Fакт творения
расщёлкав все секреты Карусели,
Свет породив в полугодичной тьме,
экс-эскимос услал седых оленей
щипать нефрит на цинковой луне.
он вымыслил краплённость карты неба,
взмах крыльев сойки и мигучесть звезд,
в себе зачал, нутро обрызгав негой,
он словно эльф - едва ли был тверёз.
отсель уставясь на хребта каракуль,
и уронив слезу на серый грунт,
ел эскимо, поставив стадо на кон,
и как довесок был приложен кнут.
он всё забыл: следы зверей и направленья
полетов птиц, вдыхал весеннее амбре,
глухонемая темь вошла в явленья,
и пузом кверху, ощутив томленье,
всплыла комета в чуждой мерзлоте.
тоскливый блеск, маяк вдали, а мысли в коме,
приставка «экс» совсем не то же, что частица «не»,
я эскимоса поддержал в запое,
кое-чего пригрезилось и мне.
***
о пирсинге и о рыбе
стерильные лучи стального солнца
пробили бреши, прорубили окна.
из них теперь на мир взирает дух.
он постигает пустоту меж двух
конечностей – в разлете на века.
и не дотянется к руке рука.
вошли отрезки в мягкое, во плоть
нащупав точки, и не прекословь –
таков фан-клуб - рок-супер-стар Господь…
однажды старенький, пустой диван
зернистым рашпилем на венах заиграл -
зубовно скрежетал пружин металл -
являл собою место без греха,
с клопами и прожженное слегка.
я возлежал в горячке – попростыл,
в двоичной получил (но позабыл)
ответы, а придя к другим остыл
и стал простым,
и упустил
концы удил,
а рыбу поймал!)
***
гаражи
(памяти Ильи Захарова «Передола»)
полупрозрачной рукою прикрыв город из пенопласта,
синяя тень сграбастав охапкой в ночь унесла неживых,
перечеркнув 23, ты прилег – вечен, бледен, распластан,
красным подтаял лёд, и в подушку снежный скатался жмых.
вОлны словА донесли изорвав, взбилось в пространство масло,
взгляд укололся, будто бы брошью, о затухающую звезду,
прямо под нею звезда в ГСК, только земная, сегодня погасла,
завтра ты где-то продолжишься вновь – жаль, что уже не тут.
белую «Ладу» траурный люд вспомнил, едва пошептавшись,
после того, как героя времён кто-то нашел в гаражах,
песня закончилась очень нелепо - клюквенной, страшной кашей,
27 раз её ритм протыкался ржавым аккордом ножа.
под напускным грубым шарфОм прятал в тепло воровато укутав,
точно из детства шифр секретный, высыпан знаками на листе,
и семена прорастали в верлибры, косточки дикой вишни будто,
те, что теперь в наследство упрямо, яро желая, вяжутся мне.
связь не достанет, отныне к лицу сотовым ёbaNый стыд,
нынче не стало сыпучего смеха, бодрого матного крика,
с нами цилиндры цинковых ведер, скорбью в которых молчит,
дюжина черных печальных сердец, разучившихся тИкать.
***
диптих из вселенной дураков
1 о превосходстве музыки
полны карманы все моих стихов,
на четвертных и в клеточку листочках,
- как будто из вселенной дураков
каракули без запятых и точек, -
с фантомами утраченных углов,
и новые, и давние, и прочие,
кусачие и вовсе без зубов,
их лучше не читать, тем паче к ночи.
их лучше б не писать, а тихо сжечь,
забыть вернуть, как карандаш конторский,
а лучше не писать, а сразу в печь -
попотчевать старуху слогом черствым.
им власти не сыскать в тугих сердцах,
сгодятся руки лишь ожечь и лица,
скупы, как заговор. им – песням мертвеца,
в наряды нот вовек не облачиться.
Стадо букв
полунеграмотный, полузаика пастух
песню скроил я из шкур живых эстакад,
этим напевом трескучим, похожим на стук
Путь проторил в закат.
полупоэма, полу-расстрельный список -
музыка строек заснула на глади листа,
благослови и спаси от описок и чисток,
вышагнув из-за холста.
честные ритмы вбиваемых свай - страда,
в сноп, и сомненье двоих, и веру от ста,
я не поэт - палкой буквы сгоняю в стада,
кисть поведи прямота.
может балладой, а может быть лабудой
вой мой подсолнухи и лопухи сочтут:
кто посмеется, иные с тоски помрут,
но остальные со мной...
***
если честно
(привет Полозковой)
Виктору Химику Тарасову
мой друг завел себе маленькую кошечку,
кормит её с ложечки молочком,
говорит, что постоянно занят
и очень доволен теплотой, которую она ему дарит,
ходит на работу, рано ложится спать,
вкусности хрустящие покупает,
почти перестал бухать – это меня умиляет,
и заставляет печалиться порой.
он счастлив,
глаза через очки лучатся,
со многими он перестал встречаться,
из полного стал совсем худой,
у них всё намного лучше, чем у нас с тобой,
если честно признаться.
***
единство отражений
Отец мой небесный настойчиво смотрит в глаза,
сквозь шквалы видений безмолвно о многом сказал,
теперь вот десницей на душный, гремящий вокзал,
заботлив и мягок отправил, подвёл, указал,
словами певцов выдал каплю о сути Весны,
о том, что во мне породить смогут смутные сны,
о тех, кому просто не должен насущного дать,
а только любовь, чистоту, пустоту. благодати печать
оставил в знамениях, в скупых зеркалах и в дождливом окне,
в трескучем от искр огне, и в суровой луне.
с трудом различив, осязаю как будто плескание гладь,
дыхание древности, что отдувает мне прядь
со лба. ну а в каждой второй слышу праздничный отзвук его,
над лужей склоняясь смотрю на Него самого,
взирает из мокрого люка, как в зеркальце в небо и в сумерки лет,
глядится из окон строений, из лиц в переулках, из рек;
Он смотрится, сам о себе, для себя говорит,
и всё что в нём есть о начальном единстве тоскует, болит.
***
комплимент
(Армену Погосяну о Санкт-Петербурге)
серый город течёт комплиментом,
камнем пальцев хватаясь за нервы,
не одним сумасшедшим поэтом
создавался - я (мягко) не первый.
...и неоновым светом бликуя,
шепелявя шёпотом влажным,
небо томный асфальт поцелуем
наградит, а прохожего каждого
позовёт в сыновья и пророки,
обернёт во святых и блаженных,
"ну а город?" - ты спросишь с упрёком,
он возьмёт и укутает бережно их.
ночью Невским гуляя пари я,
на что хочешь готов удержать,
в девках встречных есть дева Мария,
а не только дешёвая блядь.
я простывший, шагающий метко,
не иду даже - к Свету несусь,
а на встречу мне если не первый,
то второй каждый, точно Иисус.
***
2012
(Капельке)
к февралю отрастет борода,
архаичным стану чуть-чуть,
резонанс породит холода,
для сугреву приму на грудь.
... и у шрамов на теле твоем
все исходные точки во мне,
в параллелях отныне идем:
я в осенней листве, ты в зиме.
и молитв не сложу, а стихи -
завалили бельём,
теперь ты над словами сиди,
я слежу за двором.
встреч не будет, ведь больше нет
ни тебя, ни меня,
кумачом ветер щедро прольёт
цвет на хвост декабря.
ну а там - счисленья конец
(племена подтвердят),
только пар, только дымных колец
вереницы летят.
к февралю взрастет борода,
как цветы, иль трава - не суть.
ренессанс. и падут города,
и иссякнет ПУТЬ.
*2012*
илье захарову
(Передолу)
смех всегда был решающим -
смеялся когда действительно смешно,
сегодня застал себя по нему скучающим,
между станциями красной ветки метро.
искренний, как правда, всегда на острие,
о чувствах не любил, но чувствовал много,
теперь приходишь только во сне -
ведь никак по-другому.
если посылал, то всегда от души,
затягивался жадно, выдыхал облака,
звучал по-своему, красочно и сочно жил,
яблоки без остатка съедал.
дезертировал, когда я был ещё с ней,
теперь нет ни меня, ни её, ни прочих,
думаю о вас, и внутри становится холодней,
и весна за окном очень похожа на осень.
***
очередное пришествие вечной истины
не нужно схемы, графики ваять,
уж рвет ежа - до тошноты понятно,
все жили-были, да стянулись в пятна,
что на сетчатке, и не только, ну вот опять…
а пОросли? их рядом больше нет,
морщинистые, как мозаика лица,
что шлялись где-то тут, решили смыться,
по-тихому, и не включая в кухне свет.
частицы мира: жившее и не
живущее, и только тем живое,
в посудину, как–бы в строенье Ноя,
решило склеиться, не где-нибудь там вне,
а где взросло, внутри меня, во тьме.
поэтому и нет теперь врагов,
за осенью зима прийти забыла,
и память под ногами заскулила.
в моих колонках слышится щелчок
(их на ночь от сети не отключаю) –
так, призадумавшись причмокивает Бог,
и что сказать мне искренне не знает.
***
о занятиях и ощущениях
(Татьяне Козлицкой)
оказалось бывает и так, можно тосковать по профессии,
не считал вероятным думать, что по ней можно тосковать,
но тоске плевать на мои возможности, она пухнет в геометрической прогрессии,
набивается в невесты, просится в жены, и приходится, морщась, её целовать.
осточертело катать, возить, раскладывать, размещать,
платят мало, но устаешь и выглядишь, как дворОвый пёс,
пустите… пустите меня назад в печать! снова хочет писАть
пёс, которому не крюк две тысячи верст.
уже двадцать шесть, нет сил, не жизнь, а одни декорации,
не хочу выливаться, я занят! я спать. я домой бы сходил,
тоска нарастает комом, втыкается в сублимацию,
не царское дело самовывозом заниматься, да и нет сил.
самоощущаюсь выкидышем, самовыжимаюсь, соковыжимаюсь,
самоизмываюсь, и когда пишу, и когда вожу,
извращаюсь, не в себя немедленно, и верно превращаюсь,
но тут ничего не поделать – гружу и пишу.
пишу с ощущением, что дефлорирую космос, что фёрст ин спэйс,
улыбка несёт много света и чуть-чуть добра,
зовут вовсе не так, но в таком же объёме присутствует спесь,
и очень печально, что не улыбаюсь на работе по утрам.
стихи противоречат элементарным законам физики,
как и процессам, протекающим в некоторых головах,
не выдерживают струю не конструктивной,но желчной критики,
но, видимо, одобрены в мутных, кипящих верхах.
не хочу снова кривляться, читать, выступать –
изматывает, будто вагоны грузил. нет сил – вроде уже говорил,
но если б не моя воля профессию себе определять,
я б, как вчера, кроссовки поэтессе одной подносил.
***
под маской
…вот и умерло детство, утонуло, осталось за краем,
увязав цель и средство, и гранит преломив караваем,
отслужив сверх контракта, честней, чем иные осмелились жить,
будет часто мелькать, озорства ликованьем глушить,
и лупить по щекам, как монета, ладошкой звенящей,
так похожей на ту, что зовётся моей в настоящем,
протяжённостью пальцев дублируя верную руку,
ту, которой как друга, встречаю рассвет, уводящий из круга.
шевеленье далёких планет глубоко, над моей головой,
окрещённый грозой, но непоенный траурный зонт в кладовой,
возвещают о том, что под маской осени прячется лето,
может статься всё сон, то что было со мной после осени этой.
***
о смутном, разном и личном
(Капельке на годовщину)
оперным дождём дева моросит под слепым окном,
вторя комарам, peppers-ы жужжат из чужих колонок,
заскулю и сам - нету сигарет, надо б в гастроном,
загляну в карман - денег нет совсем, и, как призрак, тонок
временнОй барьер, мировой платок. выйду - заблужусь
в наслоеньях сна: где-то меж вчера и скользящим утром,
знаешь, без тебя, Город проходя, до смешков боюсь
хрупкости основ, черноты Невы, утра перламутра...
помню поцелуй, нынче осквернять я пугаюсь губы
хлебом и водой, низостью молитв и улыбкой грубой -
всё пойдет во вред; кто-то разольёт кетчупом по крышам
спелый-спелый свет, отрезвлял разврат, только тоже вышел.
так мелькнет сто лет, шлейф седых комет проскользнет сверкая,
я ушел дождём прошлым сентябрем, но куда не знаю.
выпаду когда все уснут цветы мелодичным снегом,
проявлюсь в глазах или в волосах изумрудным небом,
отыщусь в стене, в сердца глубине земляничным цветом.
просто обними. я не уходил. где я только не был.
***
«цикл о Весне» (зима 2012-2013гг.)
(Сероглазой)
*2012*
кинематографическое
я приду к тебе осенью! слышишь? о-сень-ю.
превращу её в свою весну и в Твоё лето,
небо жидкое-жидкое с частой проседью,
заверну в голубую фольгу от конфеты.
на белом кончаются короли рок-н-ролла,
живцы-мудрецы уходят лёжа,
вот возьму и помру в полёте над полом,
хоть, наверно, не вышел для этого рожей.
не по чину и рангу пританцовываю под рАггу,
топчусь по-опавшему на влажное солнцу,
несу любовь и добро, ношу очки и телагу,
небритый, весёлый, солёный как боцман.
...мокрые тени мелькают редко, но мимо,
дворы колодцами в стон Города вросли,
перелом зонтика, сказитель с речитативом,
плюс бесстрашие на люк наступившей ноги...
имя перекатывается шариками хлеба,
с привкусом нёба и эклера немножко,
я - терракот, гуляющий под темным небом,
Ты сама по-себе терракошка.
подождём дождя или сразу чай будем?
Тебе чай, мне кофе крепко-сладкий.
может опять о времени напрочь забудем?
на крепко-слАдкое я очень уж падкий.
поцелуй не убивает, а делает выше,
лето с Весною послевкусием на губах,
только тише! - ведь осень всё слышит,
и музыкой плачет в незелёных глазах.
***
утреннее
"...а пока
докурив,
поцелуи швыряю в урну,
каплей снова упал
мой красивый ответ
на прозрачный до правды вопрос,
впереди
серебристою радугой прОлился мост
и застыл перламутром,
через Стикс в это Утро.
и из Утра обратно пророс."
"снежно-нежного утра...", - шепчу, ведь кричать не желаю.
вновь Тебя разыскал, чтоб сказать: "с добрым утром.) прувет!"-
шёпот мерно шуршит. то трещит, с целым миром сгорая,
то несётся, как поезд, от края пространства до края,
хоть не вижу краёв, нет пространства и нет слова "нет".
снова нотами плачет оглохший почти композитор,
нервно сдув с крышки пыль и от перьев прочистив пюпитр
(что три века назад отделились от ангельских крыл),
его белый сюртук спинку стула и Город накрыл.
Ван сгущенку пролил на пяток, так похожих на блюдца, палитр.
через утро - насквозь... нахожусь в тесном теле трамвая.
я напомню всё то, что чуть сам впопыхах не забыл,
за окном, меж прорех сюртука, всюду зайцы петляют,
я ответом Тебе каждый раз поутру возникаю
из подушек, из сахара, соли, муки и белил.
мы Jam-уем за вечностью вечность, не пЕреставая,
всё впервые - дебютный концерт проиграл на сердцах наших снег,
я зайчишек, забывших купить свой счастливый билет, собираю,
вжившись в образ, и в лодку, в бороду деда Мазая,
будто не было вовсе всех пройденных в поисках лье.
говорят, очень скоро, уже в декабре, остановят счет лет.
всё, что было - то будет. что будет? – спросите у племени Майя.
этот Город сегодня проснувшись прикинулся раем.
"снежно-нежного утра Тебе, моя дорогая",
мне светло, что Ты есть..." - прошепчу, погружаясь в рассвет.
***
о бесконечности конца и безначальности начала
не понять ни за что, в чём же разница между концом и началом.
бесконечность туннелей, живой светофор с целым спектром цветов,
массой ртов и десятком портов и причалов. Счастье с надрывом кричало
прямо в уши: "готов?!" - и я нервно кивнул, мол, теперь-то готов.
всё по силам, ничто не страшит - в этом полностью честен с тобою.
заиграться - не страшно. весь ломанный путь есть всего лишь игра,
часто-часто я был управляем виртуозной и зыбкой игрою,
и срезал, и отращивал вновь белоснежные рожки, стальные крыла.
...тут так много зеркал, и без счёта предпоследних последних попыток,
опоясанный рельсами с грустной ухмылкой то ползу, то бегу,
грёз и гроз бы с лихвою хватило на тысячу пошлых, слащавых открыток,
на три озера слёз, и одну, словно поздняя осень беду.
больше робости нет, нет бесценных, ущербных надежд и сомнений,
много радуги в прошлом, лишь май в настоящем и в будущем май,
и вселенная - Мать, а Отец - порождение бессонных, нелепых томлений,
значит, я буду Жить (с большой буквы), и в муках рождаться, и опять погибать.
*2013*
нанана
пирсингом во рту язык распят,
провозвестник неба, как Иисус,
оттянулся уж почти до пят,
песнь Отца сквозь зубы понесу.
громкие кричат от языка,
я косноязычием бренчу,
говорю - выходит: "нанана" -
связи нет, я лучше помолчу.
речевой не точен аппарат,
поднастроить бы на нужную волну,
сбит прицел, фальшивит пятый лад,
но достаТОЧЕН, чтоб целовать Весну.
***
диптих о Цвете
1 от\Части
цвета меняются один на другой,
люди откалываются от теплой вазы,
отрываются, и падая вниз головой,
переливаются в воздухе девочки-стразы.
нарастают стремительно в боях и на краях -
противоположенные, и этим однообразные,
но так же, как капли, сливаясь в моря,
со временем, переходят в холодную базу.
таких как ты персонажей я не видывал,
сразу в расход если б чуть повернул голову,
эту радугу и Лев Толстой бы не выдумал,
даже смотреть запрещали в твою сторону.
цикл за циклоном, секунды ноги закидывают,
всё затаённое, после становится счастьем,
таких как ты никогда персонажей не видывал,
да и тебя разглядел лишь только отчасти.
2 изначальное
всё изначальное ясно
любовь оживляет камни
передвигает руки
и открывает губы
безмолвные словно рыбы
огромные будто глыбы
на побережье тёплом
волна молоком топлёным
снова сиреневым катит
снова вставать. и хватит
хватит нам спать, выходим
дальше по клеткам и взглядам
мы ускользаем слюною
в темноте кинотеатров
в мягких сиденьях салонов
синих шестёрок, копеек,
так до рубля не хватавших,
потом и дымом пропахших
глыбами новостроек
на побережье теплом
в синем, и сине-зелёном
в грустном, и красно-солёном...
***
диптих для В. С.
1 ветер
(В.С. первой)
проношусь уже целый вечер
по её драгоценным веткам,
по сырым потаённым тропкам.
быстро-солёный, как ветер,
забинтованный в тёплый свитер,
а мне братья на встречу свищут,
и по-братски тебя мне ищут
по твоим сверхсекретным тропочкам,
по вокзалам, проулкам и пробочкам,
по военно-окопным норочкам,
но никак не найдуТ...(
В. С.
я плачу, я плачу ручьями слезистыми плачу,
рыдаю,
я знаю, чтО
с белых высот этих капель горячих скорее всего не заметно,
и слушать тебя,
и слышать тебя это просто вершина удачи.
я знаю -
то радость со счастьем, как сливки и кофе, писЯт на писЯт,
точно нА
половину.
из красных и жидких кусочков моих ткёшь узор на картине
висящей на точно такой же - и глубже и дальше.
и мне говоришь, трепанируя, точно владея губами,
без фальши (вот этой), до дна, без вот этой вот "фальш"-и.
и больно немного, и даже чуточек обидно
проснулись людские рефлексии,
может быть спать не ложились?
скрывать вроде нечего, кроме ветвистых инверсий
Тебе меня видно?
Тебе меня видно.
Тебе меня видно.
как всё интересно. писЯт на писЯт - точно Гамлет,
и сливки повсюду, а может быть снег - всё одно, всё иное.
я снова в словах, в буквах, в знаках, и время покажет...
нас двое, вас двое, их двое.
чтО мертвО? что живое?
***
ложное
вишня идет на нерест,
мечет бордовый джем,
я наливаю херес,
джемом вишнёвым заем.
я наливаю полный,
полный и пол стакана,
снова мне грезится. Снова
липкая соль океана.
странные мысли приходят,
стрелы торчат из груди,
я - царь узбеков. До моря
долго и трудно идти…
плюшевым, светлым мишкой,
теплым, мягким и нежным…
было я в то время не слишком,
был я всё время не трезвым...
плюшевый, светлый мишка,
теплый, мягкий и нежный…
было темно и не слишком
был я в то время первый.
***
портовый диптих
1 вместо писем
стишки повсеместно, как руки и косы сплетаются в письма,
в сигнал, в неответчика файлы, в особенный вид моносвязи.
в чертах, в силуэтах и жестах похожих мелькая зависла,
в дыхании Города, в кашле его Юго-Западной части.
тушил тишину и врывался (по связки) отточенным голосом,
опять опоздал, желтизною башку очертив рукава закатал,
слова в записной прорастают причудливо вьющимся колосом,
и ритмом неровным копирует слог мой Балтийский вокзал.
уж льдом не собьюсь, стрелой не сойду, кораблём не сломаюсь
побег, и рассвет взятый в битве наградой, как тьму миновав,
облизанный солнцем, скользящим движением в мир продолжаюсь.
не ночью отнюдь, не в ментолово-липком поту, и почти не устав.
две чайки из Баха окрыляют весну высотой затяжною,
кран циркулем ауру чертит. и мыслью за ним унесусь,
обрызгав пейзаж столь не точной, и мутной как утро, строкою,
стрельну, покурю, и последней звезде, как Тебе улыбнусь.
Банано-портовое
в солнечных очках ночами, в дымчатых улыбаюсь дням,
хожу по улицам в наушниках, думаю о велосипеде,
водопады радости я с Тобою делю ровно нА пополам,
ну а чаще вообще, отдаю тебе всё. ну, почти,… отделяю две трети).
как повсюду всего до безумия, катастрофически много,
мельтешение красок, как признак, и главное качество мира,
эти сущности множатся, выделяясь одно из другого,
(уводя в бесконечность, скользя к безначальности без перерыва)
и дробясь на фракталы, без начала, и без перерыва.
всюду сила. в каждом углу и изгибе живой,
деликатность в манерах и старый, но искренний трюкЪ -
угостить чем-то скулы сводящим, и сказать: "вот Тебе мой,
это мой Тебе,для Тебя одной ПетербургЪ!"
а на Финском, в порту, в терминале Святого Петра,
рт рассвета до вечера, и всю ночь, умирают ветра,
краном чертится нимб, и банановые облака,
ароматом,
и весом
опасным,
отчасти
смущают.
***
неважное
..и не важно тут есть интернет, или нет интернета,
и online, и offline, и в сети, но в сетях меня нету,
а вокруг, а вблизи, а в дали, а внутри столько света
фиолетового. фиолетово мне я иду, или еду.
на моей Весне это ни коим образом не отольётся,
время – бесплодно, минутами не разродится,
сущее - да сохранится! и честному - всегда воздаётся!
кстати, знаешь, я стал теперь начисто бриться).
"что моё - не отнять" – грозой промелькнуло свежей,
в тельник неба, с полосками плоскими, вновь облачён,
в мелочах стал получше, в самом центре оставшийся прежним,
человек не плохой, а как Бог, извини - ниочём.
на сетчатке печать, и обнЯл бы, но нет интернета,
я - слова, иногда я - цветы, невтерпёжь - звучит голос,
Ты появишься осенью от меня ожидая "прувета"
на квартирах, из вьющейся строчки прорастёшь, точно колос.
почти всю, и почти до конца, тетивой растянув, отпускаю -
это брызги, а речка гуляет по венам, вскипая в груди.
и постельное небо всё плачет в чашку с чаем по каплям стекая,
пока жду тебя вновь закипит. а сейчас уходи...
*начало*
*2013*
печалит воздух пляской без оттенка
печалит воздух пляской без оттенка,
прямой стремится ствол без вариаций,
а разноуровневость просто снята пенкой.
подъязыками нежность притворяться
приспичило,
казаться силой воли,
ответственностью, смутными долгами,
вопросами, беззвучными от боли,
оглох бы, если б слышал их ушами.
сомненья в возвращении, с именами,
продав цветы, явив в цветах на теле
портрет добра, грустящего веками,
толкают и ведут на преступленье,
мир выгибая силою стиха,
молитвами звуча, благословляют,
как 4е выступают за е2,
но к ним себя едва ли причисляю.
на горле стянется заманчивый удав
в чужую сторону бегущего состава,
верну билет (садиться ведь не стану),
тут, в двух шагах заветный полустанок,
и знаю пункт, и ни к чему езда.
хоть так давно зову себя Мозаем,
за зайцем не погнавшись, не поймаю,
вкупе с любовью, выданной как займ,
запавшей семечком, пришла пора плода.
***
сопливая N
(колыбельная)
засопливит осень,
серым день заплачет,
распознал недавно,
понял, что давно,
мне без голубого
неба нет удачи,
пусть оно лишь капля,
взгляда твоего.
всё случится позже,
но случится с кем-то,
не про нас расскажут
зрителю в кино,
может быть забудут
вычеркнуть из титров,
поползем по кадрам,
так, не для чего.
зря вы так, я просто...
зря, ведь я так чисто...
- зал пустой, не слышит,
зритель вышел прочь,
только осень тихо,
подползает близко,
только день уж вечер,
только вечер – ночь.
***
мини-дождь
каждое утро за ширмою мини-дождь,
там поселился (под стать ему) карлик Бог,
шлёпая каплями, льётся за слогом слог
слово из букв, обрамлённых в мою плоть.
Бог по утрам меня шепчет, будто бы стих,
словно отрывки забвению преданных книг,
читкой с утра выдаёт меня как фристайл,
вторит по новой, копипастит мой файл.
мир смывается душем, стекает сном,
таится как память о дне, как древний сом,
уходит на дно за собой увлекая ложь,
каждое утро за ширмою мини-дождь.
*2014*
песня
не сложу ни Весенних стихов, ни полезной статьи,
паровоз снизошёл под откос, Да скатилось на Нет,
не вмещаюсь ни в дружный строй, ни в размер строки,
и уже не стремлюсь спрессоваться в колонки газет.
я опять не заправлю постель, не сложу Стихов,
адрес дома запомнил, забыл, как писать Стихи,
отцензурил до нельзя, сократил до десятка слов
Человека в себе, износив наносное в Пути.
… и Стихи, как игрушки уже никогда не сложу,
тьма внутри, у лампады внезапно погас фитиль -
так набрасывают на поющих птиц паранджу,
так выкашивают надежд и стремлений цветник.
и когда в этом Городе всё собой о себе кричит,
для того чтоб молчать мне хватит десятка слов,
так безмолвием дышит сумрак,
так Мир сквозь меня молчит,
так поёт тишину Любовь.
***
притча
плещет тихо светом из старого бра,
как дымком из трубки у Джа,
мою пропасть во ржи захватила ржа,
но ещё не сдана игра.
кое-что отошло на балкон, до времён,
на нижний один шпингалет,
солнца нет, но отнюдь не пуст небосклон,
и с прищуром автопортрет.
не Гагарин - увы, но первый из псов,
одеялом укрывшись из снов,
честно выудил счастье из озера слов,
но прошляпил в битве полов.
а спина пряма, хоть тропа - кружева,
отрицая сутулость льёт свет,
как из старого бра, как из трубочки Джа,
выпрямлЯющийсЯ силуэт.
если есть зерно,
значит вечно светло,
элеватор набит
сполна,
не гвоздями, мЕрно
к Весне прибит, -
меня нежно
несёт волна.
***
велосипедное
(перевод)
Сероглазой и А. Хофману
Ты встала не в том месте,
чуть ближе, чем дОлжно,
на перекрёсток раньше,
наверное Ты очень боялась,
что я не выживу,
наплевала на правила,
на сценарий фильма,
на неподходящие платья.
теперь лечу на чёрном однокрылом велосипеде,
зорче птицы,
легче облака и расторопнее Бога,
от перекрёстка до перекрёстка,
и каждый раз в середине
вижу Путь увеличенный вдвое,
но любой другой длиннее, и не в ту сторону.
ничего не прошу, многое вижу и знаю,
и Твою Любовь ко мне,
застывшую как мост в небе
августовской радугой;
сложенную в чужие и окружающие
на первый взгляд лица,
ведь Ты, как и я
любишь Человека,
из раза в раз.
немного грустно оттого,
что нет никакой разницы,
но приходится платить больше,
и надоело быть такой огромной половиной,
что на вторую уже не хватит пустоты,
и Тебе ничего больше не остаётся,
кроме как стать
моим маленьким внутренним совершенством,
с которым я постоянно разговариваю.
я давно прибыл в точку "Б",
но сошедшим блуждаю поездом
по всему алфавиту,
нитью сшивая знаки в слова,
и, глупо, делюсь с Красотой
красотою, возникающих узоров Картины.
Любовь моя вся в масть,
похожа на мать,
Она - всё, что у меня во мне есть,
и ничего не отдать, не украсть,
потому что не у кого и некого.
просто сегодня утром,
хочется больно и радостно плакать.
помни обо мне.)
я только свитер переодену и...
всё допишу.
*2015*
выворачивая Блока
страна сараев и скотОв,
моя страна в тисках капканов,
дешевых денежных понтов,
тюремных синих партаков,
и куполов дремучих храмов.
в ней слышен вечный лязг оков,
звон неподъемных кандалов,
здесь из людей куют рабов,
а из мужчин жлобов и хамов.
тут серый цвет разлит от края,
стакан наполнен до краев,
но пит без тостов, и без слов,
а мать, как мачеха здесь - злая.
мою силушку видят слабостью,
горе горькое путают с радостью,
наряжают мечты кошмарами,
нищета раскраснелась кварталами.
здесь за всяким углом то ли дым, то ли дом -
это бледные копии облачных зАмков,
и на каждом из них по 140 замков,
и за каждым из них до пятнадцати танков,
переделанных из тракторов, и усиленных жестью пустых пивных банок,
и тушеных останков свиней и коров.
колесо почитают мишенью для палок,
всюду ставят заборы по типу домов,
средь спаленных хлевов, и нечестных судов,
и бесстыдно разинутых глоток,
и трухлявых амбаров,
и беззвучно распахнутых ртов.
спасибо, прОклятая Русь!
звенит набат, осина, гнус.
не брезгую тебя объять,
хоть всюду менстра, пот, и грязь-блять.
от глаз скрывая в телефоне,
там в смс-черновиках,
будто словами на заборе,
пою твой прах!
***
От автора
грустить в Питере в два раза грустнее,
как и радостнее радоваться раза нА два,
я хотел рассказать тебе о своих идеях,
но, видимо, это не правда.
со мной всё действительно хорошо -
Не всё то не золото, что не блестит
- и это универсальный отчёт,
и одновремЕнно мотив.
дела продвигаются просто отлично -
как ничего не было, так и нет,
и это всем в мире дыркам затычка,
и самый честный ответ.
и дело тут не в отступлении и измене,
на каждого Человека поставлю свою жизнь,
просто есть люди, которые верят,
а есть люди, которые миражи.
и вовсе не в том, что и те и эти
всего лишь манекены, копирующие наши черты,
а в том что и сам я теперь из фанеры,
сколоченный наспех, такой же как и ты.
и даже не в том, что пришла последняя осень,
и велик прикован к ограде до лучших времен,
а в том, что есть те, которые возле
и те, кто прощён.
***
аминь
...и незыблемые явления,
изменили свои прозвания,
но от этого изменения,
не меняется содержание.
ведь себя убедить не получится,
в том, что серое - это белое,
в то, что груздями в кузовы грузится,
не получиться переделаться.
и тюрьмой, и стеной побывал я уж,
прорастал и столбом и деревом,
остаётся одно - превратившись в луч,
световыми кругами по лужам душ,
расходиться, пульсируя с берега.
*2016*
Графские развалины
всё что угодно, выглядит как угодно,
три дня растянулись в длинных четыре года,
цветок лепестками медленно падает в смерть,
выпитым светом корни яблоне греть.
тут, стало быть, нужно целый пласт подымать,
и сестру, и жену, и дочь, и бабулю, и мать.
только так, коллективно, тебя умею спасать,
голым словом сдирая с земли слоёный асфальт.
всё что угодно, выглядит как угодно,
любовь попала в разряд комедийного порно,
Вечеру поднеси побольше поп-корна,
а Клоуну хватит и полупоклона для клона.
плох душ, так и не ставший дождём
мы подождём, подождём, подождём, и дожмём,
вылетят искры и радуги из-под пера,
сварится! сварится каша из топора!
ты закупи поп-корна, дождись финала,
во мне нить накапливания с кевларом,
визжа, как гитара, сжигала, но не сгорела,
как ветвь, привитАя к стволу, уподобилась древу.
всё что угодно, так, как угодно выглядит,
в щепки частушку, взамен бумаги молитвенник,
для навигации плеер, и строчка вместо огня -
"Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ".
***
весть
может кто-нибудь донесть хочет
(некоторые это счастье имеют),
что моя Весна еще ходит,
что болеет, но по-прежнему греет?
и слоняется во мне в бездельи,
устремляясь из угла в угол,
не планирует справлять новоселье,
подтвердит вам это всё google.
кто-то назовет её дурью,
что-то смыслет в этом как-будто,
я до дна её за жизнь всю не выпью,
и курить до седин буду.
не планирует она воскресение,
воскресает лишь, тот кто убыл,
брови хмурит, как есть, по-вечернему,
улыбается каждое утро.
ей в любви признаётся ветка,
а она признаётся кочке,
это общий такой вектор,
и небесный в земном росчерк.
как материя ёжится, слышишь?
начинает сводиться к точке,
засопливила, чихает, но дышит,
заполошная, Твоя дочка.
***
общее
снаружи разные,
внутри хорошие,
повсюду личности,
но видно рожи лишь.
чем глубже в личное,
тем больше общего,
и тем избыточно,
и рифм – некошено.
добро поверхностно,
гуманность продана,
да только в лес его,
да и пошла она.
повсюду равенство,
в округе зеркало,
вид не понравился –
рисуй поверх всего.
любовь и смерть вдвоём,
падут в одну кровать,
заткнуть один проём,
другой проковырять.
***
урожай
(ко дню космонавтики)
восемь плюх подряд на одном бычке -
это значит прыгнуть выше головы,
это значит Гагарин, опять, на значке,
а ещё, значит, ждут огнегривые львы.
я бы спел Тебе да ансамбль мой,
состоит из теней, зеркал, и страстей,
я бы спел, да ансамбль уж очень злой,
ничего прямоты не бывает злей.
не пою, чтоб не выдать за пение вой,
только сводки с фронтов, и молитвы твержу,
пустословам я не объявляю бой,
ведь и сам неточностями грешу.
так что может не восемь, а только шесть,
не пою, чтоб за песню не приняли зов,
а какой в этом толк, Ты и так здесь,
и питаешь корни моих слов.
***
чудо
человек рождает один лишь ритм,
каждый стих сочиняет себя сам,
так язык срывает с людей грим,
и развешивает их по ветвям.
ну а после стишок выходит на свет, ножом,
всё размеживая на временные куски,
те, что до и после, немедленно, и потом,
от минута к минуте затягивая тиски.
от не умной тяги казаться меньше, чем есть,
люди добрые, забывают свои имена,
и вот-вот покатится с лёгких плеч,
неуёмная голова.
сотворяет себя самого каждый стих,
и кустами слова разрастаются на местах,
автор только фигура речи среди других -
чудеса!
***
чай
(Ивану Рочеву)
жители сонного Города,
дымкой движутся в Парк,
в холодное время года,
всяк человек - пар.
Игорю в пару Кузьма,
к Борису в напарники - Майк,
за всеми приходит Весна,
на всех наступает Май.
берегите дверь, закрывайте тепло,
утро наступит опять,
мы будем мЫкать и, стаей волков
выть, сумев не молчать.
как у Кузьмы возникнет Егор,
к Майку вернется Борис,
так судьбам и судьям на перекор,
с Иваном споется Денис.
сплотилось стадо слоновьих слов,
громкий родился стих -
так мы хороним своих Отцов,
и продолжаем их.
отчаянно запотеет Егор,
вернется домой Майк,
соль блеклых морей, пыль крашенных гор,
сменит горячий чай.
***
Кофе и картридж
утренний картридж налит, кофе заправлен,
поковыряюсь отверткой, и тут же в стихе,
хоть и живет слово с правдой во мне во грехе,
истинно проговорю Тебе, я - православен!
как Чикатило Андрей заявлю - я виновен,
сразу, частицею "не" предварив, повторю,
словно бы Гитлер, брожу и твержу guten morgen,
за Чарли Мэнсоном нежно шепчу I love you).
утренний кофе выпит, и картридж заправлен,
стих именами разбавлен, и близок к нулю,
свято то место, где я же собою поставлен,
тут и рулю.)
***
от автора II
я бы Тебе всю ночь читал стихи,
если бы знал хоть чьи-нибудь, кроме своих,
все стихи в мире, посвящены Тебе -
я сочинил их.
чужих стихов нет ни в памяти, ни после сме...
прости, этого здесь нельзя произнести,
блуждаю на ощупь, этакий сон во сне -
недорифмованный стих.
так что неплохо, тут у меня после сме...
ха! где я теперь, как бы, живу,
только Любовь почему-то упала в цене,
словно в аду.
тут и писать - это круги разводить,
лучше плясать, и никогда не грустить,
я б осмелел и сказал, что это не сти...
но зачем говорить.
я б рассказал Тебе, что это не сти...
но этого тоже нельзя произносить,
только слова эти будут цвести из горсти -
не погасить.
***
фили