От Ленинабада до искандер-куля

ПОХОД 1937 ГОДА

 

Последнее прощанье с друзьями, и в половине второго ночи поезд отошел от перрона московского вокзала. Путе­шествие началось.

Едем вдвоем. У нас четыре ящика в багаже и шесть мест с собой —альпинистское снаряжение, полуторамесяч­ный запас продовольствия.

Исходным пунктом похода мы выбрали Ленинабад. Отсюда мы намеревались пересечь Туркестанский хребет по новой автомобильной дороге через перевал Шахристан, пройти по Фан-дарье, побывать на озере Искандер-куль, пройти через перевал Дукдон в ущелье Арча-майдан и дальше по реке Вору до Кштута. Основной нашей зада­чей было — разведать подступы к главным вершинам Фанских гор — Ганзе и Чимтарге и, если окажется возмож­ным, подняться на них.

Четверо суток пути до Ташкента прошли незаметно, еще несколько часов в поезде — и мы высаживаемся на небольшой станции Ходжент.

Во дворе базы среднеазиатских экспедиций Акаде­мии наук к нам присоединились туристы — Фира Абкина, Миша Абдеев и Эльза Раузер. Попутные машины в до­лину Зеравшана ожидались только через три дня, и мы решили за это время осмотреть Ленинабад. Особенно здесь нас интересовали памятники древности.

Ленинабад, называвшийся до 1936 года Ходжентом,— один из старейших городов Средней Азии: ему по мень­шей мере две с половиной тысячи лет.

В IV веке до н.э. в период завоевания Средней Азии Александром Македонским, на месте нынешнего Ленинабада был построен город Александрия Эсхата (Даль­няя). Археологи считают, что древнейшее поселение на территории Ходжента было на холме у берега Сыр-дарьи.

 

 

С этого холма, на ко­тором была построена Ци­тадель, открывается вид на плоские крыши города, окаймленные густой зе­ленью урюковых садов, на синеющую за ними снеж­ную цепь Туркестанского хребта, на широкую реку и поднимающиеся за нею голые скалистые горы Могол-тау.

К востоку от цитадели видна группа высоких су­хих деревьев с гнездами аистов. Под деревьями стоит невысокое здание с плоским куполом. Это — мазар1 Хазрети - Бобо («Святой дед»), в прош­лом наиболее почитаемое место в городе. Считают, что в глубокой древности здесь было святилище — место сбора рода, заселяв­шего холм, а позднее кладбище, часть которого сохрани­лась до наших дней.

Мы направились к этому месту. За высоким дувалом2 мы увидели два небольших здания мечетей, позади ко­торых толпились надгробные памятники древнего клад­бища. Многовековые сухие деревья простирали над ними свои безлиственные сучья. От всего — от безмолвных зданий, от раскаленных солнцем надгробий и застывших над ними огромных деревьев — веяло покоем дале­кого прошлого, составляющего такой резкий контраст с сегодняшней жизнью города.

От мазара мы направились на большую открытую площадь, занятую Новым базаром. Здесь много винограда, сухого урюка, кураги, яблок, груш, персиков, инжира, гранат, миндаля, груды арбузов и дынь; особенно ин­тересен был тот уголок базара, где продаются художе­ственные кустарные изделия: тюбетейки, коврики, сюзане1 узкогорлые чеканные кувшины — кумганы.

Накупив фруктов, мы направились на базу кратчай­шим путем и скоро очутились у большого здания собор­ной мечети и мазара Шейха Маслихатдина, которые в давние времена были центром общественной жизни горо­да. Здесь сецчас находится Старый базар.

Немного в стороне от шумного базара — полная ти­шина. Безмолвные гробницы старого кладбища обступи­ли мечеть Шейха Маслихатдина. Здесь никого нет. Лишь изредка какой-либо очень древний старец в белой, как снег, чалме остановится перед пиштаком2 соборной мечети, постоит немного и тихо исчезнет в узкой улице. Вечером мы с Гусевым снова пошли осматривать го­род. Со стороны реки в тихом вечернем воздухе слышались резкие звуки карная. Это карнайчи сзызал народ смотреть в кино новый звуковой фильм.

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая все в оран­жевые тона. Мы шли по кривым уличкам между глиня­ными дувалами и глухими стенами домов. Нередко за этими сырцовыми кирпичами скрываются чудесная резьба внутренних ганчевых3 стен и роспись потолков, точно явившаяся из сказок Шехерезады, и доступная взору каждого в гузарных (квартальных) мечетях, ко­торых в Ленинабаде более ста.

Здания мечетей с их широкими айванами1, стройны­ми резными колоннами, изящной резьбой ганчевых стен, богатейшим рисунком многоцветной росписи потолков с преобладанием оранжевых, красных, зеленых и глубоких синих тонов, отражающиеся в зеркале хаузов2, обрам­ленных большими старыми ивами, — ярким пятном вы­деляются на фоне слепых стен квартала.

