громко, поднимая чашу:
-- За нас, за тебя, кесарь, отец римлян, самый дорогой и лучший из
людей!
После этого допили вино, и африканцы убрали со стола яства, оставив на
Нем фрукты и кувшины. Опять-таки жестом прокуратор удалил слуг и остался со
Своим гостем один под колоннадой.
-- Итак, -- заговорил негромко Пилат, -- что можете вы сказать мне о
Настроении в этом городе?
Он невольно обратил свой взор туда, где за террасами сада, внизу,
Догорали и колоннады, и плоские кровли, позлащаемые последними лучами.
-- Я полагаю, прокуратор, -- ответил гость, -- что настроение в
Ершалаиме теперь удовлетворительное.
-- Так что можно ручаться, что беспорядки более не угрожают?
-- Ручаться можно, -- ласково поглядывая на прокуратора, ответил гость,
-- лишь за одно в мире -- за мощь великого кесаря.
-- Да пошлют ему боги долгую жизнь, -- тотчас же подхватил Пилат, -- и
Всеобщий мир. -- Он помолчал и продолжал: -- Так что вы полагаете, что
Войска теперь можно увести?
-- Я полагаю, что когорта молниеносного может уйти, -- ответил гость и
Прибавил: -- Хорошо бы было, если бы на прощание она продефилировала по
Городу.
-- Очень хорошая мысль, -- одобрил прокуратор, -- послезавтра я ее
Отпущу и сам уеду, и -- клянусь вам пиром двенадцати богов, ларами клянусь
-- я отдал бы многое, чтобы сделать это сегодня.
-- Прокуратор не любит Ершалаима? -- добродушно спросил гость.
-- Помилосердствуйте, -- улыбаясь, воскликнул прокуратор, -- нет более
безнадежного места на земле. Я не говорю уже о природе! Я бываю болен всякий
Раз, как мне приходится сюда приезжать. Но это бы еще полгоря. Но эти
Праздники -- маги, чародеи, волшебники, эти стаи богомольцев... Фанатики,
фанатики! Чего стоил один этот мессия, которого они вдруг стали ожидать в
этом году! Каждую минуту только и ждешь, что придется быть свидетелем
Неприятнейшего кровопролития. Все время тасовать войска, читать доносы и
ябеды, из которых к тому же половина написана на тебя самого! Согласитесь,
что это скучно. О, если бы не императорская служба!..
-- Да, праздники здесь трудные, -- согласился гость.
-- От всей души желаю, чтобы они скорее кончились, -- энергично добавил
Пилат. -- Я получу возможность наконец вернуться в Кесарию. Верите ли, это
Бредовое сооружение Ирода, -- прокуратор махнул рукою вдоль колоннады, так
Что стало ясно, что он говорит о дворце, -- положительно сводит меня с ума.
Я не могу ночевать в нем. Мир не знал более странной архитектуры. Да, но
Вернемся к делам. Прежде всего, этот проклятый Вар-равван вас не тревожит?
Тут гость и послал свой особенный взгляд в щеку прокуратора. Но тот
Скучающими глазами глядел вдаль, брезгливо сморщившись и созерцая часть
Города, лежащую у его ног и угасающую в предвечерье. Угас и взгляд гостя, и
Веки его опустились.
-- Надо думать, что Вар-равван стал теперь безопасен, как ягненок, --
Заговорил гость, и морщинки появились на круглом лице. -- Ему неудобно
Бунтовать теперь.
-- Слишком знаменит? -- спросил Пилат, усмехнувшись.
-- Прокуратор, как всегда, тонко понимает вопрос!
-- Но, во всяком случае, -- озабоченно заметил прокуратор, и тонкий,
Длинный палец с черным камнем перстня поднялся вверх, -- надо будет...
-- О, прокуратор может быть уверен в том, что, пока я в Иудее, Вар не
Сделает ни шагу без того, чтобы за ним не шли по пятам.
-- Теперь я спокоен, как, впрочем, и всегда спокоен, когда вы здесь.
-- Прокуратор слишком добр!
-- А теперь прошу сообщить мне о казни, -- сказал прокуратор.
-- Что именно интересует прокуратора?
-- Не было ли со стороны толпы попыток выражения возмущения? Это
Главное, конечно.
-- Никаких, -- ответил гость.
-- Очень хорошо. Вы сами установили, что смерть пришла?
-- Прокуратор может быть уверен в этом.
-- А скажите... напиток им давали перед повешением на столбы?
-- Да. Но он, -- тут гость закрыл глаза, -- отказался его выпить.
-- Кто именно? -- спросил Пилат.
-- Простите, игемон! -- воскликнул гость, -- я не назвал? Га-Ноцри.
-- Безумец! -- сказал Пилат, почему-то гримасничая. Под левым глазом у
него задергалась жилка, -- умирать от ожогов солнца! Зачем же отказываться
От того, что предлагается по закону? В каких выражениях он отказался?
-- Он сказал, -- опять закрывая глаза, ответил гость, -- что благодарит
И не винит за то, что у него отняли жизнь.
-- Кого? -- глухо спросил Пилат.
-- Этого он, игемон, не сказал.
-- Не пытался ли он проповедовать что-либо в присутствии солдат?
-- Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он
Сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он
Считает трусость.
-- К чему это было сказано? -- услышал гость внезапно треснувший голос.
-- Этого нельзя было понять. Он вообще вел себя странно, как, впрочем,
И всегда.
-- В чем странность?
-- Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из