49//50
это, что первохристиане были иными. Они знали, что путь Христов есть путь борьбы с князем мира сего. Отсюда их героическая победа над язычеством.
Суббота, 24 ноября
Почему-то так ярко вспоминается мне сегодня русская зима... Москва, засыпанная снегом, уютные арбатские улички со старенькими особняками... Морозные вечера с глубоким синим небом и хрустящим снегом. Закутавшись в меховую шубку, спешишь домой, в жарко натопленные комнаты, где все уже собрались вокруг кипящего самовара, пьют чай и оживленно спорят на какие-нибудь самые волнующие темы...
Задаю сестре вопрос: «Веришь ли ты, что мы когда-нибудь вернемся в Россию?» Она печально: «Нет, не верю».
Но я так живо помню, как ровно за 2 недели до нашей высылки мы, сидя на балконе деревенской дачи (в Барвихе), говорили М. Осоргину [115]: «Вы, быть может, еще и попадете за границу, а мы, конечно, никогда!» А через месяц после этого разговора нам объявили приговор о высылке (на 3 года (sic!)).
Кто знает, не повторится ли нечто подобное опять? [А если нет, то да будет воля Божья и впредь определять путь наш.]
Прочла статью Зернова [116] «О реформах русской Церкви» и поражена приниженностью этой Церкви и 200-летним рабством у светской власти. Неудивительно, что русский народ так легко принял коммунизм с его безбожием. Что давала ему учащая Церковь? Как воспитывала его? Отвечают: «Учила смирению». Но и смиряясь, нужно знать: почему и во имя чего смиряешься. Смиряться просто ради смирения, не понимая смысла, никто не захочет!
Воскресенье, 25 ноября
К 5 ч. были: Федотовы[117], мать Мария Скобцова [118], М. А. Каллаш, Туринцев [119], m-elle Краг, m-elle Катуналь и Н. А. Соболева [120].
Ни сильно кашляет. Вечером температура 38,3. Несмотря на жар, он очень оживленно говорит, спорит, и я боюсь, как бы эти разговоры не повредили ему.
Понедельник,,26 ноября
Был доктор. Нашел у Ни бронхит и советовал дня три не выходить. Лекция во вторник отменяется... Когда в доме кто-
50//51
нибудь болен, все как бы покрывается туманом грусти и тревоги. И потому так приятно было [дружеское] появление незнакомой дамы с посылкой от моей милой крестницы Нади Майкапар (из Риги). Это [такой] верный друг нашего дома... Прислала кое-какие вещи и конфекты.
Ни, несмотря на болезнь, весь день работает. Я поражаюсь его способностью читать и писать, несмотря ни на какие условия. Так, помню, в дни бомбардировки Москвы большевиками он писал статью, сидя с огарком в коридоре нашей московской квартиры. Вокруг падали гранаты и шрапнели, а он как ни в чем не бывало писал... Я и сестра удивлялись его спокойствию. «Ничего удивительного! Ведь во мне течет военная кровь», — смеясь, отвечал он.
Военная и монашеская, т. к. две бабушки Ни были монахини.
Вторник, 27 ноября
День «без определенных занятий»... У Ни сильный кашель, плохо спал, раздражителен (плохо переносит болезни и очень мнительный).
Я пишу длинное письмо Наде Майкапар; еще не выхожу, т. к. и у меня насморк и хрипота.
[Должен был прийти Цебриков, но не пришел...]
Вчера окончили «Войну и мир», и обаятельный образ Николушки Болконского остался в душе... Говорили о нем как о символе новой России, зародившемся в декабристах и через всю тьму, дикость и неправду ведущем народ к [Истине и] свободе... Сегодня начинаем чтение «Идиота» и переходим в совсем иной план: духовной трагедии.
Среда, 28 ноября
Была в Париже... Там уже заметно предпраздничное настроение, которое так идет этому городу... Вернувшись, узнала, что у нас были: Фед. Ив. (Fritz Lieb), св<ященник> о. Стефан и m-elle Извольская... Ни еще очень кашляет, но температура уже нормальная...
