Роман Абакумов
Историческая фантастика
1. Прямоезжая дорога
Чужаки пожаловали внезапно. Едва слышимые звуки их передвижения застали врасплох беглянку, собиравшую ягоды, и только отчаянный ее крик заставил оглянуться и припустить во всю прыть отрока с соседней поляны, и не подозревавшего о таком соседстве. Раздавшиеся следом мужские голоса надежно поселили в его юной голове мысль о чужаках: свои-то, почти все в походе. Пробежавший уже немало, да остановившийся перевести дух отрок, изо всех сил сдерживал рвущееся наружу дыхание, тревожно оглядываясь в ту сторону, откуда он услышал звуки. Кто там? А вдруг сестренка малая, или старшая? Недолго боролись в его незрелой душе страх с беспокойством, но, всё же, прогнав колючие змеиные языки первого, то и дело расползавшиеся по всему телу, решил он, таясь, пробраться поближе, да хоть краешком глаза узреть все же, кто ж это попал в беду. А там, глядишь, скорее, бегом, надо будет сообщить страшим о беде. Ступив несколько раз как можно тише в обратную сторону, он долго вслушивался в звуки леса, и, наконец, немного успокоившись, двинулся в обратную сторону. Лес был для него родным домом с раннего детства, не даром же места эти славились в округе, как Лесная земля, а вятичи, в них обитавшие – лесными. Потому заплутать отрок мог едва ли даже здесь, в дали от дома, где пролегала уже заколодевшая от времени прямоезжая дорога. Лес этот дальний был едва ли хоженым, оттого ягод да грибов здесь было больше, редко какой сородич забредет в такую даль, ведь тут, за заставой, уже земли чужие. Но слава вождя лесного гремела на всю округу такая, что редко кто осмеливался сунуться сюда, оттого и странными были все эти звуки. Что же взяло верх: любопытство или беспокойство, отрок так и не понял. Но подобравшись уже совсем близко к тому месту, от которого сам же недавно умчался во всю прыть, едва слышно ступая по мягкой траве, да выглядывая каждый раз место, куда ступить, чтобы никакая ветка не хрустнула под ногами, решил взобраться юнак на дерево, дабы с высоты всё получше разглядеть. Занятие это, излюбленное с самых ранних лет, стало потребным и полезным, как и нынче, взбираясь всё выше, да узрев наконец чужаков, осознал отрок всю опасность своего положения. Чужаки стояли прямо на дороге отрядом, прибывшим явно из дальних мест, возглавлял который матерый, издали видать, как сильно выделяющийся средь остальных вожак. Говорил он негромко, с расстановкой, а вокруг него в лес уже углубились его другие воины, по всему видать, посланные им самим с поручением. Оглядевшись по сторонам, и не обнаружив поблизости таковых гостей, отрок от испуга едва не свалился вниз, вжавшись в ствол дерева, обнимая его изо всех сил: весь отряд последовал с дороги прямо к нему, на небольшую поляну, да вскорости и очутился едва ли не под самым деревом, которое он выбрал. Взобраться высоко юнак не успел, и оттого стали слышны голоса чужаков. Разглядел он и источник крика: это была та самая беглянка, что осталась без крова, что прогнали из рода накануне за страшный сотворённый ею грех, ее никто из сородичей не имел теперь права принять. Держали окаянную некрепко, да она и не силилась вырываться, осознав всю безнадежность своего положения. Уйти от кметей, что при оружии, да верхом, не то, что девке малой, но и не всякому взрослому было под силу. Шум листьев да ветер заглушал голоса, но расположившись на поляне, вождь, видимо, продолжал расспросы и девичий ее голосок выделялся, донеся до отрока отдельные слова. Он стал вслушиваться, и разобрал вдруг, что она рассказывает про вождя. Вот неладная, не зря, видать, сбежала от участи невольничей, да кто ж знал, что она прямиком в лапы чужаков угодит? Кто еще такие? Зачем выспрашивают, да чего хотят – тоже дело темное, да по всему видать недоброе, потому как до добра такие разговоры доводят редко. А говорила беглянка с охотой: деваться ей теперь было некуда, разве что сгинуть в этих нехоженых лесах. Но то, что он услышал, совсем не порадовало юнака – рассказ окаянной пошел про младшую любимую жену вождя Усладу. Ничего не утаила беглянка, ни как отыскать, ни положения молодой, ожидавшей дитя, ни как проехать туда, где живет она со своим родом. Заскрипели зубы от негодования у отрока, но держался крепко он за ствол дерева, ставшим ему укрытием, боясь пошевелиться и выдать присутствие. Долго молчал вожак, разглядывая беглянку, спрашивал еще, да ветер, зашевеливший листья, утаил слова те. Долго ли еще длились расспросы, юнак уж и не помнил, руки начали неметь, затекли ноги, а пошевелиться было нельзя. Аккуратно глянув вниз, разглядел он жест вожака, кивнувший головой своему воину, да слова, брошенные на последок:
-- С нами пойдёшь, дорогу покажешь.
Вдруг отрок закричал от нестерпимой боли: снизу поразила его вражеская стрела, обжигая отточенным острием, но все еще сжимая руки, не хотел падать, всем своим существом ощутив тут же и второй удар, более точный, отчего жизненная сила стала медленно покидать его юное тело, сознание уползало, и уже обрывками его ощутил он падение, распластавшись подле дерева.
-- Ну что за день? То и дело, что девка малая да отрок! – Воскликнул молодой воин, пустивший только что стрелу.
-- Нечто ты, Федор, лазутчика от отрока отличить не можешь?
-- Да кто ж его разглядит снизу-то? Думал лазутчик. А и оставлять его тоже никак было нельзя, а ну, как добежит до своих-то?
-- Ох, чую я, навлечем мы на себя гнев Господень.
-- Не навлечем, Илья. Нечто он важнее дел княжеских? За нами Русь. Не велика потеря, коли лесных подчиним, уж это дело по важнее будет, Господь простит. А там как глядишь, ежели Русь сильнее станет, так еще и благостью своей тебя одарит.
-- Подчинили уж, вон, сколько раз сюда князь Владимир хаживал? А до него еще и отец его, Святослав Храбрый.
-- Теперь уж, коли дело наше выгорит, проще будет, а там, глядишь, и дорога прямоезжая, что заколодела, да травой поросла, снова оживет. Что скажешь, храбр?(1)
-- Спешить надо. Соловей воротиться должен вот-вот.
2. Купцы
-- Вы бы лучше, люди добрые, коли в наших краях впервой, прямоезжей-то дорогой не шли – пожилая челядинка, суетясь вокруг стола, продолжая его накрывать, бросила, будто случайно – гиблые там места.
-- Отчего же, это ж самая короткая дорога, да и зовется от того прямоезжей – по всему видать, самый старший купец, проглаживая рыжую бороду, да уловив неловкую паузу от того, что замолчали остальные его трое попутчиков, немного помолчав, вопросил – как не ездить, подскажи, любезная, что не так там?
-- Заколодела.(2) она уж не первый год, замуравела(3).
-- Что ж никто не ездит по ней?
-- Давно уж так вышло. Считай, почти тридцать лет(4). Всякий, кто уходит туда, так сгинет непременно. Сидят там на девяти дубах вятицкие(5), да княжит у них Могута(6) по прозвищу Соловей, Одихмантьев сын, Лесной землей их вотчина зовется(7). Свистит он так, что уши закладывает у тех, кто рядом стоит, да мигом сбегаются кмети его, никого не пускают к себе, особливо, коли вдруг прознают, что едет кто из Киева, или в Киев. Не жалуют они оттуда никого. Потому никто той дорогой, уж много лет не хаживал, вот и замуравела прямоезжая.
-- А что же тогда, как же нам добраться-то до Киева?
-- А в обход другая дорога есть, объездная. Утром вам покажут. И скарб свой сбережете и сами целехоньки останетесь. Конечно, надо будет кругаля дать, но коли живот дорог, придется, ничего не поделаешь.
-- А что же князь Киевский? Разве он дань с них не берет?
-- Да где там. Хаживал сюда уж дважды, да только с них станется, они сами себе – голова, никого над собой видеть не хотят. А коли сунется кто, так с концами. Уж больно суров Соловей. С тех самых пор и заколодела прямоезжая.
-- В Киеве, не иначе, разбойником кличут(8) – второй купец, что помоложе подал наконец голос, усмехаясь.
-- А то, глядишь, так и запишут, дескать разбойник окаянный не пускал через свои земли лесные.
-- Выше бери, Брагой, запишут, не иначе, будто свистом своим деревья гнул, да непрошенных гостей прямо с прямоезжей и сдувал – засмеялся снова второй купец.
-- У Мала нашего, коли так, шансов дойти ну никак нет, сдует ведь его окаянный, гляди, какой худой.
Тут уж засмеялись все купцы.
-- Зря смеётесь – бросил на им ходу, подаваясь во двор, пожилой вятич – правду вам сказывают. Свист, к слову сказать, у него такой, что иные, пугаясь, за сердце хватаются, да кони шарахаются.
С этими словами вятич удалился, а купцы, дожевывая, снова смолкли, провожая взглядами челядинку, убирающую со стола. Не долго думая, старший, подобрав свой узелок, тут же подхватился и направился следом, к дверям. Переглянувшись, последовали за ним и остальные.
-- А что любезный, неужто так страшен этот Соловей? – Вопрошал тем временем уже на улице пожилого вятича купец. За спиной его робко выстроились остальные, внимая каждому слову. Вятич, поглаживая седую бороду, обернулся.
-- Это смотря, как судить. Для своих-то он не иначе, князь. Лесная земля, что он держит, на него, считай, как на святого молится. Всю округу держит под собой. На горе живет, а рядом совсем река. Ладьи, что мимо проходят, ему дары подносят. И им хорошо, и ему.(9) Люд-то те, что из вятичей, знаете, поди, как говорит: нам чужого не надо, но и своего не отдадим.
-- А что, велика ли эта его Лесная земля?
-- Слыхивал, что первая застава его на дороге прямоезжей, что на девяти дубах. Это вот как по этой самой этой дороге пойдете, так прямиком туда и угодите. А другая по реке Десной, что не доходя до Дебрянска. Там есть Соловейкин перевоз в роще Соловьиной(10). Сестра там его на переправе. Дальше уже другие земли, живут там те, что род свой от Радима ведут. А от наших же мест – до самых лесов Муромских. Зря вы сунулись в Лесную землю. Хоть и в самом ее начале, лучше вам не ходить прямоезжей дорогой. Не воро;титесь.
Сказав так, Вятич отвязал коня, сел на него верхом, и собирался что-то еще сказать на прощание купцам, да вдруг, заслышав в стороне нарастающий гул, осекся, и обернулся на звук. Оглянулись и купцы. Приближался конный отряд. Топот коней стремительно нарастал, по всему видать, коней гнали галопом. Из корчмы на звук выскочила челядинка да еще двое каких-то гостей, один – держа кружку с хмельным, другой – обгладывая какую-то мясную кость. Поравнявшись с корчмой, отряд нежданно оглушил всех, кто были рядом резким, внезапным свистом. Кони шарахнулись и заржали, челядинка, поскользнувшись, грохнулась прямо у входа, пивший квас ротозей поперхнулся, проливая напиток себе на грудь. Купцы от неожиданности втянули головы, спрятавшись за повозку, из-за корчмы на звук выбежали к купцам наемники, повыхватывав мечи из ножен. Вятич угомонил наконец коня, и провожая взглядом отряд, бросил наконец на прощанье купцам.
-- Ну? Слыхали, как князь Соловей свистит? А теперь ещё и видали. Вертайтесь-ка, пока целы, назад, да езжайте дорогой, что в обход. Соловей надолго редко уезжает, скоро должен воротиться.
С этими словами вятич повел коня в другую сторону своей дорогой.
-- Что за люди, господин? Кто это были, Брагой? – Наемники убрали мечи и окружили купцов.
-- Будто не слыхали? Соловей. Тот самый. Тут его вотчина начинается. Спрашивай дорогу объездную, да пока окаянные не воротились, выходим нынче же. Подальше от этого неладного места. Заночуем в лесу. Давай, шевелись, вон у той челядинки дорогу выспросишь, да по подробней. Пусть проводит, серебра ей дай.
Собравшись, выехали по скорее купцы в обратном направлении, выспросив путь в объезд. Ехали молча, невеселые мысли гнали их вперед, поскорее свернуть с неладной дороги, да отъехать подальше от этих мест более спокойной дорогой. Едва отъехав от корчмы, услыхали впереди снова топот коней, насторожившись, да испугавшись не на шутку: неужто Соловей так быстро назад воротился? Из-за деревьев показался конный отряд. Возглавлял всех матерый вожак, выделявшийся среди остальных своей крепкой фигурой, конем, что по всему видать, повидал немало. Воины были при оружии, в кольчугах, но явно не те, что промчались недавно мимо.
-- Здоровы будьте, люди добрые, откуда будете и далече ли путь держите?
-- И вам здравия. Угличские мы, в стольный Киев-град путь держим, к князю Владимиру.
-- Вот незадача. И мы тоже туда направляемся. Отчего ж в разные стороны едем-то?
Воины за спиной вожака засмеялись, однако купцам было не до смеха.
-- Гиблые места за нашими спинами, воин. За нами – Лесная земля. Княжит в ней некий Могута по прозвищу Соловей. Никого он через свои земли не пропускает, кто туда пойдет – так сгинет непременно. Свистит, как разбойник, дружков своих созывает. Оттого дорога прямоезжая, что на Киев, скоро тридцать лет, как заколодела, замуравела. Вот в корчме нам о том поведали, да сам Соловей с дружиной и пожаловал. Промчался мимо, да так засвистел, окаянный, что кони шарахнулись, люди со страху чуть не попадали. А вятич из местных, что рядом был, говорит, будто князь редко выезжает надолго, потому скоро воротиться должен. А нам встреч таких вовсе не надобно, вот нам дорогу-то объездную показали, туда и направляемся.
-- Да какой он князь – ругнулся вожак, сплевывая – разбойник и есть. Не князь, а так, парась. Наслышаны мы про Соловья и про подвиги его тоже. Значит, говоришь, покинул гнездо Соловей?
-- Сами видели, только недавно мимо нас пронеслись.
Вожак ненадолго обернулся к своим воинам, многозначительно кивнув головой, и погоняя коня, бросил напоследок:
-- Ну, доброго пути вам!
Отряд воинов пронесся мимо, ускоряя ход.
-- Вот неладная, угораздило же нас. Давайте-ка ходу прибавим, не ровен час, свистуны снова пожалуют.
3. Услада
-- Теперь вы меня убьете, да? – беглянка обреченно стояла на земле, пока спешившийся воин поправлял стремена.
-- А это уж как храбр наш Илья скажет.
-- А расскажи сперва, от чего бежала? – Сам Илья тот час подъехал на своем коне, и спешившись, подошел к девице – и зовут-то тебя как?
-- Милавой зовут. А сбежала от того, что беду натворила. Дочь купца, что на меня налетела с кулаками, оттолкнула, а она упала, да порог ей прямо на затылок пришелся. Треснула ее голова, да я тому виной. Виру заплатить не смогу, вот и решила, что лучше в лесах пропасть, чем на невольничий рынок, от того и бежала. За мной гнались, но я болотами ушла. Тропинку давно разведала, а за мной не сунулись. Так и крикнули напоследок, что никто теперь мне крова не даст. Беглянка я. Даже и не знаю, куда податься теперь.
