— И со мной не захотел, — эхом откликнулась Дина. — Но, я думаю, все равно захочет. Он такой… — она пощелкала пальцами и вздохнула, — напряженный, я не знаю, в последнее время. Как будто на грани срыва… Не выдержит, придет — куда денется. Не сегодня, так завтра сорвется и прибежит. Я уж ему и так, и сяк намекала, что — пусть приходит…
— Так это ты его тут ждала? — понимающе улыбнулся Алан.
Дина пожала плечами.
— Я же чувствую, что он колеблется. Что-то Кристиан ему втирает там, видимо, и крепко втирает… А тут — не, я просто на звезды смотреть люблю…
— Что бы они там ни планировали, без призыва стихии все равно не обойдется, — резюмировал Алан. — Так что, как только Эббинс дернется хоть что-то с ней вытворять, эта штука сработает, — он снова подбросил на ладони сигнальный кристалл. — И я наконец-то лично оторву ему голову.
Фигушки, мрачно подумала Дина. Если эта штука сработает, то ты, как положено и как договаривались, сперва должен будешь позвать Натана — и я не я буду, если он пустит тебя под руку разъяренного земного мага. Скорее уж сам кому хочешь головы поотрывает…
— Все, встали, — решившись, сказала она. — У меня уже задница отмерзает…
— Я никуда не пойду!.. — донесся вдруг из-за деревьев срывающийся мальчишеский голос.
Побледнев и переглянувшись, Алан и Дина одновременно сорвались со скамейки, ломанувшись на звук прямо через кусты, не тратя время на поиски ближайшей обходной тропинки.
С первых ноток было понятно, что голос принадлежит Миллзу.
— Ты никогда не спрашивал меня, хочу ли я вообще уезжать отсюда! — истерически выкрикнул Шон.
Следом раздалось до оскомины знакомое бормотание Кристиана — Дина узнала бы эти скрипучие интонации, даже нежась в глубоком сне.
Проклятые ветки будто специально норовили хлестнуть по лицу, вынуждая прикрываться руками и отворачиваться. Где-то слева шипел и ругался не отстающий от нее Алан.
— Я никуда не пойду!.. — упрямо повторил Шон, и теперь Дина отчетливо слышала дрожь в его голосе.
Запыхавшиеся, они вылетели на широкую аллею, упирающуюся в ворота замка. Кристиан, хоть и внешне спокойный, возвышался над сжавшим кулаки напряженным парнем как хищный, разъяренный ворон, и до них — еще футов сто, не меньше…
Рядом сквозь зубы выругался Алан — обернувшись, Дина увидела толчками струящуюся по его руке кровь, стекающую в рукав куртки и мимо, на землю. Из окровавленной ладони торчали поблескивающие осколки стекла, еще минуту назад бывшего сигнальным кристаллом.
Умница, перевела дух девушка. Разбить — это быстрее всего, так точно мгновенно услышат…
Быстрое движение Кристиана она уловила уже краем глаза — и задохнулась, глядя, как Шон валится мешком от точного удара в висок.
— Вот сука, — прошипел Алан, не сводя с Эббинса горящего взгляда. — Никак, сволочь, наружу выйти собрался?..
— Бежим, — выдохнула Дина, хватая его за рукав. — А то точно свалит…
Договаривала она уже на бегу. Хорошо, что разозленному, как бешеный гиппогриф, Алану команды в таком состоянии никогда особо не требовались.
* * *
— Ходи, — мрачно усмехаясь, сказал Натан. — Или уже иди спать, если вырубаешься.
Сидящий напротив Доминик бросил на него снисходительный взгляд и уставился на доску. Ну, конечно — теперь он будет делать вид, что вовсе только что не зевал с самым блаженным видом.
А вид был, в общем-то, тот еще. Потрепанный, смятый, благодушный — и именно что блаженный. По-другому и не назовешь…
— Нет уж, — критически оглядывая фигуры, возразил Дом. — Спасибо, ребята, но… я лучше здесь посижу.
