Глава 10. Закат и рассвет. 5 глава




— Ты — бесстрашный герой войны, но ты медленно умираешь здесь, и твоя жизнь заканчивается. Он — бездумный пацан, не видевший ничего и носящийся со своей глупой безбашенной юностью, но у него еще все впереди. И его будущее «все» ярче, чем твое — прошлое. Несправедливо. Верно?

С лица Алана можно было картину писать. Такого набора эмоций в одном флаконе Гарри не видел уже очень давно.

— Ты завидуешь тому, что он позволяет себе не думать о последствиях, потому что сам хотел бы забыться, но уже не способен. Тебе кажется, что он живет, пока ты выживаешь. Ты пытаешься снова научиться чувствовать, и питаешься тем, что вытряхиваешь из него хотя бы раздражение и злость. Хоть что-то — в твою сторону. Так?

— Да, — беззвучно шепнул Натан.

— Ты хочешь жить рядом с ним, а не существовать в одиночестве.

Окаменевший парень сжался так — впившись затылком в стену, плотно сомкнув ресницы и сжав губы, — будто хотел поверить, что ничто никогда больше не сможет выцарапать его наружу. Туда, где тебе бросают в лицо нечто, что ты глупо надеялся сохранить — для себя.

Гарри снова повернулся к Алану. Тот почти пожирал Натана распахнутыми глазами.

— Тебе все еще кажется, что ты не можешь задеть его? — спросил Поттер. — Заставить его чувствовать?

Губы Алана неуверенно дрогнули.

— Все еще боишься, что тебе никогда не доказать, что ты достоин внимания и уважения? Что в тебе самом нет ничего, что могло бы быть ценным для кого-то? Настолько, чтобы взамен этот кто-то подарил тебе хотя бы частичку покоя, которым так спокойно распоряжается сам?

Глаза Натана ошарашенно распахнулись.

— Чтобы он снизошел до тебя и понял, как глубоко тебя ранит его отстраненность? И как сильно и ты тоже при этом нуждаешься в том, чтобы он разрешил себе чувствовать?

Во взгляде О’Доннела засветилось недоумение. Не верит, с горечью понял Гарри.

— Огненному магу необходимо, чтобы тот, в ком он нуждается, был настолько же искренен и открыт, как он сам, — проговорил он, уже не глядя на них обоих. — Потому что иначе он чувствует себя беззащитным. Земному магу необходимо подтверждение, что его чувства видят и понимают — потому что это убеждает его в том, что он все еще жив.

Воздушный напор, прижимающий Натана к стене, неожиданно исчез, будто выключившись. От неожиданности парень едва не рухнул на колени, но, покачнувшись, устоял на ногах.

— Вы отстранены от занятий на четыре месяца, мистер О’Доннел, — холодно сообщил ему Гарри. — И с завтрашнего дня вы работаете на кухне. До окончания срока.

— Да, учитель, — помертвевшими губами прошептал Натан, не глядя ни на кого.

Сейчас он был так ошарашен, что еще не понимал, во что ему выльются четыре месяца работы у открытого огня. Ничего, поймет завтра. За попытку убийства это почти и не наказание.

— Спокойной ночи, — кивнул ему Гарри.

Алан, в отличие от него, на ногах не удержался.

— Еще два месяца к сроку вашего отстранения, — сказал ему Гарри, когда широкоплечая фигура Натана скрылась за поворотом к лестницам. — И вы переводитесь на работы в саду, под распоряжение Мелани Симпс. И, мистер Прюэтт.

— Да? — поднял тот почти отсутствующий взгляд.

— В ваших интересах не пересекаться с ним в ближайшие дни.

Тот устало кивнул — почти машинально. Тоже еще ни черта не понял, подумал Гарри.

— Спокойной ночи… — буркнул Алан, поднимаясь.

Они невольно проводили его взглядом. Мальчик уходил так, словно пол под ним грозился в любую минуту изменить угол наклона.

Драко долго молчал, его рука по-прежнему обвивалась вокруг талии Гарри. Пальцы Поттера медленно, бездумно поглаживали его ладонь.

— Что-то мне все это чертовски напоминает… — наконец глухо проговорил Малфой. — Ты не знаешь, что именно?

— Понятия не имею, — напряженно откликнулся Гарри. — Мало ли, кто с кем в школьные годы дерется. Да?

— Никогда не знаешь, чем все это закончится, — выдохнул Драко, зарываясь носом в его затылок и обнимая его плечи другой рукой.

Поттер слегка запрокинул голову.

— Я скоро стану отцом, Драко, — беззвучно шепнул он. — Вот чем это заканчивается. Поверить не могу…

Малфой молча кивнул, не отстраняясь.

— Сам не могу поверить, — откликнулся он несколько секунд спустя. — Никогда не представлял себя в роли отца.

Гарри грустно усмехнулся и потерся затылком о его нос.

— Врешь… — прошептал он. — Я думаю, ты просто боишься.

— Поттер, сеанс ковыряния в чужих душах на сегодня закончен, — поморщился Драко. — Остановись уже.

Гарри негромко фыркнул и, высвободившись из объятий, повернулся.

— Луна тоже была против, — заметил он. — Беспокоится…

Губы Малфоя дрогнули в легкой улыбке.

— Я, пожалуй, попробую ей объяснить, — с тоской сказал он. — Одно дите я притащил, второе — Гермиона… Ребенком больше, ребенком меньше — справимся, наверное… Лавгуд же вечно лишь бы панику на ровном месте поразводить…

— Ты, можно подумать, не разводил, — не удержался от ухмылки Гарри.

— Поттер, я думаю о будущем, — протянул Драко. — Я здесь единственный, кто о нем думает.

— Не считая Панси, — улыбнулся Гарри.

Малфой промолчал.

— Иди, — шепнул Гарри, наклоняясь к его лицу. — А я с Панси поговорю. А то решит там, что весь мир против нее…

— Не забудь только, что хватать ее на руки, чтобы выразить свое безмерное счастье, все равно не стоит, — фыркнул Драко. — Паркинсон не оценит.

По лицу Поттера совершенно точно было видно, что, не будь Панси такой колючкой, именно этим он бы с ней и занялся. С огромным воодушевлением.

 

Глава 3. Погружение.



Утро выдалось солнечным.

Панси хмуро покосилась на нахальные косые лучи, медленно ползущие по столу, и подавила желание цыкнуть на них — они все равно никогда не слушались. Стихия огня во всех своих проявлениях — воплощение настойчивости и беспорядка.

Действительно, абсолютно во всех.

Перо небрежно улеглось на пергамент, и Панси опустила голову на руки. Гарри. Снова — Гарри.

Так легко было предугадывать Луну — с Лавгуд и не могло быть иначе. Возвращаясь каждый вечер в их спальню, усталая и обозленная Панси могла брюзжать, ворчать, молчать или ругаться — Луна всегда находила нужные слова и вопросы, умудряясь разговорить и отвлечь. Улыбаясь, невинно хлопая ресницами, разыгрывая то обиды, то капризы, то «я соскучилась», она каждый раз выискивала новый путь через усталость и раздражение, пробираясь внутрь, в самую душу, вся — вместе со своими тонкими пальчиками и миниатюрными ножками. И усаживалась там с таким видом, что не растаять и не усмехнуться, не притянуть к себе, зарываясь лицом в шею, машинально распутывая очередную непостижимую прическу, просто не получалось. Даже у Панси.

Так спокойно и просто было с Драко — ровным, снисходительным, вечно сосредоточенным на беспрерывно крутящейся в его голове массе дел, перемещений, встреч и событий, и при всем этом чертовски родным и понятным. Малфой оставался слизеринцем, даже засыпая в ее объятиях — он терялся, когда его привязанности озвучивались вслух, обходился минимумом ненужных слов, а во сне всегда стягивал на себя одеяло.

Панси просчитывала их обоих на раз — и Луну, и Драко, как самое родное, что может быть в жизни. Как то, что воспринимаешь уже даже не сердцем, не разумом, а будто всей кожей — они оба вросли в нее, став частью быта, жизни, сути существования. Они составляли ту самую опору, на которой строился мир Панси — рафинированный, насмешливый и отстраненный Малфой, и теплая, везде проникающая и все понимающая Лавгуд.

В их реакциях глупо было сомневаться. С самого начала предполагалось, что Драко выдаст весь спектр возможных проблем, которые ждут их с появлением сына, а Луна заведет излюбленную жалостливую шарманку, причитая и всплескивая руками. Временами Панси казалось, что, дай Лавгуд волю, та завернет ее в вату, спрячет под одеялом и не допустит вообще никуда. Лишь бы, что называется, ничего не случилось. Невозможная паникерша.

Хотя в одном Панси ее понимала — эмпат, как выяснилось, не просто ощущал все, что происходит с другими. Он еще и чувствовал их печали на своей шкуре.

Совершенно и абсолютно точно было известно, что беременна только одна из них — а мутило по утрам, что характерно, обеих. Луна тихо и молча страдала, а Панси, глядя на нее, пугалась даже подумать, что будет с Лавгуд, когда придет время рожать.

У Малфоя при виде очевидных, но от того не менее странных последствий токсикоза для находящегося рядом эмпата, только все больше округлялись глаза. Гарри же снова повел себя, как вылитый Гарри. То есть — как угодно, но только не так, как Панси казалось логичным.

Прежде всего, он почему-то поддержал ее с самого начала — и, Мерлин его побери, в ответ на сообщение о случившейся без его на то предварительного согласия беременности, Панси меньше всего ожидала увидеть в глазах Поттера не упрямую ярость, а бешеный, едва сдерживаемый восторг. Гарри довольно бесцеремонно вытряхнул Лавгуд из ее же собственной спальни и всем своим гордым видом демонстрировал, что был бы рад там и поселиться. Он доходчиво и жестко запретил Панси работать по вечерам, переплюнув по части убедительности даже Луну, способную своим бесконечным нытьем доконать, наверное, даже Снейпа.

Гарри устроил Паркинсон выволочку, застукав при попытке аппарировать в другой конец замка, потому что где-то когда-то читал, что это может повредить магическому полю ребенка — и Панси едва ли не впервые за последнюю пару лет поперхнулась возражениями, глядя в его пылающие глаза. Ей и в голову не приходило, что Гарри может так отчаянно, так дико нуждаться в такой простой вещи, как ребенок — и просто не понимать этого, пока оно не пришло в его жизнь. Нуждаться так же сильно, как она сама.

Поттер был тем, что никогда не получалось разложить по пронумерованным полочкам. На него можно было только смотреть — и пытаться верить, что он всегда искренен, пусть и не понимая, что именно им когда движет. Гарри будто олицетворял собой всю нелогичность и иррациональность мира, и рядом с ним можно было бы рехнуться, если бы он не был Гарри.

Тем, кто понял ее в самом главном, когда не поняли те, кто был Панси ближе всего. Тем, кто первым умудрился почуять одним ему ведомым образом, какой безотчетный страх начал с каждым днем все сильнее приходить на смену ее решимости. Какую неуверенность и беспомощность она ощущала, с трудом заставляя себя вставать по утрам с постели, копаясь в бумагах, разбирая личные дела или решая мелкие бытовые задачи, которые ученики ежедневно предоставляли по самое не могу.

Как сильно она сейчас нуждалась даже не в поддержке — в защите. В том, чтобы кто-то взял на себя руководство ее жизнью, ее настоящим и будущим, и целовал в лоб перед сном, обещая — все будет хорошо. Ты только не беспокойся.

Панси не умела доверяться и не беспокоиться, и то, что Гарри чувствовал даже это, безмолвно возникая за ее спиной каждый раз, когда хотелось до крови прикусить губу, чтобы не сорваться на очередного упрямца и не разреветься самым бездарным образом, сейчас перевешивало все. Всю его сиюминутную неразумность и вспыльчивость, всю горячность и так претившую Панси демонстративность.

Он вырастал, как стена, осаживая и наводя порядок одним взглядом и парой негромких, тяжелых слов, притягивал ее к себе, отдавал распоряжения, уводил в их комнаты — и исчезал, непостижимым образом наколдовав рядом Луну. Исчезал именно тогда, когда Панси начинала чувствовать, что и впрямь уже хочет просто расплакаться — от облегчения. А такую глупость она позволяла себе только при Лавгуд…

Они выстроились вокруг нее в какую-то странную, правильную круговерть, все трое — и, непонятно как, но выстроил их именно Гарри. Только он понимал, что с ней происходит, только он всегда чувствовал, что можно, что нельзя, а что необходимо прямо сейчас — временами даже раньше, чем Панси чувствовала это сама. И ни Луна, ни Драко почему-то больше не пытались спорить, разглагольствуя о личной свободе или правах Паркинсон на свои решения.

Панси с легкостью воспротивилась бы, если бы не нуждалась так страшно и неотвратимо сейчас именно в том, чтобы кто-то убрал ее свободу подальше и подарил вместо этого уверенность, что ей не обязательно и дальше тащить на себе весь груз привычных забот. Что она может расслабиться и уделять хаосу окружающего мира чуть меньше внимания, чем это было всегда. Сосредоточиться на себе.

За одну только уверенность можно было бы продать душу, оставайся она у магов. Хотя заботы, как раз, остались.

И прямо сейчас и охранное заклятье, и ее собственное чутье отчетливо подсказывали, что ей пора вставать и двигать наружу, к главному входу — туда, где ждали непрошенные и незнакомые гости. Двое магов, земной и воздушный, скорее всего — новички.

Точнее, в любом случае новички. Выйти-то отсюда они уже точно не смогут.

Гарри появился буквально за секунду до нее, аппарировав и возникнув из воздуха прямо перед носом девушки.

— Добрый день, — вежливо сказал ему рыжеватый юноша лет шестнадцати, между делом косясь на Панси.

Спутник парня, суховатый мужчина лет сорока, только осторожно кивнул.

Поттер здоровался, пожимал руки и делал еще какие-то привычные телодвижения, а Панси все разглядывала странную парочку, изумляясь про себя и тому, что их — двое, и чему-то еще, что отчетливо ощущалось, но никак не облекалось в знакомые понятия.

Парами сюда перестали приходить еще с тех пор, как в шотландской резервации закончились последние сомневающиеся. С тех пор маги либо появлялись поодиночке, либо их приводил вездесущий Драко…

— То есть — как? — вдруг неприязненно переспросил мужчина, выбив Панси из раздумий.

Гарри пожал плечами и улыбнулся.

— Никто не покидает Уоткинс-Холл до окончания обучения, — непринужденно заметил он. — Это — общее правило.

Вот теперь стало ясно, что обучение мужчину и не интересовало — по тоскливому, раздраженному взгляду, который он бросил на своего спутника. Тот же только что не подпрыгивал от возбуждения.

— А если меня не заинтересует то, что вы тут преподаете? — осведомился мужчина.

— Значит, будете просто здесь жить, — спокойно ответил Гарри. — Но покинуть замок вам все равно не удастся. Защита никого не выпускает обратно. В мир людей вернуться можно, только получив наше разрешение.

Мужчина презрительно хмыкнул — и рука юноши тут же ненавязчиво улеглась на его плечо.

Они слышат друг друга, вдруг с изумлением поняла Панси. Они связаны — вот что не так. Этот нахал привел сюда своего воспитанника, причем — совершенно ясно, кому именно из них приспичило наведаться в края Гарри Поттера. Он просто не смог отказать воспитаннику, который, похоже, вертит им, как захочет…

Мальчишка ей нравился — хотя бы тем, что уже с интересом рассматривал сосредоточенно изучающую их скульптуру.

— Кто вы? — перебив возражения наставника, спросил он.

Это был первый маг на памяти Панси, который с ходу додумался заговорить с воздушной проекцией.

— Твое будущее, — негромко ответил сидящий на постаменте юноша.

Гарри вздрогнул и обернулся — проекция тут же подернулась дымкой и смазалась, почти теряя контуры.

Мальчишка шокированно моргнул.

— Кто это? — почти прошептал он.

— Еще узнаешь… — вздохнул Гарри. — Ребята расскажут.

Вообще-то, Панси никогда не поддерживала эту странную манеру Поттера пускать настолько немаловажные вещи на самотек. Слишком о многом новички узнавали через третьи уши. Но Гарри категорически не желал изменять заведенный порядок — он был уверен, что «страшилки» подействуют лучше, если будут исходить от ровесников, а не от учителей.

— Сколько человек здесь живет? — поинтересовался мужчина.

— Двое, — в тон ему ответил Гарри. — А магов — больше двух сотен.

— И как вы поддерживаете порядок в такой толпе?

Панси прекрасно расслышала, что он прощупывает — просто из спортивного интереса — можно ли будет взломать систему, если ему вдруг понадобится выбраться. Или просто слегка повлиять на правила.

Гарри нехорошо усмехнулся.

— В крайних случаях — силой, — сообщил он. — Беспорядок любой из нас способен услышать через пару секунд, и любой же способен остановить.

Бровь мужчины насмешливо изогнулась.

— Любой беспорядок, — с нажимом повторил Гарри. — Включая спонтанный выброс стихии. Как видите, нам это не вредит — в отличие от прочих магов.

Мальчишка уже восхищенно таращился на него — во все глаза, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

— У вас есть выбор — принять правила и жить здесь, работая наравне со всеми, или попытаться проверить нас на прочность и умереть. Я не могу гарантировать сохранности жизни тем, кто не желает придерживаться установленного распорядка.

— Тогда почему бы не отпускать тех, кому здесь не нравится? — хмуро спросил мужчина.

— Потому что тогда я не смогу гарантировать сохранность мира людей, — просто ответил Гарри. — Чем больше магов здесь, тем меньше их там. И тем меньше вероятность, что еще один решит повторить подвиг мага, развязавшего вторую войну.

Панси напряженно наблюдала за ними. Проглотят. И эти тоже — проглотят. Все всегда ерепенятся поначалу, и все потом прогибаются. Гарри прав — магам нужен вождь, как и людям. Нужен тот, кто в некоем глобальном смысле возьмет за них ответственность — на себя.

Пусть ни один из них никогда в этом не признается, но все они рады быть здесь, где кто-то уже придумал, как именно сделать жизнь сносной.

— Пойдемте, я покажу вам жилые комнаты, — сказала она, обращаясь к мужчине. — До завтра можете знакомиться, осматриваться и выбирать, где хотите жить, чем заниматься и какую работу выполнять.

— И как вы тут живете? Коммунами? — задал вопрос тот, бросив неодобрительный взгляд на юношу, снова заинтересовавшегося проекцией на постаменте.

— Кому как нравится, — усмехнулась Панси. — Большинство в одиночку, некоторые — группами. Или парами, — добавила она, глядя на них.

Юноша совершенно ощутимо смутился. Прелесть какая, насмешливо подумала Панси. Малфою ты точно понравишься — таких птенцов у него, кажется, еще не было. Таких очаровательно стеснительных.

Мужчина вспыхнул и, поджав губы, кивнул ей, соглашаясь пройти внутрь. Панси помедлила и, мимоходом улыбнувшись Гарри — не дергайся ты уже, сама отведу… — направилась к замку.

Ей ее новый питомец нравился куда меньше.

 

* * *

 

Если бы кто-то спросил Северуса Снейпа о его жизни, ответ был бы коротким и исчерпывающим — конечно, если бы этот кто-то предварительно вообще набрался смелости задавать подобные вопросы магу, занявшему место одной из ключевых фигур в прошедшей войне.

Впрочем, как и в предыдущей.

Войну делают теневые фигуры, а не герои — вот что из года в год читал бывший профессор Алхимии в глазах таких же, как он, изгнанников. Герой способен воодушевлять, поддерживать и наносить последний удар — но только незримое окружение выстраивает нужную цепь обстоятельств, чтобы он смог однажды ими воспользоваться. И от свиты — от тех, чьи имена всегда остаются по другую сторону страниц — не в меньшей степени зависит, куда повернет история.

Иногда Северус проклинал резервацию — здесь обитали те, кто умел делать выводы, глядя на события без прикрас. Те, кто знал, что случилось на самом деле — даже не потому, что видел, а просто складывая элементарные два и два. Те, кого можно было заставить молчать — но кому никогда не получалось вдолбить, что они ошибаются.

Их взгляды прошивали насквозь, высвечивая в нелюдимом алхимике что-то, чего в нем отродясь не водилось, и Снейп каждый раз ловил себя на желании, скрипнув зубами, осадить хоть кого-нибудь — и как можно быстрее пройти мимо. И все чаще хотелось вообще больше никогда не выходить из дома.

Желание отдавало привкусом усталости и малодушия. Северус язвительно посмеивался над самим собой, но при встречах с магами снова отводил глаза.

Он тоже знал, что случилось на самом деле.

И не желал никогда — ничего — слышать об этом. Ни от кого.

В мире хватало других забот, чтобы постоянно перетряхивать одно и то же. То, что произошло когда-то, имело значение лишь в прошлом, и — это Северус знал наверняка — если он снова собирается выжить, ему придется вычеркнуть из своей жизни и эту страницу. Раз и навсегда.

Взгляды мешали так отчаянно и пугающе, что, наталкиваясь на них, он терялся и на крошечные доли секунды переставал понимать — таким ли уж верным было казавшееся когда-то единственно возможным решение. Снейп отдавал себе отчет, что другим выходом стала бы смерть, и только она — он помнил умирающего среди призраков поместья Блэков Драко, помнил, как шаг за шагом бездна поглощала не пожелавшего отступить юношу. Он помнил себя, когда-то балансировавшего на той самой, едва ощутимой грани.

Северус не хотел умирать.

Хотя, если честно, жить он тоже уже давным-давно не хотел.

Жизнь в очередной раз отвесила пощечину, превратившись в хрупкое, еще по-мальчишески угловатое тело на руках рыдающего Поттера. Оставшись отблеском каминного пламени в смеющихся синих глазах, в тонких длинных пальцах, обхвативших ножку бокала, в налипших под пеленой дождя на лоб волосах, в неуверенной смущенной улыбке — и память о ней разъедала так, как не могли никакие зелья.

Потребовались годы, чтобы память ушла. Годы молчания, тишины, замкнутости — и тоскливой беспомощности, когда она внезапно обрушивалась на сведенные усталостью плечи, откликнувшись на скрип входной двери, вкус вина или шепот ветра. Всегда находилось что-то, от чего еще не успел научиться защищаться.

Время от времени появлялся Драко, и, глядя в обрамленные едва заметной тонкой сетью морщинок глаза молодого мага, Северус видел самого себя — того, каким ему не было позволено стать. Путь, которого не заслужил и сути которого — до сих пор, никогда, никак — не понимал.

Он мог только надеяться, что его воспитанник действительно умудрился получить больше, чем обещала судьба стихийного мага. Получить, удержать, осознать. И научить этому других — юных, наивных, все еще полных сил и веры, что жизнь может быть и такой тоже. И у них — тоже.

Это была одна из причин твердо знать — такой путь не для него. Молодежь может выискивать что-то свое, другое, новое — если им нечем больше заняться. Северус не мог избавиться от ощущения, что финал все равно одинаков у всех, рано он придет или поздно. И Драко — всего лишь исключение, подтверждающее очевидное правило.

Ему повезло. Полагаться же на везение Северус не считал допустимым — да и попросту не умел. И подозревал, что уже не научится.

Годы перекрыли боль и беспомощность, похоронили горечь вины, приглушив ее, спрятав под толщей дней и забот. Забот, к счастью, хватало — особенно в первые месяцы, когда Магический Мир захлебывался в собственной агонии, беспорядочно мельтеша в попытках разгрести последствия второй подряд разрушительной долгоиграющей бойни. Экономический кризис, о котором так беспокоился Драко, и на котором — Снейп в этом не сомневался — юный Малфой наверняка успел нагреть руки — погрузил страну в многомесячный адский кошмар.

Взлетевшие до небес цены, политические дрязги и непомерное давление на правящий аппарат, истерика в газетах по поводу причин и мотивов — все это закономерно привело к тому, что каждый мнящий себя мыслящим человек поспешил примкнуть к какой-нибудь партии, обещающей светлое будущее без ошибок и войн. Партии плодились с бешеной скоростью, раздирая на части не способный противостоять одновременно и истерике народа, и интригам стран-соседей Визенгамот.

Внешние кредиты частично прикрылись, а частично превратились в безжалостную обдираловку, куда больше напоминающую атаку стервятников, чем руку дружеской помощи. Недели, когда давно привычный и доступный любому волшебнику Гринготтс был без объяснений закрыт, а толпа осаждала его двери, Северус до сих пор вспоминал с содроганием.

Магическую Англию расколола революция, не приведшая толком почти ни к чему. Долговая яма, в которую бухнулось не готовое к послевоенной депрессии правительство, должна была устраниться в любом случае — так или иначе, и ничего удивительного не было в том, что почти три года спустя инфляция докатилась таки до финальной точки. Передушив политическую оппозицию и распотрошив заначки в виде капиталов сгинувших в первой войне чистокровных семей, она поставила жирную точку на возможном возрождении Визенгамота в том виде, в каком он существовал столетиями.

Стихийные маги снова прошлись красным пунктиром через очередную страницу истории.

Никто больше не решался их трогать — и никто больше не мог чувствовать себя спокойным, зная, что они существуют. Партия в их защиту не набрала нужного числа голосов, чтобы иметь хоть какой-то значимый вес в правительстве, но тот факт, что она существовала и — это Снейп знал просто наверняка — была основана исключительно людьми и только на их средства, говорил сам за себя.

Не знать наверняка было сложно хотя бы потому, что Северус отлично помнил истерический смех Драко, когда тот рассказывал о реакции Лавгуд на эту новость. По его словам, Луна едва не впала в кататонический ступор, лихорадочно пытаясь осознать, кто же именно из ее приспешников додумался основать партию за их спинами — и отказываясь соглашаться с тем, что людям уже не требовались пинки в зад. Хватило своевременных ударов по лбу, которыми стали ее подпольные листки во время хаоса второй войны.

Северус знал и о том, что Отдел Тайн возобновил исследование стихийной магии — в первую очередь, потому, что был знаком с теми из магов, кто шел на добровольное или не очень сотрудничество с Министерством в этом вопросе.

Элоиза Твиннесс, стерва редкостная и потому существо в решении организационных вопросов резервации крайне полезное, без лишних экивоков согласилась, что подобных магов требуется уничтожать либо изолировать. Что, впрочем, и подразумевало — уничтожать, просто чуть позже. Всех, кто был изолирован, когда маги рисковали своими шкурами, блокируя британские города, убрали быстро и качественно в кратчайшие сроки сразу же, как только война закончилась.

Убрали просто — отравив белладонной. В резервации очень кстати оказался один немногословный и не склонный морщить нос от перспективы запачкать руки еще одной серией убийств опытный зельевар.

Каждый живущий здесь знал, что за рядами одинаковых домиков находится кладбище — аккуратное, ровное, с невысокими тонкими планками одного из четырех цветов. Каждый знал, почему оно не прекращает расти — маги умирали, в том числе и сами по себе. Никто и никогда не ходил туда — по крайней мере, об этом Северусу ничего не было известно — но его присутствие ощущали столь же явственно, как зов стихии в привычно кошмарных снах.

Снейп тоже помнил о нем. Хоть и тоже ни разу там не был.

Никогда не питавшая приязни к бывшему профессору, а ныне просто алхимику Элоиза, тем не менее, информацией делилась исправно, чужую также всегда выслушивала, а принимая решения, исходила исключительно из соображений безопасности. Люди не должны снова вмешиваться в уклад жизни изгнанных магов, чудом получивших подобие права на подобие свободы, и если ради этого снова приходится убивать — значит, тому так и быть.

Иногда Северусу казалось, что она уж слишком «не человек», даже при том, что женщина. Впрочем, последнее в глаза вообще не бросалось.

А еще Элоиза была единственной в опустевшей больше чем наполовину резервации магов, кто не пытался смотреть на него понимающе. За одно это ей можно было простить и стервозный характер, и привычку ненавязчиво втягивать Снейпа в свои дела — будто больше не с кем было ответственность разделить…

Временами мечтая испепелить въедливую гадюку, Северус, памятуя о сдержанности порядочных магов, только выдыхал сквозь зубы и молча выслушивал очередной холодный поток ее отстраненных, будто бы в потолок, излияний. Но в такие дни, как сегодня, ему казалось, что за информацию, которую она никогда — почему-то именно от него — не скрывает, Элоизу почти можно терпеть.

Ну, хорошо — не только терпеть. В конце концов, в свое время она тоже не бросила резервацию и не рванулась под крылышко Поттера — в отличие от немалого количества безмозглых и безнадежно юных магов.

О школе Поттера Северус не желал даже слышать. До сегодняшнего дня. И не желал бы и дальше, не окажись мисс Твиннесс такой назойливой в желании поделиться текущими новостями — сова ей их, что ли, на крыльях приносит…

И все же было трудно удерживаться от хотя бы мысленных проклятий непонятно в чей адрес, выходя за границу поселения — туда, где заканчивался антиаппарационный барьер. Координаты места назначения у Снейпа были всегда, и он был бы только рад никогда в жизни так ими и не воспользоваться. Даже прямо сейчас был бы рад повернуть обратно, будь у него хоть какой-нибудь иной способ.

Рывок перенес Северуса к высоким, с аркой из черного мрамора, воротам. Невольно запрокинув голову, он отступил на шаг — и остолбенел, вглядываясь в выбитую в камне надпись.

«Уоткинс-Холл».

Рехнуться можно… — ошеломленно подумал Северус, отводя взгляд. Уже чушь всякая мерещится…

И толкнул тяжелую дверь.

Та распахнулась, открывая взору широкую, обрамленную садом площадь, за которой возвышался огромный и, судя по всему, старинный замок. Неплохо устроились, мысленно фыркнул Снейп, оглядывая двор и машинально подмечая, что пустынным он только кажется.

Из-за кустов одновременно высунулись две женские головки — и, улыбнувшись профессору, нырнули обратно. Справа и слева доносились монотонные негромкие голоса, мальчишеский смех, а, пройдя вглубь, Северус наткнулся на парня лет двадцати в одних замызганных брюках — тот тяжело дышал, опираясь на лопату, и разговаривал с кем-то, не видимым за деревьями.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-12-29 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: