Иван Иванович Бережной
Записки разведчика
Иван БЕРЕЖНОЙ
ЗАПИСКИ РАЗВЕДЧИКА
Больше мемуаров на https://kovpak.online
Горьковское книжное издательство
ОГЛАВЛЕНИЕ
Книга первая
Новое назначение… 3
До скорой встречи!… 15
Полет состоялся… 24
Партизанский край… 27
Шумел сурово Брянский лес… 34
У эсманских партизан… 42
Вася‑проводник… 49
Первый бой… 60
Партизанские разведчики… 68
Связь есть!… 73
Тяжелое испытание… 78
Хитрый маневр… 89
Большие неприятности… 95
Как поступить?… 103
На «железке»…109
Судьба Леши Калинина… 120
Мрачное облако… 136
Престольный праздник… 146
Будни разведчиков 150
Облава… 156
Встреча с ковпаковцами… 159
Гора с горой не сходятся… 170
Новое начальство… 176
У партизанского костра… 184
Возвращение Ковпака… 188
Подготовка к рейду… 192
Книга вторая
Через Днепр… 198
Полесье… 203
Партизанские «Канны»… 211
Диверсия у Домбровицы… 219
Главразведка… 232
Ванька Хапка 240
Глушкевичи… 245
Случаи в разведке… 253
На Князь‑озере 259
Дальняя разведка… 271
Радостные вести… 278[507]
Преподанный урок… 287
«Дядя Петя»… 294
По Ровенщине… 300
Трагедия Мурзина… 307
Дыхание фронта… 313
На Припяти… 318
Гости с Большой земли… 325
Сильные духом… 333
«Мокрый мешок»… 347
Знакомые места… 364
Книга третья
На Карпаты!… 378
Первые дни в горах… 393
Разведка в горах… 401
По карпатским отрогам… 409
Бой за Поляницу… 419
Новые испытания… 431
На Синичке… 444
На Делятин!… 457
От Карпат до Полесья… 471
Снова вместе!… 489
На новые дела… 497
Книга первая
НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ
Конец февраля. Ранним утром мы с коноводом Корсиковым выехали из села, где располагалась часть. Наш путь лежит в город Ливны, в штаб армии, где я должен был оформить назначение на курсы разведчиков.
Застоявшийся конь, екая селезенкой, идет резвой рысью, поскрипывают по укатанной зимней дороге подрезы полозьев. Злой мороз хватает за щеки и нос. Вокруг все бело от снега.
Дорога ведет через холмы и балки, через молчаливые села и хутора. Встречаются обозы с различным грузом для нашей дивизии. Корсиков все время говорит – изливает свое горе. Он беспокоится о судьбе семьи. Жена и дети остались в Харькове, оккупированном немцами. Что с ними? Я тоже ничего не знаю о своей семье, но сочувствую Корсикову и успокаиваю:
– В свете не без добрых людей, помогут перебиться в трудных условиях. Встретишь свою Наталку с дочурками.
Корсиков верит, надеется…
Вдруг подул обжигающий восточный ветер, и колючие снежинки заплясали в бешеном вихре. Перед нами в снежной крутоверти выросло село. Из труб клубами валит дым и, подхваченный ветром, тут же рассеивается. На улице ни души. Даже собаки и те лениво лают, не покидая своих конур. Под напором ветра поскрипывает где‑то калитка, да на крыше избы неутомимо вертится млынок, сделанный детскими руками.
От села повеяло родным, с детства знакомым уютом. Потянуло к теплу, к домашнему очагу. На миг представилось родное село Нагольное в Воронежской области. Хата, а у горящей печки мама с ухватом. Родная, хорошая мама! Сколько сказок она нам с братом пересказала у горящей печки зимой…
Так и тянет зайти в дом. Но мы проезжаем без остановки.
Корсиков замолк. На меня нахлынули воспоминания. Мысленно переношусь в довоенное время, на Полтавщину, в военный лагерь на живописном берегу реки Псела, где меня застал сигнал боевой тревоги. Мы недоумевали тогда, чем вызвана тревога. И вдруг узнаем – война! А через несколько дней прощаемся с родными и Полтавой, уезжаем на фронт. Эшелон осаждают женщины и дети. Последние рукопожатия, прощальные поцелуи. В хаосе криков и женского плача простился и я с женой и полугодовалой дочуркой. Эшелон тронулся. Провожающие бегут рядом с вагонами, кричат вслед уходящему поезду, но стук колес заглушает их голоса.
