(про последствия и болезни тела из-за черствости Души и нелюбви к людям, про детей, про необъявленную войну против людей, про карму, Бога и Духовные материи)
(отрывок из книги «Записки горного отшельника. Книга 2», В.И. Лошаков, 2012)
Мало кому из смертных удается заглянуть за горизонты своей текущей жизни и увидеть, что же матушка судьба приготовила для него там. Большинство находятся во власти иллюзии: то, что происходит сегодня, будет и завтра, и послезавтра, и после послезавтра. И если ты уже выбился в люди, нажил всякими разными способами богатства, обеспечил себе полное материальное благополучие, то кажется, что это уже навсегда.
Жил в одной из пригородных деревень очень богатый, по меркам деревенских жителей, человек — Иван Посельский. Было ему немногим за 50. Среднего роста, широкоплечий, крепкий с большими рабочими руками. Русая голова с проседью, словом, обыкновенный русский мужик, крестьянин. И жена Катерина и трое детей тоже были ему под стать, крепкими и сильными. В их хозяйстве было три коровы, телята, поросята, утки, гуси, куры. И дом их выделялся от деревенских своей величиной и добротностью. И все вроде у них было: и деньги, и достаток. Однако не было у Ивана радости от всего этого изобилия, особенно когда ловил на себе косые взгляды односельчан. Не любили его в деревне. Везде и во всем он искал только своей выгоды. Все, что можно, он тянул к себе. Никому он не сделал добра за просто так. И к жене и детям его относились так же.
Однажды случилось с ним несчастье — упал со стога сена. И с этого дня стал чахнуть. Положили в больницу, обследовали и обнаружили рак. И где и у кого он только не лечился, какие только деньги не платил — не помогало. Болезнь прогрессировала. И случайно услышал он приговор врачей, что осталось ему жить месяца три-четыре. И тогда выписался он из больницы, чтобы хоть дома умереть.
Жил на окраине той деревни старик. Его звали Ведуном. Все сельчане уважали его, бегали к нему за различными советами. Лечили у него всякие болячки. «Пойду-ка и я к нему, а вдруг поможет», — решил больной.
- Ну что, не помогла тебе медицина? — встретил его старик. — И не поможет, она в твоем случае бессильна.
- Других же лечат, - возразил Иван. — Чем же моя болезнь такая особенная?
- Твоя болезнь от нелюбви к людям. Всю жизнь ты тащил, хапал, тянул, стяжал только ради своей пользы, своей выгоды. Ты никогда ни с кем не считался, никому не уступил, не помог. И народ тебе платит той же монетой.
Представь себе, ты один, а нас целая деревня и никто тебя не любит. Это сколько же нелюбви обрушивается на твой дом, твою голову! Ослепленный своей гордыней, своим богатством, ты этого не чувствуешь, стараешься не замечать. А вот Душа твоя почувствовала, заметила и отреагировала через болезнь твоего тела. Рак — это отражение нелюбви на клеточном уровне. Это Душа твоя через болезнь твоего тела и даже через смерть его пытается спасти саму себя. Потому что тело твое стало орудием греха, а не Божественной любви. А Душа наша питается любовью. Запомни — Любовью! А ты даже детей своих не любишь. Чем же питаться Душе твоей?
- Что же мне теперь делать, умирать?
- А ты попробуй отдавать.
- Что отдавать?
- Да все, что у тебя есть: молоко, мясо, деньги, вещи.
- Как, за просто так?
- Да, за просто так.
Это же все наживалось годами, вот этим горбом...
Ты что, собираешься все свое богатство забрать в могилу? Ведь все останется здесь, в том числе и недобрая память о тебе, а это в том мире главное.
Я попробую, — сказал Иван, помолчав.
