- Привет, Звезда!
- Привет, Звезда!
- Как вы сияете!
- И вы очень яркая, просто ослепительная!
- А вы тоже обитаете тут, на Вершине Славы? А почему я вас раньше не видела?
- И не мудрено: здесь такие просторы, такие расстояния! От Звезды до Звезды – целые парсеки! Так что всегда приятно встретить соседку по Вершине Славы!
- Значит, соседями будем! Это так здорово!
- А как вы сюда попали, Звезда?
- Скатилась прямо с Седьмого Неба. Как с горки. У-ууух! – и здесь. Я была на седьмом небе от счастья – и вот, нечаянно попала на Вершину Славы. А вы?
- А я неслась в Творческом Полете, смотрю – там, внизу, такая вершина симпатичная! Спустилась пониже – а это Вершина Славы.
- Забавно! Вершина – и внизу.
- Это потому что вдохновение окрыляет! А с высоты птичьего полета любая вершина достижима. Просто чудеса, правда?
- Да, здесь и правда чудесно. Простор и воздух, воздух и простор. Я просто не могла себе представить, что здесь столько свободного пространства!
- Разумеется, ведь у каждой Звезды свои Миры. Представляете, сколько места нужно, чтобы их разместить? Так что все предусмотрено, никто никому мешать не будет, места хватит всем.
- Странно… Я видела здесь, на Вершине, какие-то утесы, а на них множество людей, которые толпятся, толкаются локтями, ставят друг другу подножки, стремятся подмять другого и встать на него, чтобы подняться хоть чуточку выше. Зачем?
- Это те, кто не с неба на Вершину спустился, а снизу залез. Или вообще – вертолетом доставлен, за большие деньги. Им кажется, что на Вершине Славы тесно, и если ты не будешь цепляться, тебя просто столкнут, сбросят вниз. Вот и стараются удержаться любыми способами.
- А, я поняла! Они же не видели Вершину Славы оттуда, из поднебесья, они просто не знают, какое тут приволье! И что места хватит всем.
- Именно поэтому они так часто все-таки срываются и камнем падают вниз. Слишком приземленные. А если у тебя есть крылья – к чему толкаться, а тем более падать? Ты просто отправляешься в свободный полет, и все.
- Я слышала выражение «подняться на Вершину Славы». Это значит, что кто-то все-таки и снизу добирается, верно?
- Да, Звездочка! Лезут, обдирая ладони, в кровь сбивая локти и колени, нащупывая бугорки и трещинки, цепляясь за каждый кустик, каждый корешок… Что ж, это тоже способ! Лезть в гору – это не просто. Нужно быть сильным, настойчивым, выносливым, целеустремленным. Большинству не хватает сил подняться даже до середины, многие сходят с дистанции, уже преодолев большую часть пути. А те, кто все-таки залез, часто выглядят уставшими и обессиленными. Еще бы, такой крутой подъем в одиночку преодолеть! А ведь еще и удержаться надо!
- Но почему они карабкаются по камням, когда на Вершину Славы можно вот так, как мы, их поднебесья?
- Мне кажется, что это просто разный путь, потому что цели разные. Если стремишься к Славе – тогда приходится начинать снизу. Или с поисков вертолета. Если стремишься к Полету – ну так развивай крылья и лети! Тогда у тебя на Вершину Славы будет совсем другой взгляд – ведь она откроется совершенно с другого ракурса.
- Скажите, а здесь много таких, как мы?
- Очень много! Ведь рано или поздно каждый, кто вдохновенно творит, становятся Звездой. Здесь есть созвездие Свободных Художников и созвездие Поэтов-Романтиков, созвездие Отменных Кулинаров и созвездие Вдохновенных Домохозяек, созвездие Гениальных Мастеров и созвездие Записных Сказочников, и еще много разных созвездий. Все талантливые люди могут здесь поселиться – если большую часть времени пребывают во Вдохновенном Полете.
- С ума сойти! Столько Звезд, столько Миров! Это же целая Вселенная!!!
- Конечно. Вселенная Творцов, полная самых разных Звезд. Чем больше Звезд – тем светлее в мире. Звезды и существуют, чтобы разгонять Тьму и освещать путь другим. Иначе какой в нас прок?
- И правда! Я тоже думала об этом. Ведь если есть свет, значит, он для чего-то создан, да? Не может же он быть просто так, ни для чего?
- Конечно, не может. Звезды светят для людей. Чтобы они тоже вдохновлялись, обретали крылья, уходили в Творческий Полет и становились Звездами. А места на Вершине Славы хватит всем!
ГОРБУНЬЯ
Горбунья жила на высокой горе. Гора почти всегда была окутала густым туманом, и мало кому довелось хоть раз в жизни увидеть ее вершину.
К подножью горы подошли двое – мужчина и женщина. Видно было, что они проделали немалый путь. У большого камня, от которого тропинка уходила наверх, они остановились.
Женщина была немолода, но высока, красива, с королевской осанкой и гордо вскинутой головой. Мужчина – большой, но какой-то вялый, с мягкими, добрыми и очень печальными глазами.
