Часть 1 – Космогон
[>|
развязываешься, как язык,
который просачивается в трещины, встраивается в пазы.
хватит слова катать, хватит и звезд на позырить.
хватит всего хватать,
там, где сплошные дыры,
в крышке всем нам, из-под которой спускают пар.
(как нас сюда пустили?)
дальше фонарь. и лампочка сгоряча
покрывает все звездной пылью.
там такая акустика в этом космосе, - говорит,
то есть практически никакой.
там можно слушать
звуки ударов солнечного ветра о бесчисленные
препятствия. а можно, махнув рукой,
ни говоря ни слова,
(- калитку-то ты прикрой!)
не отыскать ни морей, ни суши.
в промозглом пустом сарае,
(почти при полном ноле)
взрывающемся бессмысленно, беспрерывно
последние 13 миллиардов лет
стоя спят межпланетные лоси.
их покрытие – звездный ворс,
а стойбы находятся не дальше второй трети
от центра звездных систем. трос
гравитационной пращи их порою выбрасывает
к соседним
галактикам и светит
лосиный мозг
ярче сверхновой, становясь переносчиком
жизни и смерти
на дальние расстояния. Не вопрос
дождаться момента и упасть им на хвост –
немало каналов от них ведут и к нашей планете.
надрываясь в метелях ангельской пыли, вибрирует в темноте,
светит не тише звезд,
и с просьбой
его подождать
нейронавт врывается в ухо к Лосю.
только успеть бы!
Теперь ведь еще не летят?!
те,
кого укачивает на вращающихся булыжниках,
жизнь в среде
не вставляет и к центру не тянет.
(где тебя только носит, где?)
для привыкших к тяжести там мало занятий.
это знали индусы, которые, конечно, туда летали,
со щетиной, не выспавшиеся и помятые
или бодрые и подтянутые, как Титов и Гагарин, -
поддерживали в порядке небесную механику.
высадились на все свои темы,
высмеяли все свои измены,
построили и забросили прекрасные города.
а свои души отправили на детали,
как и остальные мигающие игрушки
нашей бескрайней вселенной
до востребования,
(кем?)
просто устали.
да где те индусы, лемурийцы, китежгородцы и прочий народ? -
каждому свой Армагеддон, каждому свой небосвод.
есть ли дело до мира, который падает в наши руки?
и есть ли ему до нас?
«ты видишь Солнце? – возьми, это твое»
что нам, летящим в открытом космосе,
как гигантская телестудия о странной нелепой жизни,
что подвешенным, как орех, состояниям, планетам,
ботинкам на проводах?
что нашим переплетающимся, электромагнитным, шершавым, звучным
родным языкам,
уходящим в космос на всех парах?
:
Космонавт А. Николаев при полете на одном из Союзов так описывал свои акустические впечатления: "При спуске вначале был слышен небольшой шум, свист высокого тона. Этот тон постепенно нарастал и превратился в гул работающего реактивного двигателя, затем он перешел как бы на форсажный режим работы двигателя самолета с сильным рокотом…."
[>|
Ом. Он идет нагишом.
И неважно, чего лишён, куда пришёл.
Сине-зеленый прекрасный шар. Далеко внизу залегает душа, протекает душа.
Свингуя в космосе в открытом пространстве, свет становится правдой.
Здравствуй
Vk.com/stix0 – стихогруппа, малая форма мертвых поэтов, для живых все пути открыты: обмен зарисовками, рифмовками, лозунгами, личным, кричалками, пирогами и т.д.
[>|
«утро начинается в полночь»
- то, что приходит плавно -
письма из внешних секторов. «ноль К
почти - температура небесного тела»
и «бесконечные закаты-восходы. со всех сторон
мигающие огоньки затмений и туманностей,
спиральные звездные системы, похожие на хромосомы»
«бесследная колонистка с края света ощущает себя невесомой;) »
:
Пограничники состояний – так называли исследователей максимально удаленных планет вселенной, куда можно было добраться
за одну полную и более человеческих жизней. Они питали необъяснимую
страсть к жесткому бопу 60-х: Арт Блейки, Паркер, Колтрейн, Мингус – пламенные посланники джаза звучали в рубках управления и из автономных контейнеров THWH*, сбрасываемых в лежащие вдоль маршрута звездные системы. Некоторые считали, что их с этими мертвыми неграми объединяла любовь к большим и предельным скоростям, но это не совсем так. Гораздо больше их объединял фантомный звук, некий субтон, который рождается у тебя в вестибулярном аппарате, в его улитке, когда эти стремительные бесконечные гармонии, выделяя общую частотную природу ритма и тембра, становятся всего лишь призрачными дцатыми гармониками, отзвуками происходящего мимо, рядом.
И вот: ты летишь пятьдесят лет, чтобы сказать, что на краю Вселенной есть кто-то живой, и это ты. Взять образцы атмосфер и пород. Записываешь излучения местных солнц, чтобы сжать их в минимальный объем символов и отправить обратно в полувековое электрическое колебание по пространству. Оправляешься дальше, или редко у кого остаешься, чтобы стать населением.
Групповые полеты на край запрещены исходя из принципа эффективного расходования человеческого ресурса. Лететь соглашаются в основном женщины. Да и большинство программ колонизации в репродуктивном отношении рассчитывают на ученых, а лучшие ХУ хромосомы человечества стоят у них в холодильнике. Сумасшедшие соло радисток принимает центральный информационный Л.Ю.К.** Несмотря на жесткий отбор, профессиональную подготовку и добровольное желание оказаться за пределами времени, в половине случаев протоколы с края содержат шутки и бессмыслицу вместо запланированных данных. Многие, однажды сломавшись, не желают выключать импульсный передатчик после окончания запланированной передачи и растрачивают оставшуюся энергию farawayships в трагическом безумном вое. Мало кому удается выполнить план по недеянию длиной в полсотни лет, не растеряв веру в поставленную Объединенными Нациями цель, жажду поднятия земных штандартов, идеалы принесения себя в жертву пустоте, колонизацию как новую, коллективную форму сознания планеты. Только одновременно героиновый и молитвенный Love Supreme или Pithecanthropus Erectus становится для краепадших астронавток способом понимать заоконные пейзажи, медленные мультфильмы созвездий, корпускулярно-волнующую природу человека.
________________________
*автономные контейнеры THWH - the Humans Were Here являются подтверждением первопрохода, письмом и маркером пространства одновременно.
**Л.Ю.К. (L.U.C.) - Live Universe Contact, прямой контакт с космосом
[>|
Председатель воздушного шара, третьего разряда оператор,
в Турции мне, ласковый такой, говорил про землю и ее туристов:
в сущности, я ведь не управляю ни течением, ни сном в её потоке.
даже мысли о расплате как о неизбежном приземлении только как метафоры
юзаю, словно линзы.
из корзины как-то очевиднее становится вращение земли.
вся кора поросла и покрылась. дизель носит крохи и травинки.
испещерили отверстиями, дырами, всю поверхность банки и бутылки.
Он был буддистом
и безумно одаренным
коммерсантом.
Его турглиш, слабый грамматически,
компенсировался жестами и обильным словарем.
где воздушный коридор над волнами, многих
пробивает, мягко говоря, на откровенность
я им как харон и психиатр, консультант по страшному ветрилу
слабоуправляемой свободы.
И один там распилил
себе ножницей голову, посмотрел, что творится внутри: то
колотятся голые клоуны, то за другом бегут муравьи.
Вот киргизы, говорил, интересуются полётами;
хоть и гастарбайтеры, языками мы близки.
Немец мне один после посадки
барабанил, рыбу жарил и вином поил.
(рисовал пояснительные значки)
Он гордился собственной работой, что недаром так его мотает
по стране (миниум для взлета - 30 миль и 1000 лир). Да и то ли еще будет впереди,
если соберётся с колеса перерождений спрыгнуть.
Одевался просто, даже бедно,
но на пляже ловко он клиентов находил.
Так вот с ним тихонечко киряли, пока на скалах регистрировалась мгла.
А нам-то что (мы спали прям у моря) - она не высаживала, не лаяла, не звала.
неслучайно летают под небом самолеты и аэропланы. нужен, значит, заплыв акваланга, нужен дятел и бурундук.
[>|
Воздух отлитый в форму гор и долин, облака наполняются светом вдали. Едкий, ароматный, пурпурный дым можжевела, здесь нет ничего, о чём бы она пожалела. Жгучая лесная гроза, раскрываясь, под нею лежать. Мысли всполохами ножа рассекают воздух, если её позвал. Она входит влагой живых озёр, пеной чужого дня, оставляя след, которого не отнять. Пешеходам кривых дорог, грудам теплых камней, тем, у кого ничего, кроме крови, нет.
[>|
Альтернативная точка зрения на сущность полёта
Мы, группа энтузиастов-естествоиспытателей под рабочим названием «Нихуясебе!» публикуем краткий отчёт о проделанной за лето работе над практическим изучением строения макрокосма.
В процессе изучения были использованы старые и проверенные методики, среди которых «посмотреть, как оно там», «выпить и посмотреть туда же из положения лёжа» и «приторчать и врубиться, как оно прикольно». Также по мере необходимости использовались тактические ходы «в небо пальцем» и «слова на ветер». Современные, актуальные схемы и сложная аппаратура были отринуты как путь к беспочвенному усложнению такого доступного, важного и наглядного предмета - строение вселенной.
При наблюдении светлой и тёмной стороны небосвода нами был выдвинут ряд гипотез, опровергающих всеми любимую и простую в понимании модель стеклянного купола вокруг земли шарообразной, на котором нарисовано небо и который по совместительству удерживает от неминуемого улёта необходимый всем живым тварям (кроме рыб) воздух.
Распространившаяся недавно из Азии романтическая модель вогнутой, казанообразной земли, имеющей плоскую крышку нам всем (с отверстиями для света и спуска скопившегося напряжения в ней и галогеновой лампой с вентилятором, только-с-конвейера-миров-а-уже-засрали) была придирчиво рассмотрена и поругана. Частично опровергнута и более общая идея кастрюльного сотворения мира из остатков бульона и плесени (мысль, пока ещё отстаиваемая нашими коллегами из NY City из, видимо, ностальгической любви к метафоре melting pot и традиционной оппозиционности концепциям Старого Света). Она хоть и является лаконичной и наглядной моделью развития жизни в пространстве, которую каждый может проверить на своей персональной кухне, но не решает ряд поэтических и экзистенциальных задач, стоящих перед современным космогоном, да и просто образованным, чувствующим, познающим человеком.
Однако получило подтверждение представление о разрезе в небесном оптоволоконном кабеле: удалось найти ось симметрии небесного ландшафта, проходящую примерно вдоль Млечного пути, по которой наш небосвод можно сложить, как бумажную шляпу. На самом деле речь идет о прерывании светопроводного мирового шланга, известного как Ермунганд, ради того, чтобы на стружке с его изоляции могла завестись воспринимающая все эти причины, следствия и красоты самовольная грибница.
Посредством очень приятного бессонного валяния в прибрежном лесу с параллельным обсуждением чего только не и еженощного просмотра звездохода было установлено, что среди разреженного гелия и водорода спят не только сомнительные аутсайдеры астрофауны: сонные лоси, гигантские градообразующие черепахи и вовремя не выполотые, беспочвенные баобабы - но и впавшие в оцепенение красные гиганты, которые потихоньку поднимаются к 100 000 с°, готовясь стать сверхновыми.
Рис.1. Разрез в небесном оптоволоконном кабеле
[>|
запредельный и сумрачный лес
за забором за дверями и за окнами
равнодушный и радостный лес
стоит как воткнутый стоит как вкопанный
в зеленом освещении любви
в море побегов и листвы
неподдельно и бессмысленно остыл
стволы из земли предъявив
нарисованный с натуры и без
не осмысленный и даже не виданный
мы зажили уже в нем как порез
растворимые стрёмные дымные
неподдельный и обещанный лес
встал из-под земли и исчез
за цветами в карман не лез
подарил мне весь мир, тебе весь
Часть 2 – Обыденная
Открытка для печальных жителей Земли
[>|
Солнце светит вниз.
Деревья растут вверх и вниз.
Дым поднимается вверх.
Под елкой сидит человек и курит.
Сейчас он залезет в крону,
Польет дерево ядом и
Отравит своего друга.
Парализованный жук упадет вниз.
Вечером человек напьется.
Инсектициды разложатся за три недели,
Как утверждает производитель.
Деревья будут качаться по спирали,
Какое-то время.
:
В обед ели апельсины и лимоны.
На пора работать не велись. Хаяли власть,
упарывались сигами. Все заебись.
[>|
Едет бабка в поезде, везёт котов коробку.
Отдашь ей рубль, а хоть все двести -
Коты не хочут с нею ездить.
Старая их ловит по вагону ловко,
Как еще не бьют за такую сноровку.
Платок шерстяной и когда-то алый,
Валенки сырые, покрытые
Противогололёдным кристаллом.
Сама, являясь источником русского духа, то ли одеколона елового,
Наседает бойко: нет ни Христа ради, ни даже в долг?-
Так пошли пасти моих котов поголовье, сынок.
Ага, может ещё продавцом в твой донер-ларёк?
В общем, старой стальной метелке желая скорее удачи, чем зла,
Лавируя наутёк, наступил на ногу - сразу же прокляла.
Ну как это бывает в переполненных, заражённых ссорой и чёрт-те чем еще метровагонах..
Только на жухлый зимний неясный московский свет выблевал меня эскалатор,
Головняки вытряхивая с матерком, успокаивал себя бедного:
Коты в карман не нассали - и похер,
Кошелек на месте - и нахер,
Грибка допотопного не подхвачу - и ладно.
[>|
расстояние между словами становится как между домами.
так, что проходит время от одного до другого
в пробелах, в паузах, в воздухе - кутерьма.
проходит время от одного до другого слова.
осень, зима - время проходит клёво.
разделены запятыми, у каждого свое имя.
слова – редкие, как колодцы, редкие, как металлы.
как птицы, которые в нас летали,
где-то, наверно, потом осели.
освободив атмосферу, твердую, словно тело,
проницаемое только лучами, ветками и осадками.
время, которое себя провело, ну, например, на лыжах,
между буквами, между стволами, между редкими движущимся поездами,
уходит в песок, туда, где целого моря ниже.
где только о нем и слышат.
только его и видали.
[>|
пересекая поля на лыжах и уже порядком устав,
лежу. неуместная мысль лезет в голову, отвлекает:
и тут же держишь валенки в руках,
пока не начал думать, что ты не шерсть и не трава.
о том, как это - стоя в снегу, ощущать тепло, как это - в снежном сверкающем насте проваливаясь,
не обрезаться, не обмораживать пальцев. словом, ощущать себя как мартовская рассеянная голова.
как удовлетворение от правильной, нужной работы согревает, как стопка первые две секунды после глотка.
не понимая, чего это стоит, что происходит с тобой. и кровь, которую проливаешь внутри себя так быстро, что не замерзнуть никак.
первое в марте жгучее солнце, а может, еще в феврале. когда в тени минус десять, а на свету уже зародилось лето.
глазами этого не понять, - посреди заснеженной земли двигаясь, можно увидеть иней, следы и травинки.
одну маленькую деталь найти и неотрывно глядеть, но дело не в ней, а в веселом и резком снеге, в бьющемся дико сердце, в проступающей на поверхность весне.
[>|
В поисках выхода
Строили новый мир,
Получали по почкам,
Ссорились с родителями,
Навсегда остались детьми.
Жили в марьино или выхино,
Работали c весны до зимы.
Впадали в депресию,
Впитывали алкоголь.
:
Сквозь пальцы просачивался
Синий огонь.
Рыбы плавали
Под бледной кожей.
И прочее гонево, которое
Рассказывали друзья.
:
Гекльберри на своем плоту
Падает с края земли.
Последний православный святой,
Золотоволосый босяк.
Но это все дело прошлое,
Мелочное, как соль.
Будто ты в жизни
Не был наброшенным
На голову, как лассо.
Сталкивались с внутренней пустотой.
В темноте звенели всполохами голоса.
...как прожженная за глазами полоса заката
никак не хотела становиться костром.
Но это все дело прошлое,
Хлопьями, как овес.
Будто ты ловко жизнь свою
В заднем кармане
Джинсов пронес.
Вкус папирос сильно зависит от воздуха, в котором они горят.
[>|
Жаркие сцены из жизни цветов
(над поверхностью грунта, выглядящей как потолок)
Стоят того, чтоб покинуть свой кров.
Песни огня и лохмотьями дым, сделавшему глоток
Из железной фляжки, сидя на рюкзаке в старице у воды.
Цветы по весне, раскрываются, как новые
Города поутру
Приезжему издалека.
Их нечеткие очертания снов
Тянут и тают, как битум в жару,
Трепещут, как кипящие линзы воздуха,
Отдавая пыли и мели соцветий, созданные за годы
Селекции муравьями и бабочками,
Ветрами обочинной стороны.
Проминаются от воспоминаний
О том сокровенном, которым полны –
Асфальт и трава за городом.
От них не скроешь ни юбкою ног загара,
Ни кишечника автомобиля.
Цветы и дороги помнят
Силу дневного жара и то,
Какими мы были
Вместе, какими до
Нашего прошлого,
Из какого теста
у нас нутро.
Свои покровы легко раскрывают –
Если уже пора.
По утру, по весне, да и летом
Разверзаются, как города на земле вечером,
Наполняясь светом –
Звезды на дне ведра.
Такого не встретишь ни во сне,
Ни в сети, в бутылке Клейна,
Ни в книге, раскрытой, как ладонь
Товарища из Канады.
Только издалека, с высоты
Придорожных холмов,
Новые города
Так могут раскрываться путешественнику,
И цветы.
[>|
Верю глазам и
Верю тому, что говорю.
Во поле воплю
И лепестку на краю.
Ведь именно так было,
Было именно так!
Пусть я дурак,
Но эту силу,
Я не променяю ни на какие
Хитровыебаные,
Спасательные,
Пуленепробиваемые
Бронежилеты.
Силу босого, пыльного этого лета.
Силу жгучего сока жизненной страсти.
Силу ростка, которому только и надобно:
Прорасти, хоть из пасти
канализационного люка!
Здрасьте, -
Сказать.
Жёлтому солнцу
Подать зеленую руку.
И васильковому платью
Распахнуть
Налитый
Тысячеглазый бутон ресниц.
Пройдя сквозь опоздания и обещания,
Невзирая на существование
так называемых границ.
[>|
Дорога, поражает своей длиной
И улыбкой жизни иной,
Что, склоняясь над кассой,
(в счете - свойства свободы, прописанные от руки)
Отсчитывает сдачу
С предстоящих километров,
Навсегда отделяя их
От оставшихся впереди.
Говоря иначе, делит леса и реки
Пунктиром реальности на куски
С надписью: «рвется здесь».
То, что видится с гор вдали,
Обменивает на изнанки
Знаков в зеркале позади
Своим смехом.
Насыпи и мосты,
Словно здравствуй или прости,
Повторяются эхом.
Отдаются в ногах и колесах.
И не важно, что будет после.
И не важно, куда ведет
Асфальт, а куда проселок.
Фонарями горят глаза
Той, что в памяти сфоткана
Навсегда веселой.
[>|
О хорошем месте для ночевке помышляя,
За границы очерченные не выходя,
Видел себя уже с другой стороны холма:
Травинкой обкусанной высаженного на думки.
На закате, почти уже в сумерках
Долго шли через рисовые поля.
Так уж вы вышло, что все они умерли -
Кто любил и кто опылял.
Раскачивались на ветру потерянные
Восклицательные знаки.
Ради лучшего будущего для детей,
Которые, созрев, увидят землю с изнанки.
Ничего страшного, - уговаривал он, - успокойся.
Солнце уже набило оскомину и скоро
Оно свернется лопнувшей струной,
И раскроется нараспашку осень.
Запоет о том как ей стремно, темно.
[>|
После личных местоимений и междометий остается то, что случается рано утром. То, что с болью проходит в лёгкие, селезёнку, то, что в окно просачивается перламутром. Тени невинно загубленных слов, тех, что случались на самом деле, на самом дне с тобой. Диалог, обращенный вовнутрь, к зеркалу или даже вовне, самый последний, казалось бы, шаг, химический вой. Многословная речь, потерянная в тупиках сознания длинных однокоренных основ. Генератор случайных смыслов, которые на стихи не были похожи никогда в силу их сомнительного рождения. То, что просачивалось в воздух, как вода с неба, на голову, остывающую от дождей и частых звонков. Эта самая, оставленная с презрением позади, слабость пальцев, схожая с похмельной дрожью. В строчку, взахлёб выпитая волна типа опыта, понта ради рассказанная вечером другу. Толком после этого, естественно, не остается ни че го. Ничего стоящего, но порою это случается, причём случается обычно рано утром.
|><>|
<4
«Рыба моя,
Я не ведал твоих адреса, океана и телефона,
Жил как жил надеждой на тайный дар,
Теперь в моей голове радио Вавилона
Мне отвечать за его базар»
«Рыба моя,
Утеряны мой магнит и полюс,
Моя ветряная роза –
У меня сердце растёт во все стороны сразу,
У меня в горле голос»
Так говоришь ей ты,
И рыба является из воды,
Режет острым краем хвоста
Сросшиеся веки,
Кладёт на пылающие виски
Холодные плавники.>
В начале развития суфражистского движения, когда женщины получили минимальные трудовые и экономические права, им было запрещено наниматься на фабрику без мужа. Во избежание заключения невыгодных для них самих соглашений.
Рыба хочет курить, рыбе не нужен воздух.
Она, не стесняясь, идет над бездной.
Здесь у них вовремя, и не бывает поздно -
Свет тормознётся солнечный, а тем паче звёздный.
Её атмосфера – газ, растворённый
Под давлением массы солёной,
Протяженностью в две тысячи жизней;
И тепловые лифты, глубиною около двух лье,
Крутят вертикальную воду, а приливы – мальстремы.
«С грозной этой воронки, чёртовой карусели
Без билета не спрыгнуть, а визы не
Будет в ней. И не придет извне.
Разве что плыть по границе с воздухом
От легчайшей впадины, тёплой мели
До трескового мыса, а дальше
Илом лежать на дне».
-
Так рыбы душа срывалась
Клочьями белой пены,
Высаживалась на измены,
Билась о стены,
Неслась на рыбацкий свет,
Распущенная, словно нить,
Несмотря на доказанный факт
Что у рыб, как у негров и женщин
Души-то нет.
:
Рыба смотрит сквозь оптику эволюции, линзу воды.
Видит: гуси, люди, атлантики
Держатся за свои винтики, пастбища, небеса, сады.
Ее глубины и резкости хватает, чтобы не стать едой.
Этот путь, запущенный в древности, к разнообразию видов (скромнее с генматериалом: не дома!)
Вынуждает совершать парные и коллективные действия.
Убийством, рождением, выбором в темноте
Каждый теперь ведом.
Салочки филогении - новенький кто и жить ему где?
Мужчины носят инструменты, деньги и ежедневники.
Женщины платья, овощи, будильники и детей.
А рыба видит красные пятна, которые не родит обратно,
Не покроет матом, но знакомится во всю прыть, исследуя
Различия в опасности, температуре, глубине, высоте.
Чтобы и дальше жить.
П.С., <Анна Чертова>
[>|
Под фиолетовой луной
Узкая, темная тропинка, по которой бежит человек.
Листья, ручьи, заросли ежевики, корни, откосы, роса на траве.
Он часто дышит, спотыкается, останавливается и прислушивается к ночному лесу.
Он пьян, глуп и слаб. В смысле - поддался панике вместо
Того, чтобы сделать, что должен, но в таком состоянии
Можно только бежать. Нет сил постоять,
Обернуться, увидеть, сказать, сделать.
Он бежит, но не понимает: догоняет или убегает.
И почему дорога в гору, и почему трава примята.
Хочется по инерции преодолеть подъём,
Но он слишком длинный. Нога
Подворачивается. Вернуться или обойти невозможно.
Тянет к вершине холм безымянный.
Может, лучше оттуда видно. Может воздух к коже там не липнет.
Может лагерь кто разбил и кофе варит.
Курит трубку, смотрит и смеётся.
Кончился подъём.
Но на вершине – лес и темнота.
Вдруг ты слышишь голос.
- Вижу, что тебе ужасно страшно.
И меня ты напугал гримасой боли,
Тем, что ты навечно тут погибнешь.
Дальше путь под гору, дальше море…
Встрепенулся парень, сон прогнал.
Тут же и забыл его. Пнул комок земли,
Поглядел сквозь лес: неужели блеск и лёгкая волна?
Покатился камень, появились птицы, полетели просто,
И нога прошла, осталась позади одежда -
И кто там и что, стало совсем не важно.
С камня на камень, по колено в воде и резко ныряю.
Воздух чистый, нежный и влажный, а вода оказывается теплее.
Еле касаясь дна, замираю. В сумерках на скале
Чья-то тень. Прямо передо мною луна.
Водоросли щекочут шею,
Живот, колени,
Не хочется в них погружаться ногами, но встаю,
Выхожу на берег. Тень – на скале. Силуэт. Человек на краю.
Спотыкаюсь, падаю, вскакиваю, хохочу. Воображение
Разыгралось. Это просто дерево. Забираюсь к нему.
Ветер обдувает ссадины на теле. Смотрю, как воздух гуляет
Над морем, а луна горит на все это как умеет.
Тропа убегает к ним. Тоже хочу преломлять лучи отраженного света.
В смысле хочется искупаться.
-Господи, не надо, милый!
Там акула или спрут.
Тебя, наверное,
В глубину утянет, в открытое море!
Голос этот резкий в голове -
Ведь никого вокруг! -
Появился и пропал.
Что за глюки мне сегодня светят?
Не боюсь я ни акул, ни моря.
Да и где акулы в Порт-Кавказе?
Может быть дельфинов северо-восточный ветер
Потревожил. Окунусь еще разок, обмоюсь. И по берегу
Пойду. Станица, город встретится быстрее, чем в лесу.
Успокаиваясь, начал голод чувствовать. Но разве
Помешает он войти еще разочек в воду.
Вещи постирать опять же. А потом
И размотаю побережья ленту.
Плыву и думаю все это.
Оглянулся, но берега сзади нету.
Горизонт улетает вдаль, и кружится голова.
Кроме луны, что светит во всю свою страшную силу,
Не соглашается выходить ни одна звезда.
Вода всё ещё держит, холодит, ласкает.
И черное море не стало синим. Светит
Луна, но дорожки как будто бы и не было никогда.
Сейчас исчезнет, закатится, убежит… Темнеет, стучит
В висках. Я выпрыгиваю из воды и бегу за ней.
Проваливаюсь то по колено, то с головой.
Вокруг полно рыб. Естественно нахлебался.
Одна из них, конечно, меня коснется,
Напряжённого, как барабан.
Но нет – это только кажется. Боюсь, что я опоздал.
Догоняю.
Но наступает день, и луна становится солнцем.
И хочется, чтобы так теперь было всегда.
|><>|
Рыбы мигрируют из-под кожи
Выплёскиваясь сгустком звука, отплёвываясь от блёсен
Примеряя крючки, как пирсинг.
Если пить только сырую воду, кровоток становится пресен
И из десен, как их не сжимай, выдирается ворох песен.
Автор нам больше неинтересен, а герой вообще последняя сука –
Может взгляд удержать, а остаться и жить не может.
Мелкотравчат, рисован и груб.
Рыбы выпрыгивают из вен
В поисках перемен.
«На безрыбье и зодиак рыба» - этого не говорил Лао-Цзы
На рыбалке Королю-Ондатре, хотя zoon - это всего лишь бедное животное,
Которое плачет, сразу становясь от этого человечней в разы.
Этого не поймать сетью, не понять разумом, не развести в тазу,
Но это логически вытекает с самой последней рыбой из русла рук.
Где ты теперь, мой друг?
Я помню, как ты выходила на кухню спросонья лохматым лихом,
И дом просыпался, из стен выдыхая эхо.
Как в ванне жужжала муха,
На столике, занятая, валялась треха.
И чувствуешь, что дал маху.
Не то, что врубиться - окон-то открыть не в силах.
Ты тоже помнишь - от этого очень тихо,
Как в песне у рыбьих губ.
П.С. и А.Ч.
[>
выводишь голосом,
затухающим от тоски,
на шероховатых стенах
оранжевые мазки.
отделываешь всю жизнь
в стиле психоделик
рок,
вспоминая,
кто мы в ней
на самом деле,
и глядя на тех,
кто из неё выбраться смог.
вьющиеся твои волосы,
как изгибы
страшной дороги домой.
если опять,
заблудившись,
будешь стоять немой
в жестких её развилках,
в женских ее перекрёстках,
на голом плато
ее ладоней,
(ветер медленный,
хлёсткий)
–
увидишь бога,
того, что тебе по силам,
того, что в груди стеной
и делает стену красивой,
того что давно
нас кинул
в чулан, где дышать темно.
проснешься отсюда рано
и небеса высоки, когда
сквозь окно в апреле,
весною увидишь -
сушат оранжевые носки.
[>|
Гайд по третье планете
Найти инструкцию к самому большому земляному самолету на свете –
(каргокульт невероятной силы, внезапно оживляющий свой тотем диаметром около 13000 км, неизвестным способом заставляющий его работать по назначению, - «круглая летит, как снежок» - наподобие тех, что лепит школьник весной, особый, для хорошего друга, из глинистой жижи, травы, грязного снега, собачьих каках – получай от души, братюня. Это спонтанное магическое движение становится проверенным научным фактом, набором мировых констант. И сама хреновина, оказывается, обзаводится атмосферой, пассажирами, культурой, религией, круговоротом воды и т.п.)
– это была настоящая жгучая удача, которые еще долгие годы может теплиться неразделенной в своей беспалевной норе - потому что, слава богу, у тебя не хватит ума и разговорного дара выразить ее настоящую чувственную суть, которую можно щедро растрепать в невменозе свежего или даже повторного приступа радости, бодрости, а формальное перечисление событий, явившихся причиной и сутью находки, не впечатлит даже уток, живущих в отсеках для его шасси. Но даже просто «прочитать» этот гайд психологически очень тяжко - думаешь потом черте что о мироустройстве, внутренний диалог становится похож на обрывки разговоров прохожих, как один упоротых умников - того и гляди, то ли в церковь пойдешь, то ли в галерею современного искусства.
…там где темные углы помещений не попадают в зону комфорта
ибо она имеет обтекаемую форму европейских автомобилей
в углах живут трещины плинтуса муравьи и мусор.
…в мире, где сфера – конечная цель искривления пространства посредством гравитации, единственным способом всегда оставаться многогранным и свежим является угловатость черт, неуклюжая ранимость, ломкость психики.
…где всякая красота, не желая стать банальностью, скрывает
свое присутствие от желаний туристов и даже путешественников
колокол книга свеча становится паролем
на который отвечающий должен высказать недовольство
дарителю шоколадного коня в год лошади, мол что за банальность
но именно там за дверями китча прячется
тайная жизнь растений, разыгрываются те роли, о которых и подумать-то было страшно.
…если по углам, за неимением другого места, распиханы боги и сор разума, их породивший, и, несмотря на отсутствие углов, украшавших бы своим острием замкнутую на себя плоскость, где высочайшие горы под десяток километров - всего лишь внезапная шероховатость естественного камня, летящего влажным и голубым способом к своей тепловой смерти вместе с остальными пассажирами газовой шубы; гигантского камня, совершающего прыжок в темноте, доверяя - куда деваться, пославшему.
(он) несущийся в бесцветном, безвоздушном, бесконечном пространстве, громыхая и звеня стройками, взрывами, акциями, революциями и несмыкающимися связками подобен гигантскому тягачу без тормозов, ибо отроду не собирался останавливаться. Доставляет всех своих печальных жителей и случайных попутчиков, пытающихся, как минимум, остаться собой, залипнуть в прошлом, выпрыгнуть из штанов навстречу страшному «сверкающему завтра в невероятный 21 век ».
…можно случайно ее найти. Для того, чтобы попасть в этот глубочайший схрон, надо изучить, отшлифовать обыденные движения до совершенства. Повседневные ритуалы, затасканная вежливость, рутинная работа становится обложкой тайника в мире, где говоришь друг и заходишь за границу отчуждения и утомительной, но надежной июльской душной влажности и сплошной низкой плотной облачности.
В этом мире маскировка выдает ищущего, как камуфляж военного. Остроконечная шляпа – мага, пострадавшего от издержек своей профессии, выглядящего шутом, аниматором, ролевиком, нищебродом в поношенных, но еще-де