Чегемское ущелье, Кабардино-Балкария, 2008 год
«Когда я был школьником, Кавказ совсем не ассоциировался с войной. Конечно, я читал Лермонтова и Толстого, но Хаджи-Мурат воспринимался персонажем мифическим. Заходи, дорогой, будем барашка резать, шашлык кушать, вино пить — в общем, «Кавказская пленница» и никакой войны. Потом заполыхало. Кавказ стал театром военных действий.
Дима Гусарин, питерский фотограф, предложил провести мастер-класс в Кабардино-Балкарии. Я подумал, что это либо шутка, либо безответственность. Но Дима, хорошо зная эти места, утверждал, что живущим в ущелье Чегем балкарцам пока удается держаться в стороне от войны.
Из Нальчика до Юль-Тебе (одного из двух расположенных в ущелье аулов) раз в день ходит разношенный пазик. Я приехал за сутки до прибытия участников мастер-класса. Аул крохотный — 70 домов, 300 жителей. Бродил весь день — не снял ни одной картинки. Испугался, что студенты меня поколотят.
Обошлось. Убедившись в том, что на улице фотографии не растут, народ пошел внутрь. Вскоре начались обиды: «Почему ты у нас три раза кушала, а у соседей пять?» — укоряли нашу девочку селяне. Через неделю стало казаться, что в ущелье Чегем мы родились и выросли.
Про фотографию: я попросил разрешения прийти в гости рано утром, чтобы сфотографировать, как девочек провожают в школу. Купил что-то к чаю, пришел в семь. Позавтракав, стали ждать школьный автобус.
Женщина в черной косынке — мама девочек. Рядом — их тетка, сестра погибшего отца (зимой упал в пропасть вместе с трактором). Как старшая, взяла на себя за ответственность за семью. Много и тяжело работает — покупает мелким оптом коньяк в одном месте, продает в розницу в другом. Хорошо понимает (она мусульманка), что торговать алкоголем — грех, но, говорит, что Аллах видит, что не для наживы, а прокормиться.
Уезжали из аула со слезами. Как минимум одна из участниц мастер-класса, Марина Маковецкая, стала настоящим фотографом. Еще я был страшно горд, когда журнал «Русский репортер» поместил эту фотографию на афишу своей юбилейной выставки».
Обстрел в Грозном
Грозный, Чечня, 2000 год
«С января 2000 года Ханкала (поселок близ грозненского аэропорта) стала главной базой федеральных сил. Я оказался там, когда ставили первые палатки.
Офицеры штаба, с которыми познакомился в вертолете, предупредили: «Командующий [группировки внутренних войск] терпеть не может бородатых! Сиди в штабной палатке и носа не высовывай!» К сожалению, пренебрег добрым советом. Когда приземлились, увидел ночь днем: горел нефтеперегонный завод, и черный дым, застилавший небо, создавал абсолютно сюрреалистическую картину. Через нас сериями по четыре пролетали минометные снаряды («Василек» работает», — пояснили солдаты) и заходили на цели звенья штурмовиков. Множество военных вокруг, все чем-то заняты, а я до этого просидел неделю в Моздоке, не сделав ни одной фотографии. Ну я и пошел снимать!
И двух часов не прошло, как нос к носу столкнулся с многозвездным генералом.
— А этот бородатый что здесь делает? Кто тебя сюда пустил?
— Начальник штаба, — говорю.
— Чтоб первым бортом его отсюда на хер! — скомандовал командующий кому-то из свиты.
Меня отвели в палатку, велели сидеть тихо, никуда не выходить и ждать борта. К счастью, стало ясно, что вертолет с ранеными полетит только на следующее утро. Уже поздно вечером услышал сквозь ткань палатки энергичную брань. Вышел посмотреть. Незнакомый мне генерал-майор материл какого-то капитана, причем делал это с сильным южным (на юге говорят «гАвно», а не «говно») акцентом.
— Товаришу генерал, а ви не з України? А то щось мені рідна мова чується, — сказал я, напирая на фрикативный «г».
— Не, не с Украины, с Ростовской области. А вы тут кто?
Так у нас с генералом Григорием Фоменко, будущим военным комендантом Чечни, слово за слово завязалась беседа. Пожаловался на жизнь, мол, столько сидел в Моздоке, столько просил, унижался, и так бездарно все закончить…
— Ладно, земляк, поедем завтра со мной, покатаю тебя по Грозному.
— Так меня же с утра первым бортом…
— А ты заховайся куда-нибудь. Я тебя найду!
К счастью, прятаться не пришлось. Генерал слово сдержал — приехал прямо с утра. Сели в уазик и поехали в Старопромысловский район — единственный из районов чеченской столицы, отбитый федералами.
Но в город так и не попали. Не доехали с полкилометра до многоэтажек. Поперек дороги стоял бронетранспортер, за ним укрылись солдаты. Указывая на многоэтажки, сказали, что там засел снайпер или снайперы и обстреливают все, что движется по дороге. Но, сообщили бойцы, они запросили поддержку, сейчас все будет нормально.
Через несколько минут слева о нас показался танк. Подъехал на расстояние выстрела и стал прямой наводкой стрелять по девятиэтажкам. Поднялось облако кирпичного цвета пыли. Я очень надеюсь, что обитатели дома успели его покинуть. Побежал к танку. Сделал несколько фотографий и уже на пути назад споткнулся и грудью упал в грязь, сильно ударившись о висевшую на груди камеру. Жидкую глину из бленды пришлось вычерпывать руками. Дорогу открывать нам никто не собирался, пришлось возвращаться и ехать в объезд. Катались часа три, сделал, спасибо генералу Фоменко, несколько очень нужных фотографий. В Ханкале меня уже искали, целых два подполковника проследили за тем, чтобы я сел в направлявшийся в Моздок вертолет с ранеными. Летели с приключениями. Время от времени вертолет закладывал вираж так круто, что лежавшие в проходе носилки с ранеными летали туда-сюда по салону. При этом раздавался треск пулеметных очередей. По прилете спросил у летчиков, что это было. «Та ничего, волков немножко постреляли для прикола!»
Утром отнес пленки в единственную в Моздоке лабораторию, что находилась в городском универмаге. Пленки недопроявили, но не фатально. А на одной из пленок, как раз той, где был расстрел многоэтажек, обнаружил след ботинка. Я не стал ретушировать царапины. Мне кажется, с царапинами даже интереснее».
Рыбаки на Зайсане
Озеро Зайсан, Казахстан, 2004 год
«С Валерием Кламмом снимали историю про реку Иртыш. Двигались по левому берега с севера на юг и добрались до озера Зайсан на территории Казахстана. Черный Иртыш течет из Китая и впадает в озеро Зайсан, а Белый Иртыш вытекает из озера и течет дальше на север, где впадает в Обь.
В день, когда была сделана эта фотография, температура поднялась до +47. Корабль назывался «Батискаф» — однажды его по пьяни утопили, а потом тракторами вытаскивали. Команда «Батискафа» больше походила на экипаж пиратского брига, чем на рыбацкую артель. Все ребята бывалые, пьющие и сидевшие. Утром вместе с харчами на судно погрузили ящик водки. Вечером сгрузили ящик с тарой. В пути семеро рыбаков сидели в трюме, а восьмой, самый молодой, поливал палубу водой, иначе было не выжить. Играли в карты. Водку закусывали горячим жирным борщом с огромными кусками свинины.
Когда подошли к месту лова, трезвых на борту уже не было. В условленном месте ждал ровно такой же катерок. Один конец невода потянули мы, другой — несколько рыбаков, перебравшихся на соседнее судно. Видимо, ребята сделали что-то не так: когда подошли к берегу и собрались было невод вытягивать, обнаружилось, что все 900 метров сети свернулись в трубочку. Вместо того чтоб радоваться улову, пришлось 900 метров распутывать.
Рыбаки распутывали невод, искали промеж себя виноватого, крепко ругались. Особенно раздражали раки: клешнями и лапками запутались в сети намертво, приходилось отрывать с мясом. Мужики выдергивали раков и в сердцах швыряли в Иртыш, приговаривая с нажимом на «р»: «Пидорасы!»
А мы с Валерой раков собирали, набрали целое ведро, сварили и съели. У нас тоже была бутылочка.
В одной из местных газет прочитал потом: «Побывал на Зайсане один из лучших российских фотографов — Сергей Максимишин. На земле мало осталось мест, где он еще не был. Максимишин снимает рыбаков. Но только на озере Зайсан он был в полном восторге. Только тут он получил полное профессиональное удовлетворение».
Кения
Кения, 2011 год
«Работая для тревел-журналов, я много раз делал работу типа «слетай на четыре дня и сними город Севастополь». Или «сними для нас Иорданию за неделю». Я ненавижу такие заказы: за пять (пять-семь-десять — не важно) дней глубоко не снять, а в очередной раз упражняться в поисках небанального взгляда на банальности интересно только первые пятнадцать раз. Попадая в другую страну без задания, я не пытаюсь объять необъятное (смешно выглядит фотограф, который, проведя три дня в Париже, вывешивает в блог пятьдесят фотографий с заголовком «Мой Париж»), а стараюсь найти очень локальную маленькую историю, которую возможно понять и рассказать за то небольшое, как правило, время, которым располагаю.
Перед поездкой в Найроби я провел несколько дней читая все, что смог найти об этом городе в интернете. Просмотрел (часто плохие фотографии наводят на хорошие мысли) сотни любительских картинок, пока не добрался до фотографии железного жирафа, стоящего у дороги в окружении столь же железных животных размером поменьше. Фотография была откровенно чайницкой и, похоже, снятой из окна машины. Я принялся искать автора. Поиск привел на страничку американского экономиста Дэниела Ричардса. Почитав блог, я понял, что Дэниел — специалист по экзотическим экономическим моделям. В Кении он изучал экономику jua kali. Jua kali на суахили означает «палящее солнце». Так называют ремесленников, которые работают под открытым небом, как правило, вдоль дорог. Они делают мебель, ремонтируют велосипеды, слесарничают и т.д.
Дэниел пишет, что в Найроби есть промзона Гикомба. Там на территории двух квадратных километров действуют две сотни артелей jua kali, в которых работают почти четыре тысячи человек. Все они занимаются одним и тем же: с помощью молотка и зубила разрезают стандартные 90-литровые бочки из-под нефтепродуктов и из их металла делают массу полезных вещей — печки, тачки, сундуки, сковородки. Кто был на нашем Крайнем Севере, видел, что берег Ледовитого океана усыпан ржавыми бочками из-под мазута. В течение десятков лет сотни тысяч бочек с топливом завозили и ни одной не вывезли: дорого!
Один из рабочих по имени Мозес (Моисей) как-то забавы ради из совсем бросовых кусочков металла сварил железного жирафа в натуральную величину. Жираф простоял недолго — проходившие мимо европейцы опознали в жирафе пис оф арт и заплатили Мозесу немыслимые деньги — полторы тысячи евро. Мозес, не будь дурак, второго жирафа продал за три, а третьего уже за пять тысяч. Быстро свернул все дела в Гикомбе, перебрался на проезжее шоссе Ngonga Road, купил мастерскую, наделал разных зверушек и выставил их вдоль шоссе. Дело пошло! На Ngonga Road потянулись эпигоны. И уже почти километровый участок дороги сплошь заставлен жестяной фауной. Цены, конечно, упали, но пока, говорят, жить можно.
Я написал Дэниелу письмо. Рассказал, что я фотограф из России, что очень впечатлился (чистая правда!) его блогом, что отправляюсь в Найроби и буду очень признателен, если Дэниел даст мне контакты человека, с которым он работал в Кении. А взамен я с удовольствием отдам в блог или еще куда-нибудь (как потом выяснилось, Дэниел издает еще и журнал) снятые в Кении фотографии. Ответ пришел буквально через час: Дэниел писал, что он страшно рад, что его рассказы интересны аж в России, и дал телефон студента Денниса — якобы тот знает все места и людей и отличается умом и сообразительностью.
Приехав в Найроби, сразу позвонил Деннису. Деннис сказал, что он с удовольствием со мной поработает, но только через три дня — пока занят. Договорились, что я пока без него съезжу в Гикомбу. Приехали туда втроем с Владом Сохиным и Димой Фомичевым. Сначала мы почувствовали запах мочи (как потом выяснилось, на четыре тысячи человек есть один сортир, построенный какими-то благотворителями, туда ходят только по очень большой нужде, малые надобности справляют прямо на рабочего места). Пройдя еще какое-то расстояние в указанном таксистом направлении, услышали стук молотков по железу. Нырнув в какой-то проход между скобяными лавками, вышли к эпицентру шума и запаха. Под огромным, размером с футбольное поле, навесом сотни потных блестящих негров колотили молотками по железу. Кузница Саурона. Оргазм фотографа. Мы даже не успели достать камеры, как к нам подскочил верткий какой-то мужчина: «Снимать нельзя, снимать нельзя, нужно в офис!» Пошли в офис. Я уже писал про единственный сортир. Так вот: выгребной сортир, в котором не убирали никогда, — это первый этаж. А второй этаж — офис. Вернее, половина второго этажа. Другую половину, отделенную от первой лишь ширмой, занимает храм. Выяснилось, что по каким-то причинам все четыре тысячи рабочих — пятидесятники. Боюсь сказать бестактность, но зрелище пребывающих в религиозном экстазе пятидесятников — это для сильных духом. В общем, так: внизу сортир воняет так, что глаза выедает, за ширмой бьют там-тамы и афроафриканцы в заходятся в пароксизме религиозной страсти, а мы в офисе ведем вежливую деловую беседу.
