Первая группа полицаев, подбадриваемая командами офицеров, начала перебежками снова приближаться к роще. Пришлось часть автоматчиков возвратить к Кормелицыну.
Так в течение двух часов, маневрируя, мы сдерживали врагов. Надо заметить, что после первой попытки выбить нас из рощи они вплоть до наступления вечера особого рвения не проявляли…
В этот день связь с Большой землей прекратилась. Питание к рации было полностью израсходовано. С потерей связи терялась надежда принять самолёт. Без связи дальнейшее наше пребывание в этом районе становилось бесполезным. Мы решили возвратиться в Брянские леса, достать питание к рации в партизанском отряде, связаться с командованием и получить указания о дальнейших наших действиях. Кроме того, не мешало отдохнуть и привести себя в порядок.
Ночь – лучший друг разведчиков. Она дала нам возможность незаметно покинуть рощу.
Группа взяла направление на Брянские леса.
ВСТРЕЧА С КОВПАКОВЦАМИ
Обратно мы возвращались без груза и совершали большие переходы. Путь до Брянских лесов прошли без особых приключений, если не считать мелких стычек с полицейскими.
В Брянский лес мы вошли одновременно с наступлением вечера. Все невзгоды остались позади. Настроение поднялось. Свободно дышится. Можно, не опасаясь немцев, громко разговаривать, открыто курить, петь песни. Не сон ли это?
– Такое ощущение, как будто нет никакой войны, а вы выехали в лес на маевку, ‑заговорил возбужденно Петя. – Так и хочется аукнуть во весь голос и слушать, как повторяется эхо.
Углубившись в лес, мы оказались перед хорошо наезженной лесной дорогой. Впереди послышался стук колес и фырканье лошадей. По дороге ехал обоз. Насчитали восемь пароконных подвод. Возницы перекликались между собой на непонятном для нас языке. Но и на немцев они не походили. Мы решили проследить, куда идет обоз, и последовали за ним на некотором расстоянии, не выдавая себя. Пыль, подымаемая обозом, серой дымкой стелилась по кустам и высокой траве, проникала путникам в нос и неприятно щекотала.
– Я чувствую запах дыма, – сказал через некоторое время Рыбинский.
– Значит, близко партизаны, – обрадовался Володя.
Савкин не ошибся. Через несколько минут послышалась знакомая песня. Приятный девичий голос пел:
В чистом поле, в поле под ракитой…
Его подхватило несколько хорошо слаженных голосов:
Где клубится по ночам туман…
Грустный напев поглотил наше внимание. Песня лилась свободно и печально:
Э‑эх, там лежит, там лежит зарытый,
Там схоронен красный партизан…
Пошли на песню и вскоре увидели несколько шалашей, рядом с ними пылали костры. Вокруг костров непринужденно сидели и пели женщины и больше десятка вооруженных мужчин. Они пели вполголоса, с чувством, вкладывая в песню всю душу. Мы не решались подойти, чтобы не прервать песни. Мне показалось, что голоса задрожали, когда произносили слова песни:
На траву, на траву густую
Он упал, простреленный в бою…
Голоса оплакивали гибель героя‑партизана, которого девушка «сама провожала в дальний путь на славные дела». Отзвучали последние слова песни:
За Отчизну, за страну родную
Отдал жизнь геройскую свою.
Установилась тишина. Никто не хотел ее нарушить. Песня без лишних доказательств говорила, что перед нами партизаны. Однако мы, из предосторожности, окружили лагерь, а Володя и я пошли пряма к кострам.
Наше появление вызвало удивление на лицах партизан. Навстречу поднялся невысокий, широкоплечий, скуластый и смуглый партизан.
– Кто вы такие? – спросил он.
– Десантники, – коротко ответил я.
– Ваши документы!
– Была у собаки хата, – хихикнул из‑за моего плеча Володя.