Поддавшись очарованию этих произведений подлин­но народного искусства, мы до темна проходили по узким улицам южной части города, а затем направились в чайхану на улице Сакко и Ванцетти, где я не раз бывал во время прежних путешествий. Чайхана в Сред­ней Азии играет роль своеобразного небольшого клуба: в ней сходятся в свободное время мужчины из прилегаю­щего квартала, пьют чай, беседуют, делятся новостями.

Я показал чайханщику, узнавшему меня, несколько портретов из своего альбома, зарисованных мною здесь пять лет назад. Оказалось, что все изображенные в мо­ем альбоме люди благополучно здравствуют и за про­шедшие годы успели завоевать себе уважение трудовыми подвигами.

***

Большие изменения произошли в Ленинабаде за годы советской власти. В древнем восточном городе, где было только мелкое кустарное производство, построены про­мышленные предприятия: шелковый и консервный ком­бинаты, винодельческий, хлопкоочистительный и масло­бойный заводы, построено большое количество капиталь­ных зданий школ, амбулаторий, магазинов, жилых домов. Антисанитарное водоснабжение из арыков и хаузов за­меняется водопроводом.

Бедный неграмотный кустарь, упорным трудом с ран­него утра до позднего вечера добывавший средства для скудного существования своей семьи, превратился в гра­мотного, культурного советского рабочего, работающего в больших, просторных цехах и помещениях новых заво­дов и фабрик. Учителя, советские работники, артисты, вы­шедшие из трудовых слоев таджикского народа, создают свою национальную советскую культуру.

Когда-то забитая, приниженная, обязанная скры­вать свое лицо под черной сеткой паранджи1, не знавшая ничего, кроме домашнего очага, таджикская жен­щина стала равноправным членом общества, наравне с мужчиной участвующим во всех видах производственной и общественной деятельности.

Еще более, может быть, чем жизнь горожанина, из­менилась жизнь дехканина2.

Малоземелье, зависимость от мираба3, недостаточ­ный рынок сбыта, большие налоги делали невыносимо тяжелой жизнь таджикского земледельца до революции.

А теперь к Ленинабаду вплотную примыкают богатые хлопководческие колхозы, первые колхозы-миллионеры в республике. Здесь особенно сильны проявления нового.

На смену омачу и кетменю, которыми таджик-дех­канин обрабатывал свой маленький участок, пришли трак­тор и новейшие сельскохозяйственные машины.

Дружный, самоотверженный труд людей, владеющих этими машинами, превратил тысячи прежних карликовых участков в сплошные массивы колхозных полей, даю­щие такие урожаи «белого золота» — хлопка, о ко­торых не смели и мечтать отцы и деды нынешних кол­хозников.

Вместе с новой техникой и новой культурой труда в жизнь таджикского колхозника вошло изобилие, неизме­римо выросли потребности и изменились его представле­ния о желаемом и возможном. Появились совершенно новые, неизвестные раньше в кишлаках постройки.

Строительство двухэтажных зданий правлений колхо­зов (включающих медицинские и агрономические пункты, отделения связи и т.п.), двухэтажных школ, больших чайхан ведется с большим размахом и со строгим хозяй­ственным расчетом.

Мы видели новую чайхану в колхозе имени Комин­терна: большое здание с кирпичными стенами, с трех сторон обнесенное айваном. В просторном двухсветном за­ле, с эстрадой и двухэтажной внутренней галереей с трех сторон, висели портреты Ленина и Сталина. Посредине зала в бетонной канавке текла вода, охлаждавшая воз­дух. В росписи стен и потолка еще много наивного, но попытки перейти от стилизованного, орнаментального изображения цветов к реалистическому свидетельствуют о начинающемся возрождении народного искусства на но­вой социалистической основе.

Мы пришли в колхоз днем и застали в чайхане толь­ко небольшую группу комсомольцев, проводивших ка­кие-то занятия. Они рассказали нам, что в ближайшее время при чайхане будет организована читальня и уста­новлен большой радиоприемник.

***

В четыре часа утра 12 августа мы, наконец, выезжа­ем на автомашинах базы экспедиций Академии наук в Захматабад. Гладкое шоссе пролегает через колхозные сады и хлопковые поля, часто попадаются мостики через арыки.

Наша машина идет первой, поднимая облака легкой лёссовой пыли, сквозь которые едва виден свет фар второй машины.

За большим кишлаком Hay оазис кончается. Шофер сворачивает с шоссе и ведет машину степью, вдоль до­роги — грунт мягче, резина меньше изнашивается. Слева на горизонте в сумерках рассвета видна зубчатая линия Туркестанского хребта.