Только отдавать необходимо совершенно без всякой корысти. Не пытайся устроить сделку с Богом. Вот, мол, и отдаю, а Бог мне за это поможет избавиться от болезни. Тогда у тебя ничего не получится. Твоя помощь должна идти от твоего сердца, не из расчета: я тебе, а ты мне, а по состоянию твоей Души. Почувствуй в себе потребность отдавать. А когда отдашь, почувствуй в себе радость, что люди приняли твою дань — и в этом проявили свою милость по отношению к тебе. Благодетельствует не тот, кто дает, а тот, кто берет. Но не путай таких благодетелей с теми, кто берет в своих, корыстных целях, кто использует такого человека как возможность разжиться за счет него, удовлетворить неуемные желания для взращивания своего порока. Только тот, кто способен испытывать глубокую благодарность к дающему, кто платит своим добром, любо-вью, благодарным взглядом, словом, действием, заслуживает деяния и твоей милости. Твое деяние должно служить взращиванию добра, любви к ближнему, а не порока. Оно должно быть мудрым. Иди, пробуй. У тебя осталось не так уж много времени, чтобы его терять.
«Пойду-ка я к соседу Фролу-пасечнику, — размышлял Иван по дороге к дому, — в обиде он на меня. И есть за что. Господи, помоги!» — впервые в жизни взмолился он. И сам себе удивился: «Надо же, Бога вспомнил?!»
«Фрол, конечно, сало любит, а дети да жена творог, сметану, масло, молоко. Коровы-то у них нет. Пчелы грязи не любят, а у него их колодок 50».
- Ты куда это собрался? — удивилась жена, когда он, нагруженный продуктами, пошел к выходу.
- Пойду к Фролу, подарки отнесу. Ведун лекарство прописал, надо испробовать, может, поможет.
- Здравствуй, Фрол, — поздоровался Иван на входе в ворота соседа.
Тот перетягивал старые медовые рамки возле своего верстака.
- Здорово, коль не шутишь, — неприветливо ответил он. И не прерывая работы, подозрительно оглядел Ивана.
- Вот, молока, сметаны, творога, масла, сала вам принес. Ты же любишь копченое сало, Фрол?
- Что, на рынке уже места не хватает, по домам начал разносить?
- Я ведь не за деньги, я за просто так, от всего сердца, как говорится.
—Ты, за просто так? — Фрол бросил работу и уставился на Ивана. — Чтобы ты, и за просто так? Да не может такого быть! Тебя, наверное, какая-то моя дурная пчела укусила? Или задумал чего?
- Нет, Фрол, я прощения пришел у тебя просить. Виноват я перед тобой, очень виноват.
И решил ты свою вину сальцем смазать, чтобы в Душу ко мне въехать. Задумал ты какое-то коварство, не верю и тебе. Ишь, «от всего сердца» он принес! А пчел ты моих травил тоже от всего сердца, а в сельсовет жаловаться бегал, мол, мои пчелы пожрали всю твою скотину — это тоже от всего сердца?
- Иван поставил на землю мешки с подарками, подошел к пню, из которого торчал топор. Вытащил его, протянул Фролу.
- На, Фрол, руби. — И положил голову на пень. — Живым мне отсюда ходу нету. Если не возьмешь, я руки на себя наложу. Прости меня, Фрол, Христом Богом прошу, сними с меня мой грех. А нет, так голову руби.
Жена Фрола, сидевшая у открытого окна с вязанием, вышла из дома, подошла к Ивану, подняла его с колен.
- Человек с покаянной пришел, а ты ему мораль читаешь, — сказала она мужу.
- Спасибо тебе, Иван, за подарки, У меня как раз молоко кончилось и творог на исходе. Вовремя ты подошел.
Иван повернулся было к воротам, чтобы уйти. Но она остановила его.
- Погоди, Иван. — И через минуту вынесла из дома банку с медом. — Возьми, свежий, только что накачали. Это тебе вместо лекарства.
Что-то сжалось в груди у Ивана, он упал на колени и зарыдал, как ребенок.
- Спасибо тебе, Марьюшка, спасибо тебе, родная, ты ведь жизнь мне спасла, — говорил он сквозь рыдания.
- Господи, сколько же я зла натворил, что люди даже отказываются брать от меня!
Фрол подошел к Ивану, поднял его с колен.
- Давай, Ваня, не будем забывать прошлого, но и не будем тащить его с собой. Что ж, если ты решил жить по-новому, давай, пробуй. Я прощаю тебя, Ваня. Вот моя рука.
Они пожали друг другу руки, обнялись.
