В каждом из нас есть нечто от бедного Йорика.
Эта странная мысль посетила Анфису прежде, чем она провалилась в сон. Так бы и дремала до утра, пуская слюни в подушку, но что-то не давало покоя. Пахла ли наволочка чем-то необычным? Возможно. Не сквозняк ли вздымал шторы к потолку, туда-сюда, будто качели? Сквозняк. Откуда ему взяться? Мама плотно прикрыла фрамугу.
Анфиса вынырнула из полудрёмы. Конечно же, створка была захлопнута. Никакого ветра. Подушка пропиталась сиропом от кашля, который она разлила утром. А в углу сидел черный кролик.
Кролик.
Его-то здесь точно не должно быть.
Сперва ей представилось, это гигантская крыса, хотя в доме они не водились. Слишком настырной оказалась реальность. Всё-таки это кролик. Напротив окна располагался уличный фонарь, Анфиса отлично разглядела комок черной шерсти. Он пристроился у батареи, не мигая, взирал на неё угольками глаз.
Она потерла веки и проворчала:
— Ладно, ладно. И что дальше?
— Убивать! Насиловать! Крушить! — протараторил кролик. — Смерть! Террор! Паника!
Анфиса слышала слова, не улавливая звуков. Кролик говорил, его усики подрагивали, а рот шевелился, артикулируя речь. Не было лишь голоса.
— Неудачное время для террора, дружок. Я хочу немножечко поспать. Да и мелковатый ты. Несмышленых карапузов — и тех не напугаешь.
— Убивать! Насиловать! Крушить!
— Кого, например?
Кролик не ответил. Вместо этого развернулся и проскользнул в зазор между секций батареи. Только хвост и видели.
— Эй! Минуточку! Ты же не ответил на вопрос!
Анфиса порыскала ступнями под кроватью и нашла шлёпанцы. Обулась и побежала за кроликом, приговаривая:
— Воспитывать! Окультуривать! Учить!
Она с легкостью прошмыгнула в батарею и очутилась в полутёмной комнате, которой не могло быть за стенкой. Потому что за стенкой кончался дом. Четвертый этаж, пустое пространство. Тем не менее, комната существовала, в ней находились несколько силуэтов. Из-за неравномерного освещения Анфиса не смогла распознать, люди это или манекены. Они тонули во мраке, избегая льнущего с потолка тусклого света. Она приблизилась к длинному столу с полированной дубовой поверхностью. Стол был расчерчен в черно-белую клетку, а на другом конце, накрытое куполообразной крышкой, стояло чугунное блюдо. Там-то и притаился кролик. Он сидел справа, прижавшись бочком к блюду, словно забытая хозяйкой муфта. Узнав Анфису, кролик механически завертел головой, стробируя окружающих рубиновыми светодиодами.
— Вот ты где! И не стыдно удирать посреди беседы? Культурные животные так себя не ведут!
— Фефочка, — донесся размеренный голос, — я никогда не видел культурных животных, однако, если ты мне их покажешь, я подарю тебе свою шляпу.
— Ой, а это кто?
— Говорящее пальто, — хрипнул другой голос. Женский и прокуренный. — Человек стареет, когда начинает смотреть новости и прогноз погоды. Заруби себе это на носу.
— Так и поступлю. Но всё же, с кем я говорю? И чем вам не угодил мой анализ современный культуры?
— Видишь ли, — снова обратился мужчина, и на этот раз из темноты выплыло лицо, — ты неправа по двум пунктам. Пункт первый: тут нет никаких животных.
— Постойте! — перебила Анфиса, силясь разглядеть незнакомца. Мужчина лет 40 с вытянутым лошадиным лицом и бакенами. На голове — какой-то предмет. Какой? Вот в чем загвоздка. — Постойте, а как же кролик?
— Кролик? Какой кролик?
— Черный, какой же еще. Он пробрался ко мне в спальню через батарею и заманил сюда.
Мужчина искренне удивился.
— Ничего не знаю об этом. Никогда кроликов не видал.
— Врёте вы всё. Вон он сидит, возле посудины.
— Ах… я ошибался.
— Конечно. Я вам о чем долдоню.
— Да, я ошибался: ты неправа по трём пунктам.
— Чушь порете! Не может этого быть.
— Ац-ац, — сказала вдруг женщина, тоже подавшись вперед. — Ац-ац, аца-ца. Да ты ангук! Зоря в какао. Назови имя твоей спектральной ласточки.
— Чего? — смешалась Анфиса. — Что за ересь?
— Ац-ац, аца-ца. Это плохо. Человек, не знающий имени своей спектральной ласточки, плохой ангук. Ему не светит воробей.
— Я вас не понимаю. Сначала ласточка, теперь воробей…
— Ласточка — это первый уровень, а воробей — второй.
Женщина говорила в тоне, каким объясняют очевидные факты. Затем закашлялась, будто туберкулёзник, исторгнув клубы сизого дыма. Это была старая цыганка с лицом, напоминающим печеную картошку и носом, напоминающим бумеранг. В ушах золотые серьги-кольца, чело покрыто пёстрой косынкой. Левый глаз запечатан повязкой, точь-в-точь как у пирата. Она затягивалась дамской папиросой через мундштук и стряхивала пепел на стол.
— Так-так, — подбоченилась Анфиса, — кажется, я знаю, кто вы. Я читала эту сказку!
— Когда кажется, креститься надо, — сказал мужчина. — А ты неправа уже по четырем пунктам.
— Я зороастрийка, — парировала Анфиса. — А вы — Безумный Шляпник!
Цыганка то ли залаяла, то ли взорвалась хохотом. Безумный Шляпник издавал фрикативные звуки. Так могла бы смеяться змея.
— Что тебе снится крейсер «Аврора», — немелодично затянул мужчина, — в час, когда утро встает над Невой? — Он придвинулся к свету, и она наконец-то смогла различить черты головного убора. — Разве я похож на шляпника?
На голове торчал кирзовый сапог.
— Чуть-чуть не угадала, — промямлила Анфиса.
— Чуть-чуть в Одессе не считается, — сказал Безумный Сапожник. — А у тебя накопилось целых пять неверных пунктов.
— Да хватит уже! Зациклило вас на этих пунктах. Вы мне не ответили про анализ культуры.
Она плюхнулась на пуфик, будто ожидавший у стола, и деловито скрестила пальцы.
— Культура… культура… по-моему, это слово лучше произносить на английский манер: «калтур». Для среднестатистического носителя этой самой «калтур» тут слышится и «кал», и «халтурь», что шире раскрывает суть явления.
— Ну, не «калтур», а «калчэр», — поправила Анфиса. — И «р» практически не произносится.
— Фефочка, не дерзи. Я приехал из Англичании.
— Ой-ой, и где в этой вашей Англичании изучали язык?
Сапожник едва не задохнулся от гнева:
— Что значит «изучали»?! Это мой родной язык!
— Ну вот. А я занималась по углублённой методике Янины Резько! Эта женщина — профессор, закончила иняз с тремя красными дипломами!
— О Боги, за что мне это?! — мужчина воздел руки горе. Тут-то и выяснилось, во что он одет: рукава, оторванные от синего пиджака, и белое кружевное жабо. Туловище заменял аккордеон! Сощурившись, Анфиса прочитала марку производителя: «Weltmeister». Ниже пояса терялся обзор. Она могла только надеяться, что оттуда не высунется, подобно перископу, кларнет или гобой. — А тебе, я погляжу, палец в рот не клади.
— Смотря с чем палец. Если с кетчупом…
— Хамка! Малолетняя хамка! Ты не права по двенадцати пунктам!
— И, на минуточку, не знает имя спектральной ласточки, — вставила цыганка.
— Так вот сразу и по двенадцати! — Анфиса стукнула кулачком по коленке. — Выдумываете всё! Прошлый раз было пять, и вы по-прежнему не потрудились объяснить, в чем заключается моя неправота.
— Ты гадкая маленькая фефочка. Ты неправа по определению.
— Определение ваше хромает на обе ножки, равно как и аргументация. К тому же, вы шовинист.
— И коммунист, — поддакнул Сапожник. — Именно я совершил революцию 1917 года и помог большевикам свергнуть буржуазную власть.
— Все люди разные, если не заразные, — прокомментировала старуха. — Если заразились воздухом, то, конечно, все одинаковы.
— Как это — заразились воздухом? — недоумевала Анфиса. — Хотите сказать, воздух отравлен?
— Естественно! Стоит человеку вдохнуть, его сразу же обуревают глупые желания и идеи. То ему хочется кушать, то хочется спать, но чаще всего человек хочет, прости господи, говорить! Да не просто говорить, а про то, что ему хочется кушать и с кем хочется спать!
— Действительно, бесполезное времяпрепровождение.
— В жизни каждого сапожника, — продолжал Сапожник, — есть две первостепенные вещи: ухоженные ногти и революция.
Он вытряхнул из рукава пилочку и занялся маникюром.
— Что вы имеете в виду? — опять недоумевала Анфиса. — Сапожники ремонтируют обувь.
— Какой вздор! Обувь ремонтируют шляпники, а я, как подлинный коммунист, приехал из-за границы, чтобы спасти Россию.
— Подлинный — контаминация слов: подло и длинный. В таком значении все коммунисты подлинны.
— Благодарю за краткий экскурс в лингвистику, но ты не соображаешь, о чем говоришь. Как сказал великий Радов, «наши туалеты это не ваши туалеты». Будучи юным нищебродом, я пришел в Москву пешком, как Ломоносов. У меня была одна мечта и три пирожка. Что составляло всё моё имущество!
— Рукава вы украли потом?
— Да, оторвал у Троцкого. То есть нет!
— У Ленина?
— Не сбивай с панталыку! Ты самая гадкая фефочка на свете!
— Да ладно, вы еще не видели мою маму.
— Ац-ац, аца-ца, — крякнула цыганка и отхаркнула мокроту на стол. Аккурат в пепел от папиросы.
— Вскоре мне открылось: я Душа и Зеркало русской революции, в котором Душа способна увидеть себя сквозь Глаза русской революции и пустить скупую революционную Слезу. Также мне открылось, что в мире полно злокозненных уродов, и они не побрезгают разбить мне Зеркало, Душу и Яйцо. Пребывать в России 1917 года слишком опасно, я решил обождать. И пришел только в 2017 году. Обезопасив себя, я наконец-то мог осуществить свою мечту — спокойно сожрать три пирожка. Я сконструировал киборга-убийцу с искусственным интеллектом. Вылитый я, правда, в другой инкарнации, когда я был черным кроликом. Ради эксперимента я отправил его\себя в прошлое, чтобы ликвидировать Джона Коннора. Затея потерпела фиаско, я вынужден признать: убить Джона Коннора сложнее, чем привести к власти рабоче-крестьянский класс.
Лирическое отступление
And now for something completely different. Навострите ушки, дети, ибо этой информации вы не найдете ни в одном учебнике, а я не буду повторять. Мало кто знает, при каких обстоятельствах познакомились Ульянов и Троцкий на самом деле. Пламенный оратор и марксист днём, по вечерам Лейба Бронштейн работал певицей в американском казино «12 обезьян», испытывая страх и отвращение к Лас-Вегасу. Он имел оглушительный успех и несчетное количество поклонников, ничего не подозревающих о настоящей личности латентного революционера. Элитные кавалеры не подозревали даже о том, что Лейба — мужчина. Он выступал под псевдонимом Эммануэль Cunt, хитро вплетая в легкомысленные песенки пропаганду идей Маркса и Энгельса. Изобретательный еврей рассудил, что наилучшим маневром для истребления капиталистической системы будет подрыв её изнутри, из самого, так сказать, сердца. Лишить толстосумов их состояния — значит лишить их власти. Маскируясь под валютную проститутку от искусства, обирая до нитки наиболее влиятельных завсегдатаев, Бронштейн единолично восстанавливал историческую справедливость, перенаправив доходы, а, следовательно, и власть пролетариату. То бишь себе.
Одним промозглым вечерком представление посетил товарищ Ленин. Он пришел в исступление от зрелища, кое являла собой опытная травести-дива товарищ Бронштейн, что отразилось в так и не изданном томе собрания сочинений, где Ильич беззастенчиво описывал свои адюльтеры. Вот что писал Ленин:
«Ты со мною забудь обо всём,
Эта ночь нам покажется сном,
Я возьму тебя и прижму, как родную дочь.
О-о
Нас окутает дым сигарет,
Ты уйдёшь как настанет рассвет,
И следы на постели напомнят
Про счастливую ночь».
Покорённый неземной красотой и острым умом певицы, Ульянов не обратил внимания на черного кролика, который сидел на соседнем стуле и навязчиво предлагал свою дружбу. Кролик гундел нечто невразумительное под нос, что-то там об эпохальном материале для будущего выпуска «Искры» и плодотворном сотрудничестве. Ленин увлеченно таращился под юбку Троцкому, цепким взглядом облапив коленки и выше. В этот миг, кроме ножек Троцкого, мало что существовало. Если б кто-то сообщил ему, что ножки эти — протезы, они и тогда бы не утратили для Ильича ни толики привлекательности.
Как бы там ни было, а исторически важный вечер завершился в номере 217 отеля «Парадизо», где накокаиненные вожди предались содомской страсти и склонили к ménage à trois доселе приличного киборга, слыхом не слышавшего о половой жизни. Кролик оборонялся до победного конца, однако концов было два, а он один, и концы победили. Заронив в хрупкий мозг семя раздора (семя в данном контексте не фигуральное), они замкнули цепь гиганта электрической мысли и отломали встроенные в лапы серп и молот. Троцкий бережно водрузил их на красные труселя. Так, гремя шарнирами, из полымя битвы родилась символика Советского Союза. А через девять месяцев к ней присоединилось еще одно знаменательное событие: кролик произвел на свет Дитя Революции. Невозможно определить, чьи гены превалировали — обоих отцов или суррогатной матери. Однако с твердой уверенностью можно заключить: Дитя унаследовало выдающийся нос. И усы. Собственно, это всё чем оно было. Родители обозвали его Иосифом и бандеролью выслали к приёмной семье в Грузию. Сами же отправились в Петроград — готовить восстание, позаимствовав у кролика план государственного переворота.
ПЛАН ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