Часов около шести взошло солнце и осветило сухую волнистую степь. За шоссейной станцией Кош-Таир местность оживляется, появляются кишлаки, но не та­кие цветущие, как под Ленинабадом.

В девятом часу утра въехали в городок Ура-Тюбе. Это очень древний город. Здесь в V веке до н.э. возник Урешата-Кирополис — один из семи городов, основан­ных в Средней Азии Киром. На протяжении своей мно­говековой истории Ура-Тюбе неоднократно разрушался нападавшими с востока и с запада пришельцами, но мирный трудолюбивый таджикский народ снова восста­навливал свой город.

Чайхана колхоза имени Коминтерна близ Ленинабада.

Внутренний вид

 

Схема Фанских гор по съемке 1908 года

Образец таджикской народной архитектуры

(гузарная мечеть) в Ура-Тюбе

 

В Ура-Тюбе сохранилось несколько десятков гузарных мечетей — памятников деревянной архитектуры XVIII-XIX вв., из которых многие пленяют путешест­венника своими колоннадами и прекрасной многоцвет­ной росписью потолков.

Ура-Тюбе с давних пор был известен по всей Сред­ней Азии как центр кустарной промышленности. Особен­но процветали здесь выработка бумажных, шерстяных и шелковых тканей, производство гончарных изделий, а также художественные вышивки и изделия из металла, главным образом из меди. Большая часть этих видов производства не выдержала конкуренции продукции цент­ральных губерний Российской империи и пришла в упадок. В советское время в Ура-Тюбе развилась промыш­ленность; в городе имеются винодельческий и фруктово-консервный заводы, мельница, хлебозавод, типография, возрождается художественная кустарная промышлен­ность. В древнем таджикском городке бьется пульс со­циалистической жизни.

***

Из Ура-Тюбе мы выезжаем по новой автодороге пе­ресекающей три высоких горных хребта — Туркестан­ский, Зеравшанский и Гиссарский и связывающей Узбекистан со столицей Таджикистана — Сталинабадом.

Дорога идет вверх по реке Ак-су (Катта-сай); кило­метрах в шести от Ура-Тюбе огибает возвышенности и по волнистой равнине с большими полями богарных посевов1 направляется к районному центру — кишлаку Шахристан.

На полях работают молотилки с приводом от трак­тора. Вблизи Шахристана расположена большая МТС. А ведь не так давно на этих желтых полях безраздельно господствовал омач2, сохранявшийся в неприкосновен­ности от древней Осрушны.

Столицей этой страны, простиравшейся от города Ходжента (теперь Ленинабада) на востоке до гор Нура-тау на западе, был город Бунджикет, который, как пред­полагают ученые, находился на месте нынешнего Шахристана. Еще и теперь в окрестностях Шахристана попадаются остатки домашней утвари, монеты, женские украшения и т.п.3.

В пятидесяти километрах от Ура-Тюбе начинается подъем на перевал Шахристан.

Местами извилины дороги так круты, что машина не может сделать поворот сразу и сначала почти упи­рается в скалу, а потом пятится к обрыву. Такие манев­ры очень неприятны: допусти шофер малейшую неточ­ность, и машина полетит, кувыркаясь, далеко вниз, к извивающейся узкой змейкой речке. Но шоферы опытны и хладнокровны, маневры совершаются точно, машины поднимаются все выше и выше. Появляются заросли арчи — древовидного можжевельника, этого благодатно­го для путника дерева, дающего ему защиту от паля­щих солнечных лучей днем и согревающего его жаром костра ночью.

Повороты кончились, дорога пошла менее круто. Впе­реди в мягком сланцевом гребне Туркестанского хребта показалась выемка с вертикальными стенками — перевал Шахристан.

Туркестанский хребет не представляется отсюда ни внушительным, ни красивым: на запад идут округлые, почти бесснежные вершины, на восток — тот же мало выразительный, постепенно повышающийся гребень, с обнаженными осыпями южных склонов и небольшими снежными полями, спускающимися на север. Нас больше всего интересует юго-западный сектор горизонта. Там под легкими облачками в туманной дымке смутно выри­совывается цепь высоких вершин с тускло поблескиваю­щими снегами. Это — цель нашего путешествия — Фанские горы.

Образец таджикского декоративного искусства —

роспись потолка в Ура-Тюбе

Фото В.Р. Чейлытко

 

За перевалом начинается крутой спуск к Зеравшану машины с приглушенным мотором беззвучно катятся вниз, постепенно ускоряя ход. Дорога извивается по карнизу отвесных скал высоко над пенящейся среди камней речкой Хшикат.

Дальше ущелье расширяется, на крутых его скло­нах появляются крошечные поля уже сжатых хлебов. Еще несколько поворотов – и мы въезжаем в густую зелень урюковых садов и тутовых посадок кишлака Хшикат.

Спустившись к Зеравшану, мы попадаем в какой-то сказочный мир: нас окружают оранжевые и красные скалы и утесы на фоне розовых стен, лиловых и сире­невых склонов и обрывов. Переправляемся на пароме на левый берег Зеравшана и едем по его ущелью среди гор такой же фантастической расцветки. Еще километра три-четыре, и на закате солнца мы въезжем в районный центр — кишлак Захматабад.

***

У чайханы, где мы выгрузили свой багаж, нас тотчас же обступили любопытные. Один подросток вызвался сбегать за председателем колхоза, а мы тем временем с наслаждением занялись «кок-чаем», как таджики на­зывают зеленый чай. Внезапно из темноты (на юге ночь подкрадывается незаметно) появился «раис» — пред­седатель колхоза. За чаем мы объяснили, что нам нуж­но попасть на Искандер-куль и попросили выделить для перевозки нашего груза погонщиков с ишаками. После длительных переговоров, требуемых этикетом, раис зая­вил, что завтра «рано, рано» у нас будут ишаки.

К восходу солнца мы были уже на ногах: ведь ско­ро нужно было отправляться в путь. Когда вьючили ишаков, здесь же вертелась небольшая белая с черными и желтыми пятнами собака, которую мы захватили с собой.

Скоро наш небольшой караван вышел из-под тенистых урюковых и тутовых деревьев Захматабада и потянулся к востоку среди залитых солнцем полей; собака, которую мы назвали Захмо, весело бежала перед ишаками.

Впереди на фоне ясного голубого неба белеют снега отдаленных гор.

Спускаемся к реке. Красновато-бурая Фан-дарья сли­вается с молочно-серым Зеравшаном, и долго текут эти две реки рядом, не смешивая своих вод.

Дорога поворачивает в известное своей дикой красо­той Фан-дарьинское ущелье.

В просвете ущелья впереди встает светлая зазубрен­ная известняковая стена Зеравшанского хребта, крутые сланцевые склоны сменяются отвесными скалами извест­няка, внизу несутся мутные воды реки.

Еще совсем недавно здесь не было дороги, и тропа шла по «оврингам» — узким балконам, висевшим на 100-150 м над рекой.

Эти балконы были устроены из жердей, едва держав­шихся на выступах скал и забитых в трещины кольях. Поверх жердей были положены камни и хворост, присы­панные землей. Такие места проходили пешком, пуская лошадь или ишака перед собой, — если пройдет лошадь, пройдет и человек. В наиболее опасных местах вьюки переносили на руках.

Ущелье Фан-дарьи в Зеравшанском хребте

Насколько опасно было путешествовать по таким тро­пам, можно судить по арабской надписи над одним из балконов над Зеравшаном:

«Путник, будь осторожен,

Помни: ты здесь — как слеза на реснице».

А уже в 1937 году автомашины ходили до устья Ягноба; за год-полтора до войны на автомобильной дороге Ташкент — Сталинабад было открыто сквозное движение.

Немного дальше слева в Фан-дарью впадает река Чоре, вверх по ущелью которой идет тропа к кишлаку Пой-Мазар.

Отдохнув в кишлаке Пети — единственном кишлаке долины Фан-дарьи, расположившемся на крутом склоне правого берега у устья речки Равузир, в пять часов ве­чера мы вышли в дальнейший путь, рассчитывая в этот же день достичь долины Искандер-дарьи. Однако не­ожиданное происшествие нарушило наши планы.

Мы уже подошли к высокому мысу у устья реки Пасруд, на котором поднимаются полуразрушенные сте­ны старинной крепости Сарвада, бывшей когда-то рези­денцией владетеля Фанского бекства. Впереди шагали, оживленно беседуя, наш погонщик и присоединившийся к нам в Пети его знакомый, таджик в городском костюме и в сапогах; шагах в десяти за ними гуськом тянулись ишаки с грузом. Наши туристы заметно устали: Миша положил на один из вьюков свой легкий рюкзачок, ко­торый долго нес на спине; старшая из девушек — Эль­за — уже после Пети прицепила к вьюку свой фотоаппа­рат. Шествие замыкали немного отставшие альпинисты — я и Валентин: один все время фотографировал, другой описывал пройденный путь.

Беседовавшие таджики перешли состоявший из двух бревен мостик через Пасруд и спокойно продолжали путь. Переднему ишаку мостик показался недостаточно надеж­ным: он нерешительно остановился на середине. Осталь­ные продолжали шагать и, столпившись на мостике, стали подталкивать друг друга.