- Пойдем к нам в дом, — пригласил Фрол, — медовухи хряпнем.
- Ты же знаешь, мне нельзя, — сказал Иван.
- Ах, да, да, — сочувственно произнес Фрол, — слышали.
- Пойду я, — сказал Иван, — спасибо вам за все. Спасибо.
И слезы снова как будто сами собой потекли из его глаз.
- Что-то он плаксивый стал, — сказал Фрол, когда Иван вышел на улицу. — Видно болезнь его перевернула.
- Это его Душа слезами очищается, — сказала Марья.
Ночью Иван не стонал, не принимал обезболивающих лекарств. Он терпел.
- Сколько же зла я сделал людям, — думал он, — до конца жизни не отмолить. И болезнь мне эта поделом дана. Буду терпеть боль, как другие терпели мои обиды.
Утром он сказал жене:
- Катя, ты больше на рынок не ходи, я сам буду разносить молоко, сметану, творог.
- Пойдешь по дворам торговать?
- Нет, просто так, задаром отдавать.
Жена посмотрела на него внимательно — не шутит ли? Нет, по всему было видно, что не шутит.
- Ты что, совсем рехнулся? Фролу задарма отнес, думаю, ладно, пусть подмажет, может, медку дадут. А он решил все хозяйство по миру пустить — все всем раздать, а самому что, воробьем голым на колу сидеть?
Жена явно затевала скандал. Тогда Иван подошел к ней, задрал рубаху и показал опухоль на груди.
- Видишь это? Мне осталось всего три месяца. Да я всю жизнь пахал, тащил, надрывался, обманывал, чтобы нажить все это. И вот нажил, и что, радостнее от этого? Счастлив я? Когда тебе в окошко люди плюют и расстреливают глазами, что хорошо тебе от этого? И когда после этого ты кусок хлеба берешь, он не застревает у тебя в горле? Скажи, зачем нам три коровы, поросята, гуси, утки, куры?
- А детям что? — заплакала Катерина.
- Дети уже, считай, вылетели из гнезда, в городе живут. Мы вдвоем с тобой здесь день и ночь в этом навозе и курином дерме. Для кого мы эту лямку тянем?
- Как для кого, для детей наших, для себя тоже, — опять возразила жена, утирая слезы.
- Своей халявой мы уже развратили своих детей. Они уже не способны сами на себя зарабатывать и обеспечить себя. А семьями обзаведутся, как они будут устраивать свою жизнь? Мы не вечны. Рано или поздно халява кончится. Что им, по миру идти? И если пойдут, никто им не подаст, все им наши «подвиги» вспомнят, все наше «добро».
А тебе, много ли надо тебе? Ты что, день и ночь ешь этот творог, это мясо, сало, яйца, ты что купаешься в молоке?
- Я на рынке, считай, с утра до вечера торчу.
- Скажи мне, зачем тебе столько денег?
- А кому, кроме нас, детям за учебу заплатить, одеть, обуть их?
- Про детей я уже сказал, будем давать по минимуму, остальное пусть сами учатся зарабатывать. Я спрашиваю, тебе много денег нужно?
- Мне-то они зачем?
- Вот видишь, и мне они не нужны. Тогда зачем и для кого ты на этом рынке торчишь? Кому от этого радость? Ты послушай, что люди о нас говорят. Укорила, что Фролу задарма отнес. Да ты знаешь, что мне пришлось на коленях стоять, упрашивать, чтобы он взял. Вот до чего мы дожили. Я и сейчас день и ночь молю бога, чтобы люди взяли от меня мои подношения. Это не я им оказываю милость, а они мне. Это не свое им несу, а их то, что когда-то обманом, стяжательством, жадностью отнял у них. Вспомни, как я лучшие покосы захватил, а землю под картошку, а лес, весь стройматериал как достал, а зерно, комбикорм для всей нашей скотины? Все по-честному? Все по закону? Катя, давай перестанем обманывать самих себя, зарывать голову в песок и ничего вокруг себя не замечать. Мы живем среди людей. И не по богатству нашему они будут судить нас, когда мы уйдем, а по тому, сколько добра мы им сделали, скольким помогли, скольких выручили, сделали счастливыми. Я не хочу уходить туда с такой памятью, и за отпущенные мне Богом дни я сделаю все, чтобы хоть немного искупить свой грех. Поэтому ты мне лучше не перечь. Или пойми и прими все, что я тебе сказал, или давай поделим все наше хозяйство, и распоряжайся своей долей как хочешь.
