Шесть последующих лет вплоть до начала Великой Отечественной войны были для меня годами напряженной производственной и политической учебы. «Трехгорка» стала для меня большой школой, а коллектив трехгорцев — лучшим учителем. Все эти годы подготовляли меня к самому большому дню в моей жизни, и наконец этот день наступил: в 1940 году меня приняли в коммунистическую партию. Я почувствовал, что моя ответственность перед Рединой еще больше возросла.
Но вот грянула война, я ушел на фронт. Тяжело было расставаться с родной «Трехгоркой», с Москвой, но всех нас призывал долг перед Родиной.
Пять незабываемых лет пробыл я в рядах Советской Армии, не раз участвовал в боях и походах, много видел, много пережил. Служба в строю, фронтовая обстановка, боевые традиции оставили во мне неизгладимый след. Я еще сильнее почувствовал любовь нашего народа к Родине, к великому Сталину, несокрушимую мощь страны социализма. Шли бои, а я уже мечтал, как после разгрома фашистских захватчиков вернусь на родную «Трехгорку» и с новыми силами возьмусь за работу. Произошло это в 1946 году. Пришел я в тот же цех и в ту же бригаду, где работал.
* * *
Шестого июня 1949 года во втором ткацком цехе нашего комбината происходило производственное совещание всех трех смен жаккардного комплекта. Нашему совещанию суждено было стать началом большого движения, которое, как разлив полноводной реки, распространилось по всей стране. Это движение — соревнование за высокую культуру социалистического производства.
Конечно, все это началось не сразу. То, что зародилось на «Трехгорке», было подготовлено всем ходом социалистического соревнования. «Трехгорка» одной из первых подхватила почин Марии Волковой, ответила развертыванием движения многостаночников. Так же дружно откликнулся наш комбинат на призыв Александра Чутких, и скоро соревнование за бригады отличного качества разгорелось по всем цехам. Горячо поддержали трехгорцы и предложение Натальи Ярыгиной достичь, а затем и превзойти довоенный уровень производительности оборудования. Ткачихи нашего комплекта решили превысить довоенную производительность оборудования на два процента и перевыполнили это обязательство. Наконец, «Трехгорка» энергично взялась за экономию сырья по примеру купавинских текстильщиц Марии Рожневой и Лидии Кононенко.
Однако опыт подсказывал мне, что в движении за лучшее использование техники и сырья, за высокое качество продукции не хватает еще одного важного звена — это борьбы за высокую культуру производства. Вот, собственно, в чем состояла основная идея моего предложения, с которым я выступил на производственном совещании 6 июня 1949 года.
Я долго вынашивал свою мысль, тщательно обдумывал, как сделать, чтобы культура на производстве стала достоянием всей нашей фабрики. «Трехгорка» должна стать предприятием высокой культуры социалистического производства.
* * *
Служба в армии, особенно на фронте, приучила меня, советского офицера, по-особому относиться к так называемым «мелочам», которые на первый взгляд никакого значения в работе не имеют. Много таких «мелочей» застал я в своем цехе, когда вернулся с фронта. Раньше я не обращал на них внимания, но после войны стал относиться к ним уже по-иному.
Наблюдая работу ткачих, я заметил, что они не всегда одинаково быстро и уверенно совершают свой маршрут между станками. В отдельных местах они вдруг замедляют шаг и идут осторожно, будто боясь споткнуться.
Разгадка оказалась простой: мешали выбоины в полу между станками. Мы немедленно потребовали исправить, пол. Шаг ткачих стал ровным, они уже не боялись оступиться и все внимание уделяли станкам.
Когда мы побывали в гостях у Чутких, я заметил, что у него в бригаде отлично освещены передний и задний планы рабочего места. У нас освещение было недостаточное.
Мы усилили освещение рабочего места, стали наводить чистоту. За нами сейчас же последовали другие бригады, потом вся ткацкая фабрика, затем весь комбинат.
Однажды из разговора с главным инженером одной ивановской фабрики я узнал, что у них средняя обрывность несколько ниже, чем у нас, на «Трехгорке». Оказывается, у нас плохо следили за увлажнением воздуха. Если воздух сух, пряжа пересушивается и чаще обрывается. Ткачихе приходится затрачивать много энергии на ликвидацию обрывов, да и брака получается больше.
Стоило наладить увлажнительную систему, как обрывность уменьшилась.
А вот еще «мелочь» — шкаф для помощника мастера. Очень важно, чтобы у меня и моих сменщиков всегда был под рукой нужный инструмент, чтобы его не разбрасывали, не уносили, а потом не теряли времени на поиски. По моей просьбе администрация сделала для нас удобный шкаф. В этом шкафу — специальное отделение с выдвижными ящиками и полочками для инструмента и деталей, отделение для одежды и других личных вещей, отделение для диспетчерского телефона. Теперь нужные нам инструменты или детали мы берем из определенного ящичка. Индивидуальные ящички сделали и для работниц. Это сберегло много рабочего времени, а сбереженное время — дополнительная продукция.
Когда мой шкаф был готов, возник вопрос об окраске. Я попросил покрыть шкаф светло-голубой краской. Мне возражали:
— Нельзя этого делать. Будут поминутно браться за шкаф грязными руками, он быстро испачкается.
— Вот потому-то и нужен светлый тон, — ответил я, — чтобы за шкаф брались только чистыми руками. Кто-кто, а ткач должен строго следить за чистотой рук. Он имеет дело с тканью и может запачкать ее.
Однажды я попросил одного молодого помощника мастера показать мне свои руки. Юноша удивился, но показал. Они были в царапинах и ссадинах.
— Спешишь, — сказал я. — Не годится это. Так из тебя хорошего помощника мастера не получится.
— Да откуда это видно, что я спешу?
— По рукам вижу, что торопишься. У хорошего мастера руки всегда чистые, без ушибов и порезов. Ничего не делай на скорую руку. Внимательно смотри за станками, заблаговременно проверяй и прочищай. Тогда и суетни не будет и ткань получится добротная,
чистая.
Так шаг за шагом, нащупывая звено за звеном, мы создавали у себя в комплекте все необходимые условия для подлинной культуры на производстве, следовательно, для ритмичной, высокопроизводительной работы.
Дело, разумеется, не обошлось без трудностей, хотя нас во всем поддерживают партийная и профсоюзная организации и дирекция комбината.
Труднее всего было переделать психологию некоторых рабочих, сломать привычку к старому, преодолеть недоверие к новому.
Взять такой вопрос, как внешний вид, опрятность самого рабочего. Забота о внешнем виде — это по сути забота о внутренней собранности, дисциплине.
Я часто вспоминаю один из эпизодов фронтовой жизни. Наша часть обороняла город. Долгое время мы сидели в окопах, обносились, загрязнились, а это отражалось и на настроении бойцов. И вот командование решило выдать всем новое обмундирование. Было приказано ежедневно бриться, регулярно менять подворотнички гимнастерок и чистить обувь. И мы словно переродились. Подтянувшись внешне, мы стали веселее и бодрее. Казалось бы, это внешняя сторона дела, но она имела по существу глубокий внутренний смысл. Цель была достигнута — настроение у бойцов поднялось.
Так было и у нас на фабрике. Опыт показал, что когда человек приходит в цех в грязной одежде, он и работает не так как надо. Но уж если рабочий надел чистый костюм, он не потерпит грязи и беспорядка вокруг себя и будет следить за чистотой станка и своего рабочего места.
Борьба за культуру производства — это не кампания, а постоянная кропотливая работа, которая не ограничивается только соблюдением чистоты.
Наша советская культура производства означает и правильную, хорошо налаженную технологию. Высокая культура производства — это умная, хорошо поставленная организация труда, механизация и автоматизация тяжелых и трудоемких работ, облегчающие труд. В этом направлении и развернули трехгорцы борьбу за производственную культуру.
* * *
Часто меня спрашивают, хорошие ли у нас в бригаде станки. Я всегда отвечаю:
— У нас хорошие ткачихи.
И в самом деле, успех решают не станки, а люди, управляющие ими. Примером могут служить ткачихи нашего комплекта Александра Штырова, Клавдия Желтова, Мария Графова. Недаром у нас говорят, что в работе они художницы. В их руках старые жаккардовые станки словно зажили второй жизнью.
Путь каждой из этих ткачих обычный для советской работницы.
Александра Штырова пришла на «Трехгорку» пятнадцатилетней девочкой. Здесь же, на фабрике, работает ее отец Михаил Сергеевич Штыров. Саша, как тепло называют Штырову, у нас на комбинате окончила школу ФЗО, потом курсы техминимума, затем школу высокой производительности. Конечно, вначале у нее было мало опыта, зато много настойчивости. Она училась у старых ткачих. У нее оказался хороший глаз и крепкая рука. Уверенно, ловко и без большого напряжения она начала работать на восьми жаккардовых машинах вместо шести по норме.
Однако молодой стахановке это казалось недостаточным. Она изучала режим скоростей станков, сокращала время, затрачиваемое на операции, вырабатывала свои приемы смены и зарядки челнока. Вскоре она перешла на десять станков, потом на двенадцать, а через год вместе со стахановкой Зинаидой Меньшиковой работала уже на шестнадцати станках. У Штыровой, хотя она и молода, учатся теперь многие ткачихи. Ее имя занесено в книгу почета Министерства легкой промышленности. Она избрана депутатом Верховного Совета
СССР.
Много тысяч дополнительных метров ткани дала наша фабрика благодаря Александре Штыровой и ее последователям.
Любо смотреть и на работу Клавдии Желтовой. У нее каждый шаг продуман, каждая минута на учете. Она выполняет свои операции быстро, ловко и красиво.
Я уже говорил, что важнейшее условие успешной работы ткачихи — это скорость. Клавдия Желтова, несмотря на молодость, освоила уже такие скорости, что по темпам работы приблизилась вплотную к нашим лучшим многостаночницам.
Отлично овладела техникой и ткачиха Мария Графова. У нее, как и у Штыровой, выработался свой твердый порядок в работе, свой стахановский стиль. Она приходит за двадцать—тридцать минут до начала смены, чтобы принять станки, проверить все вплоть до того, не попала ли капля масла «а пряжу. Ткачиха предыдущей смены еще работает, а зоркий глаз Марии уже побывал всюду. И если где произошла разладка или сработался початок, Графова сама налаживает дело, не считаясь с тем, что час ее работы еще не наступил. Именно так же через восемь часов поступит сменяющая ее подруга.
К ткачихам нашей бригады можно полностью отнести сталинские слова о том, что стахановцы — это люди культурные и технически подкованные, дающие образцы точности и аккуратности в работе, умеющие ценить фактор времени в работе, научившиеся считать время не только минутами, но и секундами.
С этими ткачами мы и начали соревнование сначала за работу на высоком уплотнении, а затем и за высокую культуру производства.
* * *
Когда в начале 1949 года по почину Александра Чутких началось соревнование за звание бригад отличного качества, мы побывали на Краснохолмском комбинате. Я и раньше был знаком с Александром Степановичем, встречался с ним на совещаниях и знал его как требовательного, волевого командира производства, поборника дисциплины и культуры.
Вся наша страна знает имя Александра Чутких. Знают его и далеко за пределами нашей Родины. Такую же широкую популярность завоевали и многие другие новаторы социалистической промышленности: Волкова и Матросов, Кононенко и Рожнева, Борткевич и Быков. Они прославили себя своими делами, самоотверженным творческим трудом во имя любимой Родины.
Моя бригада внимательно ознакомилась с работой комплекта Чутких и решила включиться в соревнование за работу без брака. С января 1949 года мы стали давать только первосортные ткани.
Но вот прошло полгода, началось движение за звание бригады высокой производственной культуры и отличного качества. Начавшись на «Трехгорке», это движение быстро распространилось по всей текстильной промышленности, а потом и по всей стране. Теперь уже Чутких, Ярыгина, Матросов и другие отвечали на наш призыв, как и мы в свое время откликались на их зов. У нас появились тысячи и тысячи последователей.
Наша цель была скромная — сделать свою родную «Трехгорку» образцовым, высококультурным предприятием. А вышло гораздо лучше, чем мы предполагали. Тем радостней было сознавать, что крупица наших усилий принесла пользу Родине. Мы чувствовали себя как в бою. Словно сводку с фронта, читали мы сообщения о новых фабриках и заводах, включившихся в поход за культуру.
Успех движения за экономию, за высокое качество продукции не случаен. Он подготовлен всем ходом соревнования. А в активности масс — основа успеха всякого новаторского почина. Трудно перечислить все те организации, которые шли навстречу нашему предложению и старались помочь его осуществлению. Такова сила коллектива.
Теперь мы можем уже говорить и о плодах нашей работы.
Чистота наведена во всех уголках комбината. Поднята на новую высоту культура управления. Все нити производства ведут в диспетчерский пункт. На всех мало-мальски значительных участках установлены телефоны и лярингофоны. У каждого из нас под рукой телефонный аппарат. Кончилась беготня «вниз и вверх».
Упорядочены маслохранилища. Они похожи теперь на лаборатории. Вместо старой клееварки создана новая, отлично оборудованная, механизированная, блещущая чистотой. Реконструирован отбельный цех, процесс отбелки автоматизирован. Перестроен и красильный цех.
Полный переворот произошел в нашем фабричном транспорте. Нет прежних громоздких тележек с чугунными колесами. Их заменили легкие металлические тележки на шарикоподшипниках и на резиновом ходу.
В цехах появились самоходы-чистители. Они автоматически производят обдувку верхних зон прядильных машин от пуха, этого бича текстильной промышленности.
Трудно перечислить все то важное и хорошее, что уже сделано на вашем комбинате. Благодаря усилиям коллектива наш комбинат превращается в предприятие образцовой производственной культуры. Но это, конечно, только начало. Теперь мы уже думаем о механизации и автоматизации всех процессов производства в комплекте и на всем комбинате. Будут у нас станки-автоматы с различными совершенными приспособлениями вплоть до фотоэлементов. При меньшей затрате труда мы будем производить гораздо больше тканей, чем сейчас.
Наша производственная культура шагнет еще дальше, ибо нет предела творческому дерзанию советских людей.
* * *
У нас на «Трехгорке» побывало немало иностранных делегаций. Зарубежные текстильщики хотят понять, что заставляет советских рабочих заботиться о производстве, выступать застрельщиками новых высокопроизводительных методов труда.
Мы старались объяснить прежде всего главное: мы хозяева фабрик и заводов. При этом нами, людьми социалистического общества, руководят совсем иные мотивы, чем в буржуазном обществе. Для нас, советских людей, основная цель в жизни — процветание нашей Родины, строительство коммунизма. Это и есть советский животворный патриотизм, в этом — стремление к высокопроизводительному труду. Хочется сказать словами одного из наших старейших ткачей, ветерана «Трехгорки» Ивана Васильевича Беликова, обращенными к молодым избирателям нашего комбината:
«Гляжу я на наших людей комбината и ясно вижу, почему они все так крепко трудятся. Не для личной наживы такой у нас славный труд. Я сужу по себе. Лет мне уже немало. Мог бы и дома сидеть, пенсию получать, газеты почитывать, цветы разводить. А все же с «Трехгорки» не ухожу, не могу с ней расстаться, не могу жить
'без дела... Люблю труд, работа для меня самое важное, потому что это нужно для общества...
Вот это и есть та потребность в труде, без которой мы жить не можем».
Лакеи капиталистов расхваливают жизнь в буржуазном обществе, расписывают так называемый «западный образ жизни», трубят о «свободе личности». Но вот как выглядит этот хваленый образ жизни и эта «свобода личности», если отбросить словесную шелуху.
В газете «Труд» я прочитал письмо португальской работницы К. Больно было читать эти строки, говорящие об отчаянии, нищете и бесправии рабочего человека в капиталистической стране.
Работница К. работает^ ткачихой на одной из фабрик, где занято около тысячи человек, преимущественно женщин. Заработка ее едва хватает, чтобы жить впроголодь. Она может купить только немного кислого хлеба из кукурузы с отрубями, рыбы и картошки. Некоторые рабочие питаются луком и хлебом да водянистой похлебкой, на большее нехватает. Значительная часть заработка уходит на оплату квартиры и на различные принудительные взносы. Одежду и продукты приходится покупать в рассрочку — значит, платить вдвое дороже, потому что лавочники начисляют высокие проценты.
Ткачиха пишет, что социальное страхование, пенсия и медицинская помощь — это для них несбыточная мечта. Ее отец безработный. Фабрика, где он работал, закрылась, потому что страна наводнена американскими товарами... Голод, болезни, нищета — удел большинства трудящихся.
Заканчивая свое письмо, ткачиха обращается к советским людям:
«Ваша страна воодушевляет нас на борьбу, ваши песни наполняют наши сердца надеждой, ваша преданность народному делу и ваши успехи вселяют в нас великую радость».
Так слова советской правды,- минуя все преграды, проникают даже в фашистский застенок.
Великая правда нашей советской жизни согревает сердца трудящихся всех стран, укрепляет в них веру в свои права, поднимает их на борьбу за свое счастье, за мир, против поджигателей новой: войны.
Как не похожа жизнь советских людей на то, что описывает португальская работница! Мы живем, не зная нужды, мы спокойны за себя, за будущее своих детей.
Труд в нашей стране — дело чести, доблести и геройства — ценится превыше всего. В связи со сто пятидесятилетием «Трехгорки» Родина наградила меня орденом Ленина, а затем за достижения на производстве я был удостоен Сталинской премии.
На заботу и отеческое внимание партии и правительства, я отвечу Родине, нашему любимому вождю и учителю Иосифу Виссарионовичу Сталину самоотверженным трудом, дальнейшим проявлением новаторской инициативы.
У меня рождаются новые планы и мечты о еще большем повышении культуры производства. Я не сомневаюсь, что и моя личная мечта — завершить техническое образование — обязательно сбудется. В нашей стране мечты, как правило, всегда осуществляются.
Как-то одна из наших ткачих, Мария Чертова, сказала:
— А ведь, товарищи, коммунизм он уже совсем близко от нас!
Да, наш народ уверенно идет к коммунизму, своим творческим трудом приближает нас к светлому будущему человечества.
ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ВОРОШИН
Г. НЕЖЕВЕНКО,
токарь Одесского завода радиальных станков, лауреат Сталинский премии
ВЫСОКИЕ СКОРОСТИ
Еще совсем недавно за воротами нашего завода был пустырь, а теперь здесь раскинулся рабочий поселок, ясно наметились контуры будущей широкой улицы, в лесах и бетоне возвышается новый, строящийся цех. Скоро он вступит в строй. В начале этого года закончено строительство нового здания заводоуправления, и в нем удобно разместились конструкторское бюро, лаборатория, парткабинет, библиотека.
Наши конструкторы проектируют и создают замечательные станки, рационализаторы и изобретатели смело вводят новые усовершенствования и приспособления, облегчающие труд рабочих и повышающие их производительность.
Растет, быстро растет наш завод радиальных станков. Вместе с заводом растут люди, отлично понимающие, что без постоянной и упорной учебы нельзя полностью использовать чудесную технику, которой вооружила нас Родина. Не удивительно поэтому, что на нашем заводе имеется много рабочих со средним образованием.
Культурный, образованный, хорошо знающий свое дело рабочий творчески осмысливает и двигает вперед технику.
Разве можно сравнить нашего советского рабочего с рабочим дореволюционной России или рабочим любой капиталистической страны?
Мой отец, например, в совершенстве знал свое слесарное дело. До революции он работал в частной весоремонтной мастерской. Как-то однажды, помню, отец пришел домой очень озабоченным:
— Опять меня вызвал хозяин, — сказал он, — требовал, чтобы я обучил ученика. Обучу, конечно, — недобро усмехнулся отец, — но секрета своего не выдам. Секрет свой открою только сыну, когда он подрастет.
Разумеется, я еще не понимал тогда, о каком «секрете» идет речь. Это я понял много позднее, когда вырос и сам стал работать. Отец был хорошим мастером, и хозяину, конечно, очень хотелось, чтобы и другие в его мастерской работали так же быстро и ловко, как работал мой отец. Хозяину от этого — явная выгода, а рабочему — один ущерб.
Понятно, почему отец не хотел делиться с кем-либо своим опытом. Товарищи по работе не осуждали отца, потому что они и сами так поступали. Ведь тогда каждый стремился быть вне конкуренции, чтобы застраховать себя от безработицы.
— Мастерство наше — хлеб наш, — говорили они. — А кто же по своей воле будет лишаться хлеба?
Никакой технической литературой мой отец не пользовался: она была недоступна большинству рабочих. Царский строй обрекал трудящиеся массы на политическое бесправие, нищету, на культурную отсталость. Да и могла ли пойти на ум книга, если отец работал от зари до зари и всегда приходил домой озлобленный и утомленный.
А сейчас в нашей стране рабочему предоставлены великолепные дворцы культуры, библиотеки, читальни,- красные уголки, технические кабинеты с литературой по всем отраслям науки и техники. Книга в большом почете у наших рабочих. И мы читаем не только технические книги, но и художественную литературу. Произведения классиков и советских писателей пользуются у нас большой популярностью. Хорошее литературное произведение не только расширяет кругозор, но и учит преодолевать трудности, вдохновляет на борьбу за новые достижения в труде.
А ведь известно, что трудности всегда возникают, когда в процессе производства появляется новое. Вот, например, как зарождалось у нас на заводе движение скоростников. Еще два года назад на заводе только отдельные рабочие мечтали о скоростном точении и фрезеровании. Теперь же у нас девяносто скоростников. А давно ли нам, скоростникам, приходилось горячо спорить с предельщиками, которые, цепляясь за старое, пытались доказать, что в условиях нашего завода невозможно применить скоростное резание! Вспоминаются военные годы. Наш завод был эвакуирован на Восток. Мы выпускали сложные станки для промышленности. Как-то однажды меня вызвали к директору. До этого я три дня не уходил со своей бригадой с завода, заканчивая сложную и срочную работу. Когда начальник цеха утром сообщил мне, что после смены меня просят зайти к директору, я очень обрадовался: был вполне уверен, что мою работу одобрят. —
Но вышло совсем не так. Директор протянул мне мелко исписанный листок бумаги:
«Надо остепенить не в меру разошедшегося лихача, а то сегодня он в героях ходит, а завтра, глядишь, из-за него выйдет из строя ценный «ДИП-300».
Меня обвиняли в лихачестве. Предельщики «доказывали» директору, что повышение скорости резания будто бы пагубно отразится на станке.
— По таблице, — говорил механик, — полагается четыреста восемьдесят оборотов шпинделя в минуту, а Нежевенко заставляет шпиндель вращаться со скоростью 780 оборотов в минуту. Это преступление.
Он всячески стремился опорочить мой метод, защищая честь своей «таблицы».
Тяжелое чувство охватило меня. В то время в родной Одессе еще орудовал враг. На всех фронтах шли ожесточенные сражения. Родина переживала грозное время. А ко всему этому — личное горе: я получил страшное известие, что в оккупированном Первомайске фашисты зверски замучили мою мать.
Разве можно было оставаться спокойным? Имел ли я право работать по старинке? Для того ли меня оставили в глубоком тылу, чтобы я работал по «таблице», ниже своих возможностей?
Я не сдавался. Партийная организация и дирекция завода отвергли нелепые обвинения предельщиков. Мой опыт получил широкое признание. Но это еще не было похоже на скоростное резание. И часто, беседуя между собой, рабочие говорили:
— Вот если бы резцы сделать более устойчивыми....
Эту задачу решил несколько лет спустя ленинградец Генрих
Борткевич. Как известно, он, изменив угол заточки резца, заставил станок работать во много раз производительнее.
А наши предельщики упорно продолжали свое:
— Оборудование у нас старое, изношенное. Мы многим рискуем, надо еще подумать...
Однако это нисколько не поколебало меня: я был твердо уверен, что стою на правильном пути. Да и партийная организация завода поддержала меня, откинув прочь пустые разговоры и «теории» о каких-то особенных станках. С волнением приступил я к работе, чтобы доказать жизненность скоростного резания на нашем заводе.
...Еще раз проверено взаимодействие всех частей станка, под рукой все инструменты и приспособления. Устойчива и согласованна вся система: станок — приспособление—деталь. Готов действовать резец с отрицательным углом заточки. Наконец, включены невиданные ранее скорости. Быстро вращается деталь, и кажется, докрасна раскаленные металлические стружки, вылетающие вместе с вихрями искр из-под резца, только подгоняют ее, поторапливают. Сто метров в минуту... пятьсот... семьсот двенадцать.
Успех был полный. Но это было только начало. Ведь дело заключалось не только в том, чтобы самому поставить рекорд по скоростному резанию: важно было, чтобы и другие поняли и убедились, что ничего недоступного в этом нет, что пришло время перейти к высшему классу мастерства. Надо было увлечь других, утвердить это новое, способствующее дальнейшему усовершенствованию технологии и росту производительности труда.
Товарищ Сталин говорил, что стахановское движение «открывает нам тот путь, на котором только и можно добиться тех высших показателей производительности труда, которые необходимы для перехода от социализма к коммунизму и уничтожения противоположности между трудом умственным и трудом физическим». И мы, советские рабочие, прилагали и прилагаем все силы к тому, чтобы как можно шире развивалось стахановское движение, социалистическое соревнование. Об этом заботилась наша заводская партийная организация.
У меня вошло в привычку после работы обязательно заходить в партийное бюро. Когда встречаются трудности, куда пойдешь? В парторганизацию. Когда радость какая, с кем разделить ее? Тоже со своими товарищами — коммунистами.
Во время одной из таких встреч с секретарем партбюро т. Алексеевым мы заговорили о стахановской школе скоростников. Организации такой школы требовала сама жизнь.
— Думаю, Григорий Семенович, что руководить школой должен ты, — сказал мне секретарь партбюро.
Потом вопрос был согласован с дирекцией, инженеры мне многим помогли, и стахановская школа скоростников начала работать.
Обычно собираемся мы вечерами у моего станка. После небольшого рассказа следует показ. Молодежь на практике учится, как лучше организовать рабочее место, как создать необходимые условия для скоростного резания.
Иной рабочий, для того чтобы взять ключ или резец, останавливает станок и, нагнувшись к инструментальному ящику, роется в беспорядочно разбросанном инструменте.
У меня инструментальный шкафчик расположен так, что не нужно к нему нагибаться. Правая рука лежит на лимбе станка, левая достает из шкафчика нужный инструмент или приспособление, глаза же обращены к зажатой в патроне детали. В моем инструментальном шкафчике двадцать восемь полочек, каждая вещь имеет свое определенное место. Ощупью безошибочно я беру нужный инструмент.
Все это значительно экономит рабочее время, создает условия для высокопроизводительного труда.
Перейдя на резание со скоростью 500—700 метров в минуту, мне удалось сократить машинное время обработки деталей в пять—десять раз. Но вскоре я убедился, что само по себе скоростное резание, то есть резкое сокращение машинного времени, необходимого для обработки детали, еще не дает нужного эффекта, если не сократить вспомогательные операции, например на подвод резца для получения заданных чертежом размеров, на промеры.
Как можно меньше движений! Сократить лишние операции! — вот на что должны быть сейчас направлены рабочая изобретательская мысль, смекалка.
Основательно и серьезно подумав над этим, я прежде всего изготовил продольный лимб. Устройство его несложное. Лимб монтируется на валике продольной подачи супорта станка. Когда у меня есть лимб продольной подачи, а также хорошо отрегулированный лимб поперечной подачи и надежно фиксированный поворотный резцедержатель, я могу работать уверенно, не опасаясь брака. Мне не приходится каждый раз замерять обработанную деталь и останавливать для этого станок. Вспомогательное время сокращается до минимума.
Многие товарищи, которые наблюдали за моей работой, недоумевали: «Как же это Нежевенко работает?! Вроде как на глазок!»
Но очень скоро за работу без брака дирекция завода доверила мне персональное клеймо ОТК. Теперь на всех токарных станках «ДИП» нашего завода установлены такие лимбы, и опыт скоростного резания металла получил большое распространение.
Но так же как один или несколько новаторов не могут сделать передовым целый завод, так и один завод, как бы хорошо ни работал, не может повысить производительность труда в масштабе целой отрасли промышленности или в масштабе всего города.