Взаимоотношения между классами и правовые формы собственности




Предисловие к «Классовой борьбе в СССР»

Шарль Беттельхейм

 

Мне кажется важным объяснить читателю, почему и как я написал эту книгу и как она соотносится с моими предыдущими работами.

Самый простой способ, несомненно, это показать как эта книга начиналась и как проект поначалу ограниченного масштаба развился в более амбициозный.

Непосредственным импульсом к этой работе было вторжение в Чехословакию и ее оккупация советскими вооруженными силами. Те, кто называют себя марксистами, не могут просто ограничиться осуждением или сожалением по поводу политических действий; они также должны их объяснять. Сожаления и благие пожелания могут помочь людям выдержать трудные времена, но они не помогают им ни понять причины трудностей, ни бороться за избавление от них, ни предотвратить их. Объясняя причины того, что действительно заслуживает осуждения с точки зрения интересов трудового народа, мы можем в то же время внести вклад в развитие политических сил по такому пути, который позволит избежать повторения «вызывающих сожаление» событий.

В случае с вторжением в Чехословакию и ее оккупацией я думаю, что все более необходимо не ограничиваться выражением сожаления, поскольку речь идет не только о судьбе народа, который пострадал уже от многих оккупаций; нужно также дать оценку тому, чем сегодня стал Советский Союз, так как именно русские войска вместе со своими «союзниками» совершили этот акт насилия.

Если я чувствую возможным для себя заняться проблемами Советского Союза, то это потому, что я изучал эту страну почти сорок лет и потому, что я считаю все касающееся нее имеющим общемировое значение и последствия. Так я думал в 1934-м г., когда я начал учить русский; в 1936-м, когда я приехал в СССР изучать советское планирование; в 1939-м, когда я опубликовал книгу по этому вопросу; в 1946-м, когда я опубликовал другую книгу, посвященную теоретическим и практическим проблемам планирования; в 1950-м, когда я опубликовал книгу о советской экономике; и в ходе моих последующих визитов в эту страну и в других книгах о планировании[1] и о транзите [переходе] к социализму[2].

В основном мой интерес к Советскому Союзу начиная с середины 1930-х был вызван тем, что я идентифицировал происходящее там в качестве первого опыта строительства социализма. Не закрывая глаза на трудности и противоречия, которые характеризовали этот процесс (как я мог поступить иначе, если я был в Москве в 1936 г. во время первого из «больших процессов»[3] и мог каждый день ощущать замешательство, в которое были погружены жители города и страх перед высказыванием своего мнения, который чувствовали самые обычные люди, также как и старые члены большевистской партии и Коммунистического Интернационала), я тем не менее полагал, что Октябрьская революция не только открыла новую эру в истории человечества (во что я все еще верю), но также что экономическое и социальное развитие Советского Союза дало своего рода «модель» для строительства социализма. Трудности и противоречия, сопровождающие это развитие, казались мне, несмотря на их серьезность, прежде всего вызванными особыми историческими условиями в России. Я думал, что нет никаких причин для того, чтобы они повторились где-нибудь еще или что они смогут остановить продвижение России к социализму и коммунизму.

Неоспоримые экономические успехи, достигнутые СССР, в особенности в промышленной сфере (начиная со старта пятилеток), победа Красной Армии над гитлеризмом, скорость, с которой была проведена экономическая реконструкция после войны, улучшение уровня жизни советских людей, помощь, оказанная правительством СССР социалистическому Китаю, все это, казалось, подтверждало положительные оценки и прогнозы, о которых я упоминал, даже несмотря на то, что социальное неравенство, которое появилось в ходе первых пятилетних планов, имело тенденцию не к уменьшению, а скорее к возрастанию.

Двадцатый съезд советской коммунистической партии, хотя он вместо того, чтобы предложить анализ трудностей и противоречий, которые привели к актам репрессий, проводившихся огульно и в большом масштабе на протяжении предшествующих лет, ограничился подменой такого анализа личными обвинениями против Сталина (которого одного сделали «ответственным» за «негативные» аспекты прошлого периода), казалось, подтвердил мнение о том, что Советский Союз, достигнув определенного уровня экономического развития, должен был сейчас вступить в фазу большей социалистической демократии, тем самым открыв широкие возможности для проявления инициативы рабочего класса. Этот съезд, казалось, также показал, что партия сохранила – или, скорее, вернула себе – способность к самокритике, которая необходима для исправления ошибок[4].