Начальников собралось человек 15. В центре сидел главный, но, похоже, главный был уже в Паркинсоне — глаз не открывал, а только кивал в нужных местах. За него и от его имени говорил другой человек. Видимо, преемник.Я представился, рассказал, что мы фотографы из России, что путешествуем по Кении и ищем интересные места или интересных людей, для того чтобы рассказать о них русским читателям. И вот нам посоветовали приехать в Гикомбу, потому что здесь все знают про бочки. А у нас на Севере про бочки никто ничего не понимает, лежат они без дела. Поэтому русским читателям этот материал будет особенно интересен.
— Значит, вы собираете информацию? — спрашивает десница государя.
— Ну можно и так сказать, — говорю.
— А ты знаешь, что информация дорого стоит?
— Знаю, а сколько?
— Двадцать пять тысяч долларов!
— Ой, — я даже растерялся, — у меня столько нет.
— А сколько у тебя есть?
— У меня есть двести.
— Это очень мало! — говорит начальник. — Нам нужно подумать.
После энергичного совещания на суахили:
— Мы согласны!
— Ну хорошо, — говорю, — только есть проблема. Проблема в том, что я не могу платить своим героям. Так у нас не принято. Вы можете придумать какой-нибудь сервис, за который я бы вам заплатил деньги?
— Ну, например, мы можем тебя охранять! — говорят руководители.
— А нужно? — спрашиваю.
— Хорошо бы!
Договорились так: я плачу 150 долларов за два дня работы и, если все будет нормально, еще 50 долларов премии. Выставили мне провожатого-охранника. Договорились с ним о встрече завтра в 8 утра.
Утром прихожу в офис. Все начальники толкутся у телевизора. Говорят, что американцы убили Бен-Ладена. Похоже на то, что новость эта их не радует.
Отправились снимать. Рабочие сидят кружками по пять-десять человек. Каждый кружок — отдельное предприятие. Снимаю одних, потом других, улыбаемся друг другу, всем все нравится, похоже. Перехожу к третьей группе рабочих. Те не поднимают на меня глаз. Пытаюсь заговорить — молчат и только с еще большим ожесточением колотят молотками. Замечаю на стенке какого-то ящика листовку с портретом Бен-Ладена. Пытаюсь сфотографировать листовку через рабочего. Видимо, слишком близко подошел.
Едва успел увернуться от просвистевшего рядом с лицом молотка. Рабочий еще раз пытается ударить — опять едва увернулся. Размахивая молотком, что-то кричит и идет на меня. За ним его товарищи. Чего кричат — не понимаю. Наступают на меня, сзади уже стена какая-то, мне деваться больше некуда, а этого гада, который за стошку в день взялся меня охранять, нет. А негры орут, друг друга заводят, чем дальше, тем страшнее. Думаю, хана мне. Вдруг вижу: бежит мой бодигард, сам перепугался, на бегу что-то кричит. Работяги на него стали орать. Уже легче. И как-то мало-помалу все успокоилось. Я не очень понял, что произошло. Мой провожатый не стал вдаваться в объяснения. Подозреваю, меня приняли за американца.
Больше в Гикомбе ничего интересного не было. Разве что неожиданно выяснилось, что мой охранник — пресвитер общины пятидесятников. Два дня я наблюдал службу (на время моления мы делали перерыв в работе) во всех ее подробностях. Сильное зрелище, но об этом я уже писал.
С Деннисом на Ngonga Road отработали как по маслу. Было только две проблемы — отсутствовал Мозес, мне пришлось снимать жалких плагиаторов, а не маэстро, и лил дождь.
Материал, как мне показалось, получился симпатичным. В России он вышел в «Вокруг света», выходил и за границей. Несколько раз показывали картинки на фестивалях. А однажды мне написал французский журналист, сказал, что он работает в глянцевом журнале для мужчин, что в августовском номере выходит мой материал, к которому ему поручено написать текст, и попросил ответить на какие-то вопросы. Я ответил.
В августе мы были в Париже. Утро начиналось с того, что Митька (было ему тогда лет 16) как самый молодой бегал за круассанами. Я попросил его по пути купить тот самый журнал. Митька приходит и говорит, что такого журнала в киоске нет. Я попросил ребенка спросить на следующее утро журнал. Митька приходит и рассказывает, что киоскер стал расспрашивать его, мол, почему он так настойчиво ищет именно этот журнал. Митька сказал, что для папы. Киоскер спросил, часто ли папа покупает этот журнал. Митька сказал, что только тогда, когда там его, папины, фотографии. Киоскер велел Митке больше за журналом не приходить, поскольку такой гадостью они не торгуют. Я залез в интернет. Выяснилось, что порножурнал для геев. Так я и не видел этого номера».