- Здесь, — сказала женщина. – Это тот самый камень. Давай присядем. Дальше тебе нельзя.
- Может, не пойдешь? – осторожно спросил мужчина.
- Пойду, — коротко сказала она. – Надо. Кто-то должен.
Через какое-то время она встала, мужчина тоже. Они посмотрели друг на друга и обнялись. Сильно, как в последний раз. Женщина всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и отстранилась.
- Я должна, — объяснила она.
- Я понимаю, — сказал мужчина. – Я буду ждать твоего возвращения.
Женщина кивнула, повернулась и, не оглядываясь, пошла мимо камня, туда, вверх, по каменистой горной тропинке. По ее гордой, напряженной спине было видно, что она едва сдерживает слезы. Мужчина смотрел ей вслед, пока она не скрылась в тумане, а потом повернулся и побрел обратно. Он знал, что, возможно, они видели друг друга в последний раз. Не все возвращались с горы. Горбунья сама выбирала, кого принести в жертву.
Женщина шла в сплошном тумане, видно было шага на три, не больше. Было ли ей страшно? Наверное… Но она не позволяла страху проявиться – у нее была цель и твердое намерение, и это был их последний шанс, и ничто не могло помешать ей выполнить задуманное.
Вскоре тропинка стала еще круче, и ей пришлось хвататься за камни, чтобы сделать следующий шаг. На длинных нежных пальцах появилась кровь, но это только придало ей сил. «Я решила, и я сделаю. Я должна!», — говорила себе она и карабкалась дальше.
Вскоре туман начал редеть, и в какой-то момент пропал совсем. Она прошла еще несколько метров, остановилась и оглянулась. У нее захватило дух – такая картина открылась ее взору.
Вверх уходила гора, и казалось, что вершина ее теряется в небе, и, может быть, даже шепчется по ночам с луной. Под ногами – белое облако, подсвеченное золотыми лучами солнца. А над головой – синее-синее небо, и свет, свет, свет…
Женщина встряхнула головой и поспешила дальше. Ей некогда было любоваться – надо было до темноты попасть к Горбунье. До заката…
Тропинка вильнула влево, в заросли колючего кустарника, и женщина, пробираясь сквозь него, изорвала одежду и исцарапала руки, но это все была ерунда – по сравнению с тем, что она надеялась получить. «Все рано или поздно кончается, и эти кусты тоже», — подбадривала она себя. Так оно и вышло: еще пара шагов, и она вырвалась на чистое пространство. И снова замерла: она оказалась на лугу, где паслись овцы и козы, а дальше стоял дом, и еще какие-то строения. И на пороге дома она увидела согбенную фигуру в темных одеждах… «Она! Горбунья… — подумала женщина. – Я пришла». И она двинулась через луг к дому.
- Зачем пожаловала? – оценивающе окидывая ее взглядом, спросила старуха.
- За помощью. Говорят, ты творишь чудеса. Помоги и нам! – попросила женщина.
Видно было, что просить она не привыкла, и слова давались ей тяжело.
- Гордая, — проронила старуха. – Ну, говори, гордая, что там у тебя?
- Внучка… Вот фотография. Здесь ей три месяца. А рядом – дочь.
- Ого… Дочь сутулая какая… Что ж ты ее так согнула-то? А внучка… Горб растет?
- Да. Врачи говорят, отложение солей. Потом будет горб.
- Не отложение, а отражение…
- Какое отражение? Чего отражение?
- Не понять тебе пока. Может, потом… Ну, а от меня чего хочешь?
- Как чего? Чтобы помогли. Говорят, если совсем надежды нет – только к вам. Вы многим помогли, я знаю.
- Ладно. Чем готова заплатить?
- Всем! Просите все, что хотите. Я знаю, вы деньгами не берете. Но вот золото – я все украшения взяла, все до единого! Возьмите! Здесь и с бриллиантами есть.
- Зачем мне тут твои бриллианты, дуреха? Убери. Не надо.
- Тогда… я готова.
- К чему?
- В жертву. Я знаю, вы приносите жертвы. Я готова – за внучку…
- А-а-а… Готова, значит. Ну-ну… Пойдешь ко мне в услужение. На семь лет. Согласна?
- На семь лет?????
- Ну вот. А говоришь, готова.
- Нет, нет! Я пойду. Только я мало что умею…
- Ничего. Научишься. Пойдем, гордая, покажу тебе сарай, где спать будешь. И на все семь лет – обет молчания. Поняла? Говорить буду я. А ты слушать. Вякнешь что-нибудь – выгоню сразу, имей в виду.
- Я поняла. Я буду молчать.
- Подъем с рассветом. Что делать, скажу.
- А когда внучка выздоровеет?
- Откуда мне знать? Может, и никогда. От тебя зависит.
- Я сделаю все, что вы скажете! Только бы она выздоровела.
- Ну-ну… Идем, гордая. Звать-то тебя как?
- Анна. И внучку – тоже Анна. В мою честь.
… Потянулись однообразные дни. Утром надо было вставать с первыми лучами солнца и идти умываться на луг. Воды для мытья горбунья не давала – ее приносили издалека, из горного источника – так что по утрам приходилось просто раздеваться и кататься по росе. Все так делали, и Анна тоже. Она уже знала, что не одна живет в услужении у горбуньи. Но разговаривать между собой было запрещено, и каждая жила сама по себе, даже спали в разных местах. Потом завтрак – очень скудный, немного хлеба, немного сыра, козьего молока, похлебка иногда. Пить – только воду. А потом работа, работа и работа. Работы было много. Ее чуть-чуть разбавляли только обед и ужин, а с сумерками уже полагалось спать. Но Анна к этому времени валилась от усталости, и сон у нее получался мертвый, без сновидений.
Первое время Анне было очень трудно. Полная изоляция от мира, ни книг, ни других развлечений – монотонность убивала, работа изматывала, а обет молчания доводил до исступления. Но через какое-то время Анна с удивлением поняла, что молчать ей даже нравится. Столько ненужных, необязательных слов вдруг стало можно не говорить. Столько скучных, но неизбежных встреч отпало… Столько суетных мыслей куда-то ушло! И столько тишины и красоты было вокруг, что в голове вдруг стало так же пусто и просторно, как в небе над головой. Анна с удивлением заметила, что под ногами, в луговой траве, полно разных цветов и мелких насекомых, туман принимает причудливые формы, как будто рисует картины, а камни все имеют свое лицо.
И ритм ее дня стал ей нравиться: вставать с рассветом, ложиться с закатом, купаться в росе оказалось очень полезно: на щеках расцвел нежный акварельный румянец, кожа стала гладкой и перламутровой, а волосы попышнели и закучерявились. Теперь по ночам ей снились необыкновенные цветные сны, и каждый раз ей казалось, что во сне в нее вливаются какие-то новые знания.
Она сначала считала дни, а потом бросила – ни к чему. Семь лет – большой срок, но это была ее плата. Если бы для исцеления внучки надо было заплатить больше – она бы заплатила. Тем более что жертва ее оказалась не такой уж страшной – она ведь была настроена на самое худшее.
Однажды, когда Анна остановилась минутку отдохнуть и любовалась причудливыми изгибами тумана, горбунья подошла к ней, помахивая лукошком, и вместо привычных отрывистых команд – куда идти и что делать – вдруг сказала другое:
- Я смотрю, ты уже не держишь спину, как будто кол проглотила?
Анна молчала. Улыбнулась только. Какая спина? О чем это горбунья?
- И в глазах появился огонь. Раньше не было.
Анна молчала. Огонь? Ну, раз так – то пусть.
- Безмятежная ты стала. Спокойная. Так, гордая?
Гордая? О ком это она?
- О тебе, о тебе… Забыла уже? Ну-ка, пойдем. Потолкуем.
Анна двинулась за горбуньей. Та привела ее к зарослям орешника – тут, на горе, рос орешник, как странно… Хотя что такое «странно» в этом странном месте? Анна уже не знала…
- Давай пособираем орехи и заодно поговорим. Не разучилась еще?
- Не знаю, — с трудом разомкнула губы Анна.
Слова выговаривались как-то странно, словно были чужими. И даже лишними.
- Как тебе здесь? Не скучаешь по дому?
- Не знаю, — подумав, честно сказала Анна. Она и правда уже не знала: где она, что с ней, и что ждет ее впереди. Просто не думала об этом.
- Пожалуй, ты готова. Теперь мы можем поговорить. Спрашивай!
- О чем? – слегка наморщила лоб Анна.
- А зачем ты пришла? Неужто и это не помнишь?
- Да нет… Помню. Но они там – а я здесь. Здесь все не так.
- Не так, — впервые улыбнулась горбунья. – Ты хочешь туда, в твой мир?
- Не знаю, — с удивлением сказала Анна. – Честно, не знаю. Там я всем была должна. А здесь – только тебе.
- Не мне. Себе, — поправила горбунья. – Расскажи мне, кому ты была должна там, внизу?
- Всем. Родителям. Семье. Детям. Обществу. От меня все время ждали каких-то достижений, и я стремилась оправдать надежды. Я не могла их подвести. Даже когда мне было смертельно плохо и хотелось выть, я «держала лицо» — лишь бы не показать, что мне плохо. Я стойко переносила все удары судьбы, и ничто не могло меня сломить.
- То-то у тебя спина была, как у английской королевы, — вставила старуха, с наслаждением кидая в рот спелый орешек.
- Спина? Не знаю. Может быть. Да, наверное! Я несла на себе ответственность – за себя, за мужа, за детей, за работников своих, за подруг, за всех. Если кому плохо или помощь требуется – я тут как тут, всегда готова. Королева-мать. И чтобы не сломаться – высоко поднимала голову и держала спину. И детей своих учила тому же – не показывать слабости, идти по жизни с гордо поднятой головой.
- Догордилась. Видела я твою дочь – спина колесом. Вылитая ты!
- Я? Но вы ведь сами говорите, что «как кол проглотила».
- Ага. Говорю. Это снаружи. А внутри – колесом. Нельзя взваливать на себя ответственность за целый мир. Он большой! А ты маленькая. Такой груз ответственности кого хочешь согнет. Дуреха…
- Почему груз ответственности?
- А что, нет? Если ты решила, что за все в ответе, то как же не груз? И дочку свою, похоже, тому же учила?
- Да… Учила. А как иначе? Если я сама такая… Только я ее учила спину прямо держать!
- А она раз – и не выдержала… Знаешь историю про соломинку, которая переломила спину верблюду? Последнюю соломинку? Ну вот… Для дочки твоей ноша совсем уж непосильной оказалась… Согнулась спина.
- А… внучка?
- А что внучка? Дочка – твое отражение, а внучка – дочкино. Отложение солей, говоришь… Невыплаканные слезы там отражаются, вот что! И вина…
- Вы хотите сказать, что горб – это из-за нас? Из-за меня?
- Хочу. И говорю. А твоя спина «замороженная» – из-за кого? Из-за твоей матери… Так по роду и передаете послание, из поколения в поколение.
- Послание?
- Ну да. Это, знаешь, штука такая… Его и вслух-то говорить, бывает, не надо. Оно в делах проявляется. В том, как живешь… Делай, мол, дитя мое, как я! Ну, дитя и запоминает. И потом живет так же, как мать жила. С теми же заблуждениями.
- Разве ответственность – это заблуждение?
- Твоя – да. Ты должна нести ответственность за себя и за детей, пока малые. А как только выросли – у них своя ответственность появляется. А уж взрослые люди и вовсе должны сами за себя отвечать. Муж там… Родственники… Или подруги…
- Но как же! Если пройти мимо, не помочь! Разве так можно?
- Помогать надо, когда просят. Да и то не всегда. Ты сама посуди: тот, кому все время помогают, слабеет и силу теряет. Он же сам мышцы и мозги не напрягает, ну они и усыхают потихоньку. Так и в растение превратиться недолго! А ты ему еще и помогаешь: «Сохни, дорогой, чахни, а я уж все за тебя сделаю!».
- Но я, если не помогу, виноватой себя чувствую!
- Слышала про такую штуку – «горб вины»? Это не совсем горб, не настоящий, а просто как седло такое. Он вот тут бывает, на спине, чуть повыше лопаток, но пониже шеи. Обычно у женщин. От него голова опущена, а плечи вперед подаются. Так и ходит, вся виноватая… На такое седло грех не взгромоздиться. А дальше только погонять осталось! Вези, мол, лошадка, ты выносливая!
- Да… Все про мою дочь – как будто видели вы ее.
- Сколько я таких видела-перевидела… Думаешь, ты первая здесь с такой бедой?
- Да нет. Не думаю. Я видела здесь… других. А почему вы не разрешили нам разговаривать?
- А чего хорошего вы друг другу сказать можете? Глупым опытом поделиться? Своего мало, да? А в молчании, в труде, да на природе, уму-то пользы больше, чем от пустых разговоров!
- Это точно, — рассмеялась Анна. – Это я по себе заметила…
- Теперь ты можешь понять, что такое отражения.
- Да я, похоже, уже поняла. Это как туман. Вот он клубится свободно, а потом огибает скалу – и принимает ее форму. Тоже отражение, да?
- Правильно поняла. Так и в жизни все! Тело принимает форму от твоих мыслей. Подстраивается к ним!
- Но почему внучка??? Она ж малышка совсем? Какие там у нее могут быть мысли? За что она-то?
- А ты подумай! Она еще не родилась, а вы ей уже такой груз ответственности приготовили, что хоть и не рождайся. А горбик – он что? Да как защита от вас, ответственных. Сигналит: «Не приставайте ко мне, я это все равно делать не смогу, больная я!».
- Но вы-то! Вам-то горб не мешает! – воскликнула Анна и осеклась.
- Не бойся, я не обиделась. Как же не мешает? Мешает. Но я с ним сжилась за много лет. И живу не как мне предписано было, а так, как считаю нужным. Думаешь, чего я на гору забралась? Поэтому…
- Но вы… Если вы все это знаете, то почему себе не можете помочь?
- Потому и не могу, что поздно. Мне, чтоб такой умной стать, жизнь прожить пришлось. За меня жертву некому принести было…
- А раз уж слово вылетело, то скажите: правду говорят, что вы здесь кое-кого в жертву приносите? Неведомым богам?
- Вранье. Жертвы ко мне сами приходят. А уходят – уже не жертвами, а свободными женщинами. Богинями! Всегда.
- Но почему тогда не все возвращаются?
- А не все хотят. Есть те, кто здесь жить остается, а я не гоню. А есть и другие – которые в другую жизнь уходят, не хотят «под седло» возвращаться. Но это их ответственность – не моя.
- Я бы вернулась… Я запрещаю себе думать о доме, потому что еще долго их не увижу. Но я обязательно вернусь!
- Можешь собираться. Переночуешь – и домой. Тебе пора.
- Как пора? А как же «семь лет»?
- Ну, считай, год за три. Отработала! Вижу, ты и так все поняла. А раз так, то что тебе тут делать? Освободишь место для следующей дурехи, только и всего.
- Но… как вы узнали, что я уже поняла?
- А по телу. Тело у тебя стало другое… свободное! Ты теперь словно птица. Естественная, такая, как природой задумано.
- Я правда могу идти?
- Орехи мне помоги до дома донести, и собирайся!
Анна не помнила, как они дошли до дома, как она последний раз переночевала в своем сарайчике. Как ни странно, заснула она сразу и спала она мирно и глубоко – как всегда. А утром, привычно искупавшись в росе, она двинулась туда, к тропе. Через колючий кустарник – на этот раз он послушно расступался и не нанес ей ни одной царапины. По каменистой тропинке – она прыгала по круче, как горная коза, походы к источнику за водой не прошли даром. Полоса вечного тумана – она купалась в нем, как в воде, и он ласкал, гладил и холодил ее новую кожу. Подножие горы – вон оно, внизу, совсем рядом, и уже виден большой камень, от которого она когда-то начала подъем.
Анна глянула вверх – туман застилал гору и луг, на котором она провела столько времени. Но на какое-то мгновение он поредел, расступился, и ей даже показалось, что она видит темную фигуру горбуньи, раскинувшую руки.
«А ведь, пожалуй, врала она мне, — вдруг мелькнула мысль. – У нее там давно не горб. Там крылья!».
И Анна легко и радостно побежала вниз, к камню. Ей надо было домой. Она не знала, что там, и как они без нее, и ждут ли. Но ей очень надо было их увидеть – ведь она несла им новое Послание. Она заплатила.
ГОРА
Она вышла из лесу, когда солнце уже встало. У подножья Горы было хорошо – луг, перламутровый от утренней росы, солнечные блики, бабочки порхают и птички поют. Господи, если бы было можно сесть где-нибудь на камушке у ручья и сидеть, созерцать бег струй! Но нет, ее ждала Гора, и времени на отдых не было. «В движении – жизнь!», — пробормотала она, окидывая взглядом предстоящий подъем. Коротко вздохнула и двинулась к Горе.
Сизиф был на месте, сидел воле своего камня, щурился на солнышко, явно наслаждаясь короткими минутами отдыха.
- Здорово, подруга! – крикнул он ей. – Утро-то какое, а?
- Утро что надо, - согласилась она, подходя к камню. – Славное утро. Хочется в нем раствориться.
- Так растворись! – с энтузиазмом предложил Сизиф. – Быть частью всего этого… ветерком! Лучиком! Цветком! Что может быть прекраснее?
- Ага. Только не могу. Лезть надо.
- Слушай, давно хотел спросить. Ну зачем тебе на Гору? Ладно – я, мне кара такая Богами определена, да и поделом – пофестивалил я в свое время ого-го! Но хоть знаю, за что страдаю. А ты – сама, добровольно, каждый день… Ты-то себя за что наказываешь?
- Ничего и не наказываю! – нахмурилась она. – Надо, вот и лезу.
- Кому надо-то? – не понял Сизиф. – Только не говори, что тебе! Никогда не поверю, чтобы столь прекрасная юная дева обрекла себя на бесконечный подъем, бессмысленный и беспощадный!
- Я не обрекла, я так решила, — объяснила она. – Я должна достичь определенных высот, взять свою вершину, понимаешь?
- Кому должна-то? – продолжал недоумевать Сизиф.
- Всем. Себе в первую очередь, — строго сказала она. – Вставай, пора!
Сизиф с кряхтением поднялся, поплевал на руки, взялся за свой камень.
- Ну, покатились, что ли? – крякнул он и стал толкать камень в гору. Девушка пошла рядом. Начался подъем. На нее сразу навалилась тяжесть, как будто она тоже толкала камень, только незримый.
- Ты как? – искоса глянул на нее Сизиф.
- Ничего, справляюсь пока, — сквозь зубы ответила она.
На самом деле ей уже было плохо. Вот так всегда: только начнешь подъем, а уже и тревога какая-то, и под ложечкой сосет, и тоска вырастает-разливается, и безнадега поднимает свою змеиную голову… Но она каждый раз призывала на помощь всю свою силу воли и упорно лезла наверх. Гора должна была ей покориться, и точка.
Вскоре подъем стал круче. Сизиф пыхтел, толкал свой камень. Она шла за ним, считая шаги. «Девятьсот сорок восемь… девятьсот сорок девять… девятьсот пятьдесят…».
- Перекур, — объявил Сизиф, приостанавливаясь. – Ну что, сегодня полегче?
- Нет, — коротко сказала она. Сизиф был свой, почти родной, перед ним не надо было «держать лицо» и притворяться, что все хорошо и лезть в гору ей все равно что семечки щелкать.
- Бледная ты, — обеспокоенно всмотрелся в ее лицо Сизиф. – Нехорошо выглядишь, нерадостно. Может, не полезешь дальше?
- Полезу, — упрямо сказала она. – Надо пройти хотя бы на пару метров больше, чем вчера. Тогда день, считай, не зря прожит. Можно радоваться жизни.
- Странные у тебя представления о радости жизни, — неодобрительно заметил Сизиф, но спорить не стал. – Ну, двинулись?
Теперь Гора стала словно бы наваливаться на нее сверху, давить, душить. Разумеется, это была иллюзия, игры воображения, но ей от этого было ничуть не легче. Дыхание сбивалось и горло перехватывало вполне реально, и внутри нарастал панический ужас перед Горой, которая вот-вот засыплет, поглотит, похоронит под осыпью камней.
- Зачем ты пугаешь меня, Гора? – тихо спросила она, не разжимая губ.
- Чтобы ты сюда не ходила, — глухо пророкотала где-то в голове Гора. – Дурочка, тебе сюда не надо.
- Мне надо, — непреклонно возразила она. – Раз лезу, значит надо!
- А зачем, зачем? – прошелестела Гора.
- Другие лезут, и я лезу, — устало отрезала она, и Гора умолкла.
- Постоим, что ли? – спросил Сизиф, подпирая камень плечом. – Ну, ты в порядке? Сейчас еще круче будет.
- Вроде ничего, жить можно, — скупо усмехнулась она. – Если это, конечно, жизнью называть…
- Вот и я говорю, — подхватил Сизиф. – Смотря что называть жизнью? Это ведь у всех по-разному! Одиссей вон всю жизнь на странствия положил и был этим счастлив. Пенелопа его всю жизнь ждала – и тоже счастлива была, в легенды вон вошла. Хотя со стороны посмотреть – чего счастливого, вдовой при живом муже проживать? Но она так решила… Я вот вызов Богам бросал, мне обвести их вокруг пальца за счастье было. И знал ведь, что рано или поздно ответить придется – а не мог отказать себе в таком удовольствии. И не жалею! А ты-то чего? Тебе что за счастье лезть в Гору по бездорожью?
- Счастье – в преодолении, — подумав, сказала она. – Взобраться… достичь… покорить вершину. Там, наверху, и будет счастье.
- Э, неееет, — с сомнением протянул Сизиф. – Это ты ошибаешься. Там, наверху, будет момент триумфа. Но сколько он продлится? Мгновение, два? А потом что? Ты же не будешь стоять на вершине всю жизнь? Придется спускаться, искать другие вершины, ходить по другим дорогам. На это и уходит время. Потому точно тебе скажу: если ты не получаешь счастья от самой дороги, на кой тебе вершина? Так от триумфа до триумфа уйма времени пройдет, а где же радость жизни?
- А ты много знаешь о Радости Жизни? – не удержалась от язвительного замечания она.
- Я – знаю, — немедленно подтвердил Сизиф. – Если бы я не черпал радость жизни из всего, что вокруг меня, каково бы мне было таскать этот камень до скончания веков?
- И когда ты испытываешь счастье? Когда достигаешь вершины или когда отдыхаешь внизу, у подножья Горы?
- А я его всегда испытываю, — широко улыбнулся Сизиф. – Это моя такая месть Богам. Они думали, что все, ущучили меня на веки вечные. А вот фигу им спелую! Подняться на вершину – это ерунда. А вот когда камень катится вниз, я следом спускаюсь, неспешно так, пейзажами любуюсь, горным воздухом дышу… Тишина, покой, простор! И потом, у подножья, пока к новому подъему готовлюсь – сяду, глаза закрою, расслаблюсь, и так мне хорошо! Хоть минутки – да мои. Боги думали, что это кара. Но не существует кары для того, кто любит Жизнь во всех ее проявлениях!
- Красиво рассказываешь, — вздохнула она. – Даже завидно.
- О Боги, рыдайте! Сизифу позавидовали! – фыркнул он. – Ладно, пора. Идешь?
- Иду, — зашевелилась она, разминая затекшие ноги.
Она лезла и прислушивалась к себе. Нет, никакой радости жизни она не ощущала. И счастья тоже. И даже простого энтузиазма. «Зачем я лезу?, — спросила она себя. – Ну вот зачем, зачем? Ведь можно было по канатке подняться, в двух километрах всего, со всеми удобствами, 15 минут – и на вершине. Или на автобусе, по серпантину. Но я почему-то вновь и вновь выбираю вот этот долгий, трудный и безрадостный путь. Почему?».
«Нечего искать легких путей. Это не по-комсомольски», — сказал незнакомый Голос внутри нее. «Ты должна всем доказать, что ты чего-то стоишь», — шепнул другой Голос. «Уважение надо сперва заслужить», — включился третий. «Тяжело в ученье, легко в бою», — хихикнул четвертый. «Мы лезли, и ты лезь, — наперебой стали поучать ее Голоса. – Покой нам только снится. На том свете отдохнем. Мало ли чего ты там хочешь? Надо, надо! Должна!».
«Заткнитесь все! Я не хочу вас больше слышать!», — мысленно завопила она и рванулась вверх. Голоса испуганно умолкли и отстали. Зато гулко билось сердце и пульсировало в висках. Но она упорно карабкалась, уткнувшись взглядом в тело Горы.
- Приехали! Вершина! – жизнерадостно объявил Сизиф, останавливаясь.
- Как «вершина»? – удивилась она. – Я что, дошла???
- Славься же, юная дева, достигнув вершины, белым хитоном сметая остатки сомнений… — воздев руки, с пафосом и нараспев затянул хвалебную оду Сизиф.
Камень с грохотом покатился вниз, увлекая за собой множество камешков поменьше.
- Зачем ты его отпустил? – вскрикнула она. – А вдруг он там, внизу, кого-нибудь пришибет?
- Значит, такова его судьба, — беспечно ответил Сизиф, щурясь в небо.
- Но ты… Разве тебе не хотелось хоть минуточку насладиться тем, что вон он, камень, на вершине горы?
- А смысл? – философски пожал плечами Сизиф. – Он столько раз уже был на вершине этой горы… А сколько еще будет! Я наслаждался ощущением камешков под моими сандалиями. Короткими остановками в пути. Обществом прекрасной девы, которую Боги послали сопровождать меня в пути. Нашими интересными беседами. А камень… Что ж камень? Он ведь существует только в моем воображении. Кара за некоторые… мммм… запретные удовольствия при жизни.
- А мой камень? Тот, который словно висит на мне, пугает меня и мешает подниматься? Который наполняет тоской и отнимает надежду? Он тоже существует только в моем воображении? – спросила она.
- Разумеется, — кивнул Сизиф. – Весь мир существует только в нашем воображении. Как вообразим – так и существуем.
Она наконец-то посмотрела вниз. Да, это была вершина. С нее открывалась великолепная панорама – во все стороны. Были видны долины, поселения, ниточки рек.
- Ну и как? – заинтересованно спросил Сизиф.
- В принципе, красиво, — кисло отозвалась она. – Хотя знаешь… Вот стою я на вершине, и думаю: ну и что? Вот я поднялась, все прошла, все преодолела, а радости-то особой нет. Ну, может, облегчение, что все кончилось, немного гордости за то, что все-таки смогла. И все!
- Я же тебе говорил, — покашлял Сизиф. – Если ты не находишь радости в самом процессе, цель ее тоже вряд ли принесет. Это так.
- Но почему? – чуть не плача, спросила она. – Почему ты, обреченный Богами на бессмысленное закатывание камня, счастлив и благословляешь свой Путь, а я – нет???
- Потому что я выбрал эту дорогу, понимаешь? – тихо сказал Сизиф. – Какой бы она ни была, но она – моя. А ты, о дева, похоже, идешь не своей дорогой.
- А какая она, моя? – с тоской закусила губу она.
- А вот для этого и существуют Минуты Тишины. Когда все мысли уходят из головы, когда есть только двое – Ты и Вселенная. Тогда ты можешь наконец-то услышать себя… Здесь, на вершине, очень хорошо слушать тишину. Попробуй!
И она, вытянувшись в струнку и закрыв глаза, замерла, прислушиваясь к звенящей горной тишине, которая сейчас наполняла ее изнутри, от кончиков ногтей до кончиков волос.
«Может быть, за этим ты и стремилась на вершину, девочка? – подумал Сизиф. – Чтобы здесь, на Горе, наедине с собой, понять, куда тебя по-настоящему зовет твое сердце? И где он, твой Истинный Путь?».
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Путник шел по извилистой тропе, вьющейся средь зеленой равнины. Посох, котомка, плащ и крепкие горные ботинки – вот были его единственные товарищи в этом долгом путешествии.
Он шел не оглядываясь, хотя за спиной осталась горная гряда, которую он только что пересек. Там тропа была не только узкой, но и опасной – справа отвесная гора, слева пропасть. Но он прошел и не разбился, и вышел в долину – тогда к чему тратить силы на воспоминания?
У ручья он присел отдохнуть и напиться воды.
- Здравствуй, ручей, — сказал он перед тем, как зачерпнуть воды. Путник так долго шел один, что научился находить собеседника во всем – в камне, в дереве, в луговом кузнечике, в пролетающем облачке, в легком ветерке…
- Здравствуй, Путник! – прожурчал ему ручей. – Прими мою Любовь!
- Благодарю, — ответил Путник и наклонился к воде.
В ручье отразилось его лицо – загорелое, продубленное солнцем и ветрами, с выражением спокойной сосредоточенности. Такие лица бывают у людей, которые осознанно и неутомимо стремятся к какой-то важной цели. Путник улыбнулся отражению и стал пить. Вода была холодной и вкусной, и ее было вдоволь.
- Спасибо, ручей! – поблагодарил Путник, утолив жажду. – Света и Любви!
- А ты мудрый, — заискрился улыбкой ручей. – Далеко ли держишь путь?
- Далеко. Домой, — ответил Путник. – Домой…
Он вскинул на плечо котомку, на прощание махнул рукой ручью и отправился дальше. Но вскоре он ощутил, что котомка потяжелела и стала тянуть плечи.
- Это снова ты? – спросил он, уже зная ответ. – Я же тебе сказал, что расстался с тобой навеки.
- Возьми меня с собой, — попросила она. – За много лет мы сжились, сроднились.
- Нет, Обида. Не сроднились. Я – сам по себе, ты – сама по себе. Я больше не буду носить тебя за пазухой. Я не могу вернуться домой с обидой, не хочу. Спрыгивай с котомки.
- Может, передумаешь? – спросила Обида.
- Ни за что. Слишком много мне пришлось выстрадать, чтобы принять это решение. Я всех простил. И себя тоже. Я отпустил тебя, обида, и ты меня отпусти.
Обида с тяжким стоном спрыгнула, отпустила. Идти сразу стало легче.
Долина кончилась, потянулись перелески. И тропка превратилась в проселочную дорогу. Шагать по ней было весело, и Путник даже замурлыкал какую-то мелодию.
Вскоре солнце склонилось к горизонту, сгустились мягкие синие сумерки. Путник свернул с дороги, нашел подходящее дерево, подошел близко и прикоснулся к нему ладонью.
- Света и любви! Примешь меня на ночлег? – обратился он к дереву.
Дерево зашумело листвой и окутало его волной мягкого тепла – словно тоже прикоснулось.
- Благодарю, — Путник погладил дерево по шероховатой коре и стал устраиваться на ночевку. Он расстелил плащ и улегся на него, завернувшись и подоткнув со всех сторон. Ему не впервой было ночевать вот так, под открытым небом – дорога домой была долгой, и не всегда на ней попадалось жилье, готовое приютить одинокого Путника. Зато всегда находился или стог сена, или такое же вот дерево, или большой камень, которые давали Путнику защиту и тепло.
- Хочешь спать? А я не дам!
Он и не услышал, как она подкралась. Но прошли те времена, когда он ее боялся.
- Не угадала, Боль. Тебе больше нет места в моей душе.
- Но раньше же ты носил меня в сердце?
- Раньше – да. А теперь я наполнил сердце Любовью. Любовь и Боль несовместимы, уж кому об этом знать, как не тебе?
- Ты вспомни, вспомни… Сколько зла они тебе причинили? Сколько ран на твоей душе? Наносили удар в спину… Разбивали сердце… Клевали в печень… Били под дых… Плевали в душу… На тебе же живого места нет, Путник!
- Я залечил свои раны Любовью. Любовь исцеляет. И тогда Боль проходит. Так что проходи мимо, Боль. Я буду спать сладко и крепко, ты же знаешь.
Боль испарилась так же тихо, как и подошла. А Путник лег поудобнее и сразу уснул – он уже давно научился засыпать вот так, едва закрыв глаза. И дерево всю ночь тихонько баюкало его шелестом листвы и делилось с ним энергией земли.
Утром Путник проснулся бодрым и отдохнувшим. Он отыскал родник, умылся и напился, сорвал с куста пару горстей лесных орехов – это был его завтрак. А может, и обед. Но запасаться впрок Путник не стал – он давно научился полагаться на Провидение, и до сих пор оно его ни разу не подводило. Самое трудное было поверить, что Мир в любую секунду готов выполнить его просьбу – если она разумна и необходима для достижения Цели.
И Путник снова зашагал по дороге. Над ним закружились какие-то лесные птицы, что-то оживленно обсуждая на своем странном языке. Но Путник давно научился слушать не ушами – сердцем, а сердце не знает языковых барьеров.
- Спрашиваете, как я нахожу верную дорогу? Так же, как и вы. Вы ведь тоже безошибочно находите дорогу домой. Мой компас – сердце. Оно подскажет.
Птицы в восторге заметались вокруг Путника, выписывая сложные вензеля.
- Вы правы. Нет ничего более радостного, чем возвращение домой. Особенно после того, как наскитался вдоволь, по самое не хочу.
Птицы вновь защебетали.
- Да, я тоже побывал в разных странах, за морями, за лесами. И теперь точно знаю, что есть только одно место, где твое гнездо. А все остальное – это просто остановки между перелетами. Я понял – и теперь возвращаюсь. А вы летите вперед и предупредите, что я иду. Я вовсе не хочу захватывать их врасплох.
Птицы взмыли в небо и помчались вперед – сообщать радостную весть. А Путник продолжал вышагивать по дороге, посматривая по сторонам. Места казались ему знакомыми, и сердце наполнилось радостным волнением. Путник понял, что конец его путешествия близок.
И вскоре за очередным перелеском он увидел то, к чему так стремился и ради чего он проделал столь долгий путь – Город Детства. Путн