https://ficbook.net/readfic/4212349
Автор: Lee Po (https://ficbook.net/authors/1093740)
Фэндом: EXO - K/M
Персонажи: Чанель/Бэкхен
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Повседневность, POV, Hurt/comfort, AU
Размер: Мини, 12 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
- Вот так вот живешь-живешь и не знаешь, в какой момент тебе понадобится клиентная карточка алкогольного ларька и коробка салфеток.
- Звучит как начало великой драмы.
- В ней много боли и пиздеца, готовься меня жалеть.
- А любовь будет?
- В главной роли.
Примечания автора:
вновь интерпретация чего-то лично моего.
/а помните время, когда чб были светлым юморком и ушастым флаффом?:"D
Tom Rosenthal – Its ok
просто послушайте, скажем, когда-нибудь
.
Я сажусь на самый холодный пол, который только может быть в начале весны с крепко зажатой в руке бутылкой хорошего тотино – специально раскошелился на такой случай, отмахнулся на зияющую пустоту холодильника и маячащий красный цвет на стопке конвертов под столиком.
В спальне как обычно пахнет пылью и сухостью, к несчастью, моя ненависть к форточкам по силе сильнее симпатии к свежему воздуху. Да и это уже так неважно, что почти незаметно.
Мой гость проходит за мной из коридора, обыкновенно оглядывается, не придирается и не жалуется – садится напротив, так же скрестив руки на согнутых коленях. Я морщусь.
- Извини за всё это, - неопределенно дергаю рукой, сразу имея ввиду и помещение, и себя самого.
Одиночество качает головой.
- Ничего, не волнуйся. – Понимающее мне попалось, непривередливое. Смотрит на меня так спокойно и тихо, постепенно превращается в слух. – Так что у тебя случилось?
Я делаю пару глотков и даже не знаю, с чего начать. Как там у сочинений в школе – всегда должно быть вступление? Жил на свете непримечательный Пак Чанель, главный герой произведения, типично и скудно: забывал про почту в ящике у двери, через раз здоровался с соседями во дворе, не признавая своих, всегда загребал продукцию в супермаркете по акциям, будь то даже кошачий корм.
У меня нет кота.
Я не знаю, на кой черт он мне сдался.
Одиночество терпеливо выжидает паузу, когда я вновь прилегаю к бутылке и ерзаю на месте.
- И в жизни каждого, наверное, случаются дни, когда подмывает сделать что-то безумное и непривычное на его взгляд, что-то ему не свойственное – в основном, такие дни проходят безрезультатно, но иногда это «что-то» действительно случается. То был и мой день.
Странно, наверное, назвать анимефест безумием, уж точно не в наше время, но я к молодежным движениям раньше не подключался ни с одного боку, а тогда… Нужно же было хоть раз использовать купленный сдуру косплей-костюм, отдав дань полугодовой эйфории после просмотра «Очень приятно, бог». Я был очень впечатлителен на комедии.
Помню его, как сейчас.
Огромный зал развлекательного центра, подчищенный для широкой площадки всем пришедшим - их целые толпы, наряженных и ярких, красивых и откровенно пугающих. В основном, все приходили группами, я один «одаренный» приплелся беспризорником и развлекал себя, считая всех встречающихся Гулей.
На все конкурсы я опоздал, на раздачу угощений – тоже, пару человек дергали меня за фотографиями, но в остальном я лавировал между другими, распознавая опеннинги из колонок где-то у стен. Было ровно три часа дня – помню точно и как сейчас, потому что тогда ещё посмотрел на время как раз перед тем, как…
Я сжимаю губы.
Одиночество наклоняет голову набок, щурится. Оно знает, что будет дальше, оно ждет этого. Оно в курсе, что начинается болезненная часть – то, зачем оно и принялось слушать меня. И я продолжаю.
Он, видимо, забрел туда по ошибке, ведь из фандомного на нём была разве что подвеска с Тардисом Доктора Кто, однако выглядел он так, словно был главным претендентом на лучший костюм.
И хотя моему Томоэ не хватало хвоста, уши – ободок поверх парика, а кимоно еле-еле дотягивало до своего названия, он почему-то подошел именно ко мне для вопроса:
- Где на этой планете шизофреников выход?
Голос – раздраженный, как у людей быстро выходящих из себя или жутко занятых, и, к слову, в этом я абсолютно ошибся – пророк из меня никакой, интуиция на людей паршивая и постоянно лажает.
Мне пришлось к нему немного наклониться.
- Я могу провести тебя до выхода. Но на улице темно и холодно, если что.
- А тут слишком шумно. – Он скривился, прикрывая одной рукой ухо. Я быстро изучил парня – его темно-синие джинсы, темная футболка, кофта через локоть, но, черт возьми, он выглядел космичнее всего, что здесь было. Парень посмотрел на меня. – Хочешь правду в глаза? Тебе не идут халаты.
- Это кимоно, - ответил я, вскидывая брови. – Но я уже понял, что не нравлюсь тебе.
Он хмыкнул, пристальнее в меня вглядываясь. Волосы у него – пшеница, мёд, солнце, что-то в этой области.
Парень сказал мне:
- Не в таком виде. Я голодный. Если покажешь, как выйти, возьму тебя с собой. За углом есть кафе – попробуем еще раз. Только переоденься.
Было неловко объяснять ему, что на анимефесты приходят без запасных одежд, как есть, так и топай, и мне придется так возвращаться домой. Тогда парень чертыхнулся, но всё же потащил меня за собой, крепко держа за запястье.
Он прятал меня в своей черной машине, кружил вокруг улиц в поисках Мак-авто и бормотал под нос, что забыл в квартире очки для вождения. Я всю дорогу не мог надышаться еловым запахом машинного кондиционера в салоне и насмеяться своему нелепому отражению в зеркале – оказывается, забыл дома надеть фиолетовые линзы.
А головы в тот день мы с ним забыли на двоих.
Его выбор пал на сырные макмаффины и средние порции фри (меня не спрашивали, а молча угощали тем же самым), а я чуть не съел свой парик.
- Да сними ты его уже, - усмехнулся он, сдирая с меня шапку из светлых волос и попутно поправляя мои собственные, в черную смоль. Парень хмыкнул и сказал…
- Называй вещи своими именами, - прервало меня Одиночество, так и подкладывая под свою вежливость и учтивость острые ножи, - ты же понимаешь, о ком идет речь.
Я стискиваю зубы. Насилу делаю глоток. Произношу слова четче мировых ораторов.
Бэкхен хмыкнул и сказал:
- А вот так ты просто замечательный.
Я не приверженец ночного чревоугодия, но тот фастфудный ужин в машине на парковке был вкуснее всех трапез, что помню – на Бэкхена пала роль первым рассказать, как его занесло на фест.
- Встречался неподалеку с одним клиентом, потом заметил течение людей с крыльями и клыками, решил пойти в эпицентр глюков. А оказалось просто сборище фанатов аниме. – Бэкхен потянулся за своим стаканчиком с колой и перевел на меня взгляд. – Ты-то уже стар для подобного, как и я, что за маскарад?
- Хотел сделать… сумасшедшее что-то, - не умею я врать искусно и красочно, а вот правду говорить по-убогому – это раз плюнуть. Я смотрел на свои сложенные руки, полагая, что своего добился с лихвой; «бойтесь своих желаний» - прекрасная поговорка. Этот юноша уже тогда меня чертовски пугал и притягивал.
- А. – Бэкхен закивал, этот жест так и искрил скептицизмом. – Для тебя это сумасшествие, значит. Думаю, мой клиент, услышав такое, истерично бы рассмеялся и спросил, что же такая за скучная жизнь у тебя.
- А кто твой клиент?
Бэкхен взглянул на меня и спокойно сказал:
- Убийца. – Взгляд при этом такой, будто слова его до жути автобиографичны. – Я адвокат. Бён Бэкхен.
Тогда я жал его руку с очень серьезным видом, чувствуя всю серьезность такой профессии, но он неожиданно громко и звонко рассмеялся, увидев мои накладные, заостренные ногти.
- Господи, ты серьезно? – Бэкхен замотал головой, успокаиваясь. – Больше никогда так не делай, Чанель.
Я поднял уже разжижающийся взгляд на своего гостя, сидевшего по-турецки с очень внимательным видом. За всё это время его выражение не поменялось, а вот в комнате стало холоднее и как-то ненадежнее – окружающее потихоньку плыло. Я гортанно смеюсь, чувствуя алкогольную горечь на дне горла.
- Адвокат. Адвока-а-ат. Только послушай, как звучит. Им обычно доверяют, ждут рациональности и определенных, понятный действий, я всегда так считал, но, - корябаю ногтем указательного пальца обертку на бутылке, стараюсь не дрожать нижней губой. - Он не оправдал моих надежд, ожиданий и чувств, хотя работает адвокатом. Он меня обманул. Посадил за решетку собственных объяснений, которые нихрена не обоснованные и глупые. И не пробиться.
- Что случилось? – поинтересовалось Одиночество, будто само не знает. Будто не из-за этого оно здесь.
- Вот смотри, - я выпрямился, легонько шлепнув ладонью по полу, - помню, в детстве у матери была лучшая подруга – терапевт, она часто к нам приходила в гости с печеньями, приносила мне стетоскоп поиграть, учила правильно делать зарядку. Она навсегда мне отпечаталась символом здоровья, расцвета – всегда такая добрая, такая светлая, радостная, молодая. Иногда я видел ее на пробежке в парке, порой встречал в магазине за выбором йогуртов. И каждый раз: «Привет, Чанель, хорошо себя чувствуешь?», «Чанель, ешь достаточно овощей?» В четырнадцать лет я узнаю, что у нее рак почек, и… И понимаешь, - обхватываю бутылку двумя руками, отражаю в схватке боль в груди, - я думал - как так? Она же врач. Врачи не должны болеть, не могут, они же врачи. Так не бывает. А сейчас вот представь – защитник закона просто убил. Меня. Мой личный убийца.
- Расскажи о нем, - ласково подталкивает Одиночество, делает еще один шажок к моему уничтожению. Я покорно ему всё выложу, разумеется. Конечно, я всё ему поведаю. Перед этим протягиваю бутылку и спрашиваю:
- Будешь?
Оно отрицательно качает головой.
- Зря, - буркаю я, совсем когда-то давно привыкший выпивать в одиночку. – Начинается самое дерьмо.
Есть люди двух типов: те, кто злится и психует, кроша обиду натужным безразличием и те, кто скулит в
отчаянии, множив её на атомы, и купается в них. Я ненавижу второй, потому что отношусь к нему.
Я слишком сильно воспринял его уход, хотя никто не догадывался, насколько мне стал Бэкхен важен. Завались я с истерикой к матери, весь в слезах, она бы предположила, что что-то случилось с Ханной, а мы с ней расстались еще в выпускном классе.
Я не часто привязываюсь к едва промелькнувшим людям, но после более ближнего знакомства меня к нему как припаяли. А ведь всё в Бэкхене поначалу должно было оттолкнуть – он не пожелал мне в тот вечер спокойной ночи, не заикнулся о следующей встрече, не предпринял попыток сохранить связь: высадил у перекреста моей улицы, посоветовал спустить всё, что на мне было, в мусоропровод и в знаке прощания поднял пальцы, лежащие на руле. Вот и вся история.
Может, Бэкхен бы так и остался пометкой в моем ничтожном списке безумств, не встреться мы потом вновь в том же самом здании – не знаю, была у него встреча с клиентом или нет, он шел, уставившись в телефон с сумкой на плече, но столкнувшись, парень усмехнулся, моментально меня узнав:
- Второй раз – случайность, третий – система, так что в следующую встречу мы просто обязаны будем узнать друг друга поближе.
Никто не дернул меня тогда за язык, желавший извернуться в словах: «зачем тратить время, давай сейчас?», и я только растерянно кивнул, слишком поздно среагировав, когда мы уже разминулись. Бэкхен, я уже тогда заметил, любил еловые растенья, потому что и одиколон у него был свежим и напоминал о зиме.
А третий раз себя долго ждать не заставил – неподалеку у дороги, когда я шел по пешеходке и уловил боковым зрением черный капот со знакомыми номерами; Бэкхен уже ехидно улыбался мне через лобовое стекло, смотря из-под челки.
Как идиот я тогда выглядел, застыв посреди дороги с приоткрытым ртом и занесенной в шаге ногой. Безумства, видимо, определились в моем распорядке на постоянку, иначе почему я тогда забрался к нему на пассажирское сиденье, а не прошел мимо?
- Ты видел со стороны, с каким хмурым ходишь лицом? – cпросил он у меня, когда светофор дал добро на движение. – Намного приятней, когда у прохожего улыбка.
- Я о своем думал. – Я сразу стал защищаться. – И для улыбки нет повода.
- Для неё нужен повод? – Бэкхен взглянул в зеркало над собой, - это просто располагает к себе. А хмурость тебе не к лицу.
- Может, мне существование не к лицу? – пробормотал я, утопая в сиденье.
Я взмахнул руками для пущего эффекта, наклоняясь к Одиночеству.
- Понимаешь, а, уже тогда я должен был выскочить из его машины, почувствовав неладное, и понять, что мне тут светит только летальный конец. Но нет же, кретин. Потом начал ходить по городу с какой-то улыбкой придурка, распугивая детей.
- Никто же заранее не знает, что будет, встречая других людей, - произносит мой гость спокойно и тихо, будто успокаивает меня. Я киваю и снова пью. Конечно, я не могу не согласиться.
Закон косвенного усилия гласит, что всякого расположения к себе проще добиться обходными путями: хочешь произвести впечатление? Восхищайся другим человеком. Хочешь заинтересовать в себе? Сам заинтересуйся собеседником. Хочешь быть счастливым? Сделай счастливым другого.
Я так и поступал, я ронял всё внимание к ногам Бэкхена, впитывал его слова по слогам. Говорят, ничто так не располагает к себе, как уступчивость и понимание, но Бэкхен одержим деструктивным критицизмом, и всё равно – всё равно! – я всецело к нему тянулся.
Бэкхен вшивый, он предупредил об этом в нашу первую встречу, когда сказал, что ненавидит бессмысленные прогулки, имеет перечень критериев для общения и не держит своё мнение при себе (с отсылкой на "чаще всего нехорошее").
Я, вытягивая его из дома для того, чтобы пройтись вдоль площади, всегда поспешно говорил, что человеку следует в день делать 1000 шагов для хорошей циркуляции крови, и это огого какой смысл.
Он смеялся и отвечал, что со мной этот принцип можно и опустить.
Я не знал, можно ли его жесты разгадывать как шифр симпатии, когда Бэкхен проводил ладонью вдоль моих волос или, не спрашивая, фотографировал меня на телефон во время обеда в кафе, стоило мне отвернуться к окну.
Я не верил ни одному его «я удалил, не бойся».
Или когда внезапно забирал меня с работы на машине, ворчал в трубку «давай быстрее», а на вопрос «что-то случилось?» отвечал: «ничего, просто посиди со мной немного». Когда всучивал мне свои питьевые соки в пакетах, которые я даже не пью, и спрашивал, неужели у меня одна куртка на все сезоны. Чувства Бэкхена с самого начала непонятны, как и характер. Тот – сложнейшая комбинация неизвестных символов, у меня от неё постоянно кружится голова.
Он любил шутить, что продал душу дьяволу и попадает в ад - это место для адвокатов, самоубийц и сотрудников колцентров. Про свою работу много не рассказывал – ей шел лишь второй год – разве что делился своими мыслями об обвинителе, подбирал к нему прилагательные, существительные. Я снимал с него стресс ромашковым чаем, потому что Бэкхен не пьет.
Слишком много я помню, слишком ярко.
Помню впервые встреченную вместе зиму, которая у нас у обоих в избранных и любимых; в этот год она полноценно вступила в свои права, одарив город снегом. У Бэкхена на балконе обнаружился, ей богу, настоящие санки, и он сказал, что знает, как ими пользоваться.
- Где тут горки найти? – недоумевал я. Бэкхен многозначительно взглянул на меня.
- Ты не слышишь меня. Для настоящего веселья на санках горки не нужны. Я же сказал, что знаю, что с ними делать.
Мы нашли идеально расчищенную, большую площадку, по которой машина может нарезать круги, чтобы пассажира сзади совсем не сбрасывало: санки привязывались к бамперу, кто-то садился на них, а кто-то за руль, и вот это было покруче всяких там горок – я в этом убедился. Сколько мышц диафрагмы я тогда сорвал из-за смеха и радостных воплей, даже сосчитать не могу.
Бэкхену подходит зима не только в запахе, но и в волосах снежинками – он совсем не замерзал, загребая их в комья голыми ладонями. Нас отогревали какао в ближайшем кафе, мы оставили ему вместо чаевых пару лужиц от промокших курток. Бэкхена на обратном пути развязло на разговоры о всемирных художниках и самых известных картинах, а мне хотелось под его голос просто незаметно уснуть на подголовнике – каждый хоть раз так делал, разве нет?
- Ты не слушаешь, - он такой, да, он будет требовать уважительного отношения к его словам, если говорит. Я глубоко вздохнул.
- Да, я согласен, что Миро нас наебал с собакой, у него явно психологическая травма детства из-за питомцев. – Поднял на него глаза. – Может, просто помолчим?
И тогда…
Я чувствую, что содержимое бутылки почти закончилось, а надобность в нём только усилилась. Мой гость нутром чувствует этот очень важный момент, что специально подталкивает меня:
- Что же тогда?
Холод пробирается под одежду. Я сжимаю у лба кулак.
Бэкхен не поленился даже машину остановить, чтобы меня поцеловать. Просто затормозил на обочине и потянул на себя, размазывая по губам остатки снежной влаги, вперемешку с какао, с таким чувством, таким дыханием и намерением, будто говорил: «ты не можешь ничего возразить». Как я мог? Я уже полностью в нём пропал.
И когда мы поехали дальше, уже совсем в себя пришедшие, Бэкхен произнес:
- Не каждый человек захочет с тобой остаться в тишине. Это очень… - он сжал пальцы на руле до побеления костяшек, и так и не закончил. А я и не ждал.
Слишком много, слишком ярко.
Когда у Бэкхена нет клиента, он попросту сидит в квартире, критикует Шерлока, пересматривает Докторов (Хауса и Кто), пытается полюбить «Во все тяжкие» (но хоть убей, ему он не зашёл).
Я постоянно прибегал, топтался в коридоре, не раздеваясь, в ожидании, а он иногда смотрел на меня с пола и спрашивал:
- Что?
- Ты идешь?
Бэкхен отрицательно качал головой. Хотелось откровенно выругаться или тут же уйти, хлопнув дверью – он чувствовал это и пояснял:
- Не хочу сегодня никуда выходить.
Дверь оставалось закрытой, конечно, я неумел в демонстрациях обиды, и просто опускался рядом с ним на пол, недовольно спрашивая:
- Ну и что тогда?
- Поможешь мне составить коллаж любимых цитат на стену.
Не представляю, какого вида была моя улыбка в момент нахождения знакомой фразы Бэкона: «Всякая утонченная красота всегда имеет в своих пропорциях какую-то странность».
Мы тогда исписали кучу бумаг, потом закрывали ими обои. Бэкхен говорил, смотря на это всё:
- Взгляни. На нас будто смотрят Шекспир, Ремарк, Гленвел, Чоран. Со всех сторон. Так и шепчут свою философию, насыщают ею.
Я кивал, вчитываясь в строки из учения Лакана.
Человек старается жить идеями и идеалами…
Бэкхен перевёл взгляд на меня, коротко усмехнулся и на несколько секунд приложился носом к моему плечу.
Он живет сочувствием и участием, разумом и самопожертвованием.
Бэкхен собирает в кучу ненужные остатки, ножницы, клей, поднимается на ноги.
Потому что в конечном счёте мы можем оценить значение своей жизни…
Бэкхен скрывается где-то в коридоре, не сказав ни слова, и я остаюсь один на полу, растерянно обернувшийся через плечо.
…только ценностью для других.
Из кухни доносится:
- Идём, пообедаем.
Это было его спасибо.
Но я чувствовал себя счастливым даже так.
Мы постоянно занимались какой-то ерундой, честное слово, это больше даже смахивало на дружбу ненормальных нервозников, хотя я никогда не шёл против Бэкхена – я спешил следом. Мы двадцать раз на дню бегали в продуктовые, провожали автобусы, тренировали терпение карточными домиками, смотрели документальное чтиво.
Поздней ночью, однажды, бегая по телевизионным каналам, обнаружили, что на триста восьмом в половину первого начинается порно – прекрасная находка. А заканчивается ровно в три – безусловно, мы всё проверили.
Мы засыпали на кровати, на диване, полу, иногда 50 на 50, просыпались, когда кто-то бродил пить воду из-под крана, вдвоем не могли заснуть, маясь у батарей с локтями на подоконниках и болтая о бессмыслицах.
- Самые ужасные из снов, - сказал однажды Бэкхен, - это сон во сне. Издевательство разума, особенно когда снится что-то плохое. Шутка про то, что всё уже закончилось, а на самом деле – второй круг. И когда просыпаешься на самом деле, тебе уже всё равно. Потом ходишь весь день в ожидании вновь очнуться в кровати, и принимаешь всё не всерьез. Знаешь, - он потер пальцами веки, - день нашего знакомства был примерно такой. Я просто так взял тебя с собой, даже не подумав. Обычно я никого на обед не зову.
Честно слово, я ждал следующих слов, потому что боялся что-либо спрашивать, и реагировать не знал как – обидиться, что ли? Меня приняли тогда с легкомыслием?
- Только попробуй спросить, пожалел ли я о том, что так вышло, - произнес Бэкхен, уже собирающийся зевать и сполз мне куда-то в район правой ключицы.
Черта с два.
Я на некоторое время замолкаю, мысленно умоляя мое Одиночество тоже немножко притормозить, но оно еще и находчивое – поднимается, проходит вдоль комнаты, копается в разбросанных дисках.
- Что же мы сидим в тишине?
Конечно, давай поставим наши с Бэкхеном самые главные «совместные» песни, чтобы окончательно добить. Вот она, сразу же – Between the cars, приглушенная и надрывная, мелькала в фильме «Застрял в любви», что мы смотрели вместе где-то перед рассветом; мне так понравилось название, захотелось его даже забить где-нибудь на фейсбуке статусом/на теле татуировкой.
Говорят, незаменимых нет, так людей заменяют как зубную щетку или пиджак - просто, не заметив, не отрывая, а легкомысленно отклеивая и выбрасывая. Не знаю, было ли Бэкхену так же легко бросить меня, но ушел он спокойно (надеюсь а может, мне только казалось).
Бэкхен ведет популярный паблик в соц.сетях, в котором я даже не состою, потому что там мелькали мелочи нашей личной жизни - он это может. Выставлять в преобразовании какие-то вещи, предполагавшие хранение под сердцем и замком.
- Знаешь, зачем люди заводят твиттеры, фэйсбуки, строчат в них каждую секунду? – спросил он меня как-то, отодвинувшись от монитора, - Чтобы потом собрать жизнь по кусочкам в доказательство, что она вообще была. А молчаливые педрилы, что фырчат о слишком личном и никак это не запечатляют,
потом наблюдают, как всё утекает вместе со временем, будто из сломанного крана. Память не резиновая.
Он любил это повторять.
Память не резиновая.
Мне особенно нравились моменты, когда он просто закрывал глаза. От усталости или сна, или слишком яркого света. Они у Бэкхена черные, сильно показывали его абъекцию ко многим вещам, неудовлетворение чем-то происходящем, какие-то замученные мысли – когда он их закрывал, то казался таким беспроблемным и простым. Хотя влюбился я не в такого.
Я смотрю на него как на произведение искусства, которым все восхищаются, но никто не понимает настоящей ценности.
У Бэкхена идеальная приспособляемость к ситуациям. Бывало, он срывался с эмоций, кричал, лупил меня подушками по лицу в темп всхлипам, а через секунду, услышав характерные признаки посторонних людей, лучезарно улыбался и натягивал улыбку с голосом до положительного минимума.
Я всегда этому поражался.
Как можно просто пустить в ход трясущиеся руки и не сгибаться от дыры в груди, скрывающейся под кофтой? Он умеет. Он просто коллекционер масок.
Помню, как мы заговорились о парадоксальности его сущности, и я в сердцах ему сказал:
- Перестань вести себя так. Ты не Уильям Миллиган, чтобы быть множественной личностью.
- Почему ты думаешь, что все люди до жути простые? – ответил он мне с той же силой. – Почему все, встречая кого-то, не готовятся к трудностям в этом человеке?
Я прекрасно его понимал и соглашался. Я не был готов. Но я от них не отказывался. Ненавидеть мне всю жизнь аниме, черные машины и Элиота Смита, не справься я с Бён Бэкхеном.
Бэкхен не знаком с понятием "безделье", он будет жечь свечи для восковых фигурок, но не прожигать время - ему нужно прогибаться под тяжестью дел, потеряться в них - иначе, говорил он, можно остаться наедине с мыслями. А это страшно.
Он может провести всё утро за просмотром одного и того же видео, если его сильно занесло, одну песню растянуть на всю дорогу от работы до дома, заказывать на дом только японский суп с морепродуктами пару дней, пока не осточертеет. Помню, как он вылавливал из него мидии и перекладывал в мою тарелку, опять же, не спрашивая.
Господи, со своими мыслями действительно опасно уединяться.
Одиночество запускает песню на «replay» и слегка улыбается. Я хочу влепить ему пощечину, но вместо этого сам бью себя своими словами по лицу.
Бэкхен не любил абстракных понятий и расплывчатых терминов, он требовал конкретизации - издержки профессии, наверное.
Я ему как-то умудрился сказать:
- Мне иногда просто хочется от тебя чего-то ласкового.
- Например? Cлушай, давай без «чего-то». Если хочешь, чтобы я тебя крепко обнял или начал целовать или все затянулось на полчаса в соседней комнате, так и скажи.
- Я не должен тебя об этом просить. - Резко ответил я, чувствуя себя каким-то лузером одолжений.
Бэкхен впервые растерялся на моих глазах, а я поспешно отвернулся, показывая неприятность его слов.
- Прости, - его рука заскользила по моей спине, позже к ней приложилась и теплая щека. - Ты прав. Я иногда забываю, как это важно.
Но даже в глазах распозновать его чувства было сложно, хоть задавайся вопросом "правда ли?" каждое утро. Некоторые кричат о своей любви всякому, везде и постоянно, а у некоторых её почти не разглядеть, она мелькает бликами и очень тихо, можно и не заметить.
Бэкхен говорил, что я милый, смешной и хороший. Что за нелепые определения. Ну какой же я хороший? Я не люблю детей и не открываю незваным гостям. А милые - это котята, щенята и, максимум, еноты. И работа у меня скверная, жрет кучу нервов и слов – диспетчер страхового агенства.
Кстати
Может, Бэкхен тогда призрачно намекал, что мы еще встретимся на том свете?
Паршивец.
Я поднимаю глаза, уже совсем ничерта не различающие, на Одиночество и думаю, исказили ли капли слез его лицо до довольной ухмылки, или оно действительно издевается.
- А что же случилось? – я ждал этого вопроса.
Опускаю веки, чтобы совсем не закружилась голова и выдыхаю сквозь зубы – получается забавный свист.
- Разве можно бросать человека по той причине, что он слишком в тебя впитался? - Прошептал я со всем негодованием, сгущающимся в груди и выпрашивающимся наружу.
Это был его аргумент. Он пришел ко мне и сказал, стоя в пальто в коридоре, на шее – легкий шарф, в волосах – темная кора дуба, шоколад и кофе:
- Мне кажется, нужно всё закончить.
Ни раздражения в голосе, ни упрека, только отдаленная грусть, которая даже ближе к светлой. Ненавижу, потому что с такими обычно ничего не сделаешь, не поспоришь, не закатишь истерику. Я стоял перед ним, расправив руки, как на расстреле.
- Я не понимаю, - было моим последним словом, таким несуразным.
- Я опустошен, я растерян, не могу собраться, ничего не чувствую, - вздохнул он, опуская плечи. – Это не в тебе проблема, а во мне, ладно? Не обижайся.
Будь слова «не обижайся» материальны, я бы швырнул их ему в лицо. Умолял, выпрашивал нормальные - нормальные - объяснения, он пытался меня просветить, и я понимал, но не осознавал.
«Я всё у него отнял».
«Истощил его, как человека».
В процессе разговора даже не заметил, как присел на краешек дивана, скрестив руки и свесив голову, как наказанный. Бэкхен был прав, разумеется.
Я отнял часы сна, подложив вместо них бессонные ночи в полудреме на холодных подушках нос к носу с переплетами пальцев и ног.
Отнял неспешные обеды, дав вредное, заказное, без единой салфетки прямо на постели или ковре.
Отнял спокойные вечера в компании законодательных кодексов и составил из них график на еще не увиденные фильмы Тима Бёртона под подушками без единого источника света помимо экрана.
Отнял музыку, книги, увлечения, всё сделал своим, поделил на двоих.
Но, черт возьми,
По факту, в процессе общения мы делим себя на других, разве нет? Разве это не есть отношения?
- Я не виноват, - вот, что было первое, что я сказал ему тогда. А потом такое глупое. – У меня есть алиби. Бэкхен, я люблю тебя.
На этих строках он устало или нехотя покачал головой, и я уже ничего не добавлял, наблюдая его уход. Конечно, стоило планировать весьма странный разрыв с таким человеком. Может быть, мои чувства по сравнению с его были слишком сильные, броские, энергичные? Возможно, я их не рассчитал.
- Знаешь, слезы пришли только на следующее утро, - промычал я в пустую бутылку, уже намереваясь закончить. – Я кое-что понял за это время.
Вся суть в том, что люди не отнимают у тебя лучшие годы жизни. Они делают их таковыми. За это их нужно благодарить.
(А все обвиняют и ненавидят)
Я поднимаю глаза на Одиночество и глубоко вздыхаю, видя его румяное, расцветшее лицо.
- Ну что, останешься на ночь?
В этот момент, когда мой гость уже вытягивает губы в круглой «о», из коридора слышится скрежет замка, а я смутно пытаюсь в голове посчитать, у скольких людей есть второй ключ от моей квартиры. На ум приходят только два, один из них – мама, а второй…
Зайдя в комнату, Бэкхен, раскручивая ключи на пальце, в первую очередь смотрит на Одиночество:
- Проваливай.
То хмурится, бледнея на глазах, а я поворачиваюсь к парню. Воздух, ты где, ты мне нужен. Очумевшая радость в пьяном состоянии хоть и утраивается, но сложно проявляется. Видимо, я тупо продолжаю сидеть на полу, напрягаясь всем телом, пока Бэкхен присаживается рядом со мной и кладет ладони на плечи.
- Извини меня, ладно? – и такой тон невозможно неправильно расшифровать, - настолько он мягкий. – Я не хотел тебя обижать, и отношение своё не поменял, просто… Мне нужна была пауза. Просто чтобы потом вернуться.
И я всё равно молчу, потому что боюсь что-то сказать, вдруг исчезнет? Никто не отменял версию о беспамятном бреде, тогда лучше его не спугивать.
- Давай с «начала»?
Бэкхен реальный, потому что его губы реальные, холодные с улицы, леденят мои, раскрасневшиеся и горькие. Я перемещаю руки на его живот, чувствую его дыхание, прерываю поток:
- Давай,– и снова в волну.
Ныряйте в людей. Отнимайте, дарите, отдавайте свои кусочки, прикладывайте их к своим, собирайтесь в комплекте с другими в новые пазлы. А если утоните – скажите спасибо за плавание и закройте глаза.
Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/4212349