На самом деле это было не так. Противоречивая реальность советской истории и советского общества не была подвергнута даже поверхностному анализу. Аспекты этой реальности, которые было необходимо осудить и изменить не были объяснены в их взаимосвязи со внутренними противоречиями Советского Союза. Они были представлены в качестве «извращений», вызванных действиями определенной «личности», а именно Сталина. Принятие советской коммунистической партией такого псевдообъяснения свидетельствовало об ее отказе от марксизма как инструмента анализа. Это сделало партию неспособной содействовать преобразованию общественных отношений, которые вызвали появление тех явлений, которые на словах осуждались. Данное псевдообъяснение тем самым выполнило свою задачу по консолидации классовых отношений, которые сконцентрировали экономическую и политическую власть в руках меньшинства, так что противоречия, порожденные этими классовыми отношениями, не только не уменьшились, в действительности они углубились.

Среди многих других последствий это углубление социальных противоречий привело к ухудшению условий, в которых функционировала экономика СССР. То же самое произошло в тех странах, которые были связаны с СССР и чьи лидеры следовали той же политической линии. Вместо того, чтобы направить острие атаки на сами социальные противоречия, были введены «экономические реформы», которые были попытками заставить экономическую систему «работать лучше», увеличивая полномочия директоров заводов и все более расширяя масштабы капиталистических форм и критериев управления экономикой.

В противоположность надеждам лидеров Советского Союза и «братских стран» различные «реформы» не решили в корне ни одной из проблем, с которыми сталкивались эти лидеры. Если быть точным, то временные успехи были достигнуты в определенных областях, но провалы преобладали; увеличилась зависимость от иностранных технологий, вырос внешний долг, существенно сократились темпы роста промышленности и выросли трудности в сфере поставок продовольствия. Признаки недовольства трудового народа своим положением и влиянием «экономических реформ» становились все более и более заметными.

Весь мир стал свидетелем того, что случилось в Польше в декабре 1970 г., когда рабочие крупных балтийских прибрежных городов Гданьска, Гдыни, Щецина и Сопота начали забастовку против правительственной политики, которая вела к росту цен и понижению уровня жизни трудового народа. Репрессивные меры, принятые против борющихся польских рабочих, вынудили их контратаковать, заняв офисы партии и политической полиции и организовав забастовочный комитет, который сформировал рабочую милицию. Хотя силы безопасности затем прибегли к еще более суровым репрессиям, убив или ранив некоторое количество рабочих, последние сопротивлялись, продолжали свою забастовку и вынудили власти изменить состав правящей страной группы, начать переговоры и удовлетворить определенные требования рабочих[5].

События в Польше стали поворотным пунктом в отношениях между рабочим классом в странах советской зоны и политическими властями этих стран. Мы знаем, что они вызвали глубокое эхо в рабочем классе СССР и вызвали волну страха у его правящих кругов – страха, который отразился в пересмотре экономических планов на 1971 г., а также в углублении репрессий.

В самом СССР в последние годы действительно появилась тенденция к усилению репрессий, которая становится все более и более очевидной, о чем свидетельствует принятие новых полицейских мер и то, что мы знаем о количестве людей в лагерях – теперь оно составляет, по доступным оценкам, до двух миллионов.

На основе этого углубления внутренних противоречий международная политика СССР характеризуется все возрастающим отрицанием того, что ранее составляло социалистические аспекты советской внешней политики. Вместо помощи, которую когда-то оказывали Китаю и Албании, мы видели с 1960 г. сознательную попытку под предлогом идеологических «расхождений» саботировать экономическое развитие этих стран путем одностороннего отказа от подписанных соглашений, перекрытия поставок, необходимых для строящихся заводов, вывода специалистов и т.д. Советский Союз таким образом пытается (безуспешно) воспользоваться теми экономическими отношениями, которые он установил с этими странами в прошлом, чтобы оказать на них серьезное давление и подчинить их своей гегемонии.

В целом советская внешняя политика все больше и больше напоминает внешнюю политику великой державы, стремящейся обеспечить себе максимально возможное количество экономических и политических выгод, используя тесные отношения, которые она установила с другими странами. Это империалистический тип политики ведет СССР и к сотрудничеству, и к соперничеству с США. Они говорят о «разрядке», одновременно ведя гонку вооружений, которая превосходит все известные до сих пор в истории, и в то время, как американский империализм продолжает вести свои войны против народов третьего мира.