Вдруг один ишак потерял равновесие и опрокинулся в бурлящий поток. Бешеная вода, подхватила его и по­несла. Среди водяной пены и брызг замелькали тонень­кие ножки и длинные уши бедного животного. Услышав громкий крик туристов, таджики обернулись, сразу поняли все и бросились на выручку, мы тоже поспешили на помощь.

Знакомый нашего погонщика оказался быстрым и ловким. Он побежал по берегу наперерез мелькавшему в потоке ишаку и, прыгнув в воду в том месте, где речка делала поворот, схватил ишака за повод. Подбежали остальные, и скоро перепуганное, дрожащее животное стояло на берегу. Струйки воды стекали с его тяжело вздымавшихся боков.

Основной вьюк плыл дальше, переваливаясь через камни и кое-где задерживаясь на две-три секунды.

Тяжелый рюкзак и мешок с продовольствием удалось извлечь из воды довольно скоро, но потери все же ока­зались большими: Мишин рюкзак, мешок с дневным ра­ционом и посудой и фотоаппарат достались ненасытному потоку. Мы так и не нашли ничего из своих вещей, прой­дя до самого места впадения оранжевого Пасруда в мутно-зеленую Фан-дарью.

Удивительные здесь реки! Не только две сливающие­ся реки имеют разный цвет воды, но и одна река, напри­мер Фан-дарья, на протяжении 20 километров меняет цвет воды от зеленого до красного.

Чтобы просушить подмоченные вещи и продоволь­ствие, пришлось остановиться на ночлег невдалеке от злополучного мостика, среди крупных камней, несколь­ко выше небольшого хлебного поля, с которого таджики длинными серпами своеобразной формы как раз в это время жали ячмень.

Первая ночевка в горной долине оказалась не осо­бенно удобной: пока мы раскладывали подмоченные ве­щи и продукты для просушки, стало темнеть, а никакого топлива, кроме сухих стеблей и листьев какой-то колю­чей травы и кизяка, поблизости не было.

Утром мы поднялись на бугор, чтобы осмотреть раз­валины крепости Сарвада. Наиболее древние нижние части стен этой крепости — циклопической кладки — относятся археологами к VI-IV вв. до н.э., а найденные у их основания черепки говорят о гораздо более древней эпохе — втором и третьем тысячелетиях до н. э. Крепость существовала до второй половины XIX в., когда она утра­тила свое военное значение и стала ненужной.

Развалины крепостей часто встречаются в районе Фанских гор, заселенных, очевидно, с глубокой древности.

В развалинах замка «Кала-и-Мук» под Хайрабадом в 1933 г. был найден архив согдийских, китайских и араб­ских документов VII-VIII вв. Дальнейшее обследование и раскопки этих развалин могут дать много интересного для изучения истории материальной культуры предков таджикского народа, уходящей в глубь веков к истокам человеческой цивилизации.

Из-за просушки вещей мы только в час дня выступи­ли в дальнейший путь и минут через десять благополучно прошли карниз над бурной Фан-дарьей. Впереди показа­лось место слияния Ягноба и Искандер-дарьи, образую­щих Фан-дарью. Слева за Фан-дарьей поднимаются тём­но-красные скалы и осыпи горы Кан-таг, на южном скло­не которой, обращенном к Ягнобу, находятся известные с давних пор естественные «духовые печи» — трещины около огромного сброса почти у самого гребня горы, из которых с шумом и гудением, но без дыма и пламени, вырываются раскаленные газы. Пещеры в 'ближайших скалах покрыты кристаллами нашатыря и серы, почва около трещин раскалена так, что подойти к ним близко нельзя. Сухое дерево, поднесенное к струе газа, немед­ленно вспыхивает, на камнях, лежащих около трещин, жители соседнего кишлака Рават жарят мясо и пекут лепешки.

Очень крутой склон уходит метров на полтораста вниз к реке; поскользнись тут ишак — и никакая сила его не удержит. Благополучно пройдя это опасное место, спускаемся на большую галечниковую поляну у слияния зеленовато-бурого Ягноба и чистой голубой Искандер-дарьи.

Впереди, на левом склоне долины Искандер-дарьи, на подъеме в боковое ущелье расположился кишлак Хайрамбет; над ним на огромную высоту отвесно взды­мается красная зубчатая стена горы Шоме; маленькие пятнышки снега белеют между ее зубцами. На камени­стых полях Хайрамбета видим группу таджиков, которые строят дорогу. Работают простейшими инструментами, но дружно, с энтузиазмом.

— Скоро к нам в кишлак машина придет, — поясня­ют они цель своей работы.

Сбоку от дороги лежат глыбы белого, розового, крас­ного и серого мрамора — разбитые валуны, убранные с трассы дороги.

Вечером переходим на правый берег Искандер-дарьи, переведя ишаков по узкому зыбкому мостику. На левом берегу немного выше мостика остается Норват — послед-кий кишлак на Искандер-дарье.

