках и запястьях которого уже сомкнулись магические кандалы, но прочесть не смог ничего: парню откровенно подчищали воспоминания, а кроме того, сам он неслабо владел окклюменцией. Видимо, сегодня не избежать применения веритасерума…
Через час, когда все необходимые общепроцессуальные вопросы были исчерпаны, суд перешел к конкретике. Взгляды старейшин всё чаще останавливались на людях в красном, по двое дежуривших у каждого из пяти выходов амфитеатра. Все немного зароптали, когда в проеме восточной двери возникла широкая фигура в коротком, наискось, желтом плаще. Аластора здесь недолюбливали. Аврор давно, прочно и небеспочвенно обзавелся репутацией фанатика и параноика. Провал на месте свежеотрубленного носа не добавлял Грюму обаяния, и он даже не пытался скрывать свое увечье – напротив, выставлял его напоказ, тем самым предупреждая: «Берегись, нечестивец, теперь я стану еще злее!» За глаза его величали Крысиным Волком: у мракоборцев ходила легенда, что он голыми руками, без волшебной палочки, порвал десяток темных колдунов, когда во время одного из боев их всех переместило в межпространственную зону, как в западню. Поговаривали, что с тех пор Аластор изрядно «подсел» на темное «мяско», и день для него прожит зря, если он не изловит и не сдаст в Азкабан хотя бы одного мракодела [2]. А с недавних пор, когда Бартемиус взял жесткий курс и расширил полномочия авроров, то и убийство в процессе захвата преступников для Аластора перестало быть чем-то из ряда вон. Он даже подчеркивал перед прессой, что никогда не осквернял себя Непростительными и что избавить этот мир от мрази вполне можно десятком-другим вполне допустимых боевых.
Когда Грюм, наливая веритасерум из бутыли в поданную ему чашу, чуть склонился над низеньким столиком у постамента с креслом подсудимого, в отсветах лампад на груди его сверкнули пряжки мундира в виде двух позолоченных львиных морд. С обрубленным носом, всклокоченными пыльными волосами и свирепым выражением лица он и сам походил на льва из Колизея.
С этого момента бравада Крауча-младшего, который понял, что его ждет, прекратилась. Аврору пришлось наложить на молодого негодяя обездвиживающее, чтобы влить в него проявитель истины. Веритасерум вытаскивал на поверхность воспоминания практически после любых блокирующих или затирающих проклятий забвения. Пожалуй, Альбусу было известно только одно, перед которым проявитель был бессилен – как ранозаживляющее, сделанное первокурсником, бессильно перед укусом василиска. Юный Барти забился в конвульсиях. Искаженное сознание сопротивлялось, и его отец, скорчившись в кресле и спрятав лицо в ладонях, тоже затрясся в судорогах. А потом мальчишка начал колоться. Он знал не слишком много, но и того, что знал, хватило бы, чтобы обвинить в коррупции и связях с темными группировками нескольких вполне уважаемых чиновников Министерства. Просочись сюда хотя бы один представитель прессы, уже завтра об этом узнали бы все зарубежные магсообщества. Крауч-младший кричал так, что у него пошла кровь носом. В конце концов, глядя на Альбуса, он зашелся воплем до срыва связок:
– Сидишь тут, старикан?! Сиди, дряхлый мешок с костями! Тебе же невдомек, что сейчас в Годриковой Впадине… – а потом он уже просто беззвучно открывал рот и сипел, не в состоянии остановиться и перестать говорить.
Дамблдор вскочил. Все глаза обратились на него. Повернувшись к своим секретарям, он велел продолжать допрос, и примерно рассчитал, сколько времени займет отлучка…
................................................
– …и будет еще хуже, когда «Придира»…
– Да сейчас прям! Если только Уолден возьмет в заложницы Луну!
– С Лавгуда и без этого станется… Ходят слухи, что у него не всё в порядке с головой.
– Этой «новости» сто лет в обед!
За ширмой перешептывались двое взрослых. Две женщины, и одной из них, кажется, была мадам Помфри.
– А вот я не уверена, Поппи, что Снейп станет молчать, случись вдруг встать вопросу о его компетентности.
– Ты до сих пор равняешь его с Горацием… как в той мерзкой истории с Макмилланом…
– Что удивительного? Их дом – Слизерин. Все они скользкие люди. И Сибилла тоже говорит, что Северус ничуть не лучше своего учителя…
– Гораций никогда не был для него учителем…
– Постойте-постойте! А что там за история?
Женщин оказалось три, и третья имела голос помоложе. Профессор Вектор? Гарри постепенно выкарабкивался из дурмана и, хватаясь за их беседу, как утопающий в болоте – за соломинку, собирал отдельные звуки во что-то связное и осмысленное. Это походило на дежа-вю, только в прошлый раз, после Тайной комнаты, вот так же разговаривали здесь Снейп, Макмиллан и Малфой… Как сказал бы Куатемок, «это уже становится какой-то дурацкой традицией».
– Если мне не слишком изменяет память, то это что-то, связанное со скандальной публикацией в «Вестнике»…
– Да, именно! Тогда статья Джоффри пошла на передовицу. А потом поднялся весь этот шум из-за колдографии на обложке и ссылок на запрещенные монографии. На того алхимика, который «отличился» во времена Голландца…
– Разве Джоффри не знал, когда готовил публикацию?
– Джоффри знал, но упоминания были связаны в основном с отречением Сенториуса и ошибками в теории. В Минмагии поднялся скандал, Дамблдор велел разобраться в вопросе, вышли на Слагхорна как куратора Джоффри.
– Что же Гораций?
– Неужели ты плохо знаешь Горация? Он немедленно сказал, что понятия не имел об этой тролльей обложке. Речь-де шла у них только об осторожном упоминании в библиографии, а Джоффри ввел всех в заблуждение. И якобы колдографию на передовицу Макмиллан протащил в типографию тайком от него.
– А он имел понятие?
– Более чем. Но поставил не на ту лошадку. Хотел выслужиться перед одними, а за дело взялись другие… Между нами: Макмиллан рассчитывал на место в магистратуре Фрайберга и имел все шансы его получить. Но после такого…
– И родня не вступилась? У него же отец был в…
– Хуже, Септима, хуже! После этого они с Бальтазаром разругались в пух и прах, Джоффри хлопнул дверью, поступил в аврорат… В общем, наш разлюбезный Слагги основательно испортил парню карьеру… Странно, что ты не в курсе, ты ведь уже работала тогда в школе?
– Работала, но почему-то плохо помню это время. Я собиралась тогда замуж, слишком много всего… А что же редактор, который пропустил это в печать?..
– Его сместили на несколько месяцев, потом вернули. Говорят, лизал хорошо. Ты понимаешь, о чем я…
Сон, который только что видел Гарри, вспомнился во всех подробностях. Заседание Визенгамота – и кто-то из Пожирателей в кресле подсудимого… Сон? Хм…
– Подождите-ка! – понижая голос, сказала мадам Помфри. – По-моему, Поттер просыпается, и мне нужно капнуть ему обезболивающего…
– Он сможет ходить? – шепнула Вектор из-за ширмы.
– Неизвестно, но рана очень гнусная. Хотя зелье и обеззараживает кровь, у них в слюне содержится что-то, что мешает хрящам нормально срастаться, а ранам заживать. Когда Поттера принесли, я долго не могла понять, на чем там еще держится стопа, – (в этом месте обе собеседницы мадам Помфри заохали). – Альбус велел оставить его тут до полного выздоровления.
