Сейтё Мацумото
Ландшафт этой префектуры достаточно разнообразен: на севере — горы, на юге — морское побережье. Чуть к востоку от моря, в котловине, находится город Мизуо с населением примерно в триста тысяч человек. В окрестностях и двухсот тысяч жителей не наберётся. Однако город процветает. Возник он в давние времена, при феодальном замке, и сразу стал средоточием интересов жителей окружающих деревень. Сюда стекались товары, здесь заключались торговые сделки. В настоящее время Мизуо — центр близлежащих промышленных зон.
Одна из достопримечательностей города — «Винодельческая компания Канэзаки». Производимое ею сакэ «Дзюсэн», может быть, и не считается лучшим в стране, но в этой провинции славится. Глава фирмы Гисукэ Канэзаки, винодел в третьем поколении, с точки зрения обывателей человек не совсем обычной судьбы. Второй сын в семье, в юности он уехал в Токио и поступил в частный университет. Водоворот столичной жизни закружил молоденького провинциала, соблазны, куда более притягательные, чем наука, обступили со всех сторон. В университете Гисукэ продержался только год. О нём ходили самые разные слухи: попал в дурную компанию и пустился в разгул, участвовал в левом движении, примкнул к какой-то сомнительной организации правых и прочее… Короче говоря, что с ним случилось в Токио, было не совсем ясно.
Однако его возвращение в Мизуо не вызвало особых пересудов: его старший брат умер, и Гисукэ должен был наследовать семейное дело. Из Токио он привёз жену. Кто она — никто толком не знал. Её смуглое, явно попорченное косметикой лицо наводило на мысль, что она из ресторанных красоток. Впрочем, красоткой её нельзя было назвать. Кроме хорошей фигуры, во внешности этой женщины ничто не привлекало взгляда. Держалась она в тени, бывать на людях не любила.
Вслед за старшим братом умер отец, и Гисукэ стал директором «Винодельческой компании Канэзаки». Едва заняв этот пост, он основал газету «Минчи-симбун». Поначалу она состояла из четырёх страниц в половину обычного формата и выходила один раз в неделю. Направление газеты было явно демократическим, созвучным тому движению, которое быстро охватило Японию после поражения в войне. Очевидно, в Токио Гисукэ не только гулял и пил, но и интересовался политикой. Говорить он умел, да и писал неплохо. Тематика газеты ограничивалась вопросами городского управления, которые освещались в трёх аспектах: законодательная и исполнительная власть, судопроизводство. Придерживаясь принципа внепартийности, основанного на справедливости и бескомпромиссности, «Минчи» выдвигала следующие лозунги: «Граждане имеют право знать политику тех, кто управляет городом», «Граждане имеют право защищать свою жизнедеятельность в том случае, когда действия отцов города выходят за рамки законности». «Граждане имеют право участвовать в управлении городом».
Редакция и администрация газеты соседствовали с конторой фирмы. Вопрос был решён наипростейшим образом: просторное помещение конторы разделили надвое глухой перегородкой. У входных дверей рядом с огромной, потемневшей от времени вывеской, где на обнажившейся текстуре дерева поблёскивали потускневшие золотые иероглифы «Сакэ высшего сорта „Дзюсэн“», появилась полированная доска с соответствующей надписью, выполненной тушью.
На задворках, чуть сбоку от конторы, стояли два длинных, наполовину выкрашенных в белый цвет здания — винокуренный цех и склад готового сакэ. Часть склада теперь была отведена под закупленную бумагу и нераспроданные экземпляры газеты.
Быт, городские новости, происшествия «Минчи» не интересовали. Эти материалы публиковались в крупных газетах провинции и в центральных местных. Главной задачей данной газеты было разоблачение закулисных махинаций городского управления. В редакционных статьях, занимавших первую полосу, неизменно содержалась критика в адрес мэра, его помощника, председателя и заместителя председателя городского собрания, а также действующих заодно с ними промышленных и финансовых боссов. Тон, как правило, был резкий, а подпись — стандартной: Гисукэ Канэзаки.
Газета оказалась интересной, и тираж её постепенно рос. Озабоченные, мэр и председатель городского собрания попытались уладить дело с помощью денег, но навлекли на себя новые беды. Канэзаки не только не пошёл на компромисс, но и описал в газете, как отцы города предлагали ему взятку.
Председатель профсоюза рестораторов, ставленник депутата городского собрания, решил воздействовать на строптивца иным способом: все рестораны объявили бойкот сакэ «Дзюсэн». В ответ на это «Минчи» поместила сообщение, что в ближайших номерах будут опубликованы данные о связях депутатов с женщинами лёгкого поведения при посредстве занимающихся сводничеством ресторанов. Кроме того, в статье намекалось, что газета располагает полученными от уволенного за растрату столоначальника налогового управления сведениями о том, кто из самых крупных владельцев ресторанов систематически уклоняется от уплаты налогов. Противник дрогнул, перед сакэ «Дзюсэн» вновь открылись двери питейных заведений. Газета в свою очередь пошла на уступку и заявила, что до окончания тщательной проверки никаких материалов по данному вопросу публиковать не будет.
Впоследствии считали, что именно в это время в поведении Гисукэ Канэзаки появились какие-то странности. Впрочем, такое утверждение проверить трудно. Как бы то ни было, нападки «Минчи» на «прогнившее городское управление» продолжались.
Виноторговцы поговаривали, что Гисукэ затеял опасную игру, но среди его знакомых не нашлось никого, кто бы попытался его образумить. Не хотели связываться, зная его непробиваемое упрямство.
К этому времени Гисукэ Канэзаки исполнилось сорок семь лет. Был он худощав, но обладал недюжинной физической силой. По его словам, учась в Токио, он ежедневно ходил в «Кодокан»[1]и овладел мастерством дзюдо третьего дана. Его буйный темперамент был известен всем. Когда он входил в раж, его выступающий кадык ходил ходуном, кожа на острых скулах натягивалась, на широком лбу выступали капли пота. В глубоко сидящих, не затенённых жидкими бровями глазах вспыхивал дикий огонь, они то закатывались, то чуть ли не выскакивали из орбит.
Газете «Минчи» поначалу везло на способных журналистов. Страна бурлила: то кампания против красных, прошедшая ураганом по различным учреждениям, в том числе и по редакциям; то раскрытие уголовных преступлений среди высшего чиновничества. Особенно нашумело в это время дело о сокрытии нефтяных запасов бывшею военно-морского ведомства, в результате чего новоявленные дзайбацу[2]были загнаны в угол. Журналистов, корреспондентов, репортёров лихорадило вместе со всеми, а может быть, и более других. Красных выгоняли с работы, прочих то и дело посылали в горячие точки для сбора сенсационных сведений. Кое-кто из них, особенно уволенные, порой появлялись в Мизуо. и газета «Минчи» встречала их с распростёртыми объятиями. Подолгу они не задерживались, но польза от них была. Они обучили Гисукэ Канэзаки искусству сбора информации и составления статей. Способный от природы, он всё схватывал на лету и прочно запоминал.
Что касается сбора информации, тут он мог обскакать любого журналиста, используя недоступные представителям прессы источники. Потомственный винодел, Канэзаки был своим человеком среди местных заправил, — и откопать сенсационный материал ему ничего не стоило.
Среди наиболее крупных дел, с которыми в то или иное время знакомила читателей газета «Минчи», были «Дело о строительстве здания средней школы», «Дело о перестройке городской больницы», «Дело о расширении помещения мэрии», «Дело о предпринятом мэрией строительстве жилых домов и возникшие в связи с этим проблемы», «Дело об инженерных работах по сооружению водопровода». На первый взгляд, ничего особенного в этих делах не было — предприниматели проводят ту или иную работу с ведома и при поддержке городского руководства. Однако при более пристальном рассмотрении выявлялась закулисная деятельность депутатов городского собрания и руководителей города. Если говорить точнее, предприниматели, вступая в тайный контакт с депутатами, имеющими доступ к высшему руководству, обеспечивали себе поддержку «отцов города». Газета «Минчи» подробно сообщала обо всех этих махинациях и таким образом завоёвывала всё большую популярность.
Прошло почти двадцать лет с того дня, когда Гисукэ Канэзаки после смерти отца возглавил фирму. За это время его дважды избирали депутатом городского собрания. И каждый раз — большинством голосов. Главную роль тут сыграла завоевавшая популярность среди избирателей газета «Минчи». Кроме того, имя главы фирмы, производившей сакэ «Дзюсэн», было широко известно. На первый срок Канэзаки прошёл от независимых, на второй — от консервативной партии «Кэнъю». В этой провинции влияние «Кэнъю» было огромным. Три депутата от их провинции получили посты министров.
В городском собрании партии «Кэнъю» принадлежало две трети мест, а оппозиции, включая сторонников реформ, — одна треть. Поскольку Гисукэ Канэзаки неизменно критиковал мэра, председателя городского собрания и прочих видных деятелей, состоявших в «Кэнъю», ожидали, что он примкнёт к оппозиции. Его вступление в партию консерваторов явилось для граждан неожиданностью.
Однако в партии «Кэнъю» тоже существовали большинство и меньшинство, иными словами — главное направление и оппозиция. И вот тут-то Канэзаки избрал оппозицию, заявив, что намерен очистить «Кэнъю» изнутри.
Таким образом, еженедельная газета «Минчи» по-прежнему гнула свою линию. Однако сенсационный материал бывает не каждый день. Статьи становились концептуальными, а порой пережёвывали факты, уже известные читателю. Правда, на тираж это теперь не влияло: он прочно держался на ста тысячах экземпляров. И всё-таки для поддержания интереса публики пришлось несколько расширить круг тем. Из номера в номер стали печатать историю провинции, написанную серьёзным учёным-краеведом. Целая страница была отведена под рекламные объявления местных универсальных магазинов, частных железных дорог, банков, фирм и прочее.
С той поры, как из редакции ушли потерявшие на время работу профессиональные журналисты, Гисукэ Канэзаки не везло с редакторами и репортёрами. Те, что нанимались по объявлению, как правило, были дилетантами, а стоило им приобрести кое-какие профессиональные навыки, они тут же находили более выгодное место. Удивляться не приходилось — жалованье было маленькое. Порой случалось и другое: какой-нибудь тип, отрекомендовавшись опытным газетчиком, прилежно работал несколько месяцев, а потом, прикарманив плату за рекламу, бесследно исчезал. Попадались и проходимцы другого рода. Эти, настрочив на грубой бумаге угрозу, отправлялись шантажировать объект, находившийся в данное время в поле зрения «Минчи». Естественно, оставлять их на работе было невозможно — не позорить же газету, объявившую своим принципом «бескомпромиссность, внепартийность и справедливость».
Здесь надо оговориться. С тех пор как Канэзаки стал депутатом городского собрания от партии «Кэнъю», провозглашение бескомпромиссности и внепартийности казалось по меньшей мере странным. Однако Канэзаки утверждал, что его депутатская и издательская деятельность — две совершенно различные сферы. Газета, несмотря ни на что, должна оставаться на позициях справедливости, то есть бороться с беззаконием, разоблачать грязные сделки и призывать к ответу власть имущих, тем самым служа народу. И действительно, на страницах «Минчи» то и дело появлялись статьи, критикующие правящую партию. Залихватские ноты и драчливость, правда, исчезли, тон статей стал спокойнее — как и должно быть в солидной, давно издающейся газете, но всё же эта критика являлась своего рода красной тряпкой, постоянно дразнившей быка и напоминавшей ему, что в любой момент может последовать настоящая атака. В самом Гисукэ Канэзаки было нечто от одинокого волка, готового броситься на любого, будь то мэр или сошка помельче, если он встанет на пути справедливости. Канэзаки не боялся показаться смешным и, действительно, зачастую вызывал улыбку, но это только прибавляло ему популярности.
Безупречная логика, чёткость мысли, острый язык делали Канэзаки прекрасным оратором. В городском собрании никто не мог состязаться с ним в красноречии. Депутаты — в большинстве своём владельцы строительных контор, гостиниц, металлоскобяных, галантерейных и других магазинов — вполне сносно изъяснялись с клиентами и не без живости беседовали между собой, но стоило им выйти на трибуну, как они не могли двух слов связать. Мэр от рождения был косноязычным. председатель городского собрания заикался. Когда Гисукэ Канэзаки, крикнув: «Вопрос!», энергично вскакивал с места, в зале мгновенно менялась атмосфера. Лица сидящих в президиуме руководителей бледнели, лидеры правящей партии, занимавшие задние ряды, начинали беспокойно ёрзать на стульях, оппозиция разражалась бурными аплодисментами, а гости замирали от волнения — сейчас что-то будет… Ожидали очередного выпада, подкреплённого сведениями, добытыми газетой «Минчи».
Правящая партия не могла ни наказать, ни исключить Канэзаки из своих рядов: формально он действовал в рамках партийной дисциплины, а главное, его поддерживала внутренняя оппозиция «Кэнъю».
Таким образом, нападая на мэра и председателя городского собрания, Канэзаки подвергал критике политику правого крыла «Кэнъю», к которому оба они принадлежали, а последний его возглавлял. И мэр, и председатель прочно утвердились на своих постах. Внутрипартийная оппозиция, к которой, кстати сказать, примыкал заместитель председателя городского собрания, никак не могла добиться ограничения срока их полномочий. Тут правые стояли насмерть.
Правое крыло «Кэнъю» было исключительно мощным. В городских отделениях партии, в провинциальных объединениях, в центре — всюду господствовали правые. Центру всегда была обеспечена поддержка снизу, а центр, в свою очередь, поддерживал провинциальные и городские организации. Около семидесяти процентов избранных в парламент страны депутатов от провинций являлись членами «Кэнъю», входившими в правую группировку. От внутрипартийной оппозиции лишь два человека одно время занимали министерские посты.
При такой системе ничто не могло противостоять влиянию главного направления. И уж во всяком случае не воинствующему одиночке было тягаться с этой силой. Однако, несмотря ни на что, Гисукэ Канэзаки продолжал бить в одну точку. Его называли то шутом, то Дон-Кихотом, но для внутрипартийной оппозиции он был человеком весьма полезным.
Каждому — будь он правым или левым — хочется отхватить кусок послаще. В данном же случае ситуация сложилась так, что представителю внутрипартийной оппозиции было почти невозможно получить долю в прибыльном деле. Между исполнительными органами города и предпринимателями неизменно втискивались правые, снимали сливки и старались держать свои махинации в тайне. Если кто-нибудь из оппозиционеров прознавал про это, ему платили за молчание какой-нибудь мелочью. Он проклинал всё на свете, но держал язык за зубами, не решаясь выставлять на всеобщее обозрение внутрипартийную склоку. Вот тут-то и появлялся на сцене Гисукэ Канэзаки в ипостаси директора издательства «бескомпромиссной и внепартийной» газеты «Минчи».
Впрочем, всё имеет свои пределы. Канэзаки не мог, да, очевидно, и не хотел, разнести в клочья «Кэнъю». Задача ею была куда скромнее: расшатать трон представителей главного направления, что — при очень большой удаче! — могло бы привести к перегруппировке сил внутри партии. Но сделать это было не так-то просто, и всё оставалось на своих местах.
Кроме того, Канэзаки никогда не открывал всех своих козырей. Пусти он в ход всю имевшуюся в его распоряжении информацию, под удар были бы поставлены общепартийные интересы. Короче говоря, Канэзаки скрывал некоторые весьма важные факты. Это противоречило основному принципу «Минчи» — «горожане имеют право знать всё», но тут хозяину бескомпромиссной газеты приходилось идти на компромисс с самим собой. В конце концов свободомыслящий газетчик и депутат от партии «Кэнъю» был одним и тем же лицом.
И всё равно Гисукэ Канэзаки боялись. Никто никогда не знал, сколько камней и какие именно он держит за пазухой. Среди разной мелочи могла таиться бомба. А ждать взрыва бомбы не очень-то приятно. Порой и холодный пот прошибёт от такого ожидания. И ничего не предпримешь заранее, если представления не имеешь, от чего спасаться. Его мастерское владение словом, темперамент, обретённое в результате многолетней деятельности умение маневрировать, манера держаться самоуверенно и чуть надменно зачастую приводили в трепет присутствующих.
Три года назад, осенью, к Гисукэ Канэзаки пришёл мужчина лет тридцати двух, чуть полноватый, в поношенном костюме. Вместо визитной карточки он протянул листочек бумаги — счёт столовой университета, на лицевой стороне которого было написано «120 иен за питание», а на обратной — чернилами — «Гэнзо Дои». Он пришёл по объявлению: «Требуются редакторы, репортёры».
В этот день Гисукэ Канэзаки занимался делами фирмы у себя дома. Он провёл посетителя в гостиную, комнату в двенадцать татами, служившую одновременно библиотекой. В нише «хаккен-доко» висели две пожелтевшие парные картины южной школы и стояла большая цветочная ваза аритасского фарфора. В этой антикварно-пасмурной комнате единственным ярким пятном был красный рисунок на фарфоровой вазе. Окно выходило во внутренний дворик, где на фоне белой стены винного склада чётко вырисовывалась тёмно-зелёная хвоя сосны.
Очутившись в столь необычном для редакции помещении, Гэнзо Дои ничем не выказал своею удивления. Сел по-японски, да так и просидел не шелохнувшись, пока длилась беседа. Его видавший виды, далеко не модный костюм как нельзя лучше гармонировал с внешностью и манерой поведения. Нет, он не выглядел старше своих лет, хотя в его волосах уже пробивалась седина, но казался каким-то несовременным, словно явившимся из другой эпохи, когда людям были присущи неторопливость, сдержанность и умение почтительно слушать собеседника. Черты лица у него были крупные, кожа тёмная, как нечищеная медь, глаза большие, но не слишком выразительные. Низкий голос звучал глухо, слова выходили из горла с некоторым трудом.
Когда речь зашла о биографии, Дои монотонно сообщил, что окончил частный университет в Токио, работал в двух-трёх торговых фирмах и немного в администрации маленького журнала. Редакторского опыта не имеет. Писать не приходилось. Однако он считает, что понимает сущность редактирования, поскольку видел и слышал, как это делается.
Пока Дои рассказывал о себе, Гисукэ Канэзаки подумал, что он ему не подойдёт, но, поразмыслив немного, всё же решил взять его с месячным испытательным сроком. Он очень нуждался в работниках. В настоящее время в штате газеты было всего два человека: редактор и репортёр. Оба — мальчишки со школьной скамьи. Пером не владел ни тот, ни другой. Да и работали они спустя рукава. Репортёр понятия не имел, как собирать материал. Редактор ляпал ошибки, перевирая иероглифы. Зачастую Канэзаки приходилось всё от начала до конца переписывать. Таким образом, дефицит времени возрос ещё больше.
Со страниц «Минчи» исчезли былая яркость и острота. Репортажи стали вялыми, малоинтересными. Читатели подозревали, что Канэзаки придерживает имеющиеся у него сведения, преследуя какие-то свои цели, а на самом деле ему просто не хватало информации.
Гисукэ Канэзаки спросил, что привело Дои в их город.
Тот откровенно признался, что работа в Токио сложилась неудачно, появились долги и ему пришлось удрать к родителям жены в деревню, находящуюся в соседней провинции. Сам он к крестьянскому труду не приучен, а сидеть всё время на шее стариков невозможно, вот он и приехал в город в поисках работы. Короче говоря, перед Канэзаки был человек, лишившийся средств существования. Однако держался Гэнзо Дои невозмутимо спокойно, без капли раболепия.
Всё взвесив, Канэзаки сказал, что во время испытательного срока будет платить новому редактору подённо, в дальнейшем — если возьмёт его на постоянную работу — положит ежемесячное жалованье, поначалу очень маленькое, а там видно будет. Пойдёт дело хорошо, получит прибавку. Дои, не раздумывая, согласился.
Оказалось, что ночует он в какой-то дыре, из тех, что раньше называли ночлежками. Гисукэ Канэзаки, желая быть великодушным, пообещал — если Дои у него останется — подыскать ему приличный недорогой пансион, а потом, после прибавки к жалованью, что-нибудь получше, чтобы тот мог перевезти сюда жену и детей. Гэнзо Дои воспринял это как само собой разумеющееся — он, мол, так и планировал.
Таким образом, Гэнзо Дои был принят на работу в газету «Минчи».
Когда испытательный срок закончился, Гэнзо Дои остался на постоянную работу в газете.
Минуло полгода.
Нельзя сказать, что Гисукэ Канэзаки был в восторге от своего нового сотрудника. Этот тугодум совершенно не подходил для журналистской деятельности. Однако старался он изо всех сил, работал не покладая рук, пытаясь добросовестностью и безотказностью компенсировать свои недостатки. Гисукэ Канэзаки мог дать ему любое задание, когда угодно и куда угодно послать за сбором информации, и Дои, как верный пёс, по команде хозяина срывался с места, обегал все указанные места и нередко возвращался с задания поздним вечером. Дверь редакции бывала уже заперта, и он стучался в соседнюю, которая вела в контору фирмы. При этом он никогда не выражал недовольства.
Канэзаки объяснил ему, на что надо обращать внимание при сборе информации. Дои затвердил это, как таблицу умножения, и действовал по раз и навсегда заведённому образцу. Приспосабливаться к обстановке, маневрировать, проявлять в нужный момент гибкость он совершенно не умел. То ли был излишне добросовестен, то ли туповат.
Постраничная вёрстка постоянно являлась для него камнем преткновения. Он не мог выбрать кегль, рассчитать количество строк на странице и количество литер в строке. В результате постоянно что-то не умещалось, что-то вылезало на поля, а рядом с этой кашей зияли пробелы. То, на что другой затратил бы час, он делал за три. И после всего этого ещё поступали претензии из типографии.
Придумать заголовок даже для опытного журналиста не так-то просто. А для Гэнзо Дои это было настоящим кошмаром. Он бледнел, краснел, обливался потом и в конце концов выдавал что-нибудь несусветное: то банальное до оскомины, то словно выуженное из бабушкиного сундука, а то и вовсе бессмысленное, ничего общего с содержанием статьи не имеющее.
Статьи у него получались длинные, нудные. Фразы в них существовали каждая сама по себе, не согласуясь с предыдущей. Начальная мысль по дороге терялась, и под конец появлялось нечто, непонятно откуда вынырнувшее. Сколько Гисукэ ни показывал на примере своих работ, как надо писать, Дои так и не смог научиться. Очевидно, у этого человека начисто отсутствовали такие способности.
Порой Гисукэ Канэзаки выходил из себя и начинал орать:
— Сколько можно копаться! А если бы газета была не еженедельной, а ежедневной? Тогда хоть прогорай по твоей милости: так что ли?.. Ну что это за фраза?! Что за заголовок?! Кого угодно можно научить писать, только не тебя!..
Канэзаки мог бушевать сколько угодно, мог швырять ему в лицо самые обидные слова — Гэнзо Дои не возмущался и не смущался. Похлопает глазами, а больше никакой реакции. Хоть бы слово сказал. В конце концов Канэзаки самому становилось стыдно разносить, как нашкодившего школьника, этого крупного, хорошо сложенного тридцатичетырехлетнего мужчину.
Ведь если задуматься, Гэнзо выполнял в редакции всю работу: собирал информацию, писал статьи, придумывал заголовки, делал макет, договаривался с типографией, бегал по городу за рекламными объявлениями. Мало того, адреса подписчиков тоже нередко проставлял он. Так за день выматывался, что только и оставалось хлопать глазами. От двух молодых сотрудников толку было мало. Они при каждом удобном случае отлынивали от работы, да похихикивали втихую.
До Канэзаки доходили слухи, что всё, с кем Гэнзо Дои общается при сборе материалов, относятся к нему с симпатией: мол, он хоть и увалень, но по-своему человек интересный. Очевидно, люди средних лет, уважительные, неторопливые, пусть даже немного туповатые, больше импонируют окружающим, чем шустрые юнцы.
Постепенно Гисукэ Канэзаки стал понимать, какого ценного сотрудника он приобрёл. Шло время, и Гэнзо постепенно осваивал газетное дело. Недаром говорится, кто повторение — мать учения. Занимаясь изо дня в день одним и тем же, перепортив кучу бумаги, он в конце концов научился верстать газету, мог и статью написать, и заголовок вполне сносный придумать.
Если поначалу Канэзаки рассчитывал уволить его после месячного испытательного срока, то теперь об этом не могло быть и речи. Через полгода, твёрдо решив оставить Гэнзо Дои в редакции газеты, Канэзаки увеличил его жалованье до тридцати тысяч иен в месяц, да ещё дал пособие — десять тысяч — на семью.
— Давай привози жену и детей… А то нехорошо получается — всё время один да один. Хлопот не оберёшься… Да-a, человеку средних лет уже тяжело жить в одиночку. Это молодым всё нипочём, они и в пансионе перекантуются. А как перевалит за тридцать — уюта хочется, покоя. Так что вези своих и устраивайся. Квартиру подыщем…
Короче говоря, Гисукэ Канэзаки проявил чуткость. У него были свои планы: со временем сделать Гэнзо Дои главным редактором. Но пока что он об этом помалкивал.
Другой бы на месте Дои рассыпался в благодарностях, а этот, не привыкший к суесловию, лишь слегка поклонился и коротко сказал:
— Спасибо! Так, действительно, будет лучше.
Гэнзо Дои навещал семью раз или два в месяц, всё остальное время проводил в редакции, а поздно вечером отправлялся в пансион. К сакэ он видимого отвращения не испытывал, но сам никогда не искал выпивки. Казалось бы, тридцать четыре года — расцвет для мужчины, самое время гульнуть, особенно когда жены нет рядом. Но Гэнзо даже не помышлял об этом. И вообще, чем он жил, чем дышал, чем интересовался, оставалось тайной. Возможно — ничем. Было в нём нечто от робота запрограммированного на выполнение определённых операций.
Он нашёл квартиру на городской окраине и поехал в деревню за семьёй. Вернувшись, сразу пришёл к патрону — представить жену.
Гисукэ пригласил их на второй этаж в комнату для приёма гостей. Рядом с женой — большой, дородной, краснощёкой — ладно скроенный и крепко сбитый Гэнзо словно уменьшился в размерах.
Жена Гэнзо без умолку болтала. Шевеля толстыми влажными губами, она повествовала о своей жизни, неудачно сложившейся из-за неумёхи мужа: ничего, мол, у него не получалось, за что бы он ни брался, и нищеты-то они натерпелись, и позора нахлебались… При этом она презрительно на него поглядывала и, очевидно, совершенно не соображала, что поносит мужа перед его директором, то есть работодателем. А Гэнзо молчал и слушал. Не возмущался, не краснел, не опускал голову, не старался всё обратить в шутку или остановить этот поток. Молчал, словно речь шла не о нём. Вот так постоянный раздражитель в конце концов перестаёт воздействовать на органы чувств, и человек воспринимает его не острей, чем жужжание надоедливой мухи, с которой ничего не поделаешь.
Гисукэ Канэзаки был шокирован поведением этой женщины и восхищён выдержкой Гэнзо. Молодец! Даже бровью не повёл. Железный характер. Только сейчас он понял, как выковывалось это железо. Его собственные разносы, которые Гэнзо выслушивал с невозмутимым спокойствием, были мелочью в сравнении с тем, что ему постоянно приходилось терпеть дома.
Когда они ушли. Гисукэ спросил свою жену:
— Ну как? Какое у тебя впечатление?
Ясуко, молчаливая, бледная, слабая здоровьем, никогда не точившая, но и ничем не радовавшая своего мужа, чуть усмехнулась блёклыми губами:
— Мне кажется, у Дои-сан очень странная жена…
Через год Канэзаки почти полностью мог доверить газету Гэнзо Дои. Конечно, общее руководство осуществлял он сам. По-прежнему намечал, где и какие материалы нужно добыть. Но Гэнзо уже понимал суть дела.
Например, если Гисукэ Канэзаки обращался к городскому собранию с вопросом, в котором была хоть малейшая закавыка, Гэнзо и вопрос, и ответы городского руководства обсасывал на страницах газеты со всех сторон.
Редакционные статьи всегда писал сам Канэзаки. А Гэнзо подробнейшим образом их комментировал: давал разъяснения, интервью с видными деятелями, реплики горожан. То есть обеспечивал проведение развёрнутой кампании в связи с той или иной проблемой.
Подобные кампании, служа пользе дела, в то же время были прекрасной рекламой для Гисукэ Канэзаки как депутата. Через «Минчи» Канэзаки поддерживал свой имиджу избирателей.
Гэнзо Дои, поднаторев в написании статей, теперь и броские заголовки научился придумывать: «Депутат Канэзаки идёт в атаку. Мэр в панике», «Почему побелел заведующий строительством?.. Не от кровопускания ли, учинённого вопросом депутата Канэзаки?..», «Гроза в городском собрании. Громовержец — депутат Канэзаки, поражённые громом — помощник мэра и прочие руководители», «Два часа идут вопросы депутата Канэзаки. Аккомпанемент — всплески аплодисментов над гостевыми местами».
Конечно, каждый такой заголовок был гиперболой. Но реклама без преувеличений не обходится. А эти заголовки и были рекламой «Минчи», привлекавшей к ней интерес читателей, а следовательно — интерес к личности Канэзаки.
Ни одно сколько-нибудь значительное событие в жизни города не ускользало от внимания Канэзаки. Когда возникла проблема строительства новых корпусов для мэрии и связи этого проекта с расширением территории, занимаемой заводами фирмы акционерного общества «Сикисима силикаты», депутат Канэзаки, напрягшись как натянутая струна, мгновенно взял слово на заседании городского собрания.
Приведём выдержку из стенограммы заседания.
«…Депутат Канэзаки: Вопрос о строительстве дополнительного корпуса для мэрии, казалось бы, не вызывает никаких сомнений. С развитием города Мизуо сильно возрос объём административной работы. Соответственно увеличилось число служащих мэрии. Я понимаю, что здание городского управления стало тесным, необходимо его расширить. Дополнительные корпуса строились уже два раза, однако этого недостаточно. Для кардинального решения проблемы желательно полностью перестроить здание мэрии при увеличении занимаемой им площади. Но вокруг расположены торговые улицы, так что осуществить это трудно, в первую очередь с точки зрения бюджетных ассигнований. Но должен же быть какой-то выход. Ещё лет шесть-семь назад я предлагал проект строительства нового здания мэрии и настаивал на приобретении мэрией близлежащих земельных участков, но не получил согласия исполнительного управления и городского собрания во главе с тогдашним мэром. Они ссылались на трудности с бюджетными ассигнованиями. Всё это так, да не так. По поводу отказа от моего проекта за кулисами ходили самые разные, далеко не лестные для „отцов города“ слухи, и я тоже располагал кое-какой подтверждающей эти слухи информацией. Дело прошлое, и я не стану сейчас об этом распространяться. (Выкрики с мест: „Естественно!“, „Ещё чего!“) Я слышу реплики „естественно“… Возможно, вы правы: прошлое есть прошлое. Однако разве не связано оно с настоящим и будущим? Это ведь как течение реки. Так что прошу запомнить: если в будущем возникнут проблемы, тесно связанные с тем, что происходило ранее, мне придётся вытаскивать прошлое на свет божий.
Если бы тогда городские власти прислушались к моим предложениям и взяли курс, ориентированный на будущее, полная перепланировка и строительство новой мэрии оказались бы делом нетрудным. А сейчас стоимость земли резко повысилась в связи с развитием торговых улиц, и проблема стала почти неразрешимой. Близорукость „отцов города“ достойна сожаления. Число жителей Мизуо постоянно растёт. Сейчас оно составляет триста тысяч, в недалёком будущем достигнет полумиллиона, а может быть — и миллиона… Я совершенно не хочу ставить себе в заслугу собственную дальновидность, но хотел бы — ради трёхсот тысяч наших горожан — пожелать руководителям… (Выкрики: „Не рассусоливайте!.. Давайте суть вопроса!“)
Хорошо, перехожу к сути вопроса. Из разъяснений мэра, его помощника и других лиц следует, что для строительства новых зданий мэрии предполагается приобрести земельные участки в черте города — в районе Курохары. Курохара, находящаяся в трёх километрах от главного здания мэрии, ещё два года назад не входила в городскую территорию и считалась пригородом. Там располагалась деревня Адати. Такая удалённость от центра чрезвычайно неудобна для горожан — пожалейте их ноги! — и для административных отделов города. Правда, руководство заявило, что в Курохаре разместятся управления образования и туризма, с которыми не требуется постоянного контакта, и городская библиотека, а для библиотеки, мол, это место просто идеальное: морское побережье, чистый воздух, тишина…
Действительно, до недавнего времени это был уютный уголок. Но сейчас о чистом воздухе не может быть и речи. Атмосфера загрязнена копотью с большим содержанием сульфатов, выбрасываемой заводами, расположенными в западном районе Тикуя.
Загрязнение атмосферы в настоящее время перестало быть проблемой лишь крупнейших городов, таких как Токио, Иокогама, Осака, Кобе. Сейчас эта угроза распространилась на всю страну. Взять хотя бы города промышленного района Ёккаити. Что касается нашего района Тикуя, то предприятия там принадлежат четырём фирмам, каждая из которых продолжает наращивать мощность. Полным ходом идёт закупка нового оборудования. Достаточно ознакомиться с ассигнованиями этих фирм на оборудование, чтобы понять, как быстро будут расти их предприятия. В самом ближайшем будущем заводы пойдут в наступление на Курохару. Где он — чистый, благоуханный, целебный морской воздух?! Поднимитесь на гору Такояма в районе Курохары и вам откроется печальная картина: заводы подступают всё ближе и ближе, над ними висит чёрный смог…
„Отцы города“, я обращаюсь к вам! Неужели вам не дорого здоровье наших горожан?! Причём той их части, которая составляет цвет Мизуо, — жадно стремящейся к знаниям молодёжи, людей, проводящих свой досуг за чтением, благороднейшим из занятий?! И вы собираетесь запереть их в стенах библиотеки, куда сквозь открытые окна будет врываться не свежий морской бриз, а чёрные клубы смертоносного смога!..
(Мэр города, господин Казуо Хамада, даёт разъяснения.)
Депутат Канэзаки: Сейчас господин мэр дал разъяснения относительно положения с загрязнением атмосферы газами, содержащими сульфаты. Оказывается, в нашем городе пытались установить норму допустимого содержания таких газов в воздухе. Пришли к выводу, что почасовое содержание сульфатов будет чуть ниже 0,1 ррт, и эта величина окажется постоянной для 99 процентов общегодового количества часов. Она и будет принята за норматив допустимого загрязнения окружающей среды на ближайшее десятилетие. А вот в Токио установление подобных нормативов считают весьма проблематичным, и срок их действия определяется в три года, с тем чтобы за это время разработать и применить на практике новые методы экологической защиты. Но у нас, по словам господина мэра, условия совершенно иные, чем вокруг Токио и прочих крупных городов. С экологией всё в порядке, а если промышленные предприятия, расположенные на Западной окраине города, продвинутся к востоку, мы, мол, успеем принять необходимые меры по защите окружающей среды. (Крики: „Правильно!“)
Вы говорите — „правильно“? А я с этим никак не могу согласиться. Господин мэр, говоря о наступлении промышленности на восточные районы, определил конкретные границы, начиная с которых — по мнению руководства — появится ощутимая опасность для здоровья населения. Он сказал: „К