Четверг, 29 ноября
Новое министерство решило явно отыгрываться на злополучных иностранцах, подобно тому, как царское правительство в свое время играло на евреях. Угроза ссылок, тюрьмы вплоть до Гвианы [121].
51//52
Прочитав это сегодня в газете, я, смеясь, говорю сестре: «Как ты относишься к Гвиане?»
«Ты знаешь, — отвечает она, — после всего, что мы в течение 5 лет пережили в России, я ничего не боюсь, мне безразлично, где, куда и когда». И мне вдруг почему-то вспоминаются слова Пушкина: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Да, нас трудно уже чем-нибудь удивить, испугать после всего пережитого: голода, холода и бессмысленных унижений... Знаю только, что нам это пошло на пользу. Физически, конечно, нет. Мы приехали в Берлин зелено-желтыми призраками. Но духовно очень окрепли и возмужали. И это самое главное для нас — христиан...
Сестра уехала в Париж отправить посылку в Россию. Вот уже три года, как такими посылками питается семья подруги моей сестры. Эти посылки спасают их от голодной смерти.
Пятница, 30 ноября
Была в госпитале. Моему больному все хуже и хуже... Вернулась под тяжелым впечатлением разговора с ним. Он озлоблен. Говорит о Боге как о злом и несправедливом... Что ответить, если видишь, что нет у человека веры, той веры, которая одна лишь открывает глаза, и человек видит Бога как бы через все зло, через страдание и через все преграды, отделяющие Его от нас...
Ни еще нездоров и не выходит. Вечером читаем «Идиота».
Суббота, 1 декабря
К завтраку приходит Ф. И. Либ, недавно вернувшийся из Швейцарии. За кофе говорит с Ни о своей новой работе [122], о теософии Вейгеля [123] и о своей лекции в Базеле о Достоевском.
Вечерняя наша беседа с Ни в моей комнате была на тему о времени. Прислушиваясь к тиканью моих часов. Ни говорит: «Вот что говорит нам о времени». На мой вопрос, что такое время, он отвечает: «Время не есть форма, наложенная на дух. Наоборот, это дух дает форму времени, он его определяет. Есть какая-то средняя, выработанная для всех форма, как бы для общего употребления. Измеряется она годами, днями, часами. Но для каждой отдельной личности время измеряется иначе, из ее собственной глубины. Всякий на опыте знает, как переживается им время в зависимости от духовной его настроенности. Минуты радости длятся иначе, чем страдания. Я ду-
52//53
маю, что вечность адских мук определяется тем внутренним состоянием, которое превращает эти муки в вечные. Секунды этих духовных мук кажутся вечными».
С вечера разболелась нога. Не могла быть в церкви. Погода мерзкая, холодно-сырая, с дождем и колючим ветром. В такие дни я особенно остро чувствую ужас нищеты, сырых подвалов с голодом и болезнями. [И это бессилие хоть чем-нибудь прийти им на помощь!] Если б не вера в то, что все, все, что происходит здесь, на земле, имеет смысл, возможно ли было бы выносить зло и страдания этой жизни? [В детстве моем эта боль о бедных и страдающих вела меня брать деньги у отца и ездить по разным притонам нищеты, в юности она (а не какие-нибудь умственные теории или отвлеченные рассуждения) повела на путь общественно-просветительной, а затем и революционной работы. В зрелые годы она вела меня все больше и больше к Христу, так как я поняла, что только через Него, через веру в Него можно открыть смысл даже в самой злой и грешной жизни. И лишь так осмыслив эту жизнь, можно нести ее, нести крест ее и помогать в меру сил и другим нести его.]
Вечером не ждали никого ввиду исключительно дурной погоды. Но, к удивлению, в 5 ч. пришли Пьянов, Либ, Лунин (приехал из Швейцарии) и П. К. Иванов.
