Статья Жизнь и житие Александра Солженицына, Большев.
Игнатьич, хочет в нутряную Россию, село Высокое поле.
Резюме. Это 60-е, оттепель, деревенская проза переворот совершила, ничего не свергали, ничего не опровергали, просто писали так, будто бы метода соцреализма и не было. Творили совсем по-другому. Стиль совсем не подходит под соцреализма, никакого воспевания советского режима, писали именно о нравственности. Их еще нравственниками называли, их задача была возродить традиционную русскую нравственность, умирающая деревня была примером русской нравственности, местом, где эта нравственность сохранилась.
В СССР был колоссальный отрыв от русской культуры, православие запрещено, древнерусская лит-ра тоже, только Слово о полку Игореве, серебряники тоже запрещены. А тут возрождение, возврат к русской культуре. Все произведения восходили к сказу: есть повествователь, которому вы доверяете, как Белкин в пушкинских Повестях. Постой человек, простой язык, вроде как все знает. Ощущение полного погружения.
Видят в народе носителей нравственных ценностей на почве русской житейской православной мудрости: скромность, кротость, бессеребряность, отсутствие индивидуальности, соборность. Поэтому так много быта, все основано на быте, отталкивается от него, нет высокого, все житейское, бытовое.
Экологическая проза — цивилизация разрушает природу. Термин неверный. Ромен Гари — экологическая проза о слонах.
Жанровый каркас — о малой родине, о своей малой родине. Романов немного, в основном рассказы, которые объединяются в циклы. Миф о деревенской Атлантиде, миф о деревенском граде Китеже, который уходит на дно.
Еще называют неопочвенниками.
Солженицын
Один день Ивана Денисовича
62 год, Новый мир, главный редактор Твардовский.
Щ 854 — потому что Щукин (?)
Проблематика — даже в таких условиях человек должен сохранять нравственность.
Был в контрразведке, военнопленный и все такое. Подписал обвинение, чтобы хоть немного, но пожить в лагере.
Просчитывает каждое свое движение, никогда не просыпает подъем.
Гобчик там и Фитюков и много еще всяких разных героев.
Про повесть много писали, что произведение не о лагере, а о человеке, о том, как сохранить достоинство в таких условиях. Больше 60-ти рецензий вышло.
Катаеву повесть не понравилось, протест не показан. Человек соглашается считать себя шпионом, лишь бы его не били, и не протестует даже под одеялом.
Валаам Шаламов: повесть как стихи, в ней все совершенно, все целесообразно...
В круге первом
Шарашка
Архипелаг Гулаг
Бодался теленок с дубом
Стук-стук-стук — все стучат
Представляет все слабости человека как проявление человеческой души.
Один день Ивана Денисовича
Крестьянин и фронтовик Иван Денисович Шухов оказался «государственным преступником», «шпионом» и попал в один из сталинских лагерей, подобно миллионам советских людей, без вины осуждённых во времена «культа личности» и массовых репрессий. Он ушёл из дома 23 июня 1941 г., на второй день после начала войны с гитлеровской Германией, «…в феврале сорок второго года на Северо-Западном [фронте] окружили их армию всю, и с самолётов им ничего жрать не бросали, а и самолётов тех не было. Дошли до того, что строгали копыта с лошадей околевших, размачивали ту роговицу в воде и ели», то есть командование Красной Армии бросило своих солдат погибать в окружении. Вместе с группой бойцов Шухов оказался в немецком плену, бежал от немцев и чудом добрался до своих. Неосторожный рассказ о том, как он побывал в плену, привёл его уже в советский концлагерь, так как органы государственной безопасности всех бежавших из плена без разбора считали шпионами и диверсантами.
Вторая часть воспоминаний и размышлений Шухова во время долгих лагерных работ и короткого отдыха в бараке относится к его жизни в деревне. Из того, что родные не посылают ему продуктов (он сам в письме к жене отказался от посылок), мы понимаем, что в деревне голодают не меньше, чем в лагере. Жена пишет Шухову, что колхозники зарабатывают на жизнь раскрашиванием фальшивых ковров и продажей их горожанам.
Если оставить в стороне ретроспекции и случайные сведения о жизни за пределами колючей проволоки, действие всей повести занимает ровно один день. В этом коротком временном отрезке перед нами развёртывается панорама лагерной жизни, своего рода «энциклопедия» жизни в лагере.
Во-первых, целая галерея социальных типов и вместе с тем ярких человеческих характеров: Цезарь — столичный интеллигент, бывший кинодеятель, который, впрочем, и в лагере ведёт сравнительно с Шуховым «барскую» жизнь: получает продуктовые посылки, пользуется некоторыми льготами во время работ; Кавторанг — репрессированный морской офицер; старик каторжанин, бывавший ещё в царских тюрьмах и на каторгах (старая революционная гвардия, не нашедшая общего языка с политикой большевизма в 30-е гг.); эстонцы и латыши — так называемые «буржуазные националисты»; баптист Алёша — выразитель мыслей и образа жизни очень разнородной религиозной России; Гопчик — шестнадцатилетний подросток, чья судьба показывает, что репрессии не различали детей и взрослых. Да и сам Шухов — характерный представитель российского крестьянства с его особой деловой хваткой и органическим складом мышления. На фоне этих пострадавших от репрессий людей вырисовывается фигура иного ряда — начальника режима Волкова, регламентирующего жизнь заключённых и как бы символизирующего беспощадный коммунистический режим.
Во-вторых, детальнейшая картина лагерного быта и труда. Жизнь в лагере остаётся жизнью со своими видимыми и невидимыми страстями и тончайшими переживаниями. В основном они связаны с проблемой добывания еды. Кормят мало и плохо жуткой баландой с мёрзлой капустой и мелкой рыбой. Своего рода искусство жизни в лагере состоит в том, чтобы достать себе лишнюю пайку хлеба и лишнюю миску баланды, а если повезёт — немного табаку. Ради этого приходится идти на величайшие хитрости, выслуживаясь перед «авторитетами» вроде Цезаря и других. При этом важно сохранить своё человеческое достоинство, не стать «опустившимся» попрошайкой, как, например, Фетюков (впрочем, таких в лагере мало). Это важно не из высоких даже соображений, но по необходимости: «опустившийся» человек теряет волю к жизни и обязательно погибает. Таким образом, вопрос о сохранении в себе образа человеческого становится вопросом выживания. Второй жизненно важный вопрос — отношение к подневольному труду. Заключённые, особенно зимой, работают в охотку, чуть ли не соревнуясь друг с другом и бригада с бригадой, для того чтобы не замерзнуть и своеобразно «сократить» время от ночлега до ночлега, от кормёжки до кормёжки. На этом стимуле и построена страшная система коллективного труда. Но она тем не менее не до конца истребляет в людях естественную радость физического труда: сцена строительства дома бригадой, где работает Шухов, — одна из самых вдохновенных в повести. Умение «правильно» работать (не перенапрягаясь, но и не отлынивая), как и умение добывать себе лишние пайки, тоже высокое искусство. Как и умение спрятать от глаз охранников подвернувшийся кусок пилы, из которого лагерные умельцы делают миниатюрные ножички для обмена на еду, табак, тёплые вещи… В отношении к охранникам, постоянно проводящим «шмоны», Шухов и остальные Заключённые находятся в положении диких зверей: они должны быть хитрее и ловчее вооружённых людей, обладающих правом их наказать и даже застрелить за отступление от лагерного режима. Обмануть охранников и лагерное начальство — это тоже высокое искусство.
Тот день, о котором повествует герой, был, по его собственному мнению, удачен — «в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся. Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый. Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов — три дня лишних набавлялось…»
В конце повести даётся краткий словарь блатных выражений и специфических лагерных терминов и аббревиатур, которые встречаются в тексте.
Варлам Шаломов
Колымские рассказы.
Не со всех сторон показывает, а берет отдельные эпизоды, которые говорят очень о многом.