– Помолчи, Володя, – сказал я и, обращаясь к незнакомцу, добавил: – Документов у нас нет никаких.
– Ага, значит, нет, – сказал он и многозначительно посмотрел на парня с красной лентой на кубанке. Тот поднялся, прошелся возле костра и полез в шалаш, из которого выглядывало полдесятка детских голов. Послышался треск веток, и я увидел, как с тыльной стороны шалаша появился тот же парень и, крадучись, побежал от лагеря.
– Прошу садиться, на чем стоите, – пригласил партизан и с явным украинским акцентом спросил: – Так кто вы будете?
– С кем я разговариваю? ‑ в свою очередь поинтересовался я.
– Мы партизаны. Наш Глуховский отряд входит в соединение Ковпака. Слыхали о таком? – с гордостью сказал он и, пощупывая коротко остриженные усики, добавил: – Моя фамилия Шумейко.
– Рад познакомиться с прославленными партизанами, – не скрывая своей радости, сказал я. – Мы много хорошего слышали о вашем отряде, но не думали, что вы такие беспечные. Вас же возле этих костров легко перебить.
– Вы так думаете? – с хитроватой улыбкой спросил Шумейко и решительно добавил: – И глубоко ошибаетесь. Вам придется сдать оружие до выяснения.
Шумейко поднялся, и его рука потянулась к кобуре. Дело принимало нежелательный оборот.
– Напрасно горячитесь, – как можно спокойнее сказал я. – Вы окружены! Володя, позови ребят.
Савкин заложил два пальца в рот и свистнул. К костру со всех сторон поспешили мои разведчики. С ними, опустив голову, шел посланец Шумейко.
Партизаны повскакали со своих мест. Шумейко понял, что игра проиграна, и более мирно спросил:
– Кто же вы такие?
Я коротко рассказал о похождениях группы. После этого обстановка несколько разрядилась. От напускной серьезности Шумейко не осталось и следа. Среди партизан и разведчиков завязался оживленный разговор: Посыпались обоюдные вопросы. Каждый старался меньше рассказывать, а больше узнать.
Дуся попала во власть женщин. Женщины быстро находят общий язык.
Мы оказались в лагере местных жителей села Белые Березки, сожженного немцами. Поблизости от этого лагеря находилась застава партизанского отряда. Оттуда пришли партизаны в гости к жителям.
– Я десантников представлял не такими, как вы, – сказал разочарованный Шумейко. – Я видел одного десантника, бородища, как у попа Панкрата, «не борода – лопата». Вот то настоящий десантник. Ему фамилия Подопригора или Вернигора. Что‑то в этом роде.
– Постой, возможно, Вершигора? – переспросил я.
– Ну да. Вершигора и есть.
– Эту фамилию я несколько раз слышал в штабе Брянского фронта.
– Так он, кажется, оттуда и прилетел, – сказал Шумейко.
Ни я, ни Шумейко лично с Вершигорой знакомы не были. Тем не менее упоминание знакомой фамилии окончательно сломило лед недоверия, лежавший между нами.
Партизаны наперебой угощали нас самосадом, печеной картошкой, грибным супом из закопченных немецких котелков. От них же мы узнали, что перед нами прошел обоз ковпаковского партизанского соединения. Ездовыми были мадьяры и русины, перешедшие на сторону партизан. На наш вопрос, почему обоз без охраны, партизаны ответили, что так глубоко в лее мелкие группы немцев не ходят, а если будут идти крупные силы, то партизанские заставы их заметят.
Задушевная беседа продолжалась далеко за полночь. Шумейко отправил посыльного в штаб с донесением о нашем прибытии и ушел на заставу.
Мы выставили дневальных и расположились на ночлег. Впервые за два с лишним месяца уснули глубоким и беззаботным сном.
Утром меня разбудил часовой. К лагерю подъезжала подвода в сопровождении пяти всадников. Впереди на гнедом коне ехал молодой партизан в военной гимнастерке.