Прохладные пальцы колдомедика коснулись шеи Гарри, разводя воротник пижамы. Он чуть приоткрыл один глаз и понял, что у него под ключицей стоит обычный магловский катетер, куда мадам Помфри только что вставила шприц от такой же обычной магловской капельницы. Нарастающая боль в ноге начала медленно ослабевать и рассасываться, словно тающий на солнце клочок снега. Позже надо будет проверить, на месте ли шейный амулет, под который он еще в хижине Хагрида успел замаскировать дневник Тома Реддла…
Едва Гарри совсем очнулся, начались паломничества. С утра пораньше, сметя с дороги слабое сопротивление колдомедиков, в палату ворвалась Ржавая Ге. Она-то сразу поняла, с чем было связано исчезновение приятеля, и теперь была готова обратить Гарри в галапагосскую черепаху, а проклятый дневник Реддла – в черепаший панцирь, чтобы у них с дневником уже точно была неразрывная связь. Гриффиндорка так возмущалась, что от ее воплей у него снова заныла чем-то обмазанная и плотно забинтованная нога. Гарри кисло поморщился:
– Дался тебе этот дневник. Вот ты видишь в нем только черное колдовство, а я зато успел вчера найти ключ еще к одной записи. Вот так.
Вместо того чтобы клюнуть на заманчивую наживку, Грейнджер ощетинилась всей своей рыжей шевелюрой:
– Черное колдовство, говоришь?! Блин, Гарри, что с тобой не так? Между черным и белым всегда существует что-то серое. И очень хотелось бы надеяться, что это – серое вещество в твоем мозге! Для чего к тебе применять какое-то колдовство, когда ты сам подставляешься не хуже своего дурака-кузена?
– Кстати, он по тебе слезки льет, – ввернул Гарри, чтобы сбить ее с толку.
Сдерживаясь из последних сил (для чего собрала, похоже, остатки терпения), она демонстративно отдула со лба свесившуюся на глаз каштаново-рыжую стружку и швырнула ему на одеяло тонкий, но крупноформатный журнал так, что он раскрылся «домиком» на животе Гарри.
– Может, хоть это тебе поможет вернуть утраченное! – сказала Герми и пояснила: – Я про мозги.
Черт, до чего ж ей шла утренняя растрепанность и особенно этот локон-завиток над бровью! Гарри незаметно сдвинул журнал в сторону ног. Он вообще всегда страшно смущался и чувствовал себя придурком в таких ситуациях. Спросил, надеясь отвлечься, но стараясь не смотреть ей в глаза – потому что знал наверняка, как выглядят его зрачки в такие моменты, и ничего с этим не поделаешь даже окклюменцией:
– Разве тебе не интересно, что я видел в этой записнушке? Хочешь, расскажу? Только дай свою палочку, у меня мою забрали, – он уже потянулся к шнурку на шее, чтобы трансфигурировать дневник обратно, когда Грейнджер поднялась с места:
– Гарри, прости, у меня была тяжелая ночь. Сейчас я больше всего хочу сделать с тобой то, что не успел вервольф. Пожалуй, я приду позже, иначе ты пострадаешь, а меня за это упрячут в Азкабан.
– Гермиона, постой!
– Знаешь, а я ведь думала, что ты куда серьезнее относишься к нашей дружбе, – в ее голосе сквозило такое разочарование, что он сразу позабыл все свои уловки. – А ты даже не сказал мне, что собираешься сделать. Друг называется…
Ему хотелось сорваться с места, догнать ее и удержать, а вместо этого он еле шевелился от слабости и мог лишь уговаривать ее раскаивающимся тоном:
– Ты стала бы меня отговаривать, а мне это было важно…
Гермиона задержалась, но было заметно, что лишь на пару секунд:
– Тогда я пошла бы с тобой.
– Ты же понимаешь, что отсутствие нас двоих бросилось бы в глаза сразу, а когда отстал только я, то никто и не хватился...
– Вот я и говорю: друг называется. Думаешь только о себе и своих делишках и считаешь, что прав во всем.
– Ну прости меня, пожалуйста! Эй, Гермиона! Не уходи вот так, слышишь? Ну что я должен для тебя сделать?
– Для начала – поправиться. Я зайду еще, когда высплюсь.
Гарри перевел дух. Это звучало по крайней мере обнадеживающе. Но обиделась она всерьез, и до следующей встречи нужно что-то придумать, чтобы искупить перед ней свой промах.
– А что это? – крикнул он ей вслед, разворачивая журнал и с удивлением обнаруживая вместо текста и фоток кучу каких-то абстрактных картинок. На тесты Роршаха не похоже: слишком пестро и четко. – Обои из кабинета прорицаний, что ли?
– Если ты разгадал секрет темного дневника, то это тебе вообще на один зуб, – отрезала Гермиона, в которую явно вселился разъяренный Снейп, и, выйдя, что есть дури хлопнула дверью. Один из портретов, соскочив со стены, с воплем кувыркнулся в проход между кроватями.
– Это она с тобой еще по-доброму, – впервые подал голос Уизли, до этого мирно посапывавший, весь в бинтах, на койке у окна, за которым по карнизу скакал Мертвяк.
– А что, и это – тоже она?.. – Гарри имел в виду бинты. – Что ж ты ей такого сделал?
Мертвяк замаячил еще активнее, задрав крылья над головой и запрыгав на месте. Даже если бы у Гарри была при себе палочка (да, кстати, а где она всё-таки?), он сто раз подумал бы, прежде чем впустить сюда это матерящееся чудовище. На сегодняшнее утро ему достаточно и дозы ярости от Грейнджер.
– Это не ей. Это у Крэбба метла зачесалась. Но Ржавая так тоже может, не сомневайся. Ей надо поступать на цирковое отделение и укрощать львов и тигров. Знаешь, что обиднее всего? Похоже, из-за этой херни, – Рон не мог двигать зафиксированными конечностями, он лишь обвел глазами потолок и часть помещения, – мы прощелкаем и Чемпионат мира.
– Какой?
– Ты прикалываешься? – не понял Уизли, но тут же спохватился: – Ах, ну да, всё время забываю, с кем имею дело. По квиддичу, конечно. Не говори ничего, я знаю, что тебе это пофигу.
– Почему пофигу? А когда он будет?
– О, Мерлин! Прекрати меня изумлять, Поттер! Тебя что, в подвале держали последние полгода? Считай, что я ничего не слышал, просто считай, что я оглох!
– Ладно. Может, ты еще и успеешь, – согласился Гарри и занялся попытками разгадать секрет загадочных картинок в журнале Грейнджер.
– Успеешь тут… – проворчал Рон. – Как будто после такого отец согласится меня туда взять… Блядский Крэбб…
Так и не пробившись к хозяину через суровый запрет мадам Помфри, Мертвяк за окном каркнул и улетел в сторону холмов.
Потом приходили профессор Флитвик и сокурсники, и всякий раз, как открывалась дверь, парень с замиранием сердца надеялся увидеть тощую фигуру, задрапированную в траурную мантию, как отбившийся от своей стаи дементор. Но ребята проведывали его, болтали всякую ерунду, уходили, а Снейп так и не появлялся. После визита Гермионы Гарри хорошо понимал, почему. Если даже Ржавая Ге была готова разорвать его на клочки, то что уж говорить о куда менее доброжелательном зельеваре, который, к тому же, не знал самого главного. И это был не лучший момент, чтобы «осчастливить» папашу моментом истины.
Профессор Люпин притащился к раненому на исходе дня, с видом побитой собаки уселся на табурет у изголовья и, наколдовав над ними купол неслышимости, попросил прощения. По теории из учебника и дополнительных источников Гарри знал, что в этот период оборотней всегда преследует ужасное недомогание, поэтому визит учителя говорил только об одном – о чудовищных угрызениях совести, которые тот испытывал перед едва не погибшей жертвой. Вызывал ли он ужас или отвращение после той боли, которую причинил? Пожалуй, что нет. Гарри не раз примерял на себя ситуацию «что будет, если на меня нападет оборотень» и, когда это всё же случилось, то не питал мстительных чувств к своему непутевому учителю. Ему вообще было немного странно смотреть сейчас в эти кроткие глаза под интеллигентскими очками и пытаться совместить две столь разные сущности воедино. У него ничего не получалось.