Был доктор. Разрешил Ни выходить, т. к. началась очень теплая погода... Сестра уехала в Париж убирать церковь, т. к. завтра по старому стилю Праздник Введения во Храм Пр<есвятой> Богородицы... Ни занимается проверкой перевода с М-me Вильде... Мама у себя читает всенощную. В доме тихо, тихо. Я люблю такие тихие дни... Вокруг жизнь такая шумная, суетливая, куда-то спешащая, напряженная, и потому так особенно ценны минуты тишины и покоя.
Ни в первый раз вышел на воздух, хотя еще сильно кашляет... Погода совсем весенняя, нежный морской воздух. Я с [таким] удовольствием работала в саду, убирая сухие листья и ветки. Есть особенная радость от прикосновения к земле, к зелени, к цветам. Я думаю, что жизнь среди улиц и каменных стен уродует души. Рай может быть только в саду.
53//54
Среда, 5 декабря
Была по делу Ни в Париже. Вернувшись, застала у нас Флоранс [124], кот<орую> давно не видела... Много говорили с ней ее жизни, поистине трагической, с нервнобольным мужем. Уходя от нас, уже в передней она говорит: «La vie est terribl terrible!»* А живет она, окруженная царской роскошью, ей, впрочем, совершенно не нужной. Если б не ее глубокая вера [в Христа], она, конечно, не могла бы вынести ужас такой жизни... Но она из тех немногих, кот<орые> не только верят Христа, но и живут Им.
Четверг, 6 декабря
Теплый весенний день... Хотелось бы выйти погулять, но нельзя... Сестра уехала в госпиталь к больному, кот<орого> она навещает, и нужно ее заменить.
Утром, раскрыв газету, вижу: 66 расстрелянных! В Петербурге после убийства какого-то большевика Кирова [125]. А затем адрес соболезнования, подписанный советскими писателям А. Толстой, М. Зощенко, Ольга Форш.
И я вспоминаю слова Флоранс: «La vie est terrible» и прибавляю от себя: «et sale»**. И думаю, что «sale» хуже, чем «terrible».
Пятница, 7 декабря
Очень устала за эти два дня. Это результат болезни Ни и мамы (она тоже болеет эти дни). Я всегда стараюсь не показывать вида утомления, чтоб не беспокоить Ни, т. к. знаю, что всякое мое нездоровье его очень мучит. Но не всегда удается справиться с моей нервной слабостью... Так и сегодня пришлось несколько часов полежать в тишине и набрать сил. А к чаю вышла, т. к. пришли Либ и М-me Вильде, работавшая с Ни над переводом... Дух мой бодр, но плоть немощна. И так мучительно сознавать эту немощь, когда хочется все сделать самой и для себя, и для других. Мы с сестрой рады, что обходимся без прислуги, но и я, и она устаем, особенно в дни болезни мамы или Ни, а эти дни — увы! — нередки.
* «Жизнь ужасна, ужасна!» (фр.).
** «И гнусна» (фр.).
54//55
Суббота, 8 декабря
Утром обычная субботняя уборка дома и рынок... К 5-ти часам мы приглашены к M-me Cain (жена директора Bibliotheque Nationale [126]). Она переводила книгу Ни о Достоевском, т. к. изучала русский язык. Ее перевод все находят блестящим. [На меня M-me Cain производит впечатление женщины умной, острой, но внутренне опустошенной присущим ей скепсисом. Позолоченный орех, внутри пустой.] Я не пойду [к ним], т. к. хочу отдохнуть от усталости последних дней. А Ни ушел. Это его первый выход после 2-х-недельного карантина... Кстати, погода совсем небывалая — весна.
Вернувшись от Cain, Ни говорит о впечатлении. Было много приглашенных. Среди них несколько более или менее известных писателей. Говорили главным образом о политике. Ни вынес впечатление, что все боятся: одни — реакции, а другие — революции.
Воскресенье, 9 декабря
Мы приглашены сегодня к Maritain, где будет собрание с чтением доклада о Прудоне [127]. Погода испортилась, дождь, и я убеждаю Ни взять автомобиль, чтоб опять не простудиться. Я не поеду, т. к. эти дни хочу отдохнуть.
К чаю приходят Осоргина и Леня (Чурилин-Киселев). Оба уже безработные. Поход на иностранцев начался, и это первые жертвы... Вечер грустный... Куда деться русским, кот<орых> лишают возможности работать? Преступления или самоубийства — другого выхода нет?
Понед<ельник>, 10 декабря
Были Либ и Эли (Беленсон). Эли — безработная по-прежнему. За завтраком говорим о Саарском вопросе [128]. Либ кипятится, его ненависть к Гитлеру возрастает со дня на день... После завтрака мы долго сидим с Эли у меня. Я рада дать ей немного тепла и уюта, [накормить ее чем-нибудь вкусным]. Ей живется так тяжело и одиноко. Но она тихая, кроткая, как никогда. В ней чувствуется духовная крепость, чего раньше не было. Ни занят расстановкой книг на полках лестницы.
55//56
Вторник, 11 дек<абря>
Лекция Ни после 2-х-недельного перерыва. Я боялась, что 2-х-часовое чтение (он не читает, а говорит) очень повредит горлу, но, к счастью, все обошлось хорошо.
Среда, 12 дек<абря>
Были abbé Augustin и Florence... Очень оживленно говорил на религиозные темы, о современных «идолах», об извращении подлинного христианства и замене его «petites dévotions* и различными культами, приспособленными в угоду массам.
Четверг, 13 дек<абря>
Были с Ни у Gabriel’я Marcel’я. Я познакомилась с его женой. Она показалась мне очень милой, простой, не похожей на классических французских дам. Очень уютная, небогатая квартира. Масса книг, рояль; атмосфера не «салона». Много говорили об «оксфордских группах», где они оба принимают участие, хотя и критикуют многое. Я высказала свое мнение и не выразила желания принять участие, хотя, видимо, [они] хотели, чтобы Ни и я присоединились к этому движению.
Пятница
Вечером, говоря со мной, Ни вдруг вспомнил о своем детстве и о том, что уже в 14 лет он читал Канта и Гегеля. Я думаю, что подлинное призвание должно выявляться уже в детстве.
Суббота, <15 декабря>
[У нас княгиня Авалова. Одна из очень культурных и серьезных женщин, с которой приятно говорить. В ней есть какая-то душевная мягкость и чуткость.
Ни собирался ехать к Ирине Павловне (Irène de Russie), н не поехал, т. к. все еще кашляет, а ехать далеко. И<рина П<авловна> переводит его книгу «Назначение человека».]
Вечером очень интересная беседа с Ни о процессе творчества. Ни говорит, что творческая работа у него совершается без усилия и напряжения, пассивно, а не активно. Ему кажется, будто внутри поднимаются волны, все выше и выше, все светлее, светлее, и из этих волн рождается
* «Внешним благочестием» (фр.).
56//57
мысль. Его творчество — интуиция, а не дискурсия*. Часто основная схема, скелет книги зарождается в нем совершенно неожиданно и в обстановке совершенно не подходящей. «Так, скелет моей книги "Назначение человека" возник предо мной в кинематографе», — говорит Ни. Я люблю эти наши вечерние беседы, когда Ни [так много] делится со мной своим внутренним миром.
Воскресенье, 16 декабря
Просыпаюсь под впечатлением необычайного сна... Сон этот — две картины природы, но такой, какой здесь на земле нет и быть не может. Другие формы и краски, другая, неземная красота. Для меня ясно, что вообразить такую красоту я не могу и не могла, как не может человек представить то, чего он никогда не видел. И эти виденные мной во сне картины подтверждают мою веру в то, что сон есть не что иное, как [временное] освобождение души из темницы тела, во время которого она посещает иные планы бытия и, просыпаясь, иногда помнит, сохраняет образы этих планов, но иногда и забывает в зависимости от большей или меньшей степени восприятия этих образов... Весь день я нахожусь под впечатлением сна и вновь, и вновь переживаю его настолько, что по дороге в церковь, думая о нем, путала метро, опоздала к более ранней обедне, а попала лишь к поздней.
К 5 ч. у нас собрались: Вышеславцевы, Либ с немецким теологом, П. К. Иванов и др.
Понед<ельник>, 17 декабря
Ездили с Ни в фотографию. У Ни нет ни одной приличной для издателей, и я уговорила его сняться в одной очень хорошей, где снимались Шестов и Ремизов.
В métro Ни (как всегда) читает какую-то толстую книгу. «Как ты можешь читать в метро?» — спрашиваю я. «Отчего же? Отлично читаю», — «И понимаешь?» Он смеется и показывает мне книгу. Она называется «О диалектике Платона и Гегеля». В результате чтения при выходе теряет новую перчатку и очень огорчен.
Фотограф долго возился с Ни и снял в 4-х позах.
Вернувшись домой, застаю у нас Флоранс. Пьем чай, а за-
* От позднелат. — рассудочность, логика.
57//58
тем еще полчаса я с ней говорю очень интимно [и дружелюбно]. Ее жизнь поистине ужасна, и я к ней чувствую жалость, как к замученному ребенку. [Так хотела бы хоть чем-нибудь облегчить ее жизнь, но это невозможно, увы!]
Вторник, 18 декабря
За завтраком сестра рассказывает историю брака одного знакомого... Ни: «Я не люблю слушать о жизни людей... То ли дело о жизни идей, мысли. Напр<имер>, о диалектике Платона». Сестра возражает: «Это [странно, потому что] противоречит Вашему утверждению человека». Ни: «Нисколько! Я люблю читать биографии, мемуары, но не люблю рассказы о частной жизни того или иного человека».
Заходила М-me Либ. Принесла мне ярко-красные альпийские фиалки... Ее муж говорил мне, что она расположена ко мне. Я еще мало ее знаю, но чувствую какое-то беспокойство в ней... [«Я не люблю ничего духовного», — заявила она мне при первой же встрече на мой вопрос, что ее интересует. Мне хотелось бы как-нибудь поговорить с ней поглубже, но до сих пор не удавалось...
Либ завтра уезжают на Рождество в Швейцарию к родным.]
Лекция Ни («Духов<ные> и рел<игиозные> течения в России (XVIII век)»).
В перерыве я говорила с одной из слушательниц. Она была балериной 10 лет, и очень талантливой. Теперь бросила балет и пишет философско-рел<игиозную> книгу. Одна из самых верных слушат<ельниц> лекций Ни. За все эти годы не пропустила ни одной.
Среда, 19 декабря
Ни с утра на заседании. Я заходила к Либ проститься и взять книги. Ф<едор> И<ванович> получает огромные партии отовсюду и охотно дает мне, т<ак> ч<то> у меня есть всегда запас новых. Читаю дневники С. А. Толстой и нахожу, что С<офья> А<ндреевна> — женщина довольно умная и одаренная, но, вероятно, с плохим характером и больными нервами...
Четверг
У ранней обедни в St.-Mèdard... Исповедь, а затем у о. Августина. Тема беседы: предназначение... Я высказала ту мысль, что предназначение реализуется в призвании. Пред-
58//59
назначение есть призыв исполнить то или иное призвание. Предназначение Иуды было — апо-стольство, но он изменил ему и стал предателем... Высоте призвания соответствует низость падения. Люцифер призван был быть Денницей, но стал Сатаной... Вторая тема беседы из Апокалипсиса.
Эти беседы так много дают мне, и я очень их ценю.
За обедом говорили о новой книге Ни [129]. Сестра читает ее и находит ее исключительной по напряженности ритма и глубине. «Впечатление такое, будто вы писали ее, задыхаясь от напряжения», — говорит она. «Это правда. Я так и писал ее». И добавляет: «Мне очень интересно: неужели книга эта, как и другие, пройдет незамеченной у русских? Ведь нигде и никто о моих книгах не упоминает. Какой-то заговор молчания, бойкот». И мы вспоминаем, как в Берлине трудно было напечатать по-русски книгу «Новое Средневековье». Одно время мы думали даже, что придется искать деньги, чтоб издать ее на свой счет... А книга эта имеет такой успех в Европе, переведена на фр<анцузский>, анг<лийский>, немец<кий>, испанский.
Вечером Ни на собрании «Esprit», читает там доклад [130]. Молодежь «Esprit» его очень ценит, и Ни чувствует себя там в своей среде, увы!, не так, как среди молодежи русской.
Пятница, 21 дек<абря>
Утром за кофе Ни рассказывает о вчерашнем собрании в «Esprit», где он читал доклад о личности. Народу было очень много. Среди старших: J. Maritain, Gabriel Marcel, не-мец<кие> проф<ессора> Ганнеман, Ландсберг [131]. Впервые в прениях выступил молодой марксист-коммунист... Самое интересное место в прениях было то, когда Ни, обращаясь к нему, сказал: «Вы защищаете рабочий класс, массы. Мне же интересны не классы, не массы, а живые люди, не отвлеченные идеи, а каждый человек, судьба каждой человеческой личности». На это молодой коммунист ответил: «Человек — это понятие сверхъестественное (surnaturel)». «Наоборот, — ответил ему Ни, — сверхъестественно ваше понимание класса и масс, поскольку оно имеет дело с чистой абстракцией, а не реальностью, каковой является каждый отдельный человек».
За нами зашла M-me Pascal, и вместе с ней мы пошли к abbé Lamain, кот<орый> живет недалеко от нас. Он настоятель одной общины католических сестер. Давно хотел позна-
59//60
комиться с Ни. Читал его книги и интересуется ими. Живет при общине. Рядом маленькая старинная капелла. Произвел на меня впечатление умного, [симпатичного,] но сухого. Расспрашивал Ни о России, о режиме большевиков. Пишет книгу о проституции и возмущается тем, что фр<анцузское> правительство разрешает это безобразие.
Вернувшись, Ни входит ко мне и говорит: «Из всех священников, кот<орых> я знаю, мне больше всех нравится о. Августин (мой духовник). В нем много человечного, не высушенного чисто формальной добродетелью». Я очень рада была услышать это от Ни, т. к. в нем есть большая чуткость в оценке людей... Лично я, чем больше знаю о. А<вгустина>, тем больше его ценю [благодарю Бога за то, что он послал мне такого духовника]. В нем большая и глубокая вера соединяется с подлинной добротой, сильной волей и большой культурностью.
Суббота, 22 дек<абря>
Была в госпитале Salpêtrière у моего больного. Застала его в лучшем виде, чем 2 недели назад. Он лежит уже 4 года на спине и едва ли встанет. Это одна из бесчисленных жертв войны.. Первый год он был совершенно заброшен, без посетителей, без денег...
Возвращаясь домой, видела вокруг себя веселую праздничную суету Парижа и думала: в праздничные дни все бедные чувствуют себя, конечно, несчастнее, чем в будни. [На фоне праздника бедность выступает особенно ярко и ранит больнее.]
Был Леня (Алексей Чурилин). За обедом говорил нам о новейших открытиях в химии. У него хорошая, чистая душа, и веет от него каким-то успокаивающим спокойствием. Ни это заметил, и я чувствую, что присутствие этого юноши действует на него хорошо. Радуюсь этому, т. к. считаю Леню моим как бы приемным сыном. Живет он сейчас в нищете, но бодр и даже весел, как ребенок.
Воскресенье, 25 декабря
[Счастливый человек не замечает свое счастье, как не замечает воздух, кот<орым> он дышит. Так и я. Оглядываясь на 30 лет жизни с Ни, я вижу, какое это огромное счастье выпало на мою долю. Любовь такой души, как Ни, это воистину
60//61
счастье, редкое на земле. За все эти годы я не помню с его стороны ничего, что бы меня огорчило, обидело, причинило боль... Между тем как я часто упрекаю себя в недостатке заботы или внимания к нему. Меня часто раздражает его нервность, суетливость, педантичная мелочность. С его же стороны напряженное внимание ко всему, что меня касается, бережная охрана меня и в смысле здоровья, и во всех даже мелочах моей жизни. Мне часто приходится скрывать от него свое нездоровье или дурное настроение, зная, как болезненно отражаются на нем и мои болезни и душевные состояния. Да, иметь около себя такого любящего друга — это счастье! Не говорю уже о ценности нашего духовного общения, лишенного чего бы то ни было чувственного, телесного, к которому и я, и он относимся и всегда относились с одинаковым презрением, т. к. и он, и я считаем, что подлинный брак есть брак духовный. И этот-то брак, о кот<ором> я могла только мечтать как о чем-то в земной жизни неосуществимом, и выпал со всеми его дарами на мою долю. Благодарю Тебя, Боже, и прошу помочь мне быть более достойной великой милости, которую Ты послал мне на земном пути моем!]
Вечером у нас: М-г и M-me Pascal ([он бывший коммунист, приговоренный к смерти во Франции, т. к. во время войны перешел на сторону России и стал коммунистом.] В течение 12 лет был в партии, но затем разочаровался и вернулся, благодаря хлопотам за него, во Францию). [И он, и она очень симпатичные. Затем были:] Л. Шестов, Мочульский [132], Лазарев [133], д-р Ильницкий[134], Л. Крестовская [135]. Ни весь вечер вел горячий спор с Шестовым. Спор этот ведется между ними, по словам Ни, уже 35 лет и ни того ни другого не убеждает. [Я называю этот спор: спор Ветхого и Нового Завета. Спор этот длится с сотворения мира и будет длиться и до конца.]
Понед<ельник>, 24 декабря. Сочельник
Утром получила первое рождественское приветствие, мне самое приятное — от моего бедного больного. Затем тоже приятное от двух семинаристов. Это два брата-евреи, кот<орые> приняли католичество и будут священниками.
61//62
День провожу тихо и уединенно. Зашла ненадолго в церковь (наш приход).
К Ни приезжали кн. Ирина Павловна и Монбризон для работы с переводом книги.
Вечером открываю окно и долго смотрю на темно-синее небо... Такое же темно-синее небо — с такими же загорающимися звездами — было 2 т<ысячи> лет тому назад там, над Вифлеемом. Ангелы пели: «Слава в вышних Богу. На земле мир, в людях благоволение» [136]. И вот теперь эта земля с ее войнами, насилием, богоотступничеством, [жаждой крови! И] эти люди, в большинстве бездушные, холодные эгоисты, и над всем и всеми только одно — деньги, деньги и деньги!
25 декабря 1934
Утром в моей любимой церкви St.-Germain. Вернувшись, застаю стол, убранный цветами, елочными ветками, подарками, и много писем от друзей. К завтраку пришел Леня и остался на весь день. Больше никого не звали, т. к. я люблю этот день проводить среди своих. Весь день в душе благодарность к Тому, Кто послал мне таких спутников, как [мой] Ни, моя мать и [моя] сестра. Они окружают меня такой заботой и любовью. И это особенно чувствуется в дни праздников. Грустно только это разъединение Церквей, благодаря которому я, как католичка, праздную раньше на 12 дней... Но делить можно лишь тело, дух же неделим. Вот почему, несмотря на внешнее разделение, и я, и Ни, и сестра, и мама — мы прежде всего христиане, и в Духе Христа мы — едины.
27 декабря. День Св. Иоанна
В этот день всегда бываю у обедни. Это день моего покровителя Св. Иоанна. Но сегодня впервые за много лет в церкви не была. С вечера почувствовала большую усталость, плохо спала и не имела сил встать в 6 '/2 ч. К завтраку приехала Эли, а к чаю о. Жилэ и позже М. А. Каллаш. За чаем о. Ж<илэ> говорил об оксфордских группах, в кот<орых> он принимает участие. Я и сестра задавали ему вопросы, стараясь выяснить сущность этого движения, но все его объяснения нас не удовлетворили, т. к. все сводилось, по его словам, к «исполнению воли Бога». Но ведь и без этих групп каждый верующий в Бога старается, в меру своих сил, делать это.
Вечером Ни, как всегда, пришел поговорить со мной. На
62//63
этот раз он с волнением говорил о том, что все современные духовные течения не имеют ничего общего с его идеями. Лишь в прошлом были мыслители, близкие ему по духу: Парацельс, Пико де Мирандолль [137], Бёме [138]. Они утверждали идею человека, а все современные — уничтожают и унижают человека.
«Если б ты знала, как это меня мучит», — говорит он с такой болью, с такой горечью. И мне хочется ему сказать: «[Не печалься, дорогой.] Помни, что все подлинно ценное в мире искупается страданием и все творцы этих ценностей — одиноки».
29 декабря
Яркий, веселый день после дождливых и сумрачных [этой недели]...
Приглашение от Maritain на обед в день Нового Года. Поздравление от [моей] Лидии (дочь Вяч. Иванова) [139] из Рима. Я так давно не имела от нее вести и рада, что она наконец отозвалась. Внизу приписка от Вяч. Ив<анова>, кот<орая> меня удивила: «С любовью. Вяч. Ив.». Удивила, потому что все эти годы он никогда не писал.
Ни жалуется на головные боли. В последнее время он очень волнуется всем происходящим на Montparnass'e, среди христианского движения молодежи. Там происходит засилье фашистов и монархистов, кот<орые> под видом христиан ведут пропаганду войны, национализма и пр<очих> антихристианских мерзостей.
Приехала Флоранс, и мы с ней долго говорили на разные темы. Я дала ей читать об Оригене [140]. [Я рада, что отношения с ней установились опять дружеские.] Я чувствую, что общение с нами облегчает ее тяжелую жизнь. Главная тема за чаем была о предназначении (predestination). Флоранс задала вопрос: «Если есть предопределение, то как понять свободу воли (libre arbitre)?» Я сказала ей: «По-моему, это значит, что Бог избирает ту или иную душу для особой миссии и дает ей все необходимое для выполнения этой миссии, но от свободной воли человека зависит, выполнить ли эту миссию, полностью или хотя бы частично. Иначе Бог был бы несправедлив, нарушая свободу личности, а личность превратилась бы в марионетку. Почему Бог избирает? Потому что у Него есть план, для выполнения которого нужны личности, выполняющие этот
63//64
план, но иногда его и нарушающие. Весь Ветхий и Новый Завет построен на таких личностях».
Флоранс и Ни мне на это ничего не возразили.
30 декабря 1934
Утро началось с появления в доме роскошной розовой азалии для Ни. Прислал ее один читатель [всех] книг Ни. Это пожилой уже господин, русский, живущий в большой нужде. По его словам, книги Ни оказали на него огромное влияние, вернули веру. Эти цветы он шлет Ни уже второй раз. Все мы растроганы, зная бедность этого человека. Удивительно, что цветы эти посылает не дама, а мужчина. Какая поэтично-нежная душа таится в этом на вид невзрачном человеке! В ответ на эту трогательную посылку Ни сегодня же пошлет ему свою [последнюю] книгу с надписью.