– Здравствуйте, товарищи, – сказал он, плохо выговаривая букву «р», отчего получилось ‑ «Здгавствуйте, товагищи». Он слез с лошади, передал повод следовавшему за ним мальчику лет тринадцати, подошел ко мне и представился:
– Войцехович Василий Александрович, помощник начальника штаба.
Я назвал себя, разглядывая нового знакомого. На его приятном, с крупными чертами лице сияла приветливая, застенчивая улыбка. Одет он был в поношенное, но чистое и хорошо подогнанное обмундирование.
– Я приехал за вами, – сказал он мне. – Сколько вас?
– Одиннадцать…
Чем больше я присматривался к новому знакомому, тем больше он мне нравился. В нем играли молодость и сила, но говорил он, как человек солидного возраста: неторопливо, взвешивая каждое слово и не повышая голоса.
– До штаба километров шесть. Груз положите на повозку, – сказал Василий Александрович. – Вы, Иван Иванович, поедете верхом со мною, если не возражаете.
Группа была готова к выступлению. В это время на дороге показался столб пыли: мчались десять всадников и тачанка с «максимом». Подскакав к нам и резко осадив своего серого в яблоках жеребца, отчего тот присел на задние ноги, всадник соскочил на землю и спросил:
– В чем дело? Что здесь происходит?
– Ничего особенного, – ответил Войцехович. – А ты чего примчался?
– Говорят, здесь появились какие‑то диверсанты. Вот приехал проверить.
– Наверное, эти? – указал на нас Василий Александрович. – Ты, что же, решил с ними бой вести, приехал с гвардией…
Вновь прибывший только теперь заметил нас и смотрел с открытым ртом. Потом подошел ко мне, протянул руку и отрекомендовался:
– Лисица. Начальник штаба Глуховского партизанского отряда.
Невысокий и верткий, с хитрыми бегающими глазами, он действительно чем‑то походил на лису.
– Чего же здесь оставаться? Поедемте в отряд. Здесь рядом, – заторопился Лисица.
– Опоздал. Мы уже едем в главный штаб, – засмеялся Войцехович.
Между ними начался спор. Лисица доказывал, что мы должны были ехать в Глуховский отряд, так как пришли на их заставу. Войцехович, в свою очередь, доказывал, что он первым приехал и комиссар приказал десантников привезти в штаб соединения.
Мне было смешно наблюдать этот спор, весь смысл которого сводился к тому, чтобы первыми расспросить нас о Большой земле. Мы для них являлись наиболее свежими вестниками. В действительности наша свежесть была трехмесячной давности. Кроме того, они надеялись, что мы останемся в отряде, и каждому хотелось, чтобы именно у них остались десантники, вооруженные автоматами.
– Мы поедем в штаб соединения, – вмешался я.
Спор прекратился. Лисица не обиделся таким исходом спора. Больше того, он дал в наше распоряжение тачанку, чтобы подвезти людей.
– Поскачем вперед. Что мы с повозками будем плестись? – предложил Василий Александрович, когда мы покинули заставу Глуховского отряда.
Я с большим удовольствием принял предложение. Кавалерийский азарт овладел мною сразу же, как только лошади перешли на рысь, а затем на галоп. Ветер шумит в ушах, выбивает из глаз слезу. Мошкара сильно ударяет в лицо. На душе становится легко и светло. Обо всем забываешь, только видишь, как под тобой пролетает дорога и мелькают по сторонам кусты.
Вспоминается кавалерийское училище, конно‑спортивные состязания…
Насладившись быстрой ездой, мы перевели лошадей на шаг. Разгоряченная вороная кобылица танцевала и просила повод. Я с трудом сдерживал ее порыв. Приятная истома разлилась по всему телу. Ноги от непривычной езды дрожали.
– А ты ездишь прилично. Наверное, служил в кавалерии? – перейдя на «ты», сказал мой спутник.
– Ты угадал, – в тон ему ответил я. – Учился в Тамбовском кавалерийском училище.
– Эх, нам бы завести хотя бы дивизион кавалерии, – с чувством сказал Войцехович.
– А разве у вас ее нет? – удивился я.
– Только взвод конных разведчиков. Вам, наверное, наговорили, что у Ковпака кавалерия, танки…
– И самолеты, – вставил я, и мы оба засмеялись.
– Дед говорит: «Если народ хочет, чтобы у нас все это было, – значит, оно есть».
По моей просьбе Войцехович рассказал историю создания отряда…
К нашему приходу партизанское соединение, возглавляемое Ковпаком и Рудневым, возвратилось из очередного рейда по Украине и располагалось в южной части Брянских лесов, севернее Старой Гуты. Партизаны не без гордости называли себя «ковпаковцами», вкладывая в это слово и любовь к своему командиру, и гордость за свою принадлежность к этому соединению. У ковпаковцев зарождались свои боевые традиции и нормы поведения. В этом большая заслуга комиссара, являвшегося душой отряда. Сейчас сам Ковпак улетел в Москву, куда его вызвали вместе с другими командирами партизанских отрядов. Соединением командует комиссар Руднев.
– А что за человек Руднев? Как себя вести с ним? – спросил я.
– Как ведешь себя со мною, так и с ним, – сказал Василий Александрович. – Он у нас простой человек. Звание его полковой комиссар, но мы его называем просто «товарищ комиссар» или «Семен Васильевич».
Войцехович говорил об этом спокойно и просто. Мне же казалось невозможным старшего в звании называть по имени и отчеству.
Слушая Войцеховича, я все больше проникался к нему уважением. За этот короткий путь между нами установились дружеские отношения, какие могут быть между офицерами на фронте.
Чем ближе подъезжали к расположению штаба, тем чаще встречались одиночки и группы вооруженных партизан. С первого же знакомства бросается к глаза воинский порядок, поддерживаемый в лагере, дисциплина партизан и постоянная боевая готовность. Поэтому особенно ярко видна оплошность партизан на заставе. Вероятно, они были уверены, что враг ночью не пойдет в такой большой лес.
– Вот мы и приехали, – сказал Василий Александрович, слезая с лошади.
… Не успели коснуться земли, как нас обступили партизаны, одетые кто во что горазд. Здесь можно было увидеть и гражданскую одежду, и отечественную военную форму, и мадьярскую, но больше всего виднелось немецких мундиров. Партизаны здоровались и забрасывали меня самыми неожиданными вопросами. Я не успевал отвечать.
– Дайте посмотреть на диверсантов, которые напугали нашего Лисицу, – говорил, пробираясь сквозь стену партизан, мужчина лет сорока пяти, с черными усами и приятной улыбкой. – Здравствуйте, капитан. Будем знакомы – комиссар отряда Руднев, а проще Семен Васильевич.
Я назвал свою фамилию и пожал руку комиссара Руднева.
– Очень хорошо. Вася, где же остальные? – спросил он, оглядываясь вокруг.
– Скоро подъедут, – ответил Войцехович. – Нам одну подводу Лисица дал.
– Федя, – обратился комиссар к плотному, среднего роста человеку с лихо заломленной фуражкой. – Распорядитесь, чтобы приготовили завтрак и истопили баню. Как, капитан, не помешает банька?
– Больше двух месяцев в бане не мылись.
– Значит, пригодится.
– Завтрак уже готовится в главразведке, а насчет бани – организую, – с готовностью ответил Федор Данилович Горкунов, помощник начальника штаба па разведке.
– Большое спасибо за заботу, – поблагодарил я, взволнованный таким приемом.
– Зачем благодарить. Это наш долг помогать друг другу, – ответил комиссар, внимательно посмотрел на меня и пригласил: – Пойдемте ко мне, там поговорим, а то здесь нам не дадут.
Вошли в палатку. Руднев снял фуражку с сияющей звездочкой, положил ее на патронный ящик и пригладил черные густые волосы. Затем заложил за пояс большие пальцы рук и разгладил невидимые складки на гимнастерке, одернул ее. Профессиональная привычка военного. Его грудь украшали орден Красной Звезды и, непривычный для военных, орден «Знак Почета».
– Прошу садиться, – пригласил комиссар. – Сколько с вами человек?
– Десять разведчиков и радистка.
– Вооружение?
– Автоматы и пистолеты.
– С кем вы поддерживаете связь? – спросил Семен Васильевич и, прежде чем я успел ответить, добавил: – Нет, давайте по порядку. Потом будем уточнять…
В палатку вошел пожилой мужчина с седеющей бородкой клинышком. Он немного склонил голову на бок и смотрел на меня поверх очков, оседлавших его переносицу.
– Вот кстати пришел. Познакомьтесь: начальник штаба Григорий Яковлевич Базыма, – указал комиссар на вошедшего.
Мы пожали друг другу руки. Руднев тем временем развернул на столе карту, разгладил ее и сказал:
– Расскажите подробно о своих похождениях. Постарайтесь не упускать мелочей. Извините, если я буду слишком придирчив к ответам. Скрывать не буду: это одновременно будет и своего рода проверка. Без этого в наших условиях нельзя. Итак, мы вас слушаем, – закончил Семен Васильевич и пододвинул ко мне карту, чтобы я мог ориентироваться.
Я посмотрел на карту и удивился, что такому прославленному партизанскому соединению приходится пользоваться картой административного деления. Пришлось вынуть свою полукилометровку.
– Григорий Яковлевич, посмотрите, какая ценность! – воскликнул комиссар, указывая на мою карту, – Это же настоящий клад.
Он не скрывал своего желания приобрести такую карту. Для военного хорошая карта действительно клад. Руднев с завистью смотрел на этот «клад». Понимая его волнение, я поспешил успокоить:
– Могу подарить вам такую же.
– Эту? ‑ живо спросил Семен Васильевич, указывая на стол.
– Нет, лучшую. Та охватывает Брянскую, Сумскую и Черниговскую области. Она в двух склейках.
– Ловлю на слове. Начштаба – свидетель! ‑ почти крикнул повеселевший Руднев.
– Не поймаете. В группе три экземпляра полукилометровки и такое же количество километровок. При том по одному экземпляру совсем чистые. Их и подарю, – сказал я, довольный, что могу хоть этим отблагодарить за гостеприимство.
– Заранее благодарю. Григорий Яковлевич, одну тебе дарю, – весело сказал комиссар и положил руку на плечо Базымы, подтверждая свое обещание.
После такой разрядки я почувствовал себя свободно и уверенно. Удивительно – как будто я с ними уже давно знаком.
Свой рассказ я начал с момента высадки группы. Руднев и Базыма слушали внимательно. Но когда я рассказывал о прохождении немецких колонн, комиссар не мог усидеть на месте. Он ходил, потирая руки, и восклицал:
– Эх! Нас там не было. Мы бы показали, как топтать нашу землю!
– Да что бы вы сделали с такой махиной? – недоумевал я. – Они раздавили бы любой отряд. Такая сила…
– Если бы мы позволили им это сделать, – остановившись передо мной, сказал Руднев, сверкая белыми зубами из‑под черных усов. – Мы не вступали бы с ними в открытый бой. Организовали бы с десяток засад, установили сотни мин. Ощипали бы их, как курицу. Вот так, капитан.
Возможно, и так. Я слушал с недоверием и одновременно удивлялся решимости этого человека.
Руднев волновался. Мне показалось, что он слегка картавит. Да, это было так. Позже мне рассказали, что Семен Васильевич был ранен в горло. Пуля задела язык. Комиссар выздоровел, но на всю жизнь осталась память о ранении – он картавил. Однако это ему ничуть не вредило, а даже придавало речи особую привлекательность. Особенно это становилось заметным, когда Руднев начинал волноваться.
– Не давать противнику свободно разгуливать по нашей земле. Создавать для него невыносимые условия, громить тылы, штабы, коммуникации – вот настоящая наша задача, – говорил, все более воодушевляясь, Руднев…
Мой рассказ подходил к концу.
– Что же еще? – вспоминал я. – Да, ожидая самолета, мы разгромили один полицейский участок. Когда возвращались обратно, то внезапно столкнулись с неизвестной группой, но разошлись без боя.
– Где это произошло? – заинтересовался Семен Васильевич.
Я указал на карте.
– Вот это и есть тот таинственный отряд, с которым встретился наш Митя Черемушкин, – весело сказал он, обращаясь к Базыме.
– Хорошо, что обошлось без жертв, – заметил тот.
– На следующий день там был бой. Не знаете, кто воевал тогда в этом районе? – показал комиссар на карте рощу, в которой располагалась наша группа.
– Нам пришлось повоевать с полицией, – удивившись осведомленности партизан, ответил я.
Места, о которых я рассказывал, хорошо были известны ковпаковцам. Комиссар интересовался всем, что происходит в Сумской области, вплоть до количества полицаев в селах. Можно было подумать, что ему ничего не известно об этих районах. В дальнейшем я убедился, что разведка партизан действовала весьма оперативно. Более того, штабом была выслана разведка для перепроверки моих данных. Но об этом я узнал по возвращении разведчиков.
– Что вы намерены делать дальше? – спросил комиссар.
– Получить груз, указания и после отдыха выполнять новое задание.
– Что же, это правильно. Бездеятельность отрицательно сказывается на дисциплине. Как у вас народ?
– Очень хорошие ребята. Все комсомольцы, в армию пришли добровольно, дисциплинированные и храбрые. Из молодых, но ранние.
– Это хорошо… Поживете у нас, отдохнете и присмотритесь. Я думаю, вам понравятся наши разведчики. Как говорится: поживем – увидим, – загадочно улыбаясь, сказал Семен Васильевич. – А как вы смотрите на то, чтобы влиться в состав нашего отряда?
– Я не вправе решать этот вопрос. Группа выполняет задание разведотдела фронта и лишь с его разрешения может поступать так или иначе, – ответил я. – Откровенно говоря, я бы не против такого варианта.
– Да, пожалуй, вы правы… Если будете в чем нуждаться – обращайтесь, поможем, – сказал в заключение беседы Семен Васильевич. – А сейчас устраивайтесь и отдыхайте. Вам, вероятно, потребуется питание к рации? У нас тоже его не густо, но помочь можем. Григорий Яковлевич, распорядитесь.
Сразу же после беседы я принес обещанные карты, а взамен получил питание для радиостанции. Вскоре связь с Центром была установлена.
ГОРА С ГОРОЙ НЕ СХОДИТСЯ…
Правильно в народе говорится, что гора с горой не сходится, а человек с человеком… Вот и я встретился с человеком, которого считал погибшим. И встреча эта произошла в необычных условиях.
В первый день нашего пребывания в партизанском отряде, сразу же после моей беседы с комиссаром Рудневым, разведчики позавтракали и пошли в Старую Гуту, где для нас была истоплена баня. Надо сказать, что партизанская баня была приготовлена на славу. Здесь можно было не только помыться, но и попариться.
Мы принялись смывать грязь, которая впиталась в тело вместе с потом. Не буду описывать, насколько приятно помыться в бане после длительного перерыва. Скажу только, что мы испытывали блаженство.
В самый разгар мытья в баню вошел партизан с пуком только что срезанных березовых веток.
– Не помешаю? ‑ спросил он и, не ожидая ответа, добавил: ‑ Э, паря, да разве это баня?
Он начал ведро за ведром выливать воду на раскаленную печку. Стало невыносимо жарко. Мы соскочили с полков и полегли на полу. Но и там спасения не находили. Начали выскакивать в предбанник. А партизан залез на полок и начал нахлестывать себя березовым веником, приговаривая: – Это по‑нашему, по‑сибирски…
Когда пар немного остыл, мы вновь принялись за прерванное дело. Завязался разговор. Сибиряк был доволен произведенным впечатлением… – Это что! – сказал он возбужденно. – Когда нас мобилизовали и перед отправкой на фронт повели в баню, мы решили всех выкурить из парной. Начали поддавать пару. Скоро полки были свободны. Заговорили о сорок первом годе. И чем больше говорил сибиряк, тем беспокойней становилось у меня на душе. Места, где он участвовал в боях, были теми же, где воевал и наш полк. Но больше всего меня поражал его голос и манера говорить – властно, в приподнятом духе, с достоинством. Что‑то в нем было знакомое. И когда он заговорил о выходе из окружения из Брянских лесов, я понял, что перед мною один из сибиряков, которые в августе сорок первого года прибыли на пополнение нашей дивизии, оборонявшейся тогда под Новгород‑Северским. Но кто именно ‑ при‑помнить не мог. Потому ли, что из‑за густого пара не мог разглядеть своего собеседника, или же год войны притупил память, или он сильно изменился.
– Вот у нас командир дивизии был герой, – продолжал он. – Сам в атаку водил солдат. Жаль только, что при выходе из окружения его ранило в ноги и спину…
– Ты говоришь о генерале Бирюзове? – не дал я ему договорить.
– Да, о нем! А ты, паря, откуда знаешь? – удивился сибиряк.
– Это же наш комдив. Я был возле него во время ранения.
– Я тоже, даже помогал укладывать его на повозку, а потом прикрывал его вывоз с поля боя в лес, – доказывал партизан.
– Там были дивизионные разведчики во главе с Сашей Тютеревым и адъютант комдива, а тебя что‑то не припомню…
– Так я же Тютерев и есть, – крикнул радостно сибиряк. Куда делась его важность, он подбежал ко мне, присмотрелся и, как был в мыльной пене, так и кинулся в мои объятия с криком:
– Да это ты, лейтенант?!
Теперь и я убедился, что передо мною Саша Тютерев.
…Август сорок первого года. Тяжелые бои под Новгород‑Северским. Большие потери. Дивизия получает пополнение. Прибыли сибиряки. Среди них двадцатидевятилетний боец, с маленькими внимательными глазами и чуть заметными оспинками на лице, Александр Филиппович Тютерев, страстный любитель спорта и острых ощущений.
Кадровую службу омич Саша проходил в артиллерийской части. Перед войной работал шофером – в Омске. Быть бы и сейчас ему артиллеристом или шофером, но начальник разведки дивизии капитан Магнитов забрал его в дивизионную разведку. И не ошибся.
Отделению, в которое попал Саша, приходилось выполнять различные задачи. В сентябре около десяти раз ходили разведчики за реку Десну в тыл врага. Ходил и Саша. Он был пытливым разведчиком, внимательно присматривался к действиям своего командира. Это помогло быстро освоиться с обстановкой. А когда был ранен сержант, Саша возглавил отделение. Это он с отделением пробрался в тыл врага западнее Новгород‑Северского, устроил заоаду и связками гранат подбил, бутылками с горючей смесью поджег два немецких танка и бронемашину. На обратном пути разведчики захватили в плен двух гитлеровцев…
…Октябрь сорок первого года. Фашистские войска захватили Орел и Брянск. Дивизия попала в окружение в районе Брянских лесов. Прорвав кольцо окружения и опрокидывая на своем пути многочисленные вражеские заслоны, части дивизии достигли лесного массива недалеко от Севска, где был назначен район сбора. А наутро стало известно, что противник подбросил войска с другого участка и снова перекрыл все дороги. На пути полка ощетинилась орудиями и пулеметами деревня Веселая Калина. Роты вступают в бой. Несут большие потери. Деревню взять не удается.
Разведчики шныряют в окрестности, пытаясь найти объезды. Тщетно.
Командир полка обращается ко мне:
– Генерала не видел?
– Нет.
– Немедленно разыщи, – с тревогой сказал он. – Ушел в голову колонны, там начался бой. С тех пор не появлялся…
Для поисков командира дивизии выделили четыре группы.
Наш комдив, генерал Бирюзов, – человек особый. Высокий, подтянутый, с прямым, чуть горбатым носом, упрямым лбом, строгим и внимательным взглядом, он отличался чрезмерной храбростью и подчас появлялся там, где ему и не следовало быть. Он уже успел за три месяца войны получить контузию, ранение и даже с машиной подорвался на мине. Но все проходило пока благополучно, комдив из строя не выходил. По этому случаю командир полка Валютин говорил: «Вы, Сергей Семенович, родились под счастливой звездой…»
Зная характер генерала, я решил искать его там, где залегли солдатские цепи. И не ошибся. Скоро мне удалось узнать, что он находится в одной из атакующих рот. Наша пехота несла большие потери. Стоило кому‑нибудь подняться, как его сразу же скашивали фашистские пули.
Я с разведчиками пополз к месту, где находился генерал. Вдруг слышу громкий призыв: «Товарищи! За Родину! За партию! За мной, в атаку, ура‑а‑а!»
Взметнулась высокая фигура в кожаном пальто, сверкнули генеральские лампасы: комдив поднялся во весь свой богатырский рост и с винтовкой наперевес устремился на врага. Громовое «ура» заглушило пулеметные выстрелы. Справа и слева от командира выросла цепь солдат. Десятки воинов обогнали генерала и неудержимым потоком устремились на врага.
Захлебываясь» строчили фашистские пулеметы, вырывая из цепи одного за другим наших товарищей. Атака нарастала. Генерал старался не отстать от молодежи, но вдруг споткнулся и упал, вновь поднялся, сделал несколько шагов вперед и упал с зажатой в руке винтовкой. Он был ранен.
Когда я подбежал к генералу, над ним уже склонился адъютант и дивизионные разведчики во главе с сибиряком Сашей Тютеревым. У комдива были прострелены ноги. Саша расстелил плащ‑палатку, и на нее уложили раненого. Кто‑то из солдат подъехал на трофейной повозке, в которую был впряжен серый конь. Раненого положили на повозку и под пулеметным огнем противника повезли в лес.
А бой, между тем, шел уже в деревне. Там завязывались короткие рукопашные схватки. Но в это время справа из‑за рощи показалась цепь немцев, стреляющих на ходу. Гитлеровцы хотели отрезать от леса роту, которая ворвалась в деревню. Того не подозревая, они угрожали раненому комдиву. Если бы они знали, кого мы сопровождали, вряд ли нам удалось бы вывезти генерала и самим уйти. Но так как они нацеливались на роту, то нам, хотя и с большим трудом, все же удалось пробиться в лес.
На опушке леса нас встретил командир полка с батальоном. Контратакующие немцы оказались между двух огней.
Короткий бой открыл путь для дивизии.
При спасении комдива Саша проявил присущие ему мужество, отвагу и спокойствие. В этом бою он сам был ранен в голову и ногу. Тютерева уложили на повозку рядом с генералом.
Движение колонны возобновилось.
После трудного перехода остановились в селе. К генералу, который и после ранения продолжал командовать дивизией, пришел врач. Он доложил, что имеется восемь человек тяжелораненых, жизнь которых висит на волоске. Только абсолютный покой мог спасти их от смерти. Саша Тютерев считался безнадежным. Он почти все время находился в обморочном состоянии.