Люпин говорил громче обычного, как это бывает с людьми в наушниках, когда те пытаются перекричать музыку, слышную только им. Наверное, временная глухота была одним из побочных эффектов перевоплощения оборотней.
– Как ты чувствуешь себя сейчас? – удрученно спросил он. – Болит нога?
– Почти нет. Похоже, в составе много анестезирующих веществ. Я нормально, профессор, правда, – соврал Гарри: ему не хотелось огорчать Люпина еще сильнее. На самом деле покалеченная нога болела от малейшего движения, ее как будто распирало от боли и дергало изнутри.
– Можешь уже не звать меня профессором. Я написал прошение об отставке.
– Но я не собирался доносить на вас, профе… э-э-э… сэр!
Люпин поправил очки и печально усмехнулся:
– Дело не в тебе одном, Гарри. Я и сам не позволил бы себе остаться после того, что произошло – а значит, может и повториться…
– А что случилось? Почему не сработало зелье? И… да, и как вы оказались возле озера, сэр?
– Профессор Снейп выявил, что аконитовое было испорчено. Ума не приложу, как это могло случиться, я получил его из рук в руки от Се… Снейпа, а потом не выносил из своей личной комнаты. Видишь ли, первая порция этой штуки выпивается полностью где-то за неделю до полнолуния. Вторая же разделяется равными частями на оставшиеся шесть дней, ее пьешь примерно по глотку, только один раз в сутки…
Гарри, который прочел всё об этом дамокловом средстве, едва они с Гермионой догадались, что Люпин – оборотень, кивал из вежливости. Он чувствовал, что бывшему профессору сейчас нужно выговориться, и не прерывал его исповедь.
– Вчера утром я допил последний глоток и, как обычно, отправился в Визжащую хижину…
– В… куда?
– Ну да, ты же не знаешь, – бывший профессор снова вздохнул. – На околице Хогсмида есть заброшенный сад, а в нем дом, который все здешние зовут Визжащей хижиной. О нем ходят слухи, будто там обитают призраки, которые воют по ночам свои призрачные песнопения. Но на самом деле это из-за меня. Название появилось в семидесятых, когда там во время полнолуния запирали меня. Тогда еще не изобрели антиликантропное…
– И что вы там делали, сэр?
– А? Говори, пожалуйста, или чуть громче, или чуть медленнее, чтобы я мог прочитать слова по губам. Я плохо слышу.
– Что вы делали в этой хижине? – почти крикнул Гарри, так что Люпин даже слегка дернулся и прижал ладони к ушам.
– Пережидал ночь обращения, отлеживался следующие пару дней и возвращался в школу.
– И директор знал, что у него учится такой ученик?
– Да, конечно. Он был знакомым моего отца и пожалел нас. Собственно говоря, Гремучник был ввезен на территорию школы именно для того, чтобы через тайный лаз под его корнями можно было добраться до хижины кратчайшим путем.
– Да к нему же нельзя подступиться, ничего себе! Это бешеное дерево!
– А-а-а! Просто нужно знать один секрет. Его знали только мы четверо – я, твой отец, Сириус и… крыса. И, безусловно, Дамблдор… Там есть один сучок. Стоит его нажать, и Ива на какое-то время замирает, позволяя проникнуть в потайной ход. Ну так вот, я там закрывался и сам запечатывал магией оба выхода. Когда я перевоплощаюсь в зверя, то колдовать совсем не умею и при этом становлюсь почти недосягаем для человеческой магии. Но вот уже много лет профессор Снейп присылает мне антиликантропное средство, и я почти забыл, как это бывает. С зельем мне достаточно суток уединения. Даже перекинувшись, я остаюсь неопасен и контролирую зверя в себе. После того, как директор принял меня на работу, Снейп иногда лично сопровождал меня к хижине и запирал там еще и снаружи своей магией. Но, как нарочно, в этот раз неудачно сложилось всё: и то, что у меня с зельем произошло нечто необъяснимое, и то, что профессор был занят и не пошел со мной туда, и то, что вы сдавали зачет Хагриду…
– Но ведь вы заколдовали выходы, как делали всегда, не так ли?
– Вне сомнений. Я не успокоился бы, не сделай этого. Всё по отработанной схеме, иначе никак. Но… я не знаю, как случилось то, что случилось. Из-за подпорченного снадобья я перекинулся в агрессивную форму, а дальше уже не помню почти ничего. Вернее, я… помню, конечно. Но это звериное. Зверь мыслит по-другому и запоминает по-другому. Такой… как бы серией фрагментов. Знаешь, как во сне. Ты то там, то здесь… а потом уже совсем в другом месте. И то, что было в других частях сна, помнишь кусками, только основное. И повинуешься велению той логики, которая тебя ведет неведомо куда. Но это инстинкт, логика животного… Когда ты возвращаешься в свой человеческий вид, то чувствуешь себя, как с похмелья. И всё, что было – это один гигантский провал в твоей памяти… Ненавижу это состояние, – Люпин сжал кулаки так, что заблестела кожа побелевших костяшек суставов; все его руки были в свежих ссадинах и старых шрамах. – Я думаю, дверь нарочно кто-то отпер. По-другому я бы оттуда не выбрался. Эх… если бы Северус пошел вчера со мной и закрыл меня снаружи какой-то своей особой магией – это его «ноу-хау», он никогда не говорил, что это за заклинания… Но это, вне сомнения, мощные заклинания: он всегда был способным колдуном. Никто бы не отпер, и ничего этого с тобой сейчас бы не было… Мне так жаль, Гарри. Мне так жаль…
– Вас кто-то выпустил, сэр! Вам не нужно извиняться, а нужно, чтобы полиц… чтобы авроры искали настоящего виновника!
Мышцы кривоватого лица Люпина дрогнули.
– Они даже не решили еще, из какого отдела отряжать следователя… Я прохожу и по классификации магических существ, и по части темных искусств… а это два разных ведомства. И кто будет заниматься моим делом – неизвестно.
– Но Дамблдор же заступится за вас, сэр?
Мужчина поежился:
– Я так не думаю… Всё гораздо сложнее, Гарри, и тут решает не один Верховный... Но ты лучше не забивай себе голову этими мыслями, мы всё равно не сможем изменить ход событий.
– Я не хочу, чтобы вас осудили ни за что, ни про что!
– Ты не представляешь, насколько этого не хочу я, – усмехнулся Люпин. – И еще я не хочу, чтобы у директора из-за меня были неприятности.
«Теперь-то ты понимаеш-ш-ш-шь, мой маленький маленький принц, для чего это сделали? – внезапно очнулся давно молчавший голос в голове Гарри. – Директор, малыш, директор. Вс-с-с-сё дело в нем, он главная цель!»
– Если Снейп… то есть если профессор Снейп нашел причину порчи зелья, значит, у вас есть алиби.
– Алиби! Это алиби развалится под напором контраргументов еще на первом дознании. Директор как наниматель обязан был позаботиться о безопасности, приглашая на должность опасное магическое существо. Снейп как штатный зельевар был обязан снабжать такого работника, как я, средством нейтрализации синдрома. Я был обязан держать всё под контролем и не афишировать, кем являюсь. В итоге получилось то, что получилось. И теперь представь, как это выглядит в глазах следствия.
– Рука руку моет?
– Вот именно, Гарри! Мне выгодно списать всё на неэффективное зелье. Зельевару выгодно списать его неэффективность на диверсию и чьи-то происки. Директору… в сущности, директору не выгодно ничего: по чьей бы вине ни было испорчено аконитовое, ответственность лежит на нем как на работодателе. Поэтому вряд ли поверят на слово мне и Снейпу, а более убедительных доказательств, чем слово, у нас с ним нет. Выходит, я подставил своего нанимателя и чуть не погубил студента, и, положа руку на сердце, для меня это страшнее, чем угроза оказаться в резервации для оборотней.
– Сэр, я буду настаивать, что на меня напала обычная собака или волк. Я не инфицирован, и пусть они проверяют мою кровь сколько хотят, – а вот говорить о том, что уже умеет понемногу закрывать свои мысли от посторонних, Гарри Люпину не стал.
– Спасибо, конечно, Гарри. Но этим ты можешь сделать только хуже.
– Ну, тогда я вообще буду молчать. Скажу – «ничего не помню, отстаньте».
На прощание они пожали друг другу руки. Гарри почему-то не хотелось расставаться с бывшим учителем на такой тягостной ноте, и он протянул ему журнал Гермионы:
– Может быть, вы, сэр, сможете разгадать смысл этих картинок? Здесь ровным счетом никаких подсказок или объяснений, а первую страничку она, похоже, выдернула…
– Хм… – Люпин перелистнул несколько страниц, потом изящно, как делал это всегда – «по-дирижерски», взял свою палочку и совершил пасс над одним из рисунков. – Открой свои тайны!
Ничего не произошло. Журнал был исключительно магловским, без намека на волшебство.
– Интересно. Но, похоже, это просто ничего не значащие и ничем не опасные картинки, Гарри. Выздоравливай.
Некоторые маги так наивны… Мистер Люпин просто не знал, какими безобидными с точки зрения колдовства магловскими журнальчиками разживались иногда Дадли и его дружки. Не знала этого и тетка Петунья – к счастью для тетки Петуньи, которую иначе хватил бы удар. Причем без всякой черной магии и проклятий.
На следующий день через камин мадам Помфри в лазарет наведался какой-то незнакомый и немолодой маг, похожий на киношного пирата – с загорелым докрасна лицом и жесткой каштановой бородкой, но без усов. Будто в довершение образа, на нем был длинный, почти как демисезонное пальто, багровый кафтан со складками от поясницы, и головной убор, отдаленно похожий на треуголку. Он представился как Амос Диггори, сотрудник Отдела по регулированию и контролю за магическими существами, и тоже закрыл их с Гарри звукоизолирующим заклинанием: слишком уж заинтересованно пялился на них забинтованный Уизли.
– Давно я не бывал в этих краях, – улыбаясь, заметил мистер Диггори. – Как отучился, так и не бывал. А тут, похоже, ничего и не изменилось, даже занавески на окнах – и те прежние! А вы, значится, будете мистер Поттер, верно? У меня к вам небольшое дело. Надеюсь, я не утомляю вас, молодой человек?
«Пират» уселся верхом всё на тот же стул для посетителей, развернув его спинкой к постели Гарри, и воззрился на студента. Тот уже проговаривал про себя возражения по поводу виновности Люпина, когда чиновник огорошил его первым же из вопросов:
– Как давно вы знаете, юноша, что у мисс Эпплби, студентки Пуффендуя, в родословной имеется оборотень?
Парень поперхнулся воздухом и, прокашлявшись, со слезами переспросил: «Ч-что?» Зато изумление вышло крайне правдоподобным, хотя истинная причина его крылась в другом, нежели предполагал сотрудник Минмагии. Диггори не без смакования повторил вопрос. Гарри ответил, что не имел понятия, и осторожно уточнил, с чего он это взял. Тогда чиновник сообщил, что Тамсин сама обратилась к ним с покаянной речью и созналась, что позапрошлой ночью навела шороху во всем Хогвартсе. Выла она, значится, высунувшись в окно факультетской гостиной. На полную луну выла, юноша.
Круто, подумал Гарри. Это она что же, Люпина хочет выгородить? Похоже на то. Он ведь давно уже замечал, как Эпплби бегает за учителем.
– А что ей за это будет, сэр? – осторожно уточнил он.
Диггори пожал плечами, кожано скрипя какой-то деталью одежды:
– Собственно, ничего. Поставят на учет, как всех законопослушных оборотней. Но я должен узнать, как давно учащихся школы опове