В тот же вечер жена отправила телеграммы своим детям: «С отцом плохо. Приезжайте». И на следующий день все они уже были в родном доме. И когда увидели живых отца и мать, обрадовались.
- А мы-то думали...
Но мать не разделяла их радости.
- Отец-то что удумал, — заплакала она, — оставить вас без кола и двора, решил все раздать за просто так чужим людям.
В тот же вечер на семейном совете старший сын и дочь осудили отца.
- Ты вот, папа, о чужих людях подумал, о том, что они скажут о тебе, а о нас ты подумал? Как и на что нам учиться, а чем мы будем рассчитываться за квартиры, которые снимаем, а одеваться, обуваться, кормиться? Сейчас все так дорого.
Отец посмотрел на модную, дорогую кофточку дочери, стильные штаны, на золотую цепочку с золотым знаком зодиака, на дорогие перстни на пальцах.
- Да, доченька, виноват я перед тобой, очень виноват за то, что развратил тебя своим достатком, деньгами, дорогими вещами. Ведь из того, что ты сегодня имеешь, ты ни копейки не заработала сама. А тебе уже 23 года. Ты кое-как на троечки учишься в институте. И считаешь, что такая твоя жизнь будет длиться вечно. А когда нас не будет и кончится эта халява, как ты будешь устраивать свою жизнь, ничего не умея и никакие таланты в себе не проявив? Что, на панель пойдешь? Все, с этого дня я эту халяву для вас прекращаю, буду давать только на самое необходимое. Остальное зарабатывайте сами: на еду, одежду, на золотые украшения, на танцульки и кафе. Закончите вузы, переходите на самостоятельное обеспечение, устраивайтесь в жизни, зарабатывайте себе на квартиры, заводите семьи. Если мать будет на вас работать, пожалуйста, — это её дело, а я остаток своей жизни буду отмаливать свои грехи помощью людям. Уж не обессудьте. Как мой старший говорит: «У отца из-за болезни крыша поехала». Да, сынок, она у меня действительно поехала, потому что стояла не в том месте, а теперь все в порядке — болезнь вылечила меня от духовной слепоты. Дай Бог и тебе такого же прозрения.
Один только младший, Саша, поддержал отца.
- Отец прав, — сказал он. — Зачем нам все это, если нас никто не любит, не уважает, если плюют нам вслед. Со своим богатством мы стали как прокаженные. Руки наши целы, голова на месте, нас, считай, вырастили. Что мы сами что ли не в состоянии устроить свою жизнь? Вон, отцу с матерью никто не помогал. И мы сможем. И мне, как и отцу, дороже добрая память людей, чем кусок хлеба с маслом во рту. Пока я здесь задержусь на неделю и чем смогу помогу тебе, отец. Давай вместе искупать наши грехи.
Рано утром на автобусе нагруженные сумками с продуктами старший брат и сестра уехали в город. А Саша собрался по-рабочему.
- Ну, кому пойдем оказывать спонсорскую помощь? — спросил он отца.
- Алене, вдове. Помнишь, ее мужа на разрезе задавило?
Пенсию ей назначили почему-то небольшую, а у нее трое ребятишек — мал мала меньше. Перебивается кое-как. Без мужика в хозяйстве завал.
Они пришли к Алене, когда все семейство завтракало. На столе картошка, по ломтику хлеба, бутылочка постного масла, солонка с солью.
- Вот примите от нашего стола к вашему столу. — Иван поставил на стол молоко, творог, сметану, масло.
- А у меня как раз все кончилось, даже сахара вот нет, - всплеснула руками хозяйка. Только вот заплатить мне за все это пока нечем.
- Да мы же не за деньги, ты же знаешь, Алена.
- Да, слышала, что ты всем бесплатно раздаешь. Только меня жалеть не надо. Выкