Глава 1. Неизвестность.
Яркие вспышки молний рвали небо на части, слепя, выжигая способность видеть хоть что-то в промозглой тьме. Гром оглушал, и потоки беспощадного, хлесткого ливня не давали вдохнуть, пригибая к земле. Ты растерянно вглядывался в мрачные, низкие тучи, не понимая, как оказался здесь, почему ветер так пронизывающе, пугающе холоден — для тебя, давно забывшего, что такое — замерзнуть.
Непослушные пальцы стиснули ворот плаща в бесплодной попытке прикрыться, спрятать незащищенную шею от разбушевавшейся стихии. Щеки заледенели, и бьющие наотмашь колючие капли, как удары тысячи игл, вынуждали втягивать голову в плечи, а ладони — в неудобные рукава. Ты стоял и беспомощно озирался, выхватывая из ночной темноты низкие крыши уснувших домов, пустынные переулки, широкие потоки воды вдоль тротуаров, торопливо уносящие вдаль мелкий мусор, гнущиеся на ветру кроны еще не зазеленевших деревьев.
Весна опять прорвалась как-то сразу, не крикнув предупредительно, не дав осознать — ее время пришло. Просто обрушилась сверху озлобленной, мрачной ночной грозой.
Ты тяжело дышал, боясь сдвинуться с места. Ты не знал и не понимал, где ты, ты не видел, что привело тебя сюда — и что может помочь добраться до тепла. Куда-то — ты едва помнил об этом — где ты был дома и был почти счастлив, где не было холода, а мир складывался яркими неровными штрихами из того, что выстраивал — ты.
Где ты любил почти все, где любили тебя, где вы чувствовали себя в безопасности, складывая жизнь из попыток ее понять. Всегда.
Слишком давно, чтобы помнить, как возможно иначе. Слишком уверенно, чтобы вновь ощущать, что такое — беспомощность. Что иррациональный, отчаянный страх неизвестности все еще возможен и в вас.
Грохот вновь разорвал шум дождя, заставив тебя оцепенело, затравленно вздрогнуть, и, решившись выйти отсюда уже хоть куда-нибудь, сделать всего один шаг, ты, леденея от ужаса, обнаружил, что не можешь сдвинуться с места.
Что ты вообще не чувствуешь ног.
Испуг, осознание и паника, толкаясь, давили изнутри, вынуждая кричать — и пополам с горьким комком дежа вю ты осознал, что не можешь издать ни звука. Что ты не слышишь себя, пытающегося перекричать неотвратимо величественную стихию.
Вспышка молнии осветила широкую улицу, на миг впечатав в глаза застывший портрет голых, пригнувшихся к самой земле, густых веток, залитых водой крыш и качелей во дворике. Задыхаясь и чувствуя, как оглушительно звенит в голове, едва не разрывая тебя на части, тревога, ты озирался, дрожа от напряжения, холода и липкой, мрачной темноты вокруг, обрушивающейся после каждой вспышки.
И от предчувствия, что ты застрял здесь навечно — одинокий, беспомощный, глупый и замерзший, как какой-нибудь человек.
За что? — пытался прокричать ты, глотая горячие слезы, разбавленные каплями ледяного дождя. Отпусти меня! Что я сделал не так?
Ужас не сразу позволил понять, что от стены футах в тридцати от тебя отделилась фигура — высокая, закутанная в темный длинный плащ с капюшоном. Ты, до крови кусая губы, всматривался в нее, ты пытался прожечь ее взглядом, ты не знал даже, хотел ли внимания — или жаждал сейчас, чтобы она не заметила тебя, не обернулась, не показала лицо. Ты рвался между желаниями, между страхом и страхом, и смотрел, смотрел до боли в глазах, как она движется через улицу, не глядя в твою сторону, не оборачиваясь и не поднимая головы.
Человек в плаще подошел к дереву — ты мучительно вглядывался в рваный ритм его движений, которые видел только во время коротких вспышек — и опустился на корточки, протянув руку перед собой.
Почему-то теперь, когда ты видел сидящую на земле у ствола девочку лет десяти в насквозь промокшем платье — почему-то только теперь ты перепугался сильнее всего. Ты не знал, кто она, ты не знал ничего о них обоих, ты и себя-то толком не помнил, но ужас от мысли, что сейчас происходит нечто, что бесповоротно изменит все — для тебя — сковывал даже стук сердца, даже дыхание.
Не трогай ее! — пытался проорать ты сквозь застилающие глаза слезы, беззвучно открывая рот и захлебываясь тревогой, задыхаясь от невозможности кинуться, вмешаться, оттащить их друг от друга. Не смей, уходи, уходи прямо сейчас, потом будет поздно! — исходило криком что-то внутри тебя, и ты не знал и не думал о том, почему так отчаянно, до мурашек, уверен в этом. Почему это так страшно пугает тебя.
— Ты замерзла, — спокойно произнес человек, и ты оторопел от мысли, что прекрасно слышишь его голос сквозь рев дождя и громовые раскаты. — Иди ко мне, я тебя согрею.
Девочка не шевелилась и молчала, но ты знал — ты был до горьких слез уверен — она не только слышит, но и вслушивается. Она просто не умеет отвечать на проявления заботы — от кого бы они ни исходили. Даже распознавать толком их не умеет.
И при этом ей настолько безразлично, что этот человек может вовсе не желать ей добра, что она согласна умереть, если это случится. Ей все равно. Она и под ледяным дождем-то в тонком платье сидит потому, что ей все равно — все. Вообще.
— Как тебя зовут? — ровно спросил человек, снимая с себя плащ и набрасывая его на худенькие детские плечи.
Ты задохнулся, глядя на него — ты не знал, что в нем странного, но почему-то вид мокрых волос, прилипших ко лбу прядями, и светлой рубашки, и тонких запястий, и длинных пальцев, уверенно запахивающих на девочке плащ, выворачивал наизнанку от горечи. Тебе было больно смотреть — и ты стонал, потому что не мог отвести глаза.
Не надо, беспомощно умоляли твои губы. Не надо, пожалуйста, уходи, уходи, пожалуйста, просто уходи отсюда, оставь ее, пусть умрет здесь, не надо, не надо…
— Хочешь пойти со мной? — мягко спросил человек, глядя в застывшее, как маска, и безучастное лицо девочки — и ты, не выдержав, заорал в полный голос.
Потому что она согласилась, задержав взгляд на его лице. Пусть не сказала ни слова, пусть не хотела сейчас ничего, но она уже согласилась — где-то глубоко внутри — она сдалась, ей было все равно, что делать и куда идти, и поэтому она — пойдет. Туда, куда поведут за руку, и неважно — кто именно.
А еще ты знал — так же отчаянно и пронзительно, как и все остальное — что сидящий перед ней человек тоже уже все услышал. Что теперь их не остановит ничто, потому что маленькая детская ладошка безвольно спряталась в его руке, и сейчас они встанут — и исчезнут отсюда. Просто исчезнут.
А ты останешься — беспомощный, раздавленный и одинокий, и будешь помнить о том, что не только снова запутался и не заметил, где свернул не туда — и заслужил бремя оказаться здесь, в пустоте бушующего дождя, но и не смог остановить их, помешать тому, что должен был, обязан был предотвратить.
И ты будешь биться в силках неподвижности и кричать, кричать, срывая голос, не имея сил изменить хоть что-нибудь, и сгорая, отчаянно, бесповоротно сгорая в понимании — это только ты виноват во всем. Тебя уже нет, ты не существуешь, но ты проведешь вечность в аду, гадая, к чему привели твои глупые ошибки, твоя беспечность, твоя уверенность в том, что ошибаться могут только другие, но больше не ты. Никогда больше — не ты.
Мужчина коротко улыбнулся и поднялся с колен, поднимая девочку и беря ее на руки. Нет!!! — что было сил закричал ты, глядя, как она кладет голову ему на плечо, как он укутывает ее в плащ…
А потом он оглянулся и посмотрел тебе в глаза, заставив подавиться криком.
— Ты должен был предотвратить это, — с упреком произнес мужчина, обнимая девочку.
Грохот снова разорвал пелену дождя.
* * *
Гарри проснулся от собственного крика.
Жадно глотая ртом воздух, он бился, комкая простыни, пока полумрак утренней спальни, тихий и мягкий, медленно вытеснял сумбурный кошмар. Чьи-то руки нервно гладили по плечам — он сам не знал, когда успел рывком сесть, вздрагивая и с силой растирая лоб, начал размеренно вдыхать, с наслаждением ощущая, как отпускает напряжение, как растекается по телу предательская, отчаянная, безвольная слабость. И облегчение.
— Опять, Гарри? — с тревогой прошептала Луна. — Это опять тот же сон, да?
— Не помню, — закрыв глаза, сквозь зубы выдохнул он.
Видение клубилось, ускользая, оставляя в памяти лишь беспросветный, тоскливый шелест, яркие вспышки и горькое, болезненное чувство потери.
Гарри никогда не помнил таких снов. ЭТИХ снов.
Луну они беспокоили до истерики — и каждый раз, проснувшись от крика, Поттер давился потом иррациональным чувством вины, глядя на встревоженную девчонку. Впрочем, было бы странно, если бы водный маг на чужие кошмары реагировал как-то иначе.
Панси, в отличие от нее, только язвила и с мрачной усмешкой рекомендовала более регулярный секс и меньшее количество министерских газет перед сном — но чего еще ожидать от Панси?
Драко молчал, проваливаясь каждый раз в какие-то собственные необъяснимые страхи. Обнимал, выуживал из необъятных запасов коньяк, огневиски, а то и скотч, а потом был и нежен, и сдержан до невозможности — будто сам боялся того, что эти сны могут значить. Что в случае воздушного мага тоже совершенно не удивляло — кому, как не ему, видеть хитросплетения вариаций будущего?
Хотя, пожалуй, только это и помогало. Видеть отблеск понимания в глазах Малфоя — наверное, в большем Гарри и не нуждался, когда в сознание прорывался очередной пугающий сон.
Вот только сейчас безотказный внутренний датчик уверенно заявлял — Драко не было рядом. Не было… О, черт.
Гарри обернулся, машинально бросив быстрый взгляд на кровать — напряженно кусающая губы, растрепанная спросонья Луна, свернувшаяся на краю калачиком, подпирающая кулачком голову, Панси. Малфоя нет. А, значит, он так и не вернулся вчера.
Остатки сна слетели окончательно.
— Пойду поброжу, — буркнул Гарри, мимоходом целуя Луну в лоб и отворачиваясь от обеспокоенного взгляда. — Все равно не усну больше.
— Кофе лучше, чем алкоголь, — толкнулся в спину глухой голос Панси. — И не паникуй раньше времени. Если хочешь, потом вместе попаникуем…
Короткая вспышка раздражения пришла и тут же стыдливо исчезла — как случалось почти всегда, когда Паркинсон со всей своей непринужденностью встревала в его дела. Она права, одеваясь, устало подумал Гарри. Драко нет меньше суток — он вполне мог все это время вообще не ложиться спать. С ним все в порядке, раз живы мы. Нужно просто еще подождать.
Куда он денется — вернется прямо сегодня.
Серый рассвет медленно клубился на горизонте. Гарри вдыхал запах кофе, обхватив обеими ладонями чашку и облокотившись на высокий, по пояс, каменный парапет балкона. И очень старался, глядя вдаль, не думать о нетронутой комнате Драко, которую только что пересек, проходя сюда. Комнате, в которой Малфой сегодня ночью тоже не появлялся.
Драко не в первый раз уезжал за пределы замка — за почти три с половиной года какие только дела не выдергивали каждого из них отсюда хотя бы на несколько часов. А с тех пор, как Панси и ее аналитики, наконец, умудрились модифицировать связующий амулет, придумав, как заставить его отыскивать и точно указывать местоположение «родственных существ» по всей Европе, дел и вовсе стало невпроворот.
Почти полсотни магов, постепенно стянувшиеся сюда за первые полгода, долгое время составляли все население школы. Гарри невольно усмехнулся, невидяще глядя перед собой. Они дрались тогда до развороченных стен и опаленных карнизов, споря до хрипоты и падая потом от усталости — в попытках продумать систему занятий. Когда выстраивали образ жизни — для тех, кто доверился им и позволил решать, как им жить, с кем, куда и для какой цели.
Луна всхлипывала, заламывала руки, топала ножкой и срывающимся голосом напирала на возрождение самого понятия «клан». Мы не просто так маги кланов! — кричала она. Мы должны чувствовать свои корни, ощущать, что рядом — такие же, как мы! Все равно никто, кроме родственника, тебя не поймет. И селить магов необходимо по кланам, и только исходя из этого выстраивать систему обучения. Потому что к каждому нужен индивидуальный подход.
Вот именно, что индивидуальный, закатывал глаза Гарри. Упрямо просящаяся на язык параллель между собой и Снейпом не давала даже попробовать серьезно обдумать идею объединения кланов. Достаточно было всего лишь представить, что Северус, при всем к нему уважении, мог бы жить где-то рядом. В одной, можно сказать, с Гарри спальне. Эмоции зашкаливали прямо-таки мгновенно.
Что вы деретесь, цедила сквозь зубы Панси, придавливая Поттера к полу тяжелым взглядом. Дети малые, честное слово. Селить надо каждого отдельно, а потом сами уже разберутся. И возраст учитывать. И занятия проводить по таким вот группам — кто с кем скучкуется, те пусть в куче и будут. Все ж взрослые лю… пардон, маги… вокруг.
Драко дипломатично молчал, по окончании каждой свары выдавая покрытый наспех набросанными во время «бури за круглым столом» строчками пергамент с перечнем возможных типов уроков и классификацией оптимального распределения информационных энергопотоков в зависимости от качественного уровня передаваемых знаний. А потом с фамильной малфоевской отстраненностью вещал в потолок о том, сколько крови лично ему попила за время учебы система деления студентов по Домам и неизбежно вытекающие из нее элементы бессмысленного соревнования и противостояния.
Панси затыкалась мгновенно, будто из нее выпускали весь воздух. Луна фыркала — она и в Хогвартсе-то не очень понимала смысла вражды факультетов, а Гарри сцеплял зубы, давя желание сгрести Малфоя в охапку и держать так, пока он и думать не забудет о том, что когда-то они не были вместе. И оба полагали, что только так — правильно.
Выстроившаяся в итоге почти что сама собой из соображений одной только целесообразности схема преподавания Гарри временами просто поражала — честно говоря, до сих пор. А разобраться в расписании вообще не представлялось возможным — он малодушно сбегал от попыток что-либо ему разъяснить, оставляя организацию Панси и Драко, которые, как он нередко подозревал, то ли мыслили не по-человечески многомерно, то ли напропалую под шумок пользовались хроноворотами.
Рассвет занимался неспешно и основательно, с неотвратимой уверенностью, отгоняя тревожные мысли, заставляя вдыхать утренний воздух и жмуриться от запаха свежести.
Розовые отсветы постепенно вступали на каменные плиты двора, окрашивая и высветляя их, хмурые с ночи тучки медленно разъезжались, обнажая иссиня-голубоватое небо. Ветер ерошил отросшие волосы — у ветра всегда нежные пальцы, почему-то обрывочно подумал Гарри, рассеянно скользя взглядом вниз и привычно отыскивая там юношу, сидящего, небрежно подогнув под себя ногу, на постаменте у входа. Фигура зыбко колебалась, словно пытаясь укутаться в невидимое глазу рваное облако, солнечные блики играли в складках тонкой поношенной мантии — сегодня юноша сидел, повернувшись лицом к восходящему солнцу, запрокинув голову, упираясь ладонями в камень и зажмурив глаза, будто тоже вдыхал запах рассвета.
Почему-то Гарри необъяснимо хотелось, чтобы парень посмотрел на него. Сам — без просьбы или, упаси Мерлин, прямого указа, который принцип управления проекцией вполне позволял. Но юноша, видимо, был чертовски самодостаточен, а спрашивать у Драко или девочек, не смотрит ли на них школьная скульптура, Гарри обоснованно не решался. В его представлении подобный вопрос уже граничил с первыми признаками надвигающейся шизофрении.
Мерлин, уже три с половиной года, подумал вдруг Гарри, вглядываясь в мечтательную улыбку юноши. И ровно пять с той жуткой ночи, когда я стал магом… Рехнуться можно. Кому объяснишь, что все ЭТО уложилось в пять лет? Всего — в пять лет?..
Цифра вдруг перепугала до колючих мурашек между лопатками. Девятнадцатое марта, холодея то ли от ужаса, то ли от просто волнения, глупо повторил про себя Гарри, машинально опуская чашку на парапет. Кто бы мог подумать… Да разве я сам — мог? Тогда? Что закончится — этим?..
Он скользнул взглядом по буйно разросшемуся яркому саду за окружающей скульптуру перед входом площадью. Паркинсон устроила его, по ее словам, всего лишь регулярно мелькая где-то неподалеку, да временами застревая между стеблей и цветов то с книгой, то с кучей пергаментов. А потом разводила ручками, хмыкая, что не имеет к гербологии ни малейшего отношения.
Те же нотки однажды Гарри в ее голосе уже слышал — когда она утверждала, что не способна к целительству. Впрочем, так утверждалось и до сих пор — невзирая на то, что Панси являлась единственной, кто при необходимости исполнял в школе функции колдомедика. Точнее, единственной, кто делал это успешно и без непредвиденных сбоев.
Она — такая, давя невольную улыбку, подумал Гарри. Даже похвалить себя лишний раз не дает… говорит, ей это только мешает. Но цветы почему-то растут только там, где — она. Мерлин Великий, и какие цветы!.. Луна аж стекленеет от восхищения, когда видит очередное чудо природы, «не произрастающее в этих широтах».
Мы и сами не понимаем, кем постепенно становимся. Мы давно поверили, что мир подскажет, если мы снова вдруг ошибемся, что мы имеем право быть самими собой — хотя бы здесь. Позволять себе все, что захочется — когда выпадает возможность. Мы были правы? Или все-таки нет?
Машинально потерев лоб, Гарри устало хмыкнул и уселся на парапет, прислоняясь к стене. Из сада доносился голос проснувшейся Мелл — значит, уже восьмой час, она всегда выходит в семь со своей гимнастикой. Она, а в последнее время — и еще трое магов, причем только один из них тоже земной. А вот поди ж ты, повадились вместе с ней посреди растений просыпаться… Гарри давно оставил попытки понять собственных учеников. Казавшаяся когда-то незыблемой схема деления по стихиям и накладывающая на характеры, личность, приоритеты свой отпечаток властной лапой, подернулась дымкой, как только число магов в школе перевалило за двадцать. Найти общие черты при желании было можно — но предположить, что перед тобой за существо, как оно поступит и что ему нужно, исходя из одной лишь стихии — теперь эта идея казалась бредом. Маги разные — слишком, чересчур, иногда просто до невозможности. И далеко не всегда поведение получалось объяснить воспитанием.
Еще сильнее это бросилось в глаза, когда из ниоткуда — а по факту откуда угодно — на пороге стали возникать совершенно незнакомые личности, утверждающие, что «просто слышали о Гарри Поттере». Те, кто не жил в резервации, кто стал магом недавно, кто вообще провел юность в другой стране. Они тоже рвались сюда — да им и некуда было больше особенно рваться. Гарри их понимал.
Многих находили и приводили Драко и Луна — после модификации амулета это стало привычной деятельностью. Чаще всего о школе стихийных магов уже либо знали — и тогда молчаливо соглашались, либо узнавали при встрече — и тогда соглашались куда более радостно. Лучше жить взаперти среди таких же, как ты, чем медленно умирать в одиночестве.
Жесткий запрет на выход за пределы школы — как и физическую невозможность ее покинуть — ученики воспринимали ошарашенно, но в конечном итоге всегда — покорно. За три с половиной года существования Уоткинс-Холла территорию покидали только его основатели. Всем остальным же было суждено провести здесь всю жизнь — если хотя бы трое из четверых учителей не решат, что мага можно «выпустить в люди».
Гарри искренне считал, что время подобных решений не придет никогда. Впрочем, по прошествии нескольких месяцев никто из живущих здесь наружу уже и не рвался. Вот и незачем. Крепко перестроенный общими усилиями замок огромен, принадлежащая школе местность — еще больше, и уж лучше устроить колонию здесь, чем позволить толпе привыкших жить по-своему нелюдей обживаться в человеческом обществе.
Может, поэтому всегда так все валилось из рук и от тщательно задавливаемого беспокойства хотелось выть раненым волком, когда Драко исчезал в пламени камина, отправляясь за очередным учеником? Даже понимая, что ведет себя, как редкостный идиот, Гарри не находил себе места в часы, когда Малфой отсутствовал в замке. Так не было, когда он навещал Северуса в поселении — сам Снейп появляться у них до сих пор упорно отказывался. Так было, только когда Драко уходил — к людям.
А, может, все дело в том, что на этот раз они рискнули замахнуться на большее. Переломав кучу копий в бесплодных спорах, решились, наконец, воспитывать не состоявшихся магов, а тех, кому еще только предстоит ими стать.
Методика зияла прорехами, и сам Гарри, не стесняясь, по полной загружал учеников на занятиях анализом и выстраиванием возможных ее описаний. И, насколько ему было известно, Панси подобной эксплуатации бездействующих мозгов не стеснялась тем более. Вот только легче не становилось — они определенно совали носы чуть дальше, чем могли пока что себе позволить. Но по всему выходило, что так и правильно. Только так.
Воспитывать не магов, способных когда-нибудь стать чьим-то наставником, а пару наставник-воспитанник. Держа под контролем и процесс инициации тоже.
Тем более, что худо-бедно дозревших до посвящения и балансирующих на грани людей амулет теперь тоже показывал…
— Гарри Поттер! — донесся до него из распахнутого окна рассерженный голос Панси. — Прекращай медитировать, у тебя смешанный класс через пятнадцать минут! Заменять в этот раз точно не буду!
Чертыхнувшись, Гарри торопливо спрыгнул с парапета.
Начинался новый день.
* * *
Утреннее солнце, нещадно бьющее в окно. Разбросанные по полу подушки, на которых расположились пятеро смельчаков — еще семеро уселись вдоль стен, кто вытянув ноги, а кто с показной безучастностью обхватив колени. А один юноша устроился на спинке пустого дивана, выше всех, поглядывая сверху вниз. Вечно пытается быть выше, вздохнул Гарри, оглядывая класс.
Будь проклят тот, кто придумал уроки в смешанных группах. Точнее, тот, кто понял, что они — неизбежная часть учебы. Самая важная, если разобраться.
— Доброе утро, — обронил с подоконника последний из сегодняшних учеников.
Гарри молча улыбнулся в ответ — одними глазами. Четырнадцать магов, младшему — малышу на окне — пятнадцать, старшей — Мелл — двадцать два. И ничего удивительного в том, что почти еще столько же отстранены от занятий. Хотя бы по разу из этой группы вылетали все. Единственный класс, где срывались даже самые… самые. Единственный, после которого Гарри не раз напивался до зеленых гоблинов.
Дважды — вместе с учениками. И даже Панси не заикнулась тогда о порядках.
Он не видел иной возможности, кроме как учить этих ребят думать, выворачивая перед ними наизнанку собственную жизнь. С этим пришлось согласиться почти сразу — личного больше не существует, если это личное — в прошлом. Прошлое для того и нужно, чтобы извлекать из него уроки, и у четверых юнцов, взваливших на себя ответственность за будущее стихийных магов, нет права объявлять его своей собственностью.
— Слушаю ваши выводы, господа, — сказал Гарри, опускаясь рядом с Дэнни на подоконник. — Кто начнет?
Не переглядываются. То ли уже все за стенами обсудили — и успели перессориться напрочь, то ли каждый настолько в своих мыслях, что в кои-то веки не до соседа.
— Тут нечего обсуждать, — спокойно сообщила Мелл, внимательно глядя в пол. — Профессор Дамблдор был абсолютно прав.
Короткое нервное движение Алана. Не согласен. Конечно же.
— Хорошо быть правым, когда сам отсиживаешься за стенами, — насмешливо протянула Энни. — Дамблдор не был замечен ни в одной действительно опасной стычке.
— Кроме последней, — флегматично возразила Мелл. — Если ты не забыла, он был убит именно в стычке.
— И поделом… — буркнул из угла комнаты Алан. — Если так чужими жизнями ворочать…
Гарри задумчиво кусал губы.
— Натан? — поднял он глаза на юношу на диване.
Парень неуверенно пожал плечами.
— Ситуация требовала жесткого авторитарного руководства, — негромко проговорил он. — Отсутствие жертв во время войны — задача все равно нереальная. Важно только, чтобы жертвы были осмысленными, а я не нашел упоминаний о…
— А убийство семьи Уизли? — изогнула бровь Энни. — Тоже осмысленно?
Натан фыркнул.
— У нас нет точных данных о причинах их смерти. Из того, что есть, выводится только мотив потенциального двойного предательства, причем, скорее всего — кем-то из старших. В любом случае, в той ситуации разумнее было убивать даже возможных шпионов, чем допускать утечку информации.
— Утечки были, — с вызовом заявил Алан. — Или ты мыслив одним глазом смотрел? Вся финальная операция была построена на утечках — к нужным людям в нужной пропорции.
— Причем просчитанных заранее, — вставила Мелл. — Что только подтверждает стратегический гений Дамблдора.
Взглядом Алана можно было выжигать дыры. Но, видимо, не в земных магах, подумал Гарри, глядя на девушку. Такую даже огненному пробить не под силу.
— Никто не спорит с тем, что он — гений, — процедил Алан. — Вопрос стоял не в том, умел ли Дамблдор кроить интриги, а в том, были ли они этически оправданны. Имел ли он право так поступать.
— Если бы у руля был ты, мир, несомненно, жил бы по законам справедливости, — покладисто усмехнулась Мелл. — Только война — не факт, что закончилась бы именно так.
— Войну выиграл Гарри Поттер! — выпрямляясь, выкрикнул Алан. — И не благодаря манипуляциям Дамблдора, а вопреки им!
— Это твой вывод? — быстро спросил Фил. — Я бы поспорил, потому что, если анализировать ситуацию и принять во внимание, что обстоятельства максимально благоприятствовали, а сложил их именно Дамблдор…
— Стоп! — поднял ладонь Гарри. — Мелл, вопрос действительно стоял об этике, а не о качествах стратега. Конкретнее.
— Он имел абсолютное право убивать тех, кто помогал этим достижению финальной цели, — без запинки отчеканила та, наконец поднимая взгляд. — Он имел право на организацию похищения мистера Малфоя, даже если в результате тот также был бы убит. В конечном итоге, один человек ничего не значит, когда под угрозой тысячи жизней. Он взял на себя ответственность, и его смерть доказывает, что он и себя ценил не больше прочих.
Гарри на миг показалось, что еще немного — и она попытается извиниться за свою прямоту. Как будто точно знает, что он с ней не согласен, но не хочет менять точку зрения.
— Его смерть доказывает, что он хреновый стратег, — неожиданно твердо сказал с подоконника Дэнни.
Половина группы невольно тихо прыснула в кулаки. Малыш нередко вызывал подобную реакцию.
— А почему не наоборот, гениальный? — уперся Натан, буравя мальчика взглядом с высоты своего места. — Если Мелл права, то Дамблдор вполне мог отдать свою шкуру, чтобы потянуть время до прихода мистера Поттера, да еще и измотать Риддла дуэлью по максимуму. Это доказывает его способность планировать.
— Он был уверен, что я мертв, — мягко поправил Гарри. — Ты невнимательно смотрел данные?
— Значит, это доказывает его этичность, — усмехнулся Натан. — Тот, кто жертвует другими людьми, должен быть готов умереть и сам. Он был готов. Это оправдывает все его предыдущие действия.
— Если нынешний Министр Магии завтра сыграет в ящик, это что, оправдает все, что он сделал с тобой?! — тяжело дыша, рявкнул Алан. — Или с твоими родителями? — повернулся он к Мелл. — Или с твоим наставником? — это к Филу.
В комнате воцарилась гнетущая тишина, как будто он сгоряча брякнул неловкость. Заговорил о том, о чем в приличном обществе принято из вежливости помалкивать. Пять баллов огненным, машинально подумал Гарри, напряженно наблюдая за лицами, ловя отголоски эмоций.
— Поставь себя на место мистера Драко! — Алан ткнул пальцем в невозмутимую Мелл. — Представь, что это тебя вернули к тому, кто убил твою мать и довел тебя до инициации. К тому, кого ты боишься до истерики, после кого ты едва только учишься жить заново, не шарахаясь от собственной тени.
— Стихийный маг не должен избегать своих страхов, — возразила девушка, разглядывая свои ногти.
— Стихийный маг имеет право сам решать, когда и с какими страхами разбираться! — выплюнул он. — Какого Мерлина кто-то будет вмешиваться и сталкивать магов лбами с тем, что ему сейчас выгодно?
— Алан, — предупреждающе подал голос Гарри.
— Я спокоен, — процедил тот, снова откидываясь к стене и отворачиваясь.
— Алан, посмотри на меня.
Пылающий неприязнью и вызовом взгляд. Побелевшие костяшки пальцев.
— Что именно ты бы сделал иначе на его месте?
Мальчик с шумом выдохнул, запустил пальцы в копну волос — и тут же, дернувшись, вновь поднял голову. Ему было велено смотреть на учителя.
— Он не должен был разрывать вас с наставником, — упрямо прошептал Алан. — Даже великие цели не оправдывают такого… зверства.
— Но результат-то и впрямь получился великий, — возразил Фил.
— У него даже не было гарантий, что это сработает! — снова выкрикнул Алан. — Он просто грубо вмешался, и… ч-черт, он использовал магов! Как скот!
— Во второй войне я тоже использовал магов, — тяжело обронил Гарри.
— Они знали, на что шли! И вы — не он! Дамблдор был человеком!
Дэнни сдавленно охнул. Энни рывком обернулась к Алану и вытаращилась на него во все глаза.
Натан едва заметно дернул головой. Тоже так думает, едва сдерживаясь, чтобы не закипеть самому, мрачно подумал Гарри, оглядывая остальные лица.
— Человек не имеет права управлять судьбами магов? — спросил он, придавливая Алана взглядом к стене.
Тот молчал — хотя и не отводил глаз.
— Маг — имеет? Верно?
— Верно, — наконец выдавил тот. — Вы — маг. Вы имеете право.
— Отлично, — стискивая кулаки, усмехнулся Гарри. — Кажется, ты — тоже маг, Алан? Значит, у тебя такое же право решать за других, кому из них жить, а кому — нет, — и обвел взглядом группу. — Встать.