С тех пор прошло восемь военных месяцев. Многих моих товарищей уже нет в живых…
Мне припомнился первый налет вражеской авиации, а затем месяц непрерывных упорных боев на реке Сож. Первые радости побед и горечь отступления…
Особенно запомнился мне день, когда меня принимали в ряды Коммунистической партии. Полк вел тогда тяжелые бои под Новгород‑Северским. Я только что вернулся из разведки, как меня вызвали на бюро.
Заседание партийного бюро проходило в блиндаже комиссара полка. Взрывы снарядов временами встряхивали перекрытие. С потолка и стен осыпалась сухая глина.
Я давно ожидал этого момента и тщательно к нему готовился. Часто задумывался над вопросом: подготовлен ли к вступлению в партию? Вот и теперь, входя в землянку, я в который уже раз продумывал свое выступление. Мысли не слушались.
Но мое выступление не понадобилось.
Секретарь партбюро зачитал мое заявление и остальные документы. Члены бюро поинтересовались моей биографией. И тут‑то оказалось, что говорить мне нечего. До 1937 года учился в школе, а затем добровольно пошел в Красную Армию. В 1939 году после окончания военного училища прибыл в полк командиром взвода конных разведчиков. Вот и всё.
Вопросов было мало. Члены бюро знали меня с первого дня моего пребывания в полку.
И вот меня поздравляют с приемом в ряды Коммунистической партии. И хотя прием прошел не в такой торжественной обстановке, какую я рисовал в своем воображении, тем не менее, выйдя из блиндажа, я почувствовал себя словно выросшим, возмужавшим. В моей жизни произошло знаменательное событие, навсегда определившее мой жизненный путь.
…В первых числах октября был получен приказ оставить оборону на реке Десне и совершить марш в глубь Брянских лесов.
Темная осенняя ночь. Лесная дорога, разбитая обозами и размытая дождями. Солдаты идут усталые и злые. Во мраке слышно хлюпанье жидкой грязи под ногами сотен людей. Никто не счищает ее с сапогов – бесполезный труд. Идут молча, каждый с тяжелой думой. Падают, подымаются и снова идут. Время от времени по лесу раздается приглушенное: «Раз, два – взяли! Еще – взяли!» Это артиллеристы помогают лошадям вытаскивать орудия, увязшие в грязи. Усталость сковывает тело, ноги еле передвигаются. Некоторые на ходу засыпают и валятся в грязь. Командиры отделений всех своих людей держат при себе, помогают отстающим.
Наконец переход окончен. Полк остановился в лесу возле села Денисовки. Запылали костры, задымили кухни. Люди очищались от грязи, брились, мылись.
Однако отдыхать долго не пришлось. Оказалось – мы попали в окружение. Противник еще 3 октября занял Орел, а 6‑го – ворвался в Брянск.
На рассвете пошли на прорыв. Опрокинув заслоны врага, дивизия устремилась на юго‑восток, громя тылы гитлеровских войск. На нашем пути попадались разрозненные группы фашистов, в панике разбегавшиеся в разные стороны. Обстановка была настолько запутана, что трудно было определить, где свои, а где чужие.
Противник подбрасывал войска с других участков и снова перекрывал дороги. Каждый метр пути мы брали с боем. Командир дивизии Бирюзов лично водил пехоту в атаку и в одном из боев был тяжело ранен.
После ряда ожесточенных атак мы прорвались из окружения и встретились с войсками, действовавшими с фронта в районе города Льгова.
Кратковременная передышка, и снова бои. Но теперь уже на Орловщине…
– Товарищ старший лейтенант, узнаёте местность? – прервал мои размышления Корсиков, когда мы проехали село Моногарово.
Я начал присматриваться и сквозь снежную пелену на холме увидел силуэты двух обгоревших танков, а чуть в стороне – подбитую бронемашину, полузанесенную снегом.
– Это здесь наша тридцатьчетверка вступила в единоборство с пятью гитлеровскими танками и двумя бронемашинами, – напомнил мой спутник.
Да, этот бой, как и многие другие, я хорошо помню! Каждая, хотя и маленькая, победа полка была и моей победой. До этого я себя не мыслил отдельно от полка и теперь особенно остро почувствовал, как крепко прирос к полку…
В первых числах января 1942 года положение на Брянском фронте стабилизировалось. Наступил тот период, о котором в сводках Совинформбюро говорилось: «Противник активных действий не проявлял» или «…на отдельных участках фронта велись бои местного значения».
Наш полк занимал оборону на участке сел Большая Муратовка и Жерновец, прикрывая дорогу из Дроскова на Ливны.
Ни мы, ни противник не имели достаточных сил для наступления. Подразделения укрепляли свои рубежи. Первоначально никто не хотел верить, что переходим к обороне и, как после выяснилось, надолго. А поэтому окопы делали временные, из снега, и то с большим нежеланием. Но скоро был получен приказ – создать прочную оборону, отрыть в мерзлом грунте не только окопы, но и ходы сообщения и блиндажи. Теперь все поняли, что предстоит длительная остановка, но никто не думал, что она затянется на многие месяцы. Ночи напролет мы и немцы долбили мерзлую землю и зарывались в нее.
Началась самая тяжелая работа для разведчиков – ведение разведки обороняющегося противника зимой.
А в середине февраля в дивизию возвратился генерал Бирюзов. Его горячая натура не позволила дождаться полного выздоровления. Не долечившись, он выписался из госпиталя, прибыл в штаб фронта и попросил направить его в свою дивизию. При первой же встрече генерал поздравил меня с награждением медалью «За отвагу» и предложил ехать на курсы разведчиков. Я не знал, радоваться этому предложению или нет. С одной стороны, учиться никогда не вредно, тем более сейчас, но как же расстаться с товарищами, с полком?
В конце февраля окончательно решился вопрос о моей поездке на учебу. Чем меньше оставалось дней до отъезда, тем большее раздумье и беспокойство охватывали меня. Не хотелось уезжать. Я не мог представить жизни без веселых, задорных и отважных разведчиков.
Прошедшую ночь я провел во взводе. Вспомнили все, что пришлось нам вместе пережить с первого дня войны до момента расставания.
Под утро заботливый Корсиков уложил вещи в санки и проверил упряжь. Меня обступили товарищи, крепко жали руки, говорили добрые напутственные слова. Выражали пожелания, чтобы я вернулся в дивизию.
Начальник штаба полка капитан Агафонов вышел проводить меня.
– Что же это, товарищ капитан, еще один полтавчанин уезжает от нас? – спросил недовольно сержант Харченко.
– Да, все меньше и меньше остается товарищей, которые с полком приехали на фронт, – сказал начальник штаба. – Как только кто оперится, сразу же выпархивает из гнезда. Чувствую, что и этот больше к нам не вернется.
И вот мы уже в пути. Несутся навстречу заснеженные холмы, молчаливые перелески, полусожженные деревни…
В Ливны въехали ночью. На каждом шагу останавливают, проверяют документы. В разведотделе встречает дежурный. Начальник разведки на докладе. Будет поздно. Принять сумеет лишь утром. Дежурный послал солдата проводить нас на ночлег.
Мы вошли в просторный и холодный дом. На столе мерцает огонек коптилки. Окна завешаны тряпьем. В квартире почти пусто. Оказывается, здесь успели похозяйничать немцы.
Хозяйка, высокая пожилая женщина, встретила нас неласково.
– Здравствуйте, мамаша. Принимайте гостей, – сказал Корсиков, сваливая с плеч наше дорожное имущество.
– Здравствуй, – сказала безразличным голосом хозяйка, кутаясь в большой платок. – Коли ночевать, так ложитесь вон с ними. Соломы можно еще принесть. – На полу, устланном соломой, спали двое квартирантов.
– Мы замерзли, чайку бы согреть, – попросил Петя. – Да и поужинать не мешает.
– Поздно… Кипятку‑то оно с дороги неплохо, только дров надо наколоть.
– Это мы мигом, даже топор свой имеем, – с готовностью отозвался Корсиков.
Потрескивая, в печке горят дрова. Хозяйка тихим ровным голосом рассказывает о зверствах гитлеровцев в городе. Много погубили фашисты безвинных людей. В первую очередь собрали всех евреев, вывели к реке и расстреляли. А потом – кто попадется…
Для нас такие истории не новость. Однако всякий раз, слушая рассказы очевидцев, диву даешься. Неужели немцы не люди? Неужели среди них не находится хороших и чутких?
Оказывается, все‑таки иногда встречаются и такие.
Хозяйка рассказала, как ее вечером задержали на улице, а на следующий день повели расстреливать. Ее и еще шесть человек задержанных обвинили в неповиновении властям. Два немецких автоматчика вывели их за город, остановили в овраге. А затем начали совещаться между собою… После чего подходит один и на ломаном русском языке говорит: «Ви бегайт… Стреляй нихт. Ми арбайт…» Видя, что его не понимают, он показал свои корявые руки и для убедительности сжал кулаки и несколько раз взмахнул руками. «Кузнец», – догадался один из арестованных. Немец закивал утвердительно головой. Оба немецких автоматчика начали стрелять в крутой берег оврага, а затем, махнув рукой в сторону от города, сами пошли обратно с сознанием выполненного долга…
По комнате распространился щекочущий запах картошки «в мундире». Зашипел чайник. Корсиков выложил на стол хлеб, мясные консервы и сахар. Развернул газетный сверточек и передал хозяйке щепотку чая.
На столе появилась большая миска с дымящейся картошкой.
– Поужинайте с нами, мамаша, – пригласил Корсиков хозяйку.
Хозяйка сначала отнекивалась, но уступила нашим просьбам.
Спать легли далеко за полночь, но еще долго не могли уснуть.
Утро… Предстоит самое тяжелое – расставание с Корсиковым, моим неизменным коноводом, боевым товарищем. Здесь, в Ливнах, он – единственная нить, которая еще связывает меня с полком, с прошлым. Я стоял, не находя слов на прощание. Напоследок отдал ему свои валенки, теплые брюки, бритвенный и туалетный приборы, пуховые перчатки – праздничный подарок – и, наконец, свой любимый автомат.
Особенно тягостны последние минуты прощания. Я испытывал чувство, подобное тому, которое испытал при расставании с женой и дочкой в Полтаве. Чтобы быстрее покончить с этим, я обнял своего верного боевого друга, по русскому обычаю трижды поцеловал и сказал:
– Будь здоров, Петя!
– Мы будем ждать вас, – сказал он прерывистым голосом, пряча глаза, полные слез, затем прыгнул в сани и стегнул вожжами коня.
Конь, удивленный и напуганный неожиданной грубостью хозяина, рванулся с места и помчался крупной рысью, только комья снега летели от копыт.
Я долго стоял на дороге и не знал тогда, что мы уже больше не встретимся на боевом пути Великой Отечественной войны. Корсикову с разведчиками и полком предстояло пройти героический трудный путь от Орловщины до Эльбы. Мне же выпала иная судьба. Но об этом потом…
А сейчас я направился к начальнику разведки за получением направления на учебу. Там меня познакомили с тремя офицерами – они тоже ехали на курсы.
В Елец прибыли на попутной машине в половине второго ночи. Несмотря на позднее время, нас встретили, сводили в баню, накормили и предоставили каждому койку с белоснежными простынями, мягким матрацом и двумя байковыми одеялами..
– Вот это житуха, – восхищался мой новый знакомый, старший лейтенант Сидоров. – Первый раз за всю войну поспим по‑настоящему. Здесь отдохнем…
Но отдохнуть не пришлось. На следующий же день приступили к занятиям. Занимались по десять‑одиннадцать часов в сутки.
– Ну, как отдых? – спросил я Сидорова.
– Ничего, месяц вытерпим, а там и в часть. Но больше учиться меня не заставишь до конца войны, – ответил он.
Однажды меня вызвали в кабинет начальника курсов и познакомили с высоким худощавым полковником. Это был начальник разведки фронта полковник Павлов[1]. Он посмотрел на меня внимательным, изучающим взглядом, затем предложил сесть.
Полковник говорил тихим, спокойным голосом, четко выговаривая каждое слово. Он подробно расспросил о моей жизни, учебе, работе до армии, службе в войсках и участии в боях. Мой рассказ слушал внимательно, утвердительно покачивая головой. В конце беседы Павлов предложил мне принять диверсионно‑разведывательный отряд. После некоторых разъяснений полковника о характере задач, которые предстоит выполнить отряду, я дал согласие.
Прежде чем принять отряд, мне в течение двух недель пришлось работать в разведывательном отделе штаба фронта. В такой большой штаб я попал впервые и просто растерялся. Поражал объем работ. Передо мною открылась обстановка не только на всем фронте, но и во вражеском тылу. Удивляло и одновременно радовало множество красных кружков и стрелок на карте по ту сторону линии фронта. Возле кружков надписи: «Ковпак», «Федоров», «Сабуров». Так были отмечены районы действий партизанских отрядов.
Брянский лес обведен большим красным кругом, а в нем фамилии: «Емлютин», «Покровский», «Дука», «Гудзенко» и много других. Я обратил внимание, что одни отряды оставались на месте, а другие перемещались.
– Кочуют, – сказал низким голосом полковник Павлов, заметив, как я внимательно всматриваюсь в карту.
– Оказывается, тыл врага не такой уж спокойный, – сказал я и представил, как многие тысячи бородатых мужчин – непременно бородатых – во вражеском тылу на каждом шагу подстерегают фашистов.
– Скоро и ваши действия будут отмечаться такими же кружками, – сказал полковник. – Я думаю, вы достаточно ознакомились с обстановкой. Теперь вам понятно, какие вопросы могут интересовать штаб фронта относительно вражеского тыла… Принимайте отряд и готовьте людей к действиям. Приказ о вашем назначении уже подписан. Начальник штаба отряда вызван ко мне…
Вошел адъютант и доложил о прибытии начальника штаба отряда.
– Пусть войдет, – разрешил полковник Павлов.
В кабинет вошел капитан, выше среднего роста, с чуть заметными следами оспы на лице. Его пышный чуб выбивался из‑под фуражки у правого виска.
– Познакомьтесь, товарищ Ковалев. Ваш новый командир отряда, – отрекомендовал меня начальник разведки. Затем, указывая на вошедшего капитана, добавил: – Начальник штаба отряда.
– Бережной, – назвал я свою фамилию и протянул руку.
– Ковалев, – холодно сказал тот и небрежно пожал мою руку.
Его глаза явно избегали встречи с моими. Он был строен, чисто выбрит, одет опрятно. Все на нем подогнано, новое, как говорят, с иголочки. Сапоги начищены до зеркального блеска.
– Учтите, товарищ Бережной, люди в отряде хорошие, – главным образом, комсомольцы, добровольцы, – продолжал прерванный разговор Павлов. – Но отряд пополнился новыми бойцами, и за последнее время дисциплина несколько ослабла. Дошло до того, что вчера умудрились при возвращении с занятий открыть стрельбу в городе. Ваша задача наладить дисциплину и подготовить отряд к действиям в тылу врага. В вашем распоряжении месяц… Буду надеяться, что вы с помощью Ковалева и Бритаева с задачей справитесь.
– Постараемся общими усилиями устранить недостатки, – сказал я и посмотрел на Ковалева, ища в нем поддержки.
Начальник штаба был безучастен.
При выходе от начальника разведки мы встретили мужчину в гражданском, с черной бородкой клинышком. Маленькие, хитрые глаза выглядывали из‑под густых бровей. Во всем облике этого человека было что‑то знакомое и в то же время загадочное.
– Кто это? – спросил я Ковалева.
– Мало ли здесь всяких шляется, – неохотно ответил Ковалев.
По пути в отряд я пытался завязать разговор со своим начальником штаба.
– Сколько людей в отряде? – спросил я.
– Сто пятьдесят, – безразлично ответил тот.
– Что они собой представляют?
– Увидите, узнаете, – загадочно ответил Ковалев.
– Кто комиссар?
– Бритаев.
После нескольких подобных вопросов разговор наш был исчерпан. Я видел, что в нем кипит злость. Причины этой злости не знал, но и виноватым себя перед ним не чувствовал.
Во мне появилась неприязнь к этому человеку. Стали противны его блестящие сапоги, гладко выбритое лицо и поскрипывающие ремни снаряжения. Разговор завязать я больше не пытался и шел молча.
– Вот и отряд, – сказал Ковалев, когда мы вошли во двор, где полмесяца назад размещались разведывательные курсы. – Разрешите мне заниматься хозяйственными вопросами, товарищ старший лейтенант.
При этом он сделал особое ударение на словах «товарищ старший лейтенант». И тогда я понял, почему он так недружелюбно встретил меня: его задело, что командиром отряда назначен офицер ниже его по званию.
– Товарищ капитан, потрудитесь передать отряд в полном составе, а тогда посмотрим, какими вопросами вам заниматься, – решил я оборвать его и сбить с него спесь.
– Я считаю, что моя миссия окончена, – с обидой, но менее решительно продолжал упорствовать Ковалев. – Вот он, отряд. Командуйте.
– Передадите отряд и, если посчитаете низким для себя работать в должности начальника штаба, попросим полковника Павлова, он подыщет вам другую работу…
У здания, где расположился отряд, стояла группа разведчиков. Они оживленно и шумно разговаривали. К ним подошел Ковалев и что‑то сказал. Веселого настроения как не бывало. Все внимательно и настороженно рассматривали меня.
Вошли в комнату, являющуюся одновременно штабом и общежитием для офицеров.
Навстречу нам из‑за стола поднялся капитан среднего роста, с черными, коротко остриженными волосами. Густые, сросшиеся у переносицы брови расходились к вискам и напоминали крылья птицы. Это придавало лицу капитана выражение лихости. Говорил он с кавказским акцентом. При разговоре смотрел прямо в глаза собеседнику, как бы стараясь проникнуть в душу человека. Это был комиссар Бритаев.
В отличие от начальника штаба Бритаев приветливо встретил меня. У меня поднялось настроение. Но окончательно я успокоился, когда познакомился с секретарем. партийной организации. Это был опытный партийный работник, депутат Московского городского совета – Василий Фомич Никитин. От него я узнал историю отряда.
Раньше отрядом командовал капитан Титов, требовательный и деловой командир. Его очень любили разведчики. Но капитан заболел и был отправлен в Москву на лечение. Временно командование перешло к начальнику штаба Ковалеву. Однако отряд по‑прежнему именовался отрядом Титова.
Николай Иванович Ковалев до назначения начальником штаба отряда работал на хозяйственных должностях. В отряде он изучил подрывное дело, участвовал в ряде диверсий и теперь считался хорошим специалистом‑подрывником. Разведчики знали его и уважали. Но вместе с тем пользовались его недостаточной требовательностью, и дисциплина начала падать. Об этом и говорил полковник Павлов…
…А через день после моего появления в отряде мы провели общее собрание, обсудили задачи, поставленные командованием.
По моему предложению, на Ковалева была возложена ответственность за диверсионную подготовку. Это живое дело было ему по душе. Об уходе из отряда Ковалев больше не говорил. Он добросовестно выполнял обязанности начальника штаба. Повседневные встречи на занятиях постепенно вытеснили холодок, который первоначально был в наших отношениях. Тем более, что вскоре мне было присвоено звание капитана, и неловкость в положении Ковалева исчезла. О первой встрече мы не вспоминали. За месяц совместной работы мы даже сумели сдружиться. И теперь ждали того дня, когда отряд в полном составе выбросят в тыл врага.
Однако наши мечты не осуществились. Поступил приказ: из состава отряда сформировать группы по десять‑пятнадцать человек во главе с офицером, каждой группе выделялась радиостанция. Предстояло действовать каждой группе самостоятельно, в различных районах.
Задачу командиры групп получали лично от полковника Павлова. Получил задачу и я.
Выброску групп предполагалось начать с 9 июня.
ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ!
С утра 11 июня шел дождь. Еще накануне все приготовления к отлету были закончены.
Пришла радистка с рацией. Звали ее Дусей. Это была девушка лет восемнадцати, хрупкая, с голубыми глазами и маленьким, как у птички, носиком. Одета она была в темно‑синюю юбку и голубенькую кофточку. На ногах аккуратные сапожки.
Ее появление в группе вызвало недовольство некоторых разведчиков. Особенно неистовствовал шестнадцатилетний Юра Корольков.
– Вот еще, не хватало бабы среди нас, – говорил он с возмущением. – Баба на корабле – быть беде.
Разведчики, не привыкшие видеть в своей среде женщин, разделяли мнение Юры и сопровождали Дусю ироническими взглядами: «Тоже мне, вояка в юбке».
Я понимал, что от связи в основном зависит выполнение нами задачи, и предупредил всех разведчиков, чтобы они оказывали радистке всевозможную помощь, хотя сам был не очень доволен ее появлением в группе. Меня больше всего беспокоил вопрос: выдержит ли она все тяготы, которые предстоит перенести группе? Выйдет из строя радистка, и ее уж никто не заменит.
Дуся не могла не заметить холодного приема, но виду не показывала, казалась спокойной и довольной. Она старалась ни в чем не уступать разведчикам, как бы говоря: «А я все равно буду с вами, несмотря на ваши неприветливые взгляды». К полету она приготовилась со всей тщательностью: упаковала рацию и питание к ней, подогнала обмундирование и снаряжение и только недоверчиво посматривала на чехол с парашютом, предназначенным для нее.
– Приходилось прыгать? – солидно спросил Юра Корольков, заметив волнение девушки. Ему так и хотелось как‑нибудь насолить Дусе.
– Нет, нет, – поспешно ответила Дуся.
– Трусишь? – продолжал допытываться Юра.
– Страшновато, – искренне призналась радистка и так доверчиво посмотрела на разведчика, что тот отказался от намерения посмеяться над ней, а, наоборот, решил подбодрить.
– Ничего, не бойся. Привыкнешь, – нравоучительно сказал он…
Разведчики возбужденно разговаривали. Они желали друг другу удачного приземления во вражеском тылу, намечали встречи после войны.
– Главное, Иван Иванович, цени труд людей, не обижай их, – говорил наставительно комиссар Бритаев. – Люди в твоей группе самые молодые. Все комсомольцы. Как ты себя с ними поведешь, такие и плоды пожнешь.
Комиссар Бритаев был уважаемым человеком в отряде. К нему за советом шли не только солдаты и сержанты, но и офицеры. И всегда он находил для каждого выход из затруднения. Одних подбадривал, другим делал внушение, третьим помогал словом и делом. Он знал не только боевые качества подчиненных, но и их семейное положение, настроения и желания. Нередки были случаи, когда он писал теплые благодарственные письма родным отличившихся солдат. Еще более теплые письма с ответами приходили от их родственников.
– Мне тяжело расставаться с отрядом и с тобою, – признался Бритаев.
– Еще бы! Сколько общего труда вложено в подготовку людей. Ведь мы надеялись, что отряд будет выброшен во вражеский тыл в полном составе, – сказал Ковалев. – Отсюда и все планы строили.
Помолчали…
– Ты помнишь нашу первую встречу? – спросил Ковалев. – Забудь ее… Знаешь, тогда зашевелился вредный червячок. Потом увидел, что был не прав. Привык я к тебе и Бритаеву.
– Не будем об этом вспоминать. Давай лучше чем‑либо обменяемся на память.
– Да у меня ничего нет. Разве вот рубль, – улыбнулся Ковалев.
– Давай рубль… Напиши на нем дату, распишись и давай. А я тебе дам копейку.
Обменялись… Интересно, что в 1945 году в Москве состоялась наша встреча. Я возвратил Ковалеву его рубль. Моя же копейка у него не сохранилась…
В штаб доносился гул возбужденных голосов разведчиков, и мы радовались их хорошему настроению.
До выезда на аэродром оставалось несколько часов, а на улице продолжал моросить дождь. Низко над землей проносились облака.
– Опять погода подводит. Одним словом, нелетная, – сказал озабоченно Ковалев.
– Будем надеяться, что к вечеру облака если не рассеются, то, во всяком случае, подымутся, – сказал я. – Мы сегодня должны улететь во что бы то ни стало.
– Я беспокоюсь потому, что мы с комиссаром уже летали, но не выбросились. Не отыскали костров из‑за тумана.
Некоторое время сидели молча.
Каждый думал о своем. Я думал о том, как сложится дальнейшая судьба группы, удастся ли нам долететь до пункта выброски и благополучно приземлиться. Необходимо установить сигнал, по которому будут собираться товарищи после приземления. Первым должен прыгать Калинин. За ним три‑четыре разведчика, радистка, я. За мной остальные. Замыкающим Кормелицын. Такое распределение, по моему мнению, позволит при любом рассеивании каждой группе иметь с собою командира с картой. От места выброски надо будет отойти как можно дальше, чтобы избежать боя с противником, который может организовать облаву.
Не меньшей опасностью, чем встреча с противником, являлась возможность высадки на лес или в реку.
Тем, кто попадет в воду с грузом около двух пудов, не суждено будет явиться на место встречи. Придется ли нам всем возвратиться обратно? Если придется, то когда? Состоятся ли назначенные встречи? Сколько неразрешенных вопросов! Неизменно мысли возвращаются к семье. Прошел год войны, а я ничего не знал о судьбе жены и дочурки. Кто думал, что все так сложится? Даже в мыслях не допускал, чтобы врагу удалось дойти до Полтавы. Живы ли они, мои родные? Кто им поможет?