Тропа идет среди камней и кустарника. Внизу, в русле реки лежат валуны величиной с трехэтажный дом; вверху над ущельем — зазубренный гребень восточного отрога Ганзы; слева от тропы — группа «грибов»: огромные ва­луны лежат на высоких тонких конгломератовых столбах, отпрепарированных выветриванием.

На небольшой полянке у ручейка, вытекающего из-под отвесной скалы, останавливаемся на ночлег. Огонь разводим быстро; топлива здесь много: почти у самого Норвата появляется кустарник, постепенно переходящий в лесок.

Вместо стола нам служит большой камень у самого берега реки.

Утром вступаем в ущелье, образованное отвесными розоватыми скалами, и зигзагами поднимаемся по крутой осыпи метров на полтораста над рекой. Впереди показы­вается гора Кырк-шайтан («Сорок чертей»), слышен шум скрывающегося в ущелье водопада.

Спустившись к широкой и довольно спокойной здесь реке, проходим мимо моста, минуем протянувшиеся над рекой тросы и висящую на них люльку водомерного поста. Еще немного, и перед нами открывается спокойная гладь озера Искандер-куль; высокие розово-желтые горы отражаются в его прозрачных водах. За озером на тыся­чу метров вздымается куполообразная вершина; слева поднимается более высокий крутостенный хребет с кони­ческой вершиной, справа над ущельем реки Сары-таг встает еще более высокий Кырк-шайтан, знакомый нам по статье Н.Л. Корженевского1.

Ближайшие горы покрыты редкой арчей, хорошо за­метной на розово-желтом фоне пологих осыпей. Сгуща­ясь на уступах, арча ясно отмечает уровни озера в дав­ние времена, когда оно было значительно больше. Эти древние береговые линии находятся на высоте 17, 35, 90 и 117 м над поверхностью озера, в настоящее время имею­щей отметку 2255 м над уровнем моря.

Глубина озера достигает 72 м; вода в нем прозрачная: дно хорошо видно на значительном расстоянии от бере­га. Озеро имеет форму неправильного треугольника с закругленными углами, площадью около 3,5 кв.км. В юго-западный его угол вливается река Сары-таг, в юго-восточный — река Хазор-меч, стекающие со склонов Гиссарского хребта; в северный угол впадает речка Се­рима, берущая начало из ледника под вершиной Ганзы; на западном берегу, близ устья реки Сары-таг, из-под известняковой скалы вытекает кристально чистый ручей Пещерный, впадающий тут же в озеро. Из северного угла вытекает Искандер-дарья, образующая ниже мощ­ный водопад высотою в 24 м. У устьев речек, по углам озера, растут рощицы из тополя, березы и кустов ивы, облепихи и барбариса. Через несколько минут мы подо­шли к длинному одноэтажному зданию метеорологической станции и были радушно встречены ее обитателями.

Рядом со станцией, у устья речки Серимы, растет це­лая роща больших тополей. В их прохладной тени мы расставили свои палатки.

 

 

ИСКАНДЕР-КУЛЬ

Мы прибыли на озеро в первой половине дня и до вечера успели побеседовать с работниками метеостан­ции. Наиболее сведущим оказался метеоролог А.С. Во­ронков, от него мы узнали много интересного о прошлом метеостанции, об озере и окружающем его районе. Осно­вателем и первым начальником станции был В.М. Ионов, положивший начало большой и интересной научной ра­боте по изучению района. Территория к югу от Искандер-дарьи, т.е. бассейн реки Хазор-меч и гора Дождемерная (господствующая над озером куполообразная вершина), были объявлены заповедником, куда Ионов пускал еното­видных собак, кроликов и других мелких животных.

— Мы живем довольно высоко, — рассказывает тов. Воронков,— наша станция стоит на высоте 2268 м, а ведь у нас очень тепло. Средняя температура июня 15,2°, июля 18,5°, августа 18,3°, сентября 13,3°. Жары особой не бывает, хотя греет солнышко очень сильно. Максимальная температура наблюдалась у нас: в июле 32,2°, в августе 28,7°, в сентябре 29,6°. Больше половины дней в году у нас сияет солнце, больше трех четвертей всего количества дней в году проходят без осадков; осадков выпадает всего 290 мм в год: в июле — 10,0 мм, в августе — 5,9 мм, в сентябре — 14,3 мм, в октябре — 12,5 мм. Со временем здесь будет прекрасная горноклима­тическая станция. Много раз говорил нам об этом наш врач.

Вечером к нашему костру пришли работники метео­станции. Под густыми, едва освещенными огнем костра, вершинами высоких тополей неторопливо протекала бе­седа. Говорили о Москве, о политических новостях, о но­вых достижениях в хозяйственном строительстве; потом кто-то из нашей группы, поддавшись очарованию окру­жавшего нас спокойствия, произнес: «Вот также, может быть, более двух тысяч лет назад сидели здесь у костров воины Александра Македонского».

Вспомнились легенды... Знаменитый завоеватель древ­ности на своем пути в Индию захватил Согдиану с ее столицей Мараканда (нынешний Самарканд), но свобо­долюбивые зеравшанские горцы своими нападениями не давали покоя завоевателям. Александр, решив наказать их, проник к месту нынешнего озера с запада, разрушил существовавший здесь город и приказал своим воинам запрудить протекавшую здесь реку. Вода поднялась, за­топила город и образовала озеро. Жители долины, ле­жавшей ниже озера, продолжали яростно сопротивляться пришельцам, и Александр решил расправиться с ними. Он велел разобрать верхнюю часть плотины, и огромные потоки воды разрушили селения горцев.

А.С. Воронков рассказывает легенду о боевом коне Александра Македонского — Буцефале. Этот могучий белый конь утонул в озере и, по поверьям местных жи­телей, лунными летними ночами выходит пастись на туч­ных пастбищах у устьев Хазор-меча и Сары-тага.

— А кто такой Ходжа-Исхок, пещера которого нахо­дится в ущелье Макшевата1? — задает вопрос одна из наших спутниц.

— Наука еще не ответила на этот вопрос...

Легенду о Макшеватской пещере знает каждый жи­тель любого кишлака на Искандер-дарье. В те дни, ког­да Александр Македонский расправлялся с их далекими предками, один из согдийских вождей с небольшим от­рядом укрылся в недоступной пещере в ущелье Макшевата. Осажденный воинами Александра, этот отряд погиб от голода вместе со своим вождем. В пещере на­ходится много человеческих черепов и один скелет, кото­рый когда-то давно муллы объявили святым — «Ходжа-Исхоком». Сюда шли многочисленные паломники с гор Кухистана и Памира, чтобы совершить религиозный под­виг — трудный и опасный подъем к пещере по отвесным скалам2. Многие из них срывались и гибли, но и сама смерть их считалась угодной аллаху. Макшеватские мул­лы, пользуясь религиозным фанатизмом паломников, по­лучали немалый доход.

Теперь знаменитую пещеру Ходжа-Исхока посещают только туристы и исследователи. Пещера находится в скалистой стене километрах в трех от кишлака Дурмон, лежащего выше Макшевата. Скелет Ходжа-Исхока нахо­дится в нескольких метрах от входа в пещеру. Череп Ходжа-Исхока сохранился очень хорошо, на одной стороне головы сохранился кусок кожи с рыжеватыми волосами.

Ученые, исследовавшие черепа из Макшеватской пе­щеры, отрицают принадлежность их воинам согдийского отряда: сохранность черепов и их особенности не позво­ляют отнести их к такой глубокой древности, как вре­мена походов Александра. Так, кто же был тот, кого ныне называют Ходжа-Исхоком?

Смолкла беседа, догорел костер; сквозь густую лист­ву тополей кое-где пробивался лунный свет; в тихой гла­ди озера отражались силуэты гор и прикрытая легким облачком луна. И казалось, будто среди прибрежных кустов в призрачном лунном сиянии мелькает бледная тень Буцефала.

***

Первым серьезным мероприятием по обследованию Фанского массива был намеченный нами поход к Ганзе, но до этого необходимо было предварительно совершить восхождения на менее трудные горы в целях тренировки, акклиматизации и рекогносцировки. Мы решили спу­ститься вниз по Искандер-дарье к водопаду, перейти через реку и обойти все озеро, совершив восхожде­ния на вершины Дождемерную (3353 м), Кырк-шайтан (3893 м), и вернуться в базовый лагерь с другой сто­роны.

Мы пошли втроем: Валентин, Фира и я. За плечами у нас были легкие рюкзаки с трехдневным запасом про­довольствия и альпинистским снаряжением.

По знакомому пути мы спустились вниз по Искан­дер-дарье и скоро подошли к водопаду.

Он шумел где-то рядом, но был скрыт в таком узком каньоне, что ни снизу, ни сбоку его не было видно. Чтобы увидеть водопад хотя бы сверху, мы спустились по небольшой скальной стенке на узкую полочку и под­ползли к маленькой площадке, нависающей над водой. Река, срывающаяся в каменный колодец с высоты 24-х метров, представляла собой внушительное зрелище; рев водопада был оглушающим, скалы дрожали от бе­шеного движения воды, в теснине каньона висело целое облако из мельчайших брызг.

Осмотрев водопад, мы двинулись дальше. Крутые скалистые склоны преграждали путь к озеру по берегу реки; пришлось, поднявшись вверх метров на 250, обойти скалы и по поросшим редкой арчей склонам обогнуть отрог, отделяющий долину Искандер-дарьи от Хазор-меча. Сверху мы увидели юго-восточный залив озера и долину Хазор-меча, быстро спустились вниз к озеру и там вдоль берега, где по скалам, где прямо по воде, в обход отвес­ных скальных стен прошли к устью быстрой и чистой реч­ки Хазор-меч. Мы очутились в роще из тополей и боль­ших старых берез; на покрытых ярко-зеленой травой поля­нах лежали копны ароматного сена, все напоминало нам родные подмосковные места.

Вдоль лесистого берега озера мы направились к горе Дождемерной и через час подошли к узкому ущелью, сжатому крутыми склонами гор Истерек и Дождемерной.

Уже вечерело. Мы поднялись немного вверх по ущелью и расположились на ночлег на высоте наиболее древне­го уровня озера. Нам удалось уйти от комаров, тучами носившихся внизу, но мы ушли также и от воды: ущелье было совершенно сухое; за водой пришлось спуститься к озеру.

С восходом солнца мы были уже на ногах и после легкого завтрака быстро пошли дальше. Подгоняемые утренней прохладой, мы быстро поднялись по плотно слежавшейся осыпи, поросшей частым кустарником бе­резы и арчи, и, оставив позади узкое ущелье, вышли в просторную, освещенную солнцем лощину с зелеными пологими склонами, на которых кое-где желтели поло­ски посевов ячменя. Сразу стало светлее, свободнее и радостнее, точно мы из темного коридора вошли в ярко освещенный зал. Мы не ошиблись, рассчитывая найти доступный путь на вершину Дождемерной из этой ло­щины. С юга к вершине подходил пологий гребень с мяг­кими травянистыми склонами.

Становилось жарко, и мы остановились у крошечного, вытекающего из-под скалы, ручейка, чтобы передохнуть и утолить жажду. Вдруг, прямо из-под ног вспорхнула птица, другая, — целый выводок, который, с клекотом, подлетывая и подпрыгивая по камням, бросился вверх. Это были кэклики — горные куропатки. Они вспугнули своих сородичей, и теперь уже целая стая со всех ног удирала от нас.

— Эх, ружьецо бы, — мечтал Гусев, — пообедали бы дичинкой.

Отдохнув, мы повернули направо, на травянистый склон, и по его поверхности скоро выбрались на гребень. По другую сторону, гребня нам открылся прекрасный вид: прямо против нас возвышалась гора Кырк-шайтан; у подножия ее скальных стен лежала широкая долина Сары-тага, — ее ровное дно ближе к нам обрывалось вы­соким уступом древнего завала и было видно, как спо­койно текущая река, обогнув зеленое пятнышко кишлака, вдруг бросалась в узкую, пробитую ею в завале, щель, терялась в ней и, вспененная, неслась к озеру. Внизу под нами лежала зеленая, полная жизни долина реки Кон-чач, на пологих склонах которой раскинулись колхозные поля, блестели арыки, виднелись постройки летовок1, паслись стада; далеко, в верховьях долины сверкали снега и ледники.

На гребне мы оставили свои рюкзаки и налегке по­шли к вершине Дождемерной. В полдень мы уже стояли на ее высшей точке, где находилась дождемерная уста­новка, определившая название горы.

Мы были на значительной высоте, но все-таки не могли увидеть всю цепь главного хребта Фанского мас­сива; нам хорошо была видна только самая вершина Ганзы, а все остальное, расположенное к западу от нее, было закрыто высокими ее отрогами.

 

Озеро Искандер-куль. 1—г. Дождемерная; 2—г. Кырк-шайтан; 3—г. Истерек.

Я сделал круговую фотопанораму, Валентин зарисо­вал в своем альбоме Кырк-шайтан. Потом мы занялись буссольными засечками основных пиков главного хребта и его отрогов. Закончив свои наблюдения, мы быстро спустились вниз, захватили рюкзаки, и по найденной тропочке, зигзагами сбегавшей вниз, пошли к речке Кон-чач.

Тропа вела нас по травянистым склонам среди арчевых кустов, пряный запах которых мы вдыхали с большим удовольствием. Миновав летовку, мы начали подъем по засыпанному большими камнями склону на водораздель­ный гребень, подходящий к Кырк-шайтану с юга, думая найти там легкий путь на вершину.

Однако, поднявшись выше, мы убедились в своей ошибке: южный склон падал к гребню высокой, почти отвесной стеной, подняться по которой было невозможно. Тогда мы повернули назад и, обходя подножие пред­вершинных скал, нашли узкий и длинный кулуар1, кото­рый, казалось, вел к вершине. Здесь мы решили попро­бовать подняться.