— Вот она — нелегкая судьба стихийного мага! — патетически воскликнул развалившийся на полу с книгой Брайан. — Тебя стоит использовать как наглядное пособие для куколок, наивно мечтающих о большой и чистой любви.
Доминик рассеянно улыбнулся и, поколебавшись, передвинул вперед ферзя, снимая с доски ладью противника. Натан подавил ухмылку — эту ловушку он расставлял уже добрый десяток ходов.
— Меня не надо использовать, — наставительно проговорил Дом. — Мне надо иногда давать отдыхать — иначе я перестану функционировать. И вы останетесь без одного из старших магов. Школа определенно от этого пострадает — даже если только в короткой перспективе.
У него был такой расслабленно-медлительный тон, что Натан не удержался и покачал головой, потирая лоб кончиками пальцев и пряча за ними лицо.
— Ты выглядишь, как ходячее олицетворение понятия «затраханность», — проворчал он. — Трудно утверждать, что новый образ жизни пошел тебе на пользу.
Доминик оторвал от доски слегка расфокусированный взгляд и всеми силами попытался выразить, насколько обозначенное понятие никоим образом и близко ему не соответствует. Получалось плохо.
— Сжалься, О’Доннел, — фыркнул Брайан. — Негоже выговаривать тому, кто не в состоянии тебе толком ответить. Два огненных мага по твою душу — и ты бы, сдается мне, в шахматы уже вряд ли смог бы играть. А наш бедный Дом, как видишь, еще хотя бы пытается.
Рэммет, не выдержав, наконец, засмеялся, откидываясь на спинку кресла.
— Типичная помощь и поддержка собратьев по разуму! — с упреком заявил он. — Их не интересует ничего, кроме личной жизни товарища. Стихии на вас нет, ублюдки — что, просто спросить прямо сложно, если так подробностей хочется?
— Ходи уже! — с тоской протянул Натан. — Чудовище наше затраханное. Магами огненными и работой непосильной.
Дом только усмехнулся, но на этот раз — самодовольно. Натан его понимал.
— Как там эта ваша? — уже тише спросил он. — Которая с крыши свалилась?
— Лорин? — рассеянно отозвался Доминик, снова глядя на доску. — Хорошо… Завтра на работы, наверное, выпущу. А то так и будет теперь высоты бояться до бесконечности…
— Ибо нечего было тщиться изображать то, на что руки не доросли! — наставительно сообщил Брайан.
Ему определенно наскучило целый вечер таращиться в книгу
— Скорее уж — крылья, — добродушно пошутил Натан. — Слушай, а как именно вас там летать учат, что она так навернулась?
Взгляд Доминика мгновенно из расслабленного превратился в отстраненно-колючий — каким и был всегда.
— Никак не учат, — невыразительно буркнул он. — Просто некоторые идиотки однажды решают попробовать, и у них не всегда получается.
— Зато другие идиоты, я слышал, кидаются их ловить, и у них получается очень даже вполне, — подал голос Брайан.
— Или это и есть форма обучения? — поинтересовался Натан. — Одного сталкивают с крыши, а кто-нибудь, кому больше всех надо, тут же бросается следом и по дороге к земле выясняет, что умеет летать?
Доминик тяжело вздохнул и запустил пальцы в волосы.
— Вот поэтому ты и не старший маг, О’Доннел, — устало проговорил он. — Тебе пока еще не больше всех надо…
— Каждому — свое, — пожал плечами тот, вертя в пальцах маленький сигнальный кристалл.
Что бы Рэммет ни говорил, Натан точно знал, что именно надо ему самому. И почему.
— Кому-то — огненные маги аж в двойном размере и непристойно счастливая рожа, а кому-то — шахматы и занудство, — как бы между делом пробормотал Брайан, снова уставившись в книгу.
Сволочь, мысленно констатировал Натан, забирая с доски ферзя Доминика.
— Шах, — мягко заметил он. — Убавим счастья на рожах героев отечества и спасителей прекрасных дам.
Доминик, не отрываясь, смотрел на него — будто пытался то ли увидеть что-то, то ли, наоборот, внушить взглядом.
— Сейчас будет мат, если не перестанешь таращиться, — предупредил его Натан. — Никакие заслуги не спасут.
— Дурак ты… — покачал наконец головой Дом. — Причем, похоже, тотальный.
— О-о, мыслительный процесс проснулся! — снова фыркнул Брайан. — А я-то думал, огненные маги способны любые мозги напрочь высушить.
Рэммет перевел на него внимательный взгляд.
— Способны, — спокойно согласился он. — Именно поэтому я предпочитаю хоть иногда немного посидеть в тишине, ты не поверишь.
Брайан открыл было рот, чтобы, по всей видимости, возразить еще что-нибудь, как вдруг кристалл в ладони Натана взорвался, брызнув во все стороны ливнем цветных осколков.
— Алан… — испуганно выдохнул он, вскакивая с кресла.
— Где? — почти одновременно выкрикнул Доминик, хватая его за руку.
Натан зажмурился, считывая вспыхнувшую в голове при разрыве кристалла картину.
— Ворота! — отрывисто сказал он — и, выхватив палочку, бросил нужное заклятье на зачарованный амулет, стоящий на книжной полке.
Кто еще не спит или изволит проснуться — те их сами найдут.
Он аппарировал, в последнюю секунду почувствовав, как за плечо ухватилась еще чья-то ладонь — видимо, успевшего когда-то оказаться рядом Брайана.
И машинально вцепился в налетевший на него маленький вихрь, оказавшийся бледной и взволнованной Диной.
— Пусти! — прошипела та, выворачиваясь. — Он же свалит сейчас!
Диспозицию Натан оценил сразу, в два беглых взгляда — у ворот стоял Эббинс, у его ног темнело чье-то тело — судя по всему, Шона Миллза. Слева от Дины Брайан вцепился в барахтающегося и вырывающегося Алана.
— Стоять! — приказал Доминик, выставляя вперед палочку.
Кристиан рывком обернулся.
Бесполезно, почти мгновенно осознал Натан. На Аваду не хватит ни одного из нас, заклятьями стихийного мага не взять, и даже если мы всей толпой… бегом…
До него было футов тридцать — всего ничего, вот только до ворот ему — пара шагов.
До ворот, за которые он, если верить Дине и собственным глазам, совершенно точно знает, как выйти. И собирается это сделать.
Увидев их, Эббинс предсказуемо дернулся было к выходу… но почему-то остановился, и тут же стало понятно, почему — когда он наклонился и одним движением поднял с земли бесчувственное тело, перехватывая обеими руками.
— Сволочь! — выкрикнула Дина — и, оттолкнув остолбеневшего Натана, рванулась вперед.
— Куда! — рявкнул ей вслед Алан — его голос невозможно спутать ни с чьим — и Натан увидел только мелькнувший вслед за ней силуэт.
Наверное, им не хватало именно этого крика — или того, что хоть кто-то начал что-нибудь делать — потому что всех троих сорвало с места мгновенно. Но в том, что, даже потеряв драгоценные секунды, да еще и с ношей на плече Эббинс все равно успевает сделать шаг до того, как они настигнут его, Натан не сомневался.
Врезавшаяся в Кристиана на полном ходу уже у самых ворот Дина едва не сбила того с ног, мужчина покачнулся, по инерции отступая назад, и она прыгнула на него, как кошка, заставляя рухнуть на землю. Они покатились по гравию дорожки, и следующим, что увидел Натан, была мелькнувшая в воздухе рука Дины с зажатой в ладони палочкой.
После этого несколько секунд он не видел вообще ничего, потому что удар о расширяющуюся им навстречу сферу, судя по сдавленным стонам, едва не вырубил всех четверых.
Проморгавшись, Натан понял, что стоит на коленях рядом с мерцающей оболочкой и, упираясь в нее ладонями, с замирающим сердцем повторяет про себя — умница, ох, умница — заклятья Эббинса ведь и впрямь не возьмут… А теперь Крис и ей ничего сделать не сможет, сфера не исчезнет, пока Дина ее не снимет, и заклятьями девчонку тоже не взять, ей даже удар его стихии вреда причинить не сможет…
Дина задыхалась, в ее руке дрожала палочка, а взгляд, направленный на медленно поднимающегося с земли остолбеневшего от такой наглости Кристиана, пылал открытой, искренней ненавистью. Если бы кто-то рассказал о таком Натану час назад, он в жизни бы не поверил, что добрейшее существо Дина Торринс способна смотреть на кого-то — вот так.
Кристиан, казалось, и не замечал этого — он смотрел не на нее, а куда-то вправо, ей за спину, с такой пугающей решимостью, что у Натана на миг перехватило дыхание. Невольно проследив за взглядом, он увидел распростертого на земле Шона, которого оттеснило расширяющейся сферой от Дины и Эббинса так же, как и всех остальных. Парень, судя по всему, медленно приходил в себя — сейчас он слабо шевелил головой, пока даже не пытаясь подняться.
— Черта с два ты его заберешь! — тяжело дыша, торжествующе процедила Дина — и оглянулась на Брайана.
Почему-то именно на него.
У нее был очень странный взгляд — Натан не понял, что именно мелькнуло в нем, в самом выражении лица бледной и задыхающейся девчонки. Он только отчетливо ощутил, как ему не нравится то, что она сейчас чувствует.
Где-то слева глухо замычал, мотая головой, Доминик, а рядом с ним поднялся с земли Алан и, пошатываясь, упрямо рванулся к Миллзу — Натан почувствовал, как в спину пахнуло знакомым теплом, когда он мелькнул сзади, и цепкие пальцы на мгновение сжались на плече, словно Алан пытался о него опереться — так, будто с легкостью делал это изо дня в день. Будто это было возможно — между ними.
Позднее Натан тысячи раз прокручивал в голове все, что случилось у ворот Уоткинс-Холла в ту ночь, пытаясь вспомнить, где и когда ситуация окончательно вышла из-под контроля, в чем именно он допустил ошибку — и всегда приходил к мысли, что, если это и произошло, то именно в эту долю секунды. Когда еще можно было что-то изменить, он отвлекся и перестал анализировать ситуацию, позволив себе оцепенеть от этого простого прикосновения. Он забыл и об Эббинсе, и о Дине, на миг задохнувшись от такого естественного и такого бесконечно невозможного жеста доверия и поддержки — и упустил момент, когда Алан оказался рядом с Шоном и наклонился к нему.
Потому что именно тогда окончательно разъярившийся Кристиан выдохнул — и ударил, одним безмолвным криком, одним стуком сердца, одной сплошной темно-зеленой волной.
Тело отреагировало само, бросаясь следом, наперерез чужой атаке — Натан чуть ли не впервые в жизни не контролировал вообще ничего, ни собственных действий, ни реакций, ни чувств — весь мир сузился до склонившейся угловатой фигуры, бледного профиля, закушенных губ, и ничто больше не имело значения. Только медленно оборачивающийся Алан — и отчаяние. И бешеный, парализующий страх.
Они успели одновременно — налетевший и сбивший мальчишку с ног Натан и накрывший их, всех троих, ревущий вихрь.
Боль в почти животном крике Алана, они катятся, и небо мелькает, сменяясь чернотой земли, что-то с силой врезается в затылок — неважно, ничто не важно, только запрокинутое мальчишеское лицо и невозможно, пугающе близкое сейчас, знакомое глазу до мельчайших черточек тело, которое Натан, задыхаясь, вжимал собой в промерзлую землю.
Край сознания смутно ловил чьи-то крики, гибкую фигуру Доминика, когда-то успевшую оказаться рядом с Шоном, но все это тоже было — неважно, потому что вырывающееся сбивчивыми толчками дыхание Алана опаляло щеки, а, значит, он был еще жив, значит, его задело только чуть-чуть — в это хотелось верить до раздирающего легкие крика. В это невозможно было не верить.
Алан, застонав, качнул головой и прижался щекой к земле — наверное, вряд ли он вообще понимал, кто именно с силой стискивает его ледяными от испуга руками — но это тоже почему-то было неважно. Сейчас Натан с трудом мог бы вспомнить, где они оба находятся и что происходит там, где кончаются они оба — он и этот мальчишка.
Глаза Алана расширились, он сдавленно выдохнул — и задышал, все быстрее и быстрее, глядя куда-то в сторону. Там кто-то кричал, там бился о сферу, отбивая кулаки, отчаянно выплевывающий ругательства Брайан, и раздавались негромкие хлопки аппарации — один за другим, много, очень много. Но это не имело значения.
Потому что в самых живых на свете черных глазах распростертого на земле Алана испуг сменился ужасом — а потом начал медленно застывать остекленевшей, остановившейся пустотой.
* * *
Жгучая, давящая боль пульсировала уже по всему телу, и Луна давно запуталась, где именно находится ее источник. На какой-то стадии становится совершенно не важно, что болит и почему — за неким пределом терпимости не важно уже вообще ничего.
Боль растворяется в тебе, ею дышишь и в ней существуешь, и становится странно, что когда-то могло быть по-другому. И бывает ли — или это всего лишь мечты. Глупые, бесплодные фантазии, от которых только хуже, которым нельзя поддаваться, даже думать о них — невозможно.
Сквозь гул в ушах доносилось тяжелое дыхание Панси — Луна вздрагивала от каждого выдоха, но это тоже было не важно, потому что Пэнс не кричала, только глухо стонала, а, значит, ей действительно легче от того, что рядом есть кто-то, кто забирает часть боли себе.
Почему-то Луна была абсолютно уверена, что это — так.
Почти рассерженная сосредоточенность Гермионы штопором вгрызалась в виски, но по сравнению со безграничной самоуверенностью Снейпа воспринималась как ничего не значащая мелочь. Северус раздражал бы до слез, будь Луна способна сейчас на эмоции — для них попросту не осталось сил — а так его слепота только отзывалась гулкой и бессильной глухой беспомощностью.
Он совершенно не видел, что происходит с Гарри. Он думал — Гарри спокоен и держит себя в руках, раз тихо сидит у изголовья Панси и не подает лишний раз голоса, покорно держа ее за руку. Снейп даже не пытался заметить, что Гарри скован страхом — парализующим, отчаянным и бездонным, как засасывающая пропасть.
Что он ни на секунду не верит в то, что сегодняшняя ночь закончится хорошо для них всех. Он словно знал с самого начала — Панси не переживет роды, ребенок тоже не выживет, и только с ним одним ничего опять не случится, он будет вынужден жить с этим из года в год, топя себя в чувстве вины и стыда. Как всегда.
Ему было так больно, что это почти заглушало боль Луны. Хотя чувствовать Гарри таким, отчаявшимся, смирившимся и покорившимся еще до того, как он вошел в спальню Пэнс, видеть, как сейчас он варится сам в себе, сломанный и отчаявшийся, где-то так глубоко, что только ей одной, беспомощному эмпату, и слышно, было еще мучительнее. Чувствовать — и не иметь возможности хотя бы попытаться помочь и ему тоже.
Да еще и слышать наивную радость Снейпа, что вечно безудержный Поттер, наконец, научился контролировать своих демонов…
Мерлин, да он вообще ни черта не видит, беспомощно выдыхая, подумала Луна. Вбил себе в голову, что справится с любыми непредвиденными обстоятельствами — и не рассматривает даже мельчайшую вероятность, что весь мир не может быть ему по зубам. Это Снейп-то, самый рассудительный маг на свете — после Панси, пожалуй, хотя гиблое это занятие — зачем-то их сравнивать… А сейчас ужас же, во что превратился, причем давно уже превратился — необдуманные безрассудные предложения, слепая вера в собственную удачу да яростный, бьющий наружу темперамент, как только сдерживает такое в себе до сих пор — непонятно…
Это не Северус, вдруг отчетливо ощутила Луна. Я больше не боюсь его — он всего лишь так же вспыльчив и импульсивен, как Гарри Поттер когда-то. Так же страстно предан тем, кого любит, так же любит тех, кого жаждет защитить… Нет больше холодного и расчетливого Снейпа, таскающего собственный ад за собой — в себе — слизеринца, ставившего выживание выше, чем смысл жизни. Маг, чьи руки сейчас в крови Панси, не причинит боль никому из нас — он способен сострадать, и чувствовать, и желать… и любить… И это — не Северус. О, Мерлин. Невозможно измениться — настолько. Без видимых на то причин всего за несколько месяцев.
И тот, кто безропотно склонил голову напротив него — не Гарри. Это перепуганное, оцепеневшее существо, уже сейчас оплакивающее и нас всех, и самого себя, не может быть жизнерадостным и жизнелюбивым Поттером. Утонувший в своих страхах и отчаянии, которое не пробивается ни подбадриванием Снейпа, ни прерывистым шепотом Панси, он не может понять, что все хорошо. В том мире, где он живет, все плохо. Всегда. И не может быть по-другому…
На какую-то долю секунды все перепуталось и пришло чудовищное, дикое ощущение, что в изголовье Панси застыл Северус — как всегда, забившийся в раковину брони из собственных страхов, а тот, кто успокаивающе говорит сейчас Пэнс что-то ласковое и подбадривающее — это Гарри. Что именно в его, а не Снейпа, таком знакомом, мягком и низком голосе с чуть грубоватой хрипотцой звучит улыбка, в которой все — и нежность, и тепло, и забота. Все, что в ней было всегда.
Я схожу с ума, закрывая глаза, отрешенно подумала Луна. Никогда, вроде, раньше с ума не сходила… Может быть, та, кто сидит сейчас здесь, это тоже — не я?..
Волна — чуждая и одновременно невыносимо знакомая — ударила мгновенно, едва не вышибив остатки сознания. Луна задохнулась, прижав кулаки ко рту и вдавливаясь затылком в стену — в распахнувшихся глазах застыл ужас. Ее едва не выкрутило дугой — больше от того, что значил обрушившийся удар, чем от его силы.
Она уже чувствовала его — когда больше двух лет назад едва вытащила захлебывающегося кошмарами Дэнни, а вслед за ним умер Льюис. Смерть стихийного мага — это то, что, ощутив один раз, уже никогда не забудешь.
— Они… о… — непослушные губы не поддавались, как назло начав снова дрожать. — О, Мерлин…
В голосе Снейпа прорезались резкие командные нотки — почти миновав истеричную стадию осознания и неверия — он тоже услышал, беспомощно повторяла себе Луна, он тоже, он не мог не услышать, такое по всем до единого здесь долбануло, не могло быть иначе… Потом в гул вплелся другой голос — Северус то ли спорил с Гарри, то ли лихорадочно раздавал указания, но разобрать слова уже никак не получалось, потому что боль перешла на стадию непрерывного раздирающего кошмара, и Луна завизжала, закрыв уши ладонями и уткнувшись в колени.
Впервые за этот бесконечный вечер боль показалась ей избавлением, почти заслонив лицо, которое — это Луна знала наверняка, всем своим существом — в живых больше никто из них не увидит. Уже поздно… уже не помочь…
Звучная пощечина на долю секунды оглушила, заставив задохнуться от всхлипа. Перед ней маячило лицо Снейпа — тот внимательно вглядывался в нее, будто мысленно ставил диагноз.
— Действительно, мисс Лавгуд, зря вы пренебрегали фехтованием… — буркнул он, поднимаясь с колен.
— Ворота главного входа! — в голосе Гарри прорвавшейся истерики точно хватало.
Луна тихо завыла, прислоняясь щекой к стене. Хлопка двойной аппарации она почти не услышала — все заслоняли мучительные стоны Панси, и взгляд заметался, выхватывая куски реальности, один за другим — дрожащий от напряжения кулачок, сжавший простыни, спина Гермионы, нервные движения ее рук, тревога в каждом ее жесте… Мысли смешались в один бесформенный, горький комок.
Это не я, я просто эмпат, я не умею отстраняться… это не Гарри… при чем здесь фехтование?.. это не Северус… почему Грэйнджер так напугана, если все хорошо?.. это не я… я просто эмпат… Мерлин, за что, ну почему мы не умеем вытаскивать мертвых… только не… так несправедливо… это не я…
— Пэнс, твою мать, не смей! — вдруг взвизгнула Гермиона, наклоняясь над Панси, и Луна с ужасом увидела, как кулачок разжимается, выпуская простыни из безжизненных пальцев. — Не смей, еще совсем чуть-чуть! Ну же!..
Это не я, оцепенело повторила Луна, вцепившись в одну-единственную мысль и не отводя воспаленного взгляда от побелевшей ладони Панси. Это — не я. Это просто боль. Не моя. Просто чертова боль, которая мешает пошевелиться, которой я позволяю… Но это — не я.
— Панси!.. — Гермиона поднесла что-то к ее лицу, но, видимо, эффекта не получилось, потому что пальцы даже не дернулись, и боль не становилась меньше. — Ну Панси же… — в ее голосе появились слезы.
Она не может заклятьем… — тупо подумала Луна. Ну, конечно — она не может… даже Гарри, просто сидя рядом, помогал больше, все равно тоже что-то оттягивал… О, черт…
Грэйнджер все еще двигалась, совершала какие-то действия, пытаясь привести Панси в чувство, кажется, хлопала по щекам, но все это медленно отодвигалось куда-то, все дальше и дальше. Это не я, стиснув зубы, беспомощно повторила Луна. Мерлин, помоги мне — я не могу думать обо всем этом. Я подумаю утром, завтра, когда угодно — это не моя смерть и не Панси. Все, что творится сейчас у главных ворот, в чем варятся Гарри и Северус, где остывает тело одного из лучших магов школы, все это — не я.
Я только наблюдаю за чужими кошмарами из своего угла. И только мне решать, что чувствовать, а что нет. Я не хочу больше чувствовать — пусть хоть весь мир задохнется в собственных корчах, это его корчи, а не мои.
Они больше тоже — не я.
— Лавгуд, я тебя убью сейчас просто нахрен — сделай же уже что-нибудь! — прошипела откуда-то Гермиона — и Луна изумленно обнаружила, что почти доползла до того самого кулачка, он совсем рядом, а перепуганный и заплаканный вид идет Грэйнджер куда больше, чем обычное снисходительное высокомерие.
Вжаться лбом в ладонь Панси было так одуряющее здорово, что Луна сама чуть не потеряла сознание. Пальцы дрогнули, сжимаясь — и боль снова накатила толчками.
Но почему-то это больше не было страшно. Луна чувствовала ее, как и прежде, но ощущение, что боль терзает не ее, а кого-то другого, все равно больше не проходило. Это не я, улыбаясь сквозь слезы, повторила она. И не мое. Мое — здесь.
Тишину разорвал пронзительный детский крик.
* * *
Спать хотелось немилосердно — до того самого момента, пока сигнальный кристалл не взорвался в ладони О’Доннела. С этой секунды Доминик забыл обо всем — даже о многодневном недосыпе. Будто и не было нескольких бесконечных суток, наполненных яростными воплями Тони, его постоянной руганью с Кэти и спорами до хрипоты. Будто и не было попытки вытащить Кэтрин в общую гостиную два дня назад, после которой МакКейн впервые вышел из себя настолько, что в их спальне от жара и крика полопались стекла. Утихомиривать тогда пришлось сначала его, потом вставшую в позу праведного негодования Кэти, а потом снова Тони — видимо, решившего для закрепления эффекта повторить вспышку гнева на бис.
Доминик с трудом понимал корни такой истерической привязанности Тони — к воспитаннице, да и к нему самому. МакКейн ревновал их обоих — в том числе и друг к другу — так бешено, словно пять минут без любого из них выжигали его дотла.
В первые дни он не успокаивался вообще — даже когда они оба были рядом, Тони все равно находил причины для переживаний. Потом стало чуть легче — лучший парень на земле Дэнни Аркетсон смущенно признался, что оглушительная сразу после посвящения связь потом и должна начать утихать и понемногу ослабевать. Доминик был чрезвычайно благодарен стихии за это правило. В противном случае ему самому в самом обозримом будущем грозил нервный срыв.
Мысль о том, что Тони так изводится, скорее всего, именно от невозможности остаться с ним наедине, потому что каждый раз при этом начинает, в свою очередь, изводиться от отсутствия Кэтрин в обозримом пространстве и беспокойства — то ли за нее, то ли за того, кто попадется ей под руку — Доминику в голову приходила все чаще. Кэти и впрямь отличалась не то чтобы свободой нравов… скорее, она просто привыкла хватать и стискивать в объятиях все, что покажется ей способным на отклик.
В последнее время Дому казалось, что в прошлой, человеческой жизни ей нечасто приходилось надеяться на эти самые отклики. Она определенно все еще что-то доказывала — и сама себе, и окружающим — и не было в мире, наверное, существа, что смогло бы отказаться от нее, когда она хотела его получить. Доминику хватало собственного опыта, чтобы в чем-то понимать обоснованность ревности Тони. От Кэтрин невозможно было отвернуться… даже не потому что — женщина. И не в сексе дело, и это так очевидно, стоит лишь взглянуть на нее. Просто…
Просто каждый раз, когда она смотрела на тебя — вот так, исподлобья, чуть склонив голову, без легкомыслия и стеснения, пронизывающе, откровенно, в самую суть, как в тот первый вечер в коридоре — что-то ломалось внутри, какой-то барьер, отделяющий допустимую вежливость от не оправданной знакомством или близостью, но от того не менее настоящей — искренности… Это было так похоже на Тони. То, что умела Кэт. Так похоже — будто один и тот же маг в разных обличьях, то в мужском, то в женском.
Доминик не смог объяснить этого МакКейну — зато непонятным образом прекрасно смог донести до Кэти. Она только хохотала потом, как сумасшедшая, и повторяла — ну ты влип, парень. Ну ты влип, с нами обоими.
Почему-то Кэтрин сразу все поняла — про них с Тони. Я, наверное, извращенка, рассеянно сообщила она однажды. Ты-то почему не ревнуешь? — спросил тогда Дом, памятуя о собственничестве огненных магов, а она только пожала плечами и ухмыльнулась. Ты же свой. Это же ты, чего тут перетирать, Тони не с кем попало там, где-то, а — с тобой. Я его понимаю, как никто, можно сказать — что за вопросы?
Доминик не нашелся тогда, что ответить. С Кэти всегда было и сложно, и просто — вроде и говорить ничего не надо, а вроде и ясного ничего, если вдуматься.
Как и с Тони.
Может, они поэтому друг друга выносят только от койки до койки? — мрачно подумал Дом, передвигая ладью по шахматной доске. А как только кончают — так тут же снова скандал. Они не просто похожи — кое-что в них, кроме как отражением друг друга, чем-то другим даже сложно назвать. А в чем-то — разные совершенно…
Иногда он задумывался о том, как это было бы, если бы они… ну, втроем… Как мистер Драко со своими — впрочем, тех вообще четверо…
Но такие мысли никогда ничем не заканчивались. Представить Тони и Кэтрин в одной постели с ним, одновременно — на ум тут же начинали приходить разбитые вазы, вылетевшие стекла и взорванная мебель…
…А жаль.
Прятаться от Тони уже достало. Равно как и — прятаться от Кэти… при том, что она хотя бы — знала.
И только мечтательно закатывала потом глаза, чего МакКейн, при всей его параноидальной подозрительности, слава Мерлину, в упор не замечал.