Вступив на ту же почву, что и США, а именно в соревнование с этой страной за мировую гегемонию, СССР должен был построить наступательные вооруженные силы беспрецедентной мощи, вооружить себя гигантскими средствами вторжения в любую точку земного шара. Чтобы быть способным обладать таким потенциалом, равным или даже превосходящим в некоторых областях потенциал США, СССР сейчас отдает от 25 до 30% своего валового внутреннего продукта на военные расходы, по сравнению с 7-8% в случае с США. Он увеличивает год от года количество дивизий, которые он держит в боевой готовности на границах с Китаем; но его главный военный потенциал нацелен на Западную Европу и он быстро возрастает.

Чтобы иметь в своем распоряжении инструменты для внешней политики империалистического типа, советские лидеры возлагают тяжелое бремя на народ СССР, которое затрудняет экономическое развитие страны. В итоге они были вынуждены искать финансовой и технической помощи у американского империализма, несмотря на постоянные столкновения с ним.

Обзор этого процесса эволюции (в котором оккупация Чехословакии является только одним моментом) потребовал от меня пересмотра также прошлого Советского Союза, так как невозможно предположить, что курс, по которому идет страна, является следствием только «личной ответственности» нескольких лидеров. Их продвижение к власти и их способность проводить политику, которую я описал, необходимо объяснить социальными отношениями, которые сейчас господствуют в СССР и которые сформировались в ходе долгого предшествующего периода. Отсюда необходимость анализа этих отношений.

В ходе этого анализа, к проведению которого я таким образом подошел, я мог также опираться на свои знания об экономических и политических преобразованиях в Китае и на Кубе.

Что касается последней страны, то это был очень конкретный личный опыт, так как я принимал участие по разным случаям в обсуждении проблем, которые возникали в ходе планирования кубинской экономики в 1960-1966 гг. На основе этого опыта у меня появились сомнения по поводу совокупности представлений об условиях выработки экономических планов, значения планирования в переходе к социализму и последствий существования товарно-денежных отношений в общественных формациях, в которых государственная собственность на средства производства играет важную роль.

Поэтому, чтобы прояснить природу тезисов, выдвинутых в этой книге и помочь читателю лучше соотнести их с теми, которые я развивал в двух предыдущих книгах (и которые были в очень большой степени результатом моего опыта знакомства с проблемами Кубы), уместно вспомнить, какими были границы моей критики ранее принятых концепций.

В книге «Переход к социалистической экономике», в которой объединена серия статей, написанных между 1962 и 1967 гг., я постарался показать взаимосвязь между существованием товарно-денежных отношений на Кубе и в СССР и производственными единицами, которые на деле функционируют в относительной независимости друг от друга (несмотря на то, что действует экономический план), тем самым выступая в качестве «экономических субъектов»[6].

В анализе, который я затем провел, была тенденция объяснять существование товарно-денежных отношений и зарплатных отношений теми реальными общественными отношениями, которые функционируют независимо от воли людей (и которые следовательно нельзя заставить «исчезнуть», просто провозгласив их «отмену»). В рамках такого анализа, следовательно, товарно-денежные отношения выступают как манифестация лежащих в основе общественных отношений: они являются результатом этих отношений и объективными условиями для их воспроизводства.

Сегодня я считаю ту специфическую форму анализа, которую я предложил в 1962 и 1967 гг., неудовлетворительной. Я был вынужден очень серьезно изменить термины моего анализа в свете дальнейших размышлений об условиях, в которых идет строительство социализма в Китае и в особенности в свете уроков, которые следует извлечь из культурной революции.

Главный недостаток моих работ 1962-1967 гг. заключается в том факте, что то, что в них рассматривается как нечто продиктованное объективными условиями, в действительности относится к уровню развития производительных сил[7]. Хотя концепция «природы производительных сил» упоминается в этих работах, точное ее значение не было развито. В результате не было ясно сказано, что главным препятствием к единой политике общества (в которой экономический план может быть только средством) является не уровень производительных сил, но скорее природа господствующих общественных отношений – т.е. и в воспроизводстве капиталистического разделения труда и в идеологических и политических отношениях, которые, являясь результатом разделения труда, также являются социальными условиями для его воспроизводства (вынуждая индивидов и предприятия «функционировать» как «субъекты», для которых приоритетны их собственные интересы по отношению к интересам коллектива: последний одномоментен и иллюзорен, если только он не идентифицируется с требованиями политики, которая действительно работает над созданием условий для исчезновения антагонистических классовых интересов).

Следовательно, в этих работах, объединенных под заглавием «Переход к социалистической экономике», не было ясно сказано, что развитие производительных сил само по себе никогда не может привести к исчезновению капиталистических форм разделения труда или других буржуазных общественных отношений. Не было сказано, что только классовая борьба, развивающаяся в условиях диктатуры пролетариата и правильно направляемая – благодаря научным экспериментам в массовых масштабах и теоретическому анализу – может привести к исчезновению капиталистических экономических отношений, наступая на капиталистическое разделение труда, и в то же время идеологических и политических отношений, которые делают возможным воспроизводство эксплуатации и угнетения.

Если в 1962-1967 гг. я не пришел к тем формулировкам, которые я сейчас выдвигаю, то это потому, что я тогда все еще находился под сильным влиянием определенной разновидности «марксизма», которая была широко распространена в Европе и которая представляет собой ничто иное, как особую форму того, что Ленин называл «экономизмом»[8]. Именно уроки культурной революции в Китае помогли мне порвать с экономизмом и тем самым восстановить связь с революционным содержанием марксизма, содержанием, замаскированным и «превзойденным» долгими годами экономистской практики, которая характеризовала европейское рабочее движение[9].

В «Экономических расчетах и формах собственности», в которых я упоминал, что я готовлю анализ советской общественной формации, я начал отходить от моей прежней проблематики, когда я был склонен рассматривать исчезновение товарно-денежных отношений и прогресс социалистического планирования как зависящие в первую очередь от развития производительных сил (это развитие понималось, более того, в какой-то прямолинейной манере), а не в первую и главную очередь от революционизации общественных отношений. Как я уже говорил, только в последние несколько лет и, отчасти, думая о культурной революции и ее значении, я стал более систематически принимать во внимание то, что подразумевается под отказом от «проблематики производительных сил», т.е. на концепцию, которая односторонне подчиняет преобразование общественных отношений развитию производительных сил.

При таких обстоятельствах между 1968 г. и настоящим временем я написал несколько статей о некоторых проблемах социализма[10] и предпринял новый анализ Советского Союза с целью более точно определить специфическую природу государственного капитализма, отношений и практик классов, которые господствуют в этой стране сегодня.

В начале 1969 г. я закончил работу над первым эссе (оно не было опубликовано), изложив в нем результаты своего анализа, из которого выходит, что под прикрытием государственной собственности в СССР сегодня существуют отношения эксплуатации, которые сходны с такими же отношениями, существующими в других капиталистических странах, так что только форма этих отношений там является отличной. Этой специфической формой является государственный капитализм; и мы знаем со времен Энгельса, что государственный капитализм есть просто капитализм, «доведенный до крайности».

Тем не менее, когда я критически прочел заново эссе, которое я написал, я сообразил, что ему не хватает исторического контекста. Действительно, невозможно понять настоящее Советского Союза, не обращаясь к прошлому этой страны. Недостаточно показать отношения и практики, которые господствуют сегодня; обязательно нужно объяснить, как они стали господствовать. Следовательно, нужно знать, каким образом, через какую борьбу и какие противоречия, первая страна диктатуры пролетариата превратилась в страну, ведущую империалистическую политику, которая не колеблясь посылает свои вооруженные силы в другие страны, чтобы защищать свои интересы как великой державы.

Анализ трансформации, которую претерпел Советский Союз, по меньшей мере так же важен, как анализ современной ситуации как таковой; такой анализ может послужить бесценным руководством и помочь другим пролетарским революциям не попасть на ту же дорогу и не прийти в итоге вместо социализма к особой форме капитализма, такой же репрессивной и агрессивной, как и ее «классические» формы.

Нынешний период требует, несмотря на все трудности, выполнения этой задачи. Даже если результат будет несовершенен, сама попытка выполнить ее может помочь нам понять прошлое, которое также является нашим настоящим, и осознать, как пролетарская революция может быть превращена в свою противоположность, а именно в буржуазную контрреволюцию.

Советский опыт подтверждает, что труднее всего не свергнуть бывшие господствующие классы: самая трудная задача это, во-первых, разрушить прежние общественные отношения – опираясь на которые, может быть восстановлена система эксплуатации, похожая на ту, которая, казалось, была уничтожена навсегда – и затем предотвратить возрождение этих отношений на базе тех элементов старого, которые еще сохраняются на долгое время в новых общественных отношениях.

Следовательно, в наше время жизненно необходимо, чтобы мы поняли причины, по которым первая успешная социалистическая революция в итоге привела к сегодняшней советской реальности. Если мы этого не поймем, тогда, несмотря на положительные и бесценные уроки, которые дали успехи китайской революции, останется поистине огромный риск того, что пролетарская революция у нас или где-нибудь еще может в итоге прийти к результату, очень отличному от социализма.

Поэтому эссе, которое я написал в 1969 г., стало казаться мне несовершенным и перед публикацией его дополненного варианта я подумал, что необходимо завершить мою работу, проанализировав прошлое Советского Союза. Когда я принялся за эту задачу, я сознавал, что она является по меньшей мере такой же сложной, как та, за которую я уже взялся: во-первых, потому что она охватывала исторический период, который был намного продолжительнее и богаче событиями и конфликтами, и во-вторых, потому что нужно было пытаться обнаружить через детали истории Советского Союза и заглянув дальше этих деталей, общее движение противоречий, проявлением которых и были эти самые детали. Взятые по отдельности, на самом деле, они могут показаться случайными или незапланированными и не дадут нам сделать необходимые выводы на основе того, что произошло в СССР.

Целью было приобретение достаточно точного знания истории Советского Союза, чтобы можно было написать что-либо отличное от этой истории: подвергнуть классовую борьбу в СССР после Октябрьской революции анализу, который можно применить вполне универсально, несмотря на то, что он дан в специфической форме современной истории СССР. Поэтому я должен был рассмотреть решающие моменты, через которые прошла советская общественная формация в своем развитии и определить природу общественных отношений, которые существовали и господствовали в каждый из этих моментов. Я также стремился определить природу общественных сил, которые способствовали изменению формы этих отношений, даже тогда, когда, как это часто случалось, борьба, которую вели, ставила перед собой несколько другие цели, чем те, которые были в итоге достигнуты. В этом томе изложены первые результаты этой работы, конечной целью которой является анализ современной советской действительности – анализ, который до определенной степени будет оставаться непонятным, если не будет адекватного знания условий, в которых современная действительность сформировалась.

Эти статьи поэтому продолжают ту работу по исправлению ошибок, которую я начал между 1962 и 1967 гг.

Моя работа по исправлению ошибок и по конкретному анализу Советского Союза, его настоящего и прошлого, привели к тому, что я постепенно стал отходить от определенной закостеневшей и упрощенной концепции марксизма и восстановил связь с тем, что я считаю революционным содержанием исторического и диалектического материализма[11].

Только часть результатов этой работы включена в настоящий том, но я должен дать общий ее обзор в этом предисловии, так как то, о чем идет речь, далеко выходит за рамки только моего личного идейного развития, которое не особенно интересует читателя.

На самом деле, упрощенный марксизм, от которого я пытался уйти, не был чем-то характерным только для меня самого; благодаря европейским секциям III Интернационала, отходившим все дальше и дальше от ленинизма, он господствовал в Европе с начала 1930-х гг., т.е. с того времени, когда я начал заниматься проблемами социализма.

Этот упрощенный марксизм, более того, заключал в себе если не в зародыше, то по крайней мере в форме возможности, которой он был открыт, предпосылки современного ревизионизма, т.е. буржуазной идеологии, которая способствовала консолидации существующих капиталистических общественных отношений в Советском Союзе, а также за его пределами.

Конечно, нельзя утверждать, что я изучил все аспекты этого закостеневшего марксизма, с которым я должен был порвать, чтобы прийти к пониманию случившегося с Советским Союзом - в этой книге изложены самые важные из этих аспектов. В то же время необходимо изложить и обсудить некоторые из тезисов, явно или неявно присущих этому типу марксизма, чтобы лучше понять значение той работы над исправлением ошибок, которая проводится на последующих страницах и значение выводов, которые будут сделаны в последнем томе этой работы.

Три фундаментальных тезиса закостеневшего марксизма, с которыми нужно порвать, чтобы восстановить подлинно революционный характер исторического и диалектического материализма, касаются 1) базиса классовых отношений, 2) роли производительных сил, и 3) условий для существования государства и его «отмирания». Я скажу несколько слов об этих трех тезисах и о тех идеологических и политических функциях, которым они объективно служили.

 

Взаимоотношения между классами и правовые формы собственности

 

Первый тезис, с которым нужно порвать, состоит в механистическом отождествлении правовых форм собственности с отношениями между классами, в особенности тогда, когда речь идет о переходе к социализму.

Этот тезис был недвусмысленно высказан Сталиным в его докладе о проекте конституции СССР, который он 25 ноября 1936 г. представил VII съезду Советов СССР[12].

В своем докладе Сталин суммировал трансформацию форм собственности, которая происходила в России в период 1924-1936 гг. Он показал, что в этот период легальная частная собственность на средства производства и обмена была практически отменена, и ей на смену пришли две другие формы собственности – государственная собственность, которая господствовала в промышленности, на транспорте, в торговле и в банковском деле и коллективно-колхозная собственность, которая господствовала в сельском хозяйстве; он заключил, что: «Не стало класса капиталистов в области промышленности. Не стало класса кулаков в области сельского хозяйства. Не стало купцов и спекулянтов в области товарооборота. Все эксплуататорские классы оказались, таким образом, ликвидированными»[13].

Согласно этому докладу, остались только рабочий класс, крестьянство и интеллигенция, которая «должна служить народу, ибо не стало больше эксплуататорских классов»[14].

В общем, в этой части доклада Сталина утверждалось, что в результате экономические и политические противоречия между классами (т.е. между крестьянами, рабочими и интеллектуалами) «падают и стираются»[15]. Принятие этого тезиса затрудняет анализ противоречий, которые на самом деле продолжали проявляться в Советском Союзе. Оно делает невозможным понимание того, что пролетариат может уступить власть любой разновидности буржуазии, так как последняя якобы не может существовать, если не будет восстановления капиталистической частной собственности. Этот тезис разоружает пролетариат, убеждая его в том, что классовая борьба теперь ушла в прошлое.

Жизнь показала или скорее напомнила, что изменения правовых форм собственности недостаточно для того, чтобы привести к исчезновению условий для существования классов и классовой борьбы. Корни этих условий лежат, как часто подчеркивали Маркс и Ленин, не в правовых формах собственности, но в производственных отношениях, т.е. в форме общественного процесса присвоения, в том месте, которое в зависимости от формы этого процесса занимают в нем участники производства – фактически, в отношениях, которые устанавливаются между ними в общественном производстве[16].

Наличия диктатуры пролетариата и государственной или коллективной форм собственности недостаточно и для того, чтобы «отменить» капиталистические производственные отношения, и для того, чтобы антагонистические классы, пролетариат и буржуазия, «исчезли». Буржуазия может продолжать существовать в разных формах и в особенности может принимать форму государственной буржуазии.

Историческая роль диктатуры пролетариата состоит не только в том, чтобы изменить формы собственности, но также – и это намного более сложная и продолжительная задача – в том, чтобы трансформировать социальный процесс присвоения и тем самым разрушить старые производственные отношения и построить новые, обеспечив переход от капиталистического способа производства к коммунистическому: переход к социализму есть именно этот переход, который и только который позволяет уничтожить как буржуазные общественные отношения, так и буржуазию как класс.

Все перечисленное выше давно известно, в буквальном смысле это только возвращение к Марксу и Ленину – к Марксу, для которого диктатура пролетариата есть необходимый этап перехода к отмене классовых различий в целом[17]; и к Ленину, который часто напоминал, что «классы остались и останутся в течение эпохи диктатуры пролетариата», добавляя, что «каждый класс видоизменился», так что их отношения также изменились и классовая борьба, продолжаясь, «принимает иные формы»[18].

Именно потому, что задача социалистической революции не ограничивается трансформацией отношений собственности, и что абсолютно необходимо преобразовать общественные отношения в целом, включая производственные отношения, Ленин так часто возвращался к важнейшей идее о том, что относительно «легко начать социалистическую революцию, тогда как продолжать ее и довести ее до конца… будет труднее»[19]. Поэтому переход к социализму неизбежно занимает длительный период истории и не может быть «завершен» за несколько лет[20].

Очевидно, что для того, чтобы понять изменения в советском обществе и возможность восстановления диктатуры буржуазии в СССР (без каких-либо изменений в отношениях собственности), необходимо отказаться от тезиса о том, что эксплуататорские классы прекратили существовать только потому, что есть диктатура пролетариата (над каким классом будет тогда пролетариат осуществлять диктатуру, в таком случае?) и потому что государственная и коллективно-колхозная формы собственности господствуют; необходимо вернуться к ленинской концепции диктатуры пролетариата как «продолжения классовой борьбы в новых условиях».

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-12-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: