предупредил, а там как хотите! Меня же сейчас более всего интересует Понтий
Пилат... Пилат... -- тут он закрыл глаза.
-- Ванна, сто семнадцатую отдельную и пост к нему, -- распорядился
Врач, надевая очки. Тут Рюхин опять вздрогнул: бесшумно открылись белые
Двери, за ними стал виден коридор, освещенный синими ночными лампами. Из
Коридора выехала на резиновых колесиках кушетка, на нее переложили затихшего
Ивана, и он уехал в коридор, и двери за ним замкнулись.
-- Доктор, -- шепотом спросил потрясенный Рюхин, -- он, значит,
Действительно болен?
-- О да, -- ответил врач.
-- А что же это такое с ним? -- робко спросил Рюхин.
Усталый врач поглядел на Рюхина и вяло ответил:
-- Двигательное и речевое возбуждение... Бредовые интерпретации...
Случай, по-видимому, сложный... Шизофрения, надо полагать. А тут еще
Алкоголизм...
Рюхин ничего не понял из слов доктора, кроме того, что дела Ивана
Николаевича, видно, плоховаты, вздохнул и спросил:
-- А что это он все про какого-то консультанта говорит?
-- Видел, наверно, кого-то, кто поразил его расстроенное воображение. А
Может быть, галлюцинировал...
Через несколько минут грузовик уносил Рюхина в Москву. Светало, и свет
Еще не погашенных на шоссе фонарей был уже не нужен и неприятен. Шофер
Злился на то, что пропала ночь, гнал машину что есть сил, и ее заносило на
Поворотах.
Вот и лес отвалился, остался где-то сзади, и река ушла куда-то в
Сторону, навстречу грузовику сыпалась разная разность: какие-то заборы с
Караульными будками и штабеля дров, высоченные столбы и какие-то мачты, а на
Мачтах нанизанные катушки, груды щебня, земля, исполосованная каналами, --
Словом, чувствовалось, что вот-вот она, Москва, тут же, вон за поворотом, и
Сейчас навалится и охватит.
Рюхина трясло и швыряло, какой-то обрубок, на котором он поместился, то
И дело пытался выскользнуть из-под него. Ресторанные полотенца, подброшенные
Уехавшими ранее в троллейбусе милиционером и Пантелеем, ездили по всей
платформе. Рюхин пытался было их собрать, но, прошипев почему-то со злобой:
"Да ну их к черту! Что я, в самом деле, как дурак верчусь?.." -- отшвырнул
Их ногой и перестал на них глядеть.
Настроение духа у едущего было ужасно. Становилось ясным, что посещение
Дома скорби оставило в нем тяжелейший след. Рюхин старался понять, что его
Терзает. Коридор с синими лампами, прилипший к памяти? Мысль о том, что
Худшего несчастья, чем лишение разума, нет на свете? Да, да, конечно, и это.
Но это -- так ведь, общая мысль. А вот есть что-то еще. Что же это? Обида,
Вот что. Да, да, обидные слова, брошенные Бездомным прямо в лицо. И горе не
В том, что они обидные, а в том, что в них заключается правда.
Поэт не глядел уже по сторонам, а, уставившись в грязный трясущийся
Пол, стал что-то бормотать, ныть, глодая самого себя.
Да, стихи... Ему -- тридцать два года! В самом деле, что же дальше? --
И дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений в год. -- До старости?
-- Да, до старости. -- Что же принесут ему эти стихотворения? Славу? "Какой
вздор! Не обманывай-то хоть сам себя. Никогда слава не придет к тому, кто
сочиняет дурные стихи. Отчего они дурные? Правду, правду сказал! --
Безжалостно обращался к самому себе Рюхин, -- не верю я ни во что из того,
что пишу!.."
Отравленный взрывом неврастении, поэт покачнулся, пол под ним перестал
Трястись. Рюхин поднял голову и увидел, что они уже в Москве и, более того,
Что над Москвой рассвет, что облако подсвечено золотом, что грузовик его
Стоит, застрявши в колонне других машин у поворота на бульвар, и что
Близехонько от него стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив
Голову, и безразлично смотрит на бульвар.
Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту. "Вот пример
Настоящей удачливости... -- тут Рюхин встал во весь рост на платформе
Грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного
Человека, -- какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним,
все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не
понимаю... Что-нибудь особенное есть в этих словах: "Буря мглою..."? Не
понимаю!.. Повезло, повезло! -- вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал,
Что грузовик под ним шевельнулся, -- стрелял, стрелял в него этот
белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие..."
Колонна тронулась. Совершенно больной и даже постаревший поэт не более
Чем через две минуты входил на веранду Грибоедова. Она уже опустела. В углу
Допивала какая-то компания, и в центре ее суетился знакомый конферансье в
тюбетейке и с бокалом "Абрау" в руке.
Рюхин, обремененный полотенцами, был встречен Арчибальдом
Арчибальдовичем очень приветливо и тотчас избавлен от проклятых тряпок. Не