-- А места эти хорошо знаешь?
-- Знаю. Хаживала далече, бывало и на раз. Дорогу показать могу до самого Чернигова.
-- Нам бы пленницу спровадить куда по ближе к Славутичу(11), сами следом пожалуем. Место бы какое найти, где бы вы схоронились там на время. А мы после нагоним. Будем не долго, думаю.
-- Покажу, от чего ж. Дорогу знаю хорошо. Там река Десная(12), что в Славутич впадает. На берегу ее есть Соловейкин перевоз, там сестра Соловья переправу держит. Не доходя до места того есть покров-гора, с нее далеко видать вокруг, там можно и схорониться. Место найти легко: сперва река Десная петляет перед горой, а за ней поворачивает на закат. Коли вдоль реки идти, гора слева будет, мимо не пройдёте, да и мы вас издали увидим, навстречу выйдем.
-- Ну вот давай так. Коли дорогу покажешь, дождешься меня с дружиной, коли все гладко выйдет, да Услада никуда не денется, я тебя отпущу. Куда идти – твоя воля. Держать не стану, вреда чинить тоже. Хотя, по-хорошему, тебе бы в монастырь, да раскаяться, да в строгости и молитве жить, ежели вдруг тебя там примут, конечно.
-- Я уже думала об этом. У нас в Лесной земле люди старой верой живут. Я бы и новую веру приняла, вдруг ваш Бог простит меня.
-- Господь наш Иисус Христос милостив. Коли раскаешься в своих грехах, может и простит. Коли служить ему станешь – не пожалеешь, душу свою спасешь. Думай, девка. По пути монастырь, поди, встретятся и небось, не один. Коли службу храбру сослужишь, да на путь Божий встанешь – может и примет тебя Господь в свою обитель. А пока же кметям моим дорогу расскажешь, да гляди, не попутай чего, дело важное. За нами Русь.
-- А почему ты бога своего господом называешь? Разве может бог быть господином? Разве бог – не предок?
-- Ты много вопросов задаешь, беглая. Давай веди нас, да смотри, не путай.
-- Тут и путать нечего, дорога одна, речка дальше будет, Снежная, она в Десную впадает. Блудить не придется.
-- Ну гляди, отведешь туда Федора нашего с людьми да пленницей. А нынче же мне сказывай, как до Соловья добраться. И как потом к горе той твоей путь держать.
-- Так дорогой прямоезжей и выйдете. Мы-то в обход уйдем, а вы на заставу его прямиком и угодите. Там стоит дуб большой о девяти стволах, это и есть его гнездо. В нем он и сидит. Как завидит вас издали – так засвистит сразу. Мимо не пройдёте.
-- А нам вот сказывали, будто он отбыл с дружиной.
-- Так то они свои земли объезжают, это коли утром было, то сейчас, уж полдень скоро, воротились, поди.
-- Ну добро, быть по-твоему. Федор! Пойдешь на покров-гору. Возьмешь беглянку, она дорогу покажет, да пленницу нашу. Людей возьми. Глядите в оба. Глаз не спускайте. Там на месте схоронитесь до поры. Ждите нас. Оттуда видать далеко вокруг, смотрите никуда не ввязывайтесь. У вас очень ценный пленник. Доставьте живой. Глядите, чтоб не убежала, больно резвая, погань. А мне бы с нее вещь какую, браслет, или кольцо, чтоб свистун признал.
-- Есть на ней браслет. Я мигом.
Фёдор направился к коню, на котором восседала связанная пленница. Илья обернулся тем временем к беглянке, выспрашивая дорогу к горе. Закончив свой рассказ, беглянка спросила:
-- Так сдержишь ли слово, воин? Не обманешь?
-- Перед тобой, беглянка, не разбойник стоит, а сам Илья Муромец. Люди храбром меня не за красивые глаза называют. А храбры слов на ветер не бросают. Сказал отпущу – значит отпущу. Но и ты со мной в прятки не играй. Приведи моих людей к горе да так, чтобы не заплутали.
-- Негде тут плутать, дорога прямоезжая одна. И вы, чай, не заблудитесь.
-- Ну гляди, знаю я вас, поганых. Вы своим Богам душу христианскую за здорово живёшь отдадите.
-- Не нужна нашим Богам могучим ничья душа. Не правда то.
-- Ладно, ты мне проповеди не читай. Если даже по твоей вере виру за убиенного платить надо, чего уж говорить про нас? Раскаяться мало будет.
-- Знаю, не учи. Поспешать надо. Путь не близкий. Добраться бы засветло.
-- Да, верно говоришь. Нынче же выдвигаемся. Вот только парой слов перекинусь с госпожой вашей.
Федор подошел к Илье, протягивая браслет. Храбр молча принял его, и коротко бросил ему в ответ:
-- Собирайся. Сейчас выходим.
Повертев в руках женский браслет с изображением невиданных зверей, подошел Илья к пленнице.
Сверкнув острыми, как огоньки, от ненависти глазами, Услада гордо подняла голову, глядя поверх коня.
-- Что, уж и грабишь? Какой же ты храбр?
-- Я не добычи ради у тебя вещь эту взял, лесная. Но одолжил до поры. Возверну, не думай. Мне ваши побрякушки поганьские без надобности. Мой бог лишь крестом да силой веры меня хранит, мне обереги ваши не нужны.
-- Гляди, как бы твой бог тебя не покарал за неправду твою.
-- Какую ж такую неправду?
-- А разве по правде чужих жен умыкать? Да еще и с дитем нарожденным во чреве?
-- У каждого правда своя. За тобой муж твой, что как разбойник для земли русской, да земля твоя лесная а за мной – вся Русь. Кого из нас бог осудит – так увидим.
-- Какой же он разбойник? Он князь земли лесной!
-- Ишь ты, князь! Только вот незадача, земля твоя лесная на Руси. А на Руси князь Владимир нынче княжит. Коли каждый по уделу князем себя возомнит – так и нет Руси, на, бери её, захватывай. Неужто от степняков вам не было худа?
-- Зато от вас защиты не дождешься. Сами себя защищаем. От таких как вы, разбойников.
-- Не разбойники мы. Коли разбойники были б, с тобой бы тут разговоров не говорили бы. А помимо браслета все бы забрали, что на тебе. Да и не спрашивали бы, с дитем ты или без, и тебя бы взяли. Вижу я, что толку нет с тобой тут судачить, идти мне надо. Но ты уж сильно не серчай. Колит придёт за тобой твой Соловей – отпустим скоро. Уж ночью сегодня будешь свободна. Не гневись, чай, не сильно-то мы тебя и помяли. Сама виновата, что одна в поле подалась травы собирать, без охраны. Твои, поди, ещё и не спохватились. Потерпи чуток, скоро отпустим.
-- Всё равно вам несдобровать! Князь вам не спустит!
-- А вот это мы посмотрим. Господь нас рассудит. – С этими слова Илья повернулся, уходя, но Услада крикнула вдогонку:
-- Наши Боги не простят! Всё равно по вашему не будет! Не найдут меня – сама сбегу.
Илья обернулся, и крикнул:
-- Фёдор! Как на место придёте, резвую эту по шею вели закопать, чтоб не сбежала. И пусть знает: покуда Соловей не явится один, без людей да без оружия – так там и останется!
Сказав нарочито громко так, Илья вскочил в седло, и отъехал в сторону ближе к своим кметям, готовясь к отъезду. Тут же рядом оказался Фёдор.
-- Ты серьёзно что ли, Илья? Что, правда, закопать?
-- Нечто я изувер? Глядите, чтоб не убежала только. А это я так, чтоб не ерепенилась. Вы там тоже не шибко её обнадёживайте, пускай смирится. И кметя к ней посадите толкового, чтоб не упустил. Вон, Тихона возьми.
Тихон, что был рядом, кивнул молча, да тот час же отъехал поближе к пленнице.
-- Смотри, Федор, головой отвечаешь. А нам пора. Но, пошла!
Отряд Ильи Муромца двинулся к прямоезжей дороге. Фёдор, погнал своего коня обратно, и окидывая взглядом пленницу, беглянку, да кметей, что дал в помощь Илья скомандовал:
-- По коням! Выходим.
Усадив перед собой на коня беглянку, чуть тише проговорил воин:
-- Ну, поехали. Давай, показывай дорогу-то.
Федор с беглянкой шли впереди, вглядываясь в тропинку, да вслушиваясь в звуки леса. В этих местах еще могли быть местные, встреча с которыми была совсем не желанной. Солнце поднималось всё выше, тропинка уводила куда-то в сторону от прямоезжей дороги. Лес нависал вокруг темнеющей зеленью, да то и дело казалось, будто выпрыгнет кто прямо под копыта из этой зелени. Лес молчал. Молчание становилось все напряженнее, чем дальше уходили от прямоезжей дороги воины. Тихон с пленницей плелись позади, замыкал шествие немолодой уже Никон, пропустив вперед отрока, что звали Петром. Лес нахмурился, смыкаясь над тропкой кронами сосен, да все молчал, словно провожая недобрым взглядом плененных детей своих лесных. Беглянка будто чувствовала свою вину перед ним, старым, ютившим ее с детства, да наломавшую дров, таких, что теперь даже лес не мог ее простить. От того склонила она голову, будто бы боясь поймать его суровый взгляд, что, казалось, то и дело мелькал вокруг редкими проблесками Солнца, которое почитали ее сородичи, как бога.
Обогнув обжитые места, где могли встретить их соплеменники, вышел небольшой отряд сызнова на прямоезжую дорогу. Беглянка осмотрелась, да тихо бросила Федору.
-- Ну вот. Минули мы места неладные. Теперь путь один. По прямоезжей к реке Снежной. Да лучше тут не стоять, а то, не ровен час, пожалует кто из местных.
Федор двинул коня дальше, за ним последовали остальные.
-- А что девка, часто ли здесь ваши ходят?
-- Здесь не часто. Все больше по лесам. Кто за грибами, кто по ягоды. Прямоезжую стороной обходят. Хоть и не хаживал, как сказывают, здесь уж никто, скоро, как тридцать лет, а все ж Леший его знает. Лес-то большой. Соловей то и дело каких пеших отлавливает. Да ладьи, что проплывают, дары ему завсегда подносят. На горе стоит его дом, там он со своей семьей и обитает. Там большуха его да сыновья.
-- Ты еще родословную его расскажи, тварь – сзади послышался недовольный голос Услады.
-- А спросят, так расскажу, мне уж терять нечего – огрызнулась беглянка.
-- Род потеряла, осталось честь потерять, недолго ж тебе, лихая, под Богами за то, что учинила, бегать!
-- Лучше мне в лесах сгинуть, чем в невольники.
-- Думаешь, тебя там Боги не настигнут?
-- А коли настигнут, так тому и быть. Сама знаю, что повинна. И смерть свою приму покорно.
-- Ну вот что, неустанные! – Перебил женскую перепалку Федор – перед князем будете судиться. А нынче будет с вас. И так тошно, вы тут еще браниться вздумали!
-- А ты жен чужых не умыкай, тогда и тошно не будет.
-- Тихон! Коли еще окаянная эта слово скажет, кляпом ей уста прикрой, а то больно шуму много!
-- Да прикрою, Федор, чай, не долго – отозвался позади Тихон.
-- И ты, девка, не болтай, не до вас. Дорогу гляди – Федору явно не нравилась вся затея с этим неладным походом, оттого он, то ли чувствуя дурное, то ли просто сердясь, огрызался.
-- Гляжу, Федор. Одна тут дорога.
Вскоре поравнялась рядом с прямоезжей речушка.
-- Это, что ли, Снежная?
-- Она. Теперь уж вдоль нее до самой Десной пойдем.
Проехав еще лучных выстрелов пять, Федор вдруг резко остановил коня.
-- Стой! Вижу, идут навстречу.
С Федором тот час поравнялся Никон.
-- Эк нас прям в лесу-то – молвил, поглаживая седую бороду воин.
Федор, вглядываясь в чернеющие точки, двигающиеся по прямоезжей дороге навстречу, медленно пробурчал:
-- Давай-ка в лес. Да уста неладной все ж прикройте, не ровен час, закричит не ко времени.
Пока Тихон возился с кляпом, Федор двинулся в лес, выискивая путь, обходя деревья, да то и дело кланяясь, чтобы не задеть их ветви. Углубившись уже не мало, он спешился и велел Петру выйти ближе к дороге, чтобы знать, когда пешие пройдут мимо. Долго ли ждали, коротко ли, а Петр воротился вскоре.
-- Прошли. Можем идти дальше.
Извилистой синей лентой утекала за горизонт река, лес раскинулся широкой полосой от реки. Ехали молча. Дорога и правда была одна, неширокая, с двумя узкими, едва различимыми полосками поросшей травы, что некогда была людной. Кони неспешно ступали по траве, Никон, что замыкал нехитрое шествие, едва слышно напевал себе под нос какую-то незатейливую мелодию. Так и ехали молча, повстречав Десную реку, и уж Солнце стало клониться к закату, как Услада попросила остановиться.
-- Слышишь, Федор? Развяжи. Вели отпустить, мне отойти надо.
-- Ты, девка, не дури – Федор обернулся к пленнице – мы тут тебе не дети малые, чтоб нас за нас водить.
-- Девка с тобой на коне сидит. А пред тобой княгиня земли Лесной.
-- Ой погодите, я с коня слезу челом бить! – Съязвил Фёдор – княгиня, мил человек, разве что в Киеве.
-- Видала я твой Киев знаешь где? Ты мне тут не скоморошничай. Слыхал, поди, отойти мне надо.
-- Ладно уже, что ж мы, звери? Тихон, развяжи окаянную. А вы двое – глаз с нее не спускайте. Чтоб на виду держали. Не мне вас учить. Привал. Только недолго.
Усладу отвязали от коня и помогли спешиться. Она терпеливо подождала, пока ей развяжут руки за спиной, и, некоторое время растирая затекшие запястья, оглянулась на Тихона и двоих спешившихся воинов.
-- Нечто со мной прямо пойдёте, совсем стыд потеряли?
-- Иди давай, вот тут, за деревьями, да чтоб рядом была, чтобы слышали. Поняла?
-- Поняла.
Нырнув тот час за стену молодых ёлочек, зашуршала Услада деревьями, после ненадолго стихнув.
-- Ну где ты там? – Занервничал Тихон.
-- Тут я, рядом – голос ее был таким же ровным, но слышался уже тише.
-- Живее давай – Тихон явно нервничал, переступая с ноги на ногу, Федор тем временем спешился, помогая спуститься беглянке.
-- Далече нам ещё? – Вопрошал он, вглядываясь в уходящую в даль ленту дороги.
-- Нет, совсем немного осталось. Видишь, вон там Десная поворачивает? Оттуда пройдем по берегу ещё малость, да и узрим гору-то.
-- Ну добро, не терпится уж поскорей дойти.
-- Уж немного осталось.
Тихон снова занервничал, и выкрикнул в сторону елок:
-- Ну где ты там?
Однако ответа на этот раз не последовало.
Переглянувшись, кмети тот час ринулись в лес.
-- Упустили, олухи?
Фёдор тот час рванулся следом, но раньше, чем успел он отодвинуть еловые ветки, краем глаза сумел все ж заметить мелькнувшую тень. Едва нырнув под елки, обернулся он, но прежде чем успел выскочить обратно, услыхал конское ржание, да, метнувшуюся в седло Усладу, резво повернувшую коня в другую сторону леса.
-- Тихон! – заорал тут же Фёдор – сюда, коня увела!
В мгновение ока вскочил он на своего коня и устремился в лес. Повыскакивавшие на крик Фёдора из лесу кмети тот час же устремились следом, запрыгнув на коней. Фёдор шумел ветвями деревьев уже где-то в гуще леса. Не раздумывая, двинулись следом и кмети. Едва нагнав Фёдора, Тихон вдруг закричал:
-- Тихо! Ушла окаянная!
Удаляющийся звук копыт за их спинами пробудил в кметях недобрый всплеск гнева. Такой злости Фёдор не помнил давно. Не помня себя от ярости, рвал он и метал, не жалея коня, гнал его, что есть мочи, выскочив сперва на дорогу, а затем повернув обратно, следом за Усладой. Неужто упустил окаянную? Илья не простит!
4. Объездная дорога
Едва повернув на объездную дорогу, да успокоившись немало, купцы замедлили ход. Путь был неблизкий, сколько выйдет дней пути, никто не знал. Оставалось еще немало пройти, когда повстречали они по пути старика, что не спеша следовал по краю дороги, опираясь на резной посох с навершием в виде диковиной формы головы. Длинная, почти до пят белая рубаха его была шита разными узорами, да то и дело мерещилось, будто старик этот вынырнул откуда из прошлого: уж минуло двадцать лет, как крещен был Киев, семнадцать, как крестили Новгород, а старец же как будто явил себя из небытия: померещилось купцам, будто нагоняют они языческого волхва.
-- Доброго здравия! Далече ли путь держишь, старче?
-- И вам здравия, люди добрые. На зимовье направляюсь, да тут рядом.
-- Давай к нам, подвезем, в ногах правды нет.
-- Ну, коли так, благодарствую – старик проворно запрыгнул на повозку – а где ж правда есть? – Неожиданно улыбнулся он, усаживаясь по удобнее.
-- А кто ж ее знает, у каждого ведь своя правда.
-- И то верно. Как же тогда по ней жить, коли она у каждого своя? Не по правде ж не станешь жить.
-- А жить надо по закону Божьему, тогда и совесть будет чиста.
-- Так по правде или по закону?
-- Выходит, что и так и так – засмеялся купец – вот мы хотели дорогой прямоезжей на Киев пройти. Но люд местный отговорил нас. Рассказывают, будто князь тутошний, что всю эту Лесную землю держит, ни кого не пускает. Свистит, что разбойник, да всякий, кто в землю его сунется, так и сгинет.
-- Не разбойник он, люди добрые. Хозяин земли своей. А как хозяину не стеречь ее? Вот ты сказал, что правда у каждого своя, вот у него такая правда, не пускать. От Вятко держит он род свой, а мы, вятичи знаешь, не шибко то над собой любим чужих. Знаешь, как у нас в земле Лесной говорят, мол, нам чужого не надо, но и своего не отдадим. Никого над собой видеть не потерпим. Вот такая у нас правда.
-- Да мы знаем. Уж наслушались от люду всякого. Не токмо слышали, но и видели самого соловья-то. Мимо корчмы, в той, что мы стояли промчался отряд его. Свистел так, что кони шарахнулись, да люди едва не попадали со страху.
-- Это он умеет. За то Соловьем и прозвали. Такая вот правда бывает разная. У одного – землю свою защищать, а другому такая правда поперек горла встанет.
-- А у иного и жизнь отнимет – вздохнул старший купец. Во время мы ретировались, покуда не воротился отряд его. Как от корчмы отъехали, так нам кмети повстречались. Во главе вожак видный, по всему видать храбр.
-- Да ну! – оживился вдруг старик – неужто жить кому скучно стало?
-- Сами диву даемся – усмехнулся купец – не знаю, сколько там кметей у Соловья, но в логово к нему едва ли не сотня пожаловала.
При произнесении этих слов глаза у старика расширились, он замолк, и, казалось, даже поник.
-- Кто знает, люди добрые, а вдруг дорога прямоезжая когда и по спокойней станет.
-- Ну нам ждать никак нельзя, нам в Киев надо, на торг.
-- Нечто, самого князя Владимира увидите?
-- Да куда нам, грешным. Мы простые купцы. Нас в княжие палаты не пустят.
-- А это, мил человек, еще увидим.
-- Больно странные, ты, мил человек, речи ведешь, нечто ты волхв?
-- Можно и так сказать.
-- А что же вера новая Лесных земель не коснулась? Разве Князь Владимир с вас дань не берет?
-- Бывал у нас. С тех пор, считай, тридцать лет минуло. Да только с той самой поры мы сами по себе, нет над нами власти Киевской. А про новую веру слыхивали, да. Рассказывают, будто Образа богов древних князь киевских посрубал, Перуна самого по Славутичу плыть пустил, да в новую веру Киев обратил. Это уж, считай, двадцать лет назад было. Но у нас тут тихо покуда. Пока Соловей княжит, тихо и будет. Да даже после него, еще, без Киева поживем.
-- А что же Соловей?
-- А покинет он земли эти. Я уж сказывал ему свое пророчество, да он будто не слышал меня. Не все и не всегда свое грядущее знать хотят, оно зачастую не самое лучшее.
-- Скажи, вещий, а что Русь ждет?
-- Кто ж знает, Русь велика, да пройдут века – пуще прежнего станет. Будут еще и войны и набеги, так было всегда. Но Русь будет славной. Не сгинет. А мне же пора, вот и мой поворот. Благодарю, люди добрые, что повезли, ноги-то уже у старого не шибко-то ходят.
Сказав так, старик спрыгнул с повозки, да тут же и свернул в лес.
Хоженая дорога, что звалась объездной, лежала через поля, меняющиеся лесами да дубравами. Давно минули купцы Новгород-Северский и Чернигов, все ближе подбираясь к Киеву. Торг встретил их привычным шумом, выложили купцы свои меха, да то и дело, сами расхаживали в разные стороны, держали разговор с другими купцами, да не уставали удивлять честной народ рассказами про Соловья. По полудни, когда часть товара была уже распродана, к купцам подошли вои.
-- Который тут из вас купец Брагой?
-- Я – почуяв недоброе, поднялся, не спеша, старший купец, разглаживая бороду.
-- Пойдем, князь тебя видеть желает.
В раз потемнело в глазах у купца, но собравшись, последовал он за воинами.
Князь пристально разглядывал купца, пока тот, сдернув с головы шапку, переминался с ноги на ногу.
-- Из далека ли путь держишь, купец?
-- Из Углича, княже.
-- Правда ли сказывают, будто ты самого Соловья видал?
-- Видал окаянного, пронесся мимо корчмы, в коей мы остановились.
-- Это я уже слыхал.
Князь говорил медленно, делая паузы, будто выжидая чего-то.
-- И что, велик ли его отряд?
-- Не считал, но десятка с три-четыре будет.
-- И что, правда все, кто хочет в Киев, поворачивают на объездную дорогу?
-- Местные сказывают, будто те, кто в логово Соловья если сунется, так сгинет непременно.
-- А что же его свист, неужто правду рассказывают, будто он диковинный совсем какой?
-- Сказать, что диковинный не могу. Громкий – да, резкий – тоже так сказать можно, и ещё страх отчего-то вдруг.
-- Страх, говоришь – князь снова задумался, окидывая испытующим взглядом купца.
-- И что же страх тот необычный разве?
-- Не скажу, что необычный, да челядинка, что на шум из корчмы выбежала, прямо у порога с перепугу и распласталась. Зеваки, что следом выскочили, один – хмельное на себя пролил, а другой за срубом стаился. Кони заржали. Я и сам голову втянул с непривычки.
-- Хм... – князь неторопливо прошелся по полатям, и снова обернувшись к купцу проговорил.
-- Знаю я о землях тех неладных. Лесные вятичи – гордые и непокорные. Отец мой дважды на них хаживал, и я сам тоже два раза там побывал. С тех пор не иначе, тридцать лет минуло. А дань вятичи так и не платят.
Будто разговаривая сам с собой, князь прохаживался из стороны в сторону.
-- Ну, ступай, купец, ступай.
5. Девять дубов
Прямоезжая дорога и впрямь вывела Илью Муромца и его людей к дубам. Дубы были диковинные – из одного корня виднелось девять стволов. Краше места для гнезда дозорного, пожалуй, и не сыщешь. Возвышалось древо на холме, оттого вид с него, пожалуй, был далече. По всему видать, место для заставы выбрано было идеально: прямоезжая дорога наверняка с дуба просматривалась в обе стороны далеко, и любого, кто по ней идет, можно было увидать загодя. С двух других сторон до леса было тоже не близко, и потому на любую опасность можно было успеть среагировать. Едва выехав на поляну, конь Ильи Муромца споткнулся: раздался оглушительный свист. То ли топот коней услыхал Соловей, то ли разглядел дружину Ильи, но и сам Илья не шибко подивился такому лёгкому обнаружению: столько воев согнал сюда Илья, что, казалось, издали можно было услышать их топот. Кони, что шли впереди шарахнулись, иные – заржали: просвистел рядом камень, метко пущенный умелыми руками неведомого вятича, а может, и самого Соловья с помощью пращи, но камень отлетел, угодив в щит воя, грюкнув, и оставив на нем след. Конь Ильи заржал, присел на кукорач, да Илья, поднимая его, вдруг ругнулся:
-- Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! Что ли ты в лесах темных не бывал, да свисту не слыхал?
Пуще прежнего засвистел Соловей – тут уже показались вои Соловья, несущиеся навстречу, да стали слышны голоса их. Илья понесся во всю прыть, за ним следом выдвигалась из леса его дружина. Навстречу верхом восседая на гнедом коне, двигался вожак. По всему видать, он и был тот самый Соловей, потому как он снова засвистел, замысловато вложив перста в с