ВАЖЕОЗЕРСКОЕ НЕБО
(складень)
INTRO
ВАЖЕОЗЕРСКИЙ. ТИШИНА
Святая Тишина. Берёза за окном
Безмолвствует, боясь её нарушить.
Я чувствую, что храм — предвечный Отчий дом.
Стою и жажду только Бога слушать.
Проносится, как ветр, воскресный ясный день,
Ресницами взмахнул — прошла вся литургия.
Как на источник вод спешит лесной елень,
Так и душа летит сюда, где дорогие
Иконы и слова, и лица, и сердца,
И всё животворит Святой Огонь Небесный.
Христовой радости — ни края, ни конца.
Тишайший монастырь. Пасхальный день воскресный.
Вот так сегодня, сидя в трапезной Важеозерского Спасо-Преображенского мужского монастыря рядом со Светланой Олеговной Захарченко, я мысленно рассуждала о том, что люблю это дивное место, с которым многое связано «от юности моея». Бойцы вспоминали прошедшие дни:), и мне подумалось: а чего? может, сложить все свои мысли о Важеозерском небе? «Вепсское небо» у меня есть. «Родное небо» (Шелтозерское) есть. Чем Важеозерское хуже? Прямо целая галерея «небес» получается:) А всё потому, что живем мы в святом месте, в Карелии, где небо встречается на земле довольно часто. И Господь Милосердный открывает нам его и показывает Свои чудеса и сокровища — святых и святыни, праведных и самоотверженных Христа ради людей, храмы — жилища Свои благоукрашенные. Да даже иногда какую-то мелкую незаметную травинку-былинку, от красоты которой дыхание обрывается… Счастье — видеть это. И жить здесь — радость, которую вдыхаешь и выдыхаешь словами, кои Бог на сердце кладет, ежели прислушаться. В тишине.
И еще. Я понимаю, что сейчас очень много книг выходит — серьёзных, глубоких, богословски грамотных. Мы их читаем, просвещаемся, узнаем, в каком году был построен такой-то собор, а какие социальные факторы сподвигли такого-то общественного деятеля сделать то-то и то-то. Но иногда хочется наивного живого слова. Вот как ребенок видит радугу и, не анализируя физических тонкостей атмосферного явления, кричит: «Мама! Смотри! Чудо!» В отношении описываемых событий — я тот ребёнок. Замороченный, правда, и головой болящий, но без желания расщепить чудо до молекул.
И последнее. Говорят, мы начинаем писать те книжки, которые хотели бы прочитать сами. Честно скажу, что мне, как воздуха, не хватает живых книг о наших родных святых и монастырях. Статистикой и историческими фактами душу не напитаешь. И промыслительное действие Божие в мире не закончено, поэтому естественно ожидать современных свидетельств о «Северной Фиваиде», которая никуда не девалась, но… Как-то не попадались мне такие книжки в руки, посему, как Самоделкину, приходится чего-то такое лепить. Само на свет просится.
Да будет Свет!:)
P.S. Складень собран из известных до гайки всем, кто меня знает, художественно-публицистических текстов разных лет, по прошествии которых менялась я кардинально, но слов из песен решила не выкидывать. Смысл-то какой?
ВАЖЕОЗЕРСКИЙ BLUES
… На меня смотрел святой Иоанн Предтеча. Внимательно. Даже испытующе. Это можно было сравнить со знакомством. Естественно, к двадцати годам даже в пустыне безбожия мне удалось узнать, кто такой Предтеча. Я читала о нем в Евангелии и духовной литературе, но не воспринимала как живое существо. То есть смотрела на икону в контексте «когда-то это БЫЛО». А в Важеозерском монастыре поняла, что «это ЕСТЬ».
Это случилось во время моего первого спонтанного посещения Важеозерского Спасо-Преображенского мужского монастыря, когда мы с братом просто сели в автобус и рванули «посмотреть на монахов». Вживую. Под вздохи родни, типа «ты, Валя, делай уже со своей жизнью, что хочешь, но парня в монастыре не оставь — у него вся жизнь впереди». Подразумевалось, что черного цвета в той жизни должно быть меньше, чем в монашеском собрании. То бишь я, даже толком не зная, в какую сторону креститься, пребывала в статусе отрезанного ломтя, потому что позади простиралась выжженная грехом, словно напалмом, земля, которую надо было восстанавливать до уровня плодородной почвы. И честно скажу, что Важеозерский сыграл не последнюю роль в «поднятии целины», которое продолжается по сей день (по слогу, должно быть, чувствуется:).
Почему вдруг меня потянуло всё это записывать? Ну, во-первых, память у меня похожа на изъеденное молью старое пальто. Если не записала что-то, значит, не было этого в моей биографии:) А забывать не хочется. Во-вторых, я часто друзей писаниной развлекаю. Лет с пяти. В-третьих, вот смотрю я на лица братьев и сестер во Христе и жду, когда они дадут повод расширить словарь русского языка в определении понятия «радость». Хотя бы слова на два. Ведь каких только сокровищ нам Бог не дал! Ну, вот я сейчас иду по улице, гоняю этот текст в голове, а на пути у меня — деревянный храм-красавец во имя Илии Пророка на Первомайском проспекте г. Петрозаводска. Как будто из сказки про Святую Русь выплыл. В соседстве с колокольней — прямо мини-Кижи. Протираю глаза. Так нет же! Не сказка! Быль! Подойди и потрогай. Не испарились? Слава Тебе, Господи!
И вот бывая в Важеозерском, я неоднократно испытывала такую же радость от служб, людей, храмов, икон, пейзажа. Когда Бог близко, ближе, чем воздух, и ты стоишь и повышаешь уровень воды в местном озерце своими слезами, потому что восторг полный, в сердце не вмещающийся. Земля плача по потерянному раю. И по обретаемому Господу. И хочется людям это показать, чтобы выражение лиц поменялось. А иногда бывает наоборот — по башке тебе так прилетит, что по частям себя собираешь, и тоже Бога благодаришь, потому что иначе не спастись со всеми своими мерзкими «Я-моё-дай!». Как получил, сразу протрезвел. Счастье! Очередной повод для радости. Когда в себя придешь, понятно.
И еще, наверное, надо сказать, почему вдруг «blues»? Так всё просто — до псалма не доросла, а по интонации и длине — самый блюз получается. Лирическая песня беспонтового дяди Тома, выходца с плантации «Хлопкового пояса», глядящего на течение реки, в которой отражается бескрайнее небо в настоящем, прошедшем (как свидетельствует наука-физика, если не ошибаюсь, прошлое возникает спустя 5 секунд) и будущем. Смотрит он на эту реку, и в голове только одна мысль: «Слава Богу! За всё».
«ВО ВРЕМЯ ОНО…»
Итак, 22 февраля 199… года, мы с братом попали на службу в память святых Геннадия и Никифора Важеозерских, отцов-основателей монастыря. Что такое «воцерковление» мы смутно в ту пору представляли, поэтому напоминали камбоджийца в Третьяковке. Ходили, рот открыв. Я, борясь с внутренним напрягом, себе на лице нарисовала выражение «проглотила Маша мячик», т. к. поди знай, что здесь принято, а что нет. Вдруг что-нибудь не так сделаешь, еще и выгонят прочь. Не хотелось бы. На входе всех встречал отец Иларион, игумен монастыря, в коем я почувствовала братское сердце, потому что его облик напомнил мне рок-музыканта: весь в черном, и хайр на ветру полощется. «Этот, — подумала, — сразу не выгонит, даст в храме постоять. Даже таким, как я».
Дальше пошло легче. В толпе мне запало в душу одно лицо. В храме ведь кто чем занят. А это на лице написано. Флуоресцентной краской. И хоть по сторонам специально не пялишься, все равно глаза ж не закрыть. Лицо матушки N. было светлым, спокойным. Она улыбалась. Глядя на нее, я порадовалась запечатленной на лице какой-то первозданной чистоте. Видишь, что значит, когда человек неотвратимо решил отдать себя Господу до гайки, и как это преображает, и вообще — как связано понятие «монашество» с ангельским чином. В обычной-то жизни с монашеством все больше сталкиваешься в книжках. Опять думаешь: да, это есть, но «где-то ТАМ», за тридевять земель, в дремучих лесах. А оно, оказывается, ЗДЕСЬ, по правую руку от тебя. И это обязывает. К тому, чтобы стремиться к открывшемуся тебе. Понятно, что мне до неё, как до Китайской стены ползком, но хоть пример наглядный, направление движения и… вот как будто подбодрили тебя: не всё так плохо и тяжело, посмотри — вон у людей получается ведь. Это в ад поодиночке топают, а спасаются гуртом. И у каждого своя роль в этом походе. Вот у матушки, допустим, — примером послужить мне и не только.
Пространство храма Всех Святых, где проходила служба, — это полный баланс вертикали и горизонтали, образующих крест. Верх — это воздух, небо, заоблачная высь, ставшая ближе. Она не давит, а позволяет чувствовать себя свободным. У какого-то русского художника есть картина типа «Церковь земная (или воинствующая) и Церковь Небесная (или торжествующая)», на которой показана Литургия в храме, а над ней — та же Литургия у Престола Божия. Очень наглядно продемонстрирована взаимосвязь между Небом и землей. Если б мы увидели это реально, то… Понятно, как бы мы впоследствии к храму относились. Дышали бы через раз. Пока всё благополучно не позабыли бы, к сожалению. Пространство храма Всех Святых несет в себе такую педагогическую миссию — возвращать ум, погрязший в земном, гор е, где ему и место.
Ну и тишина. Тишина — это такой катализатор порока, на самом деле. Вот мотаемся мы по обителям, жалуемся на болезненные ритмы урбанистической среды, городской шум, а ведь запри нас в келью с тремя елками под окном — слезами бы обливались, все назад бы просились, в «родной ад». Потому что основной шум — в голове. Вот святитель Феофан Затворник, прежде чем стать затворником, сначала по окрестностям монастыря ходил, потом только до монастырской стены, потом в здании, не выходя на улицу, потом до оконца и лишь в конце концов затворился в келье. А он ведь персонаж с иконы, и до затвора тоже вел суровую подвижническую жизнь. Чего уж о нас, простых смертных, говорить. Мама, где моя трещётка?
Так вот, чувствуется, что Важеозерский монастырь — место тихое, даже когда там народу много. Потому что благодать всю эту суетную пену поглощает. Успокаиваешься и шелестишь там себе мирно и спокойно. Озерцо, ёлки, снежок. И надо всем в небе горят чистым золотом купола. А с берега поглядишь — видишь Митрофаньевский скит. И так было, и будет во веки. Аминь.
В ПОСТ ДЛЯ УДОВОЛЬСТВИЯ МОЖНО ТОЛЬКО СТРАДАТЬ!
Такой у меня был лозунг для Великого поста образца 2003 года, когда я самоотверженно решилась слепить из себя анахорета из Нитрийской пустыни: сон измерять минутами, молитвы километрами, еду граммами. И вообще картон грызть для пущего соответствия картинкам из больного воображения. А страдать надо было в нужных декорациях, которые мне решила обеспечить С. В марте С., взяв за руку меня и П., отправилась в Важеозерский монастырь трудничать. Её абсолютно не парили мои пафосные вопли, что монастырь — это ИТАР души, поэтому без особой надобности туда ездить не нужно. Чтобы получить пользу от монастырской жизни, надо сначала исчерпать городской потенциал. В Петрозаводске есть храмы, много священников, которые всячески помогают людям в спасении души. Кроме того, не хочется привносить мирской дух в монастырскую ограду. С. велела мне идти лесом. И мы пошли. Лес тот простирался у Интерпоселка, где находился Важеозерский монастырь.
Читала перед этим реминисценции одного пятидесятилетнего архитектора по поводу двухгодичного пребывания в стенах обители где-то, по-моему, под Рязанью. И вот он там «констатирует факты»: все только молятся, Евангелие не постигают, народ безграмотный и темный в вопросах веры, в монастыре приживаются только алкоголики, шизофреники, бичи, не устроенные по жизни люди. Игумен тяготится служением, потому что его выбрали по принципу «среди слепых и одноглазый — король», дачу себе строит и т. д. Мужик их не осуждает, просто «размышляет и делится наблюдениями». А мне думается, что, может, просто он сам на мире очень завязан? Так-то если рассудить, какая разница, кто там чем занимается, если ты стараешься держать ум в Боге? Если отвлекаешься, так что ж? Тебе бес такого нарисует, ни в одном блокбастере не увидишь!
Я помню, как в подростковом возрасте решила в Екатерининскую церковь зайти. Иду и вижу, как рядом с ней, прямо у входа, сидит человек в рясе — для меня тогда «священник», потому что других людей в черном я себе не представляла — и курит со страшной силой. «Ничего себе! Мы тут водки переберем, причем слегонца, и убиваемся неделю о том, как не правы. А этот… Святой человек на святом месте! Держите меня семеро!» — подумала я, долго пребывая в недоумении. Спустя несколько лет я встретила этого человека и поняла, что он, наверное, даже не знает, с какой стороны у сигареты фильтр. Из чего я заключила, что не всё, что мы видим своими собственными глазами, есть реальность.
Погода была фантастическая. Солнце светило приветливо. Пришлось даже куртку расстегнуть и капюшон снять. Идем по дороге, состоящей из одних поворотов, длина — 12 километров. Раньше здесь был заказник гэбэшный, по-моему. Так что лес изгадить не успели. В принципе, можно было тормозить лесовозы, но мне очень хотелось идти пешком. Как у Шмелева в «Богомолье» это описано. Идешь себе, молитву читаешь, природой любуешься, тишину слушаешь. Это лечит. Кстати, по дороге из меня вышибло все мирские мысли — о работе, семье, аспирантуре, делах каких-то левых. Удивительно, так несколько дней и не вспоминала ни о чем вообще. Очень на меня не похоже. Шла и думала — впереди аскетизм, труд, пост и многочасовые молитвы. Просила у Бога поддержки, так как знала, что применительно к моим молитвам слово «многочасовой» звучит очень смешно. До слёз. Этот настрой потом мне помог — мозги бодрствовали постоянно, даже во время кратковременного сна. Это похоже на то, как будто у тебя внутри камертон, он задает определенную ноту, и уже впоследствии ты находишься в рамках этой ноты, — ни даже четверть тоном выше или ниже.
12 километров показались тремя, усталости не было. Однако по прибытии нас сразу посадили есть и отдыхать. Обломали с порога:)))) В мозгах-то: монастырь, Великий пост, — а вместо хлеба и воды после захода солнца тебе дают суп, второе и компот. (Потом я заметила, что когда попадала в монастыри в пост, то трапезы были куда круче, чем у меня дома в обычные дни. То есть там люди трудолюбивые и хозяйственные живут — всякие соленья, варенья запасают в великом разнообразии.) Сейчас меня уже ничего не удивляет. Да и в тот момент у меня отключился механизм анализа. Жила по принципу: говорят – делай. Аминь.
В четыре часа сходили на службу, где, как оказалось, позволяется сидеть в храме (вай-вай-вай, где ж ты, «Фиваида моя, в Вологодской губернии»?!). У меня организм молодой и ум суровый, поэтому ощущения были те еще. Типа: это ж страшно себе представить — впервые села в церкви! Да еще и в монастырской! Да это ж был мой самый тяжкий грех! (Приятно познакомиться:)))) Но я садилась не потому, что уставала, а чтоб другие чего не подумали: явилась тут, типа чудо с облака. У меня вообще установка была — по монастырю шуршать тише воды, ниже травы, глазами в пол, лицом в капюшон. Тенью скользить, с дорогой сливаться.
Моя духовная жизнь — это вообще череда зубодробительных уроков, не лишенных юмора. Допустим, всем гайки закручивают в сторону — «затянуть пояса, вдохнуть поглубже, зубы сжать», а меня — «расслабиться, выдохнуть, улыбнуться». Самое страшное переживание — это когда меня по болезни благословили есть перед Причастием. Булку! И чаем! Сладким! Запивать! Просто иначе до Причастия было не дожить. Кома радушно распахивала свои объятья. И вот для меня был больш(н)ой вопрос — а нужно ли доживать. Хорошо убедили, что нужно. Потешалась я над собой откровенно всю дорогу, иначе умом бы дернулась. Это ж как сложно принять, что Церковь Христова и гестапо — два разных ведомства.
Служба оказалась размеренная. Увидела обожженную икону Пресвятой Богородицы. Больно как-то. Служили где-то час сорок, но по ощущению — двадцать минут. И вообще, все эти детали, которые я описываю, они не очень четко в памяти сохранились. Единственное яркое впечатление — молитва постоянная, почти непрерывная, вездесущая: в храме, на улице, в кельях, — везде. Ее не чувствуешь, как что-то особенное, отдельное для восприятия, но точно осознаешь, что она есть. Что называется, верните мне этот воздух!
После службы сходили на могилу блаженного инока Владимира, которого хотят прославить в лике святых. На территории был еще поклонный Крест, от которого шла тропинка, по которой обычно ступает «сам отец N.», как заметила С. Великий, должно быть, человек, подумала я, раз даже следы его здесь почитают. У великого отца при встрече взгляд оказался, как на иконе. И чувствовалась в нём сострадательная любовь. В наш век подвижники грустные, даже когда улыбаются. Понятно почему. А мы, дети века сего, очень остро ощущаем в священниках любовь, боль, осуждение, ожесточение, отчуждение. Опыт у нас за плечами не самый необходимый и молитвы травмоопасные. Это четко видно из православного Интернета. Или допустим, из какого-то документа, принятого церковными иерархами в 2000 году, где популярно расписано, что священник не должен калечить души прихожан. И примеры приведены в примечаниях к дополнениям. Слава Богу, я таких священников не видела ни разу! Милосердный Господь показывал мне только примеры для подражания. Иначе — труба. Пусть и временная.
Кроме того, если сейчас в Церковь приходит человек лет восемнадцати, то это стопроцентно сломанный человек, потому что мирское «совершеннолетие» со всеми вытекающими последствиями наступило у него лет в двенадцать. Даже в доперестроечные годы, когда советский режим был, дети пиво не пили, за мат срок давали, содомский грех не пропагандировали, воспитанием подрастающего поколения худо-бедно занимались, такое в школьных туалетах творилось и не только там, что туши свет. Причем школы-то приличные были. Мне в 12 лет открыто на людной улице предлагали в порносъемках участвовать… Как вспомню — вздрогну. Хотя по сути была ходячим справочником пороков. О чем же теперь можно говорить, когда все позволено, у всех на все права есть — пей, кури, грибы жуй, за гамбургер отдавайся с детства. Если из такого ада молодой человек приходит в Церковь, то даже на уровне впечатлений у него там намешано, как у душевнобольного. Поэтому: эй, если кто тут узнал себя, бухнись на колени перед иконой Спасителя да поблагодари Его от всего сердца. Тебя выдернули из ада. Ни за что. Просто по любви.
Были на монашеском правиле в домовой церкви. Это такая церковь прямо в доме: с иконостасом, свечами, аналоем. Так здорово и неожиданно. Молились часа два с половиной. Читали на коленях что-то покаянное. Мне до этого было не дано на коленях молиться. Просто через силу и через «не хочу — не могу — не надо — не умею — не буду». А здесь и не ёкнуло нигде. Потом я поняла это так: Бог через поддержку Свою неоценимую дал мне понять, какой я могу быть. Сейчас, например, когда у меня на молитве ум куда-нибудь отлетает, то мне стыдно, потому что я знаю: может не отлетать.
В первый день мы спали пять минут, потому что там собралась телиться корова, и надо было идти на скотник, чтобы помочь труднице Н. принять у нее роды или отёл, или как там это у коров называется. В мозгах была одна мысль: вперед! Хотя корову я видела только на картинке в учебнике английского языка с надписью «a cow» внизу. На улице было где-то —2. Ночь. Звезды висят низко. Видно, как они срываются и падают, сгорая в атмосфере. На небе — северное сияние. Серебристо-белого цвета. Я это тоже всю жизнь помнить буду, как в детстве запомнила Кижи ночью. Это удивительно красиво. Не по-земному.
Бог с этой коровой, тем более, что она все равно не отелилась. Обращусь лучше к человеку. К труднице. Я вначале совсем не поняла — что она делает в монастыре. Особенно удивляло, что это не первый монастырь в ее жизни. И не первый год она ведет такую жизнь, будучи экстравертом. В том плане, что она говорит о каких-то вещах, о которых и в миру не задумался бы: как из монастыря выдворили какого-то там брата строгих нравов, кто на скотнике втихую курит, чем московское монашество отличается от провинциального и прочее в том же духе. У меня чуть голова кругом не пошла. Но пути Господни неисповедимы. Потом когда Н. в мае приехала в Петрозаводск, она произнесла ключевую фразу: «Монастырь спасает меня от меня». Собственно, после этого уже понимать нечего. С тех пор у меня с ней любовь, мир и полное взаимопонимание. Тем более, что потом выяснилось, что мы примерно по одним и тем же дорогам в жизни ходили — просто она чуть дальше зашла. И я подумала, что вот если бы зашла я, то развернулась бы впоследствии в сторону монастыря? Это большой вопрос. Скорее всего, в сторону сточной канавы.
Всенощное бдение — в ночь с субботы на воскресенье. Это для меня было сердцем монастыря, его жизни. Не знаю почему, но мне было важно, что оно совершается ночью. В этом есть какая-то своя правда. Ведь в одном духовном отрывке говорится о том, что Богу угодны молитвы, творимые ночью. И за таких молитвенников молится Церковь. Я никогда не была в храме ночью, а это, оказывается, полезно для души — в том плане, что внимание не рассеивается. Где-то теплятся лампады… И все. Больше никаких движений, звуков. Приходит отец Z, и начинается исповедь. В полумраке. Исповедует батюшка с любовью и терпением. Честно говоря, когда читаешь литературу об исповеди, то там столько страхований, что постоянно внутренне ожидаешь: вот, сейчас по мозгам дадут! Наверное, не надо так много читать. Иначе возникает соблазн формального покаяния, которое сложно изжить. Потому что подставить себя под удар… Натренироваться, конечно, можно, но дело-то в другом. На сегодняшний день мне понятно, что Христу мы приносим не перечень грехов, а состояние сокрушения, покаяние, желание примириться с Ним, не уходить от Него в смерть. Да и вообще, грешить больно.
Так вот — всенощное бдение. Оно пронизывает тебя насквозь, даже когда мозги с непривычки сдают. Но с этим просто бороться — не садиться во время службы. Игумен N. в книге «Сокровенный Афон» говорит: даже когда засыпаешь, через тебя все равно проходят токи благодати Святаго Духа. И это действительно так. После бдения ты выходишь человеком — таким, каким тебя Бог хочет видеть. Не знаю, как это объяснить. Главное — суметь сохранить в себе такое состояние подольше.
Тем не менее, я думаю, что мне так легко все давалось в монастыре только по неизреченной милости Божией. Поживи я там с месяц — глядишь, и не умилялась бы бдению. И вообще, вся бы чернуха вовне повылазила. Я ведь в монастыре и грехи свои видела через других, а не в «рабочем состоянии». Почему? Я в такие дебри не лезу. Мне нравится, как свт. Иоанн Златоуст говорил: «Случилось хорошее, благословляй Бога, и хорошее останется. Случилось плохое, благословляй Бога, и плохое прекратится. Слава Богу за все!».
На самом деле любовь Божия — это великий учитель. Быть может, даже более суровый, чем гнев (тем более, что Бог не гневается, поскольку есть Само Совершенство; это мы себя в бездну адскую швыряем, потакая греху, а потом все списываем на кару небесную). Потому что к гневу мы чисто по-человечески привыкаем: не прав — наказан, наказан — смирился. Мы ж друг друга всю дорогу лупасим, поэтому ни подзатыльнику, ни пинку особо не удивляемся. А любовь — это тебе не правда от человеков. Когда ты начинаешь в душу свою смотреть и понимать, кто ты есть, т. е. хуже, чем никто, а тебя все равно любят… Тут и совести обличать не надо.
Покидали монастырь забавно. Откуда ни возьмись, появился мой отец и стал преследовать машину игумена, который по доброте своей, согласился нас подвезти на своем микроавтобусе. Так неожиданно! Главное, что отец нас заметил и догнал, не зная, что это едем мы. Просто чудо какое-то. Так что я пересела и поехала домой с папой. Дома просто переживали, что Валя автостопом двинет неприятностям навстречу. Впоследствии мне буквально все признавались, что боялись со мной больше не увидеться, что я в монастыре осяду крепко. Типа все признаки мирского нездоровья налицо.
На выходе из монастыря я села и нацарапала на бумажке «a piece of» доморощенной философии:
ВАЖЕОЗЕРСКИЙ
Монах — ночная птица.
(Из мыслей отца Херувима)
Ночная птица
Замыкает суточный круг.
Как всегда, в одиночестве, сторонясь любимых подруг.
Принимая родство только с солнцем (как когда-то родство с луной),
Прощается с ним, ощущая себя одной
На хрупкой ладони Земли... Среди тростника-шептуна,
Над серыми скалами Севера, у дорожного полотна...
И есть только голос, молитвой к Богу звучащий —
До утра,
До солнца,
В утешение ей восходящего.
ДЕНЬ ТРЕЗВОСТИ
— Самое главное в жизни — это любить. Как только чувствуешь, что не любишь кого-то, сразу Царствие Небесное для тебя закрывается. Люби! Люби Бога, ближнего! Всех люби! — мать Нонна, девяностолетняя монахиня Сяндемского монастыря, говорит мне от полноты своего сердца, самое главное, самое насущное, пока я пью чай. Да уже не пью, потому что когда говорят о едином на потребу, я обо всем забываю. Слишком мало у нас минут в жизни, когда люди, познавшие Христа, произносят такие слова, питающиеся силой их веры. Они произносят. Я подбираю. И складываю внутрь себя. Коллекционирую.
х х х
— Люби! — внушают глаза преподобного Серафима на иконе в часовне федеральной клиники. Я нашла её на сорок пятый день своего пребывания там. Пришла бомж бомжом. Неделю не мытая после операции. Трубка с панкреатитным содержимым из бока торчит. Лицо в капюшон утоплено, т. к. сил нет после шести разномастных инъекций трижды в день в подключичный катетер за его выражением следить. Просто потомки Snoop Dogg`а мрут от зависти. Уйти в себя хочется и дверь закрыть на семь замков. И ключ для верности потерять. Какое там любить?! Как?! Чем?!
Выхожу в холл — здоровенный, круглый. От него в разные стороны расходятся коридоры. Основная масса пациентов — всякая разная хирургия (от травмы до кардио-) и гематология. Из последнего отделения выходцы «в люди» — большая редкость. Потому как мы там все — граждане, с которыми не справилась муниципальная и региональная медицина. Да и федеральная тоже не за каждого с уверенностью берется. Те, которые в силах покинуть гематологическое отделение, похожи на инопланетян. Без пола, одежда сорок второго размера болтается на них, как на вешалках, ходят — скользят по пространству, общаются безмолвно. Пристегнуты к инфузоматам. На головах — маски, скрывающие голые черепа и оставляющие щель для глаз.
И только глядя в эти глаза даже с расстояния двадцати метров, понимаешь, что там, за всеми этими нереальными костюмами, — сверхлюди. Потому что так страдать могут только герои.
Передо мной в холле на диване сидит пара. Одному терпимо, другому, похоже, невмоготу — взгляд его уже в лёд закован. Сквозь его толщу пульсируют зрачки. Эти двое ничем друг другу не могут помочь. Совсем ничем. У них даже язык не ворочается, чтобы словом брата по несчастью поддержать. А может, им уже тошно от слов. Когда на пороге смерти стоишь, думаешь много, а говорить не тянет. Только с Богом общаешься на языке тишины. И тогда тот, который еще более ли менее жив, еле двигает свою ладонь к другому и кладет свой мизинец на его. Глаза последнего начинают оттаивать. Буквально. А у меня одномоментно оттаял орган, на котором практикуются кардиохирурги. Хорошо, что капюшон на лице был. Не заметил никто.
Я даже не знаю, что здесь можно сказать. Для меня этот жест мизинцем стал переломным моментом всей последующей жизни. Вот просто вышла из коридора другим человеком. И назад с тех пор не оборачивалась. Сейчас вот вспомнила, потому что… Потому что сегодня объявлен День трезвости.
х х х
Архимандрит Иларион после сегодняшней литургии говорил о трезвости, о грехе винопития, о том, как алкоголь и хорошего человека в зверя-убийцу превращает. А мне подумалось, что трезвость — это не только, когда от водки-наркотиков отбодался. Это незамутненное понимание того, что есть вокруг. Взгляд на мир глазами Творца.
Вот приехали в Важеозерский, сразу же спокойно так делается, радостно. Почему? Шума нет. Замечательно! Потом в окружающую тишину вживаешься и доходит, что шум не вовне, а внутри. Помехи идут из головы. Займи её молитвой, выживешь даже под железнодорожным полотном с ежечасными товарняками. Первый шаг к трезвости:)))
Помолились. Вправо-влево поклонились. Двинулись дальше. Ибо встав на путь трезвости, не сходи с него. Аминь. (Произносится торжественным тоном с неистребимой глубокомысленностью во взоре.)
х х х
— Благодарным надо быть, — продолжает мать Нонна. — За всё Бога благодари. Да нисходит у вас с уст молитва «Слава Богу за всё!». Это самая сильная молитва. Без неё никуда. Без молитвы вообще жизни нет. Молитесь друг за друга, поддерживайте друг друга. И любите! Любите!
Любовь пронизывает воздух Сяндемского монастыря, в который нас занесло осенними листьями. Приехали в поисках солнечного света и редкого тепла. По дороге идет игуменья Варвара, глядя на которую я сразу понимаю, что обратились мы по адресу. От неё любовь исходит волнами. Господи, слава тебе за созданий Твоих, врачующих одним видом! Сердечный воск тает.
х х х
Наш мир сошел с ума. Иродиада всё также злобствует и требует на блюде голову Иоанна Предтечи. Напившийся Ирод идёт на поводу у блудливой девицы, потому что вино превратило в прах его тормоза. Ведь он не был изувером и даже почитал Иоанна Крестителя пророком. Но…
Трезвость. Нам, похоже, тебя и вправду не хватает. И это не формальное исполнение распоряжения выше стоящего начальства: сказали почтить трезвость — будем славить трезвость, а завтра милосердие, а послезавтра многодетность… Нет, это колокол набатный над всеми нами, склонившимися над очередным праведником, павшим жертвой нетрезвого безумия.
Часто случается, что у нас даже времени нет, чтоб ради него мизинцем успеть пошевелить в сверхскоростной цивилизации с адским вектором.
Так что даруй нам, Боже, всем трезвости от щедрот Твоих. Даруй как Источник Жизни и Податель всяческих благ!
КРУГЛЫЕ ГЛАЗА
(личный опыт обезьяны с гранатой)
— О чем Вы так задумались-то? — спрашивает меня молодой модный парень, удивительный повар, у которого я покупаю себе ужин в одном шумном кафе. Это происходит нечасто, но всегда к обоюдному удовольствию. Просто он мастер от Бога, любит людей и своё дело больше, чем бонусы от прибыли. А я очень люблю такое человеческое отношение и его кулинарные шедевры. Он, похоже, далёк от моих сегодняшних мыслей, но… А чего он заговорил-то? А что я здесь вообще делаю? Зачем мы друг другу нужны в этот дождливый со слякотью вечер, от которого ловить нечего, только прятаться под крышу, греться да сушиться? Такая череда мысленных вопросов заставляет меня изложить нарвавшемуся собеседнику прямым текстом всё, что я думаю о Важеозерском монастыре, монашеской жизни, о том, как там спасались смертельно больные, как я там пыталась у коровы как-то отёл принимать, что когда оттуда приезжаешь, внутри тихо настолько, что в кафе его я музыку R.E.M. услышала только на десятой минуте пребывания. Парень сначала делает круглые глаза, в которых через минуту возникает интерес, через пять свет, через семь он уже начинает задавать вопросы. О главном.
Так происходит обыкновенная рыбалка. Неожиданная как для рыбы, так и для рыбака.
Я вот думаю, мы чего-то стесняемся вещи своими именами называть, «вдруг не так поймут», а зря. Как бы ни в пользу геенны огненной осторожность наша оказалась.
х х х
Ездили сегодня на святую землю, расположенную в Важеозерском монастыре. Удивилась я за дорогу дважды, потом по возвращении в город еще раз. Это для моей метущейся души перебор. Может, поэтому смогу только уравноБешенно высказаться.
Первый раз я подпрыгнула на сидении автобуса, когда нам было сказано, что де не надо жить денежными интересами и приобретениями, не по-христиански это, а надо стремиться к раскрытию своих дарований. И аминь. Я это в последнее время слышу с завидной регулярностью. Как православную кастовую мантру. А ведь чисто как в кабинете гуманистически ориентированного психоаналитика. Явно оттуда риторика за вычетом моего «аминя». Там за деньги и очень большие деньги любят мозг апгрейдить проблемами самореализации. Раскройся, дескать, милый, не дай таланту сгнить ни за что ни про что в земле. Некоторые еще и Библию вспомнят не к месту. На антихристианском поле Библия, замечу, первейший агрономический справочник. Я как-то с продвинутым агрономом общалась, поэтому утверждаю опытно, как нас сегодня учил отец N: в правой руке присных антихриста будет Библия, в левой — программа соцразвития. Ладно, не об этом сегодня. Сдохнем мы немирно и постыдно под Шопена совокупно со всей своей самореализацией.
Я понимаю, почему мы в христианской среде так разговариваем мило. Потому что, с нашей точки зрения, начни вещать о цели жизни как о стяжании благодати Духа Святого и про христианскую кончину живота, люди с автобуса на ходу выпрыгивать будут. Такие высокие материи! Это ж не Евангелие читать. Дома под лампочкой из «IKEA». Разбегаются православные от таких замудрёных глаголов. Таланты ближе. Один рисует, другой носки вяжет, третий песни поёт, четвертый математические задачи решает во славу Божию. Всё приумножается в геометрической прогрессии, жизнь не зря проходит, в своих глазах я просто ретивый раб, только покуриваю и осуждаю из года в год. Да и ладно, нет безгрешных, кроме Христа. А то, что талант — вообще-то вера первоначально, — это forever за скобками повседневной жизни. ОК. Сформулируем по-другому, политкорректнее, цель — признать Христа Богом, всемогущим и любящим, а что самое главное — Личностью, а не святой абстракцией, мертвой формулой. И лучше быть орудием воли Его, а не исполнителем своих представлений о дарованиях. Так менее травматично? Или нужно, чтобы самый опыт показал, что «как только на смену ощущению «нищеты» приходит удовлетворение собою, так вся сия скала духовных восхождений рушится, и дом наш опустошается. Бог уже не с нами». Вот психологам этого не понять. А нам Сам Бог велел.
х х х
Второй раз я чуть не свалилась со скамейки в храме, когда друг мой прилюдно иеромонаху, выступавшему перед нами с беседой, за которой можно отправляться хоть за тридевять земель — не прогадаешь, сказал, что им, монахам, молиться и стяжать дух мирен куда легче, чем нам, обуреваемым миром со всех сторон. Мама ты моя. В монастырь-то ездить страшно, чтобы «легкость» монашескую не усугубить ненароком. От нас же миром за версту фонит, и это молящимся людям слышно, как нам радио в наушниках. Такой «простоты» жизненной врагу не пожелаешь. Даже распространяться не буду. Могу посоветовать (фигурально выражаясь, не надо этого делать) помолиться разок, по заветам прп. Силуана Афонского. Там про кровь не метафорически сказано.
х х х
Третий раз был без падений. Если честно, мне в Важеозерском нравится тишина. Там реально тихо — и снаружи, и внутри себя. В этот раз я опытно узнала, что именуется обломом и каково это на вкус. Кисло! Я уже рукой махнула, но, когда повара своего встретила и начала ему наговаривать ровно от избытка сердца, то уловила, что врубилась в святость этого места. Как лампочку в голове зажгли. Руками Божьими. Сильно настолько, что стучать зубами перестаешь часа через два. Т. е. понятно стало, «к чему всё это было».
х х х
А вот финал будет очень нелогичным. Ну, т. е. православный такой финал. Это молитва архимандрита Софрония (Сахарова), в которой «к чему всё это было» выражается яснее ясного.
«Ты дал мне заповедь Твою — любить, и я принимаю её всем моим существом; но вот, во мне самом не обретаю силы этой любви... Ты есть Любовь; прииди же Ты Сам и вселись в меня, и совершай во мне все то, что Ты заповедал нам, ибо заповедь Твоя неизмеримо превышает меня... Изнемогает мой ум постигать Тебя. Не может мой дух проникнуть в тайны жизни Твоей... хочу во всем творить волю Твою, но дни мои истекают в безвыходных противоречиях... Страшусь потерять Тебя за те злые мысли, что в сердце моем; и страх этот распинает меня... Прииди же и спаси меня утопающего, как спас Ты Петра, дерзнувшего пойти к Тебе навстречу по морским водам».
В общем, отрываемся уже от трассы, начинаем ходить по воде. Благо, даже трассы сегодня к этому располагают как нельзя лучше. Лед тает.
Мир жде