Большущие весы, как у менялы в Дубах-на-Воде. На одну чашу садится пчела, и чаша опускается до самого низа. Очень древняя старуха с бесстрастным лицом вопрошает: «Сколько стоит эта жизнь? Кто даст за нее справедливую цену?»
Синий олень, выставив рога, врывается на рыночную площадь, прыгает и приземляется на другую чашу весов. Обе чаши тогда приходят в равновесие.
Очень древняя старуха кивает и улыбается. У нее красные заостренные зубы.
Из дневника сновидений Пчелки Видящей.
Никогда не любил спускаться по лестнице в корабельные шлюпки. Всякий раз представляю, как ставлю ногу не туда в самый неподходящий момент. То же самое с карабканьем по деревянным сходням на пристань. Пока я лез, горшки с горючей смесью долбили меня по спине. В моем прекрасном оленьем плаще было уже жарковато. Ракушки, облепившие причальные сваи, показались над водой – значит, уже начался отлив. Немало времени ушло на то, чтобы пришвартовать корабль в самом глубоком месте гавани.
– Побыстрее, – сказал я своим спутникам, хотя подгонять их не было нужды. – Перешеек, ведущий в крепость, открывается во время предельного отлива. Нам нужно успеть туда, продать огненный кирпич и купить пропуска.
Друг за другом они поспешили за мной на пристань. Спарк сегодня была богато разодетой леди Спаркл, которая цветисто выражалась, когда ее ажурная юбка цеплялась за ракушечные наросты. Лант предстал щеголем в своем элегантном камзоле, кружевной рубахе и шляпе с плюмажем. Моя зеленая рубаха и синий плащ мне совсем не нравились, но я надеялся, что в таком виде сойду за довольно состоятельного чужеземца. Перу единственному было удобнее всех в своей поношенной старой одежде. На его бедре висел нож, но не настолько длинный, чтобы притягивать взгляды.
Брэшен и Альтия отправились с нами. В пути мы не разговаривали, под конец Альтия сказала только:
– Удачи.
– Спасибо, – ответил я.
Брэшен кивнул, и они направились прочь от нас. Я смотрел, как они свернули и двинулись к складам, выходившим на пристань – очевидно, чтобы посмотреть, какие товары там выгружают. Они шли бок-о-бок, вместе, но все же порознь. Слаженно, словно лошади, долго бегавшие в одной упряжке. Будь это мы с Молли, я бы держал ее под руку, она смотрела бы на меня, мы болтали и смеялись бы по дороге. Вот они свернули за угол и исчезли из виду. Я вздохнул в надежде, что не навлеку еще большего несчастья ни на них, ни на корабль.
Потом я повернулся к своей маленькой команде.
– Готовы?
Все кивнули. Я взглянул на гребцов внизу, в шлюпке. Они были веселы настолько, насколько это возможно для матросов, которые всю ночь пили, а на рассвете, по возвращении на корабль, получили головомойку и снова были вынуждены грести к пристани.
– Вы будете здесь, когда мы вернемся? – спросил я их. – Возможно, придется подождать.
Одна из боевых моряков Этты поднялась на пристань с нами и проверяла надежность моих узлов. Она выпрямилась и, пожав плечами, сказала:
– Любой матрос знает, что такое ожидание. Мы будем здесь, – она одарила меня ухмылкой. – Симпатичные одежки, принц Фитц Чивэл. Удачи вам. Не хотела бы я увидеть их заляпанными кровью.
– Я тоже, – тихо ответил я.
Ее ухмылка стала шире.
– Уделайте их там в дым, кэп. И верните девчушку.
Это пожелание, даром что от постороннего человека, необъяснимым образом подняло мне настроение. Я кивнул в ответ, и наша скромная компания двинулась вдоль набережной.
– Сначала мы найдем Янтарь? – спросил меня Лант. Я покачал головой:
– Только время потратим зря. У нее плащ-бабочка, если она захочет спрятаться, ее не увидеть. И уж наверняка она не увидит нас.
Спарк нахмурилась и взяла меня под руку, как и положено дочери:
– Это почему же?
– Потому что она слепая.
– А вот и нет. Близорукая – это да. Но больше не слепая. Я вам уже говорила.
– Что? Когда?
– Ее зрение вернулось. Медленно и до сих пор не полностью. Но когда живешь с кем-то в одной комнате, такое трудно не заметить.
Я сдержал волнение и улыбнулся, словно мы обсуждали погоду.
– Почему она мне не сказала об этом? И почему ты не сказала?
– Я говорила, – изобразила она улыбку и продолжала сквозь зубы: – Я сказала, что она видит больше, чем вы думаете, а вы ответили, что так всегда и было. Я подумала, что вы тоже знаете. А вот почему она сама вам не рассказала – что ж, теперь это очевидно. Чтобы она могла все провернуть – избавиться от нас и попробовать спасти Пчелку в одиночку.
Обрывки наших старых разговоров теперь слились в единую картину. Да. Шут считал, что ему одному следует проникнуть в Клеррес и найти Пчелку. Так он и сделал. С моих же собственных слов, именно так я бы и сам поступил, представься только возможность. Я замолчал, размышляя об этом.
День стоял теплый, легкий ветерок доносил смолистый запах хвойных деревьев, росших на склонах холмов за городом. Обычные запахи портового города смешивались с запахами копченой рыбы, спелых фруктов и ароматом маленьких белых цветочков с желтой сердцевиной, которыми была украшена чуть ли не каждая дверь. Улицы были необычайно чистыми и ухоженными. Здесь царил дух благосостояния, я не видел ни одного нищего. Часто попадались на глаза солдаты городской стражи, хорошо вооруженные, с грозными лицами. Шут не преувеличивал, говоря об их количестве. Многие жилые дома имели торговые лавки на первом этаже. Мы прошли мимо женщины, которая вышла на крыльцо вытряхнуть коврик. Пара мальчишек в свободных рубахах и коротких штанах увязались за нами. Тихий денек в процветающем городе.
Тут я грубо и коротко выругнулся, так что Спарк опешила. Еще вчера Шут зачитывал мне вслух кое-что из Пчелкиной книги. Допустил промах, или, наоборот, надеялся, что я замечу? Счел ли он это забавным? Я сцепил зубы.
Обдав меня ветерком и скользнув по щеке крылом, мне на плечо уселась Мотли. Я отпрянул и сказал ей:
– А ну-ка обратно на корабль. Нам нельзя привлекать внимание.
Она клюнула меня в щеку острым клювом:
– Нет. Нет, нет, нет!
Люди уже оборачивались поглазеть на говорящую птицу. Я попытался сделать вид, что тут нет ничего необычного, смахнул ее, она пересела на плечо Перу, и я тихо сказал ему:
– Не разговаривай с ней.
Ворона на плече у мальчика являла собой и без того интересное зрелище. Не хватало нам по дороге еще и препираться с ней. Мотли фыркнула и поудобнее устроилась на плече.
Мы двинулись по исхоженной дороге, выходившей на пристань, мимо аккуратных домиков и магазинчиков. Дорога вилась между выпирающими частями причальных доков и каменистым берегом. Я приметил несколько привязанных рыбацких лодок, возле которых пышущие здоровьем детишки перебирали рыбу, вытаскивая ее из отцовских сетей. Рядом с нами во множестве шагали жаждущие предсказаний, судя по одежде, прибывшие из разных земель. Некоторые шли бодро, чуть ли не весело – вероятно, молодые парочки, в надежде на предсказание долгой и счастливой жизни. Другие были мрачны или же полны тревоги, шлепками или ругательствами поторапливали своих спутников, чтобы оказаться первыми в очереди на проход. Процессия надежд и страхов текла по ухоженному бульвару навстречу к откровениям о нашем будущем.
– Как вы считаете, где она? – спросила меня Спарк.
– Один отлив уже был утром. Думаю, поэтому она сошла на берег вчера вечером. У нее было время продать браслет и заплатить за проход, так что она уже может находиться внутри замка.
– И где нам ее искать? – тихо спросил Лант. – Когда окажемся там.
– Мы не станем искать Янтарь, – ответил я ему. – Мы будем придерживаться ее плана, потому что она от нас этого ожидает. Так что мы просто зайдем в Клеррес, на месте придумаем, как незаметно попасть в верхние камеры, и обыщем их. Если Пчелки там не окажется, встречаемся во дворе для омовений, надеясь, что Янтарь встретит нас там, и Пчелка будет с ней.
Их молчание красноречиво свидетельствовало о том, что этот план никому особо не нравился.
– Никак не пойму, почему Янтарь не пошла с нами, – сказал Пер.
– Она считает, что у нее больше шансов найти Пчелку.
– Нет, – Спарк сжала мою руку. – Думаю, я знаю, почему. Думаю, просто это самый невероятный способ из всех. Самый никудышний.
Нам следовало поторопиться, но я замедлил шаг.
– И что? – я ждал ее пояснений.
– Самый глупый план. Вы говорили, им известно, что мы здесь. Янтарь рассказывала, как они меняют пути мира, потому что знают будущее. Так что она выбрала самый невероятный путь, надеясь, что его они не предвидели.
Я остановился.
– Но ведь все наши планы, все эти разговоры, и твое шитье…
– Все это было нужно, чтобы мы серьезно были настроены идти по дороге наиболее вероятного развития событий? – она покачала головой и улыбнулась мне – ну вылитая любящая дочка. – Не знаю, я только строю предположения на основе того, что она нам рассказывала о Служителях и своих снах.
– Если ты права, – снова двинулся я вперед. – Значит, они будут высматривать нас. Может, наша задача – просто отвлечь их.
Схватят ли нас? Упекут за решетку, возможно, станут пытать? Неужели Шут отправил бы нас прямиком в их лапы? Не может быть.
Или может.
Сколько раз уже он посылал меня в смертельно опасные ситуации, чтобы только изменить ход судьбы? Он может проделать это снова. Со мной. Но только не со Спарк, Лантом и Пером.
– Вам надо вернуться на корабль, – объявил я.
– Это навряд ли, – тихо отозвался Лант.
– Навряд ли! – поддакнула Мотли.
– Мы не можем, – медленно проговорил Пер. – Мы должны попробовать сделать эту самую штуку, которая вероятнее всего. И отвлечь их внимание.
Мы прошли по изогнутому полумесяцем берегу, и вот дорога превратилась в вымощенную площадь, окруженную торговыми прилавками и магазинами. Прилавки спереди были украшены яркими драпировками, и, похоже, здесь обычно протекала оживленная торговля. Но многие лавки сегодня оказались закрыты, что порядком озадачило и разозлило местных жителей. Кое-кто из покупателей терпеливо ждал перед закрытыми ставнями. Но прочие беспокойной толпой заполонили рынок, спрашивая друг друга, в чем дело. Мы протискивались сквозь людской водоворот. Те магазинчики, что были открыты, предлагали еду, питье и безделушки, широкополые шляпы, духи, а так же фигурки Белых. Я приметил двух менял, которым можно было продать наш огненный кирпич. У какой-то женщины была тележка, а на ней шкафчик с бесчисленными ящичками, из которых она доставала миниатюрные свитки с предсказаниями. Некоторые продавцы были бледнокожими и светловолосыми, но нигде я не заметил ни одного настоящего Белого.
– Кассу просто закрыли. Пришла стража и приказала остановить продажу пропусков.
– Меня должны пропустить сегодня! Я не могу здесь задерживаться больше, чем на день!
– Я заплатил круглую сумму за проход!
На другом конце рыночной площади, перед внушительными воротами, предваряющими ведущий к замку перешеек, стояли два привратника с каменными лицами. Отлив достиг своего предела. На послеполуденном солнце полные ожиданий люди выстроились в тесную очередь. Они гудели и шевелились, напоминая мне скот, согнанный на убой. Я сочувствовал привратникам, томящимся в кожаном доспехе и шлемах с плюмажем – оба мускулистые и молодые, о боевом опыте женщины свидетельствовал кривой шрам на щеке. На невозмутимых лицах блестели капельки пота. Они никак не реагировали на вопросы, которыми забрасывала их толпа.
Гул облегчения раздался, когда костлявая старуха распахнула ставни кассы. Очередь, было, двинулась на приступ, но она, воздев руки, закричала, стараясь перекрыть шум толпы:
– Я не знаю ничего, сверх того, что уже сказала! – голос у нее был скрипучим, в нем мешалась злость наполовину с испугом. – Мне послали сообщение птицей. Велели прекратить продажу пропусков. Сегодня внутрь больше не пускают. Может, завтра пустят, но точно не знаю! А теперь вам известно столько же, сколько и мне, и я здесь ни при чем!
Она начала закрывать ставни, но какой-то человек ухватился за край и стал орать, что его обязаны пропустить. Другие устремились вперед, кое-кто потрясал перед ней деревянными дощечками пропусков. Мотли расправила крылья, предостерегающе каркнув. Я опасался бунта, но тут услышал ритмичную поступь многочисленных ног – это рысцой приближались солдаты.
– Отходим все назад, – скомандовал я своим. Лант пробивал нам путь, мы протискивались за ним, пока не вышли из скученной толпы. Там мы устроились в небольшом алькове между лавочками, в одной из которых продавались фрукты и пиво, а в другой – мясо на шпажках.
– Не меньше трех дюжин, – оценил Лант прибывшую стражу. Солдаты были вооружены короткими дубинками и двигались со сноровкой людей, обученных не церемониться. Двойной цепью они отделили толпу от привратников, а закончив построение, подняли свои дубинки и принялись оттеснять людей от ворот. Люди расступались, кто неохотно, а кто – с поспешностью, отчаянно пытаясь не сталкиваться с солдатами нос к носу. Жалобы и мольбы сливались в гомон, напомнивший мне потревоженный пчелиный улей.
Вдруг кто-то выкрикнул:
–Ворота! Ворота открываются!
На дальней стороне перешейка огромные белые ворота замка медленно распахнулись. Еще до того, как створы остановились, изнутри хлынула целая толпа и, заполнив перешеек, устремилась в нашу сторону. Она походила на торопливое стадо, некоторые бежали по обочине, стараясь обогнать остальных. Как только процессия дотянулась до конца перешейка, стража открыла ворота с нашей стороны. Солдаты отпихивали тех, кто в этот момент хотел проскочить внутрь, кричали, что надо освободить место для тех, кто покинул замок. Две толпы столкнулись, словно две волны, с обеих сторон раздавались гневные вопли.
– Что все это значит? – спросила Спарк.
– Значит, что Шут добрался туда и что-то сделал, – предположил я. При мысли о пропавшем Серебре мне стало дурно.
Словно бы в ответ на мои слова людские голоса слились в горестный вопль. Лес указующих рук поднялся в направлении одной из высоких тонких башен. Из ее окон летели вниз, разворачиваясь, длинные черные хоругви. Выпрямившись под собственным весом, они повисли неподвижно, несмотря на морской бриз.
– Это Симфи, – выкрикнул кто-то. – Это ее башня. Она мертва! О, небеса, Симфи мертва! Одна из Четырех мертва!
После этого вся толпа забурлила разом. В безумной какофонии выкриков, стенаний и рыданий я пытался уловить хоть какие-то сведения.
– … не было, с тех пор, как мой отец был ребенком! – воскликнул какой-то мужчина, а женщина заголосила:
– Не может этого быть! Она же так молода и прекрасна!
– Прекрасна, да, но не молода. Она управляла в своей северной башне больше восьмидесяти лет!
– Как она умерла?
– Когда нас пропустят внутрь?
Многие плакали. Один человек заявил, что приходил за предсказаниями ежегодно и целых три раза говорил с самой Симфи. По его словам, она была столь же добра, сколь красива, и я видел, как его начинают воспринимать, словно счастливца, которому было дано прикоснуться к истинному величию. Или который утверждал, что так оно и было.
На том конце перешейка сквозь открытые ворота замка прошла одинокая фигура. Это был высокий белокожий человек, одетый в светло-голубую длинную мантию. Он неторопливо шел по тропе, которая уже начала подсыхать на жарком солнце. Его походка была изящна, и это напомнило мне о Шуте в бытность его лордом Голденом. Жалобное стенание толпы сменилось сначала выкриками, требующими внимания, а потом приглушенным гулом. До меня донеслись чьи-то слова:
- Не это ли лингстра Вемег, который служит Коултри, одному из Четырех?
Человек достиг входных ворот, и стража – солдаты и привратники – расступились, чтобы людям было лучше видно. Он выкрикнул что-то, но никто его не расслышал. Толпа наконец замолчала, и тогда он громко сказал:
– Расходитесь, или у вас будут неприятности. Сегодня никого не пустят. У нас траур. Завтра, на послеобеденном отливе, те, у кого есть пропуск, будут допущены внутрь.
Он повернулся спиной и зашагал обратно.
–Симфи действительно умерла? Что с ней случилось? – закричала ему вдогонку какая-то женщина. Он и ухом не повел, продолжая удаляться. Солдаты и копейщики снова выстроились в свой заслон.
Люди блуждали в толпе, обсуждая что-то друг с другом. Мы не сходили с места, надеясь, что до бунта не дойдет. Но в настроении толпы теперь преобладали печаль и скорбь, а не недовольство. Как шелуха, сдуваемая ветром, толпа постепенно рассосалась. Обрывки услышанных бесед говорили о том, что люди расстроены, но не допускают сомнений в том, что завтра их пропустят.
Я боролся с нарастающей внутри паникой.
- О, Шут, что ты там натворил? – пробормотал я, глядя на опустевший перешеек.
– Что нам теперь делать? – спросил Пер, когда мы неспешно последовали за уходящими пилигримами.
Я ничего не ответил, поглощенный мыслями о Шуте, который, вероятно, был сейчас за стенами замка. Он убил Симфи? Означает ли это, что он не нашел Пчелку и просто взялся мстить? Или что его обнаружили, и он был вынужден убить? Схвачен ли он? Или прячется?
– Сегодня мы не попадем в замок, – подытожил Лант. – Вернемся на Совершенный и подождем, пока сюда вновь не начнут пускать людей?
– Стоп! – вдруг воскликнул Пер. – Сюда. Идите-ка сюда.
Он отвел нас в сторону от многолюдной дороги, на кромку возле самого прибоя, жестом попросил наклониться поближе к себе и возбужденным шепотом сообщил:
– Мы туда попасть не можем. Зато Мотли может!
Мы удивленно посмотрели на него. Ворона сидела у него на плече. Пер подставил ей запястье, и она пересела туда. Приблизив ее к своему лицу, он умоляюще заговорил:
– Янтарь нам рассказывала, что в стенах темниц на верхушке башен есть проемы в форме цветов и всякого такого. Можешь ты слетать туда и заглянуть внутрь? Сможешь увидеть Пчелку? Или Янтарь? – его голос начал дрожать, он стиснул губы. Мотли наставила на него один свой яркий глаз, а затем, не проронив ни слова, взлетела вверх.
– Она летит прямо туда, – воскликнула Спарк.
Но, проследив за ней, мы видели, как ворона миновала замок и скрылась где-то позади.
Пер шмыгнул носом и сказал:
– Может, она хочет облететь вокруг, чтобы выбрать, куда ей лучше сесть.
– Может, – отозвался я.
Мы стояли и ждали. Я глядел в морскую даль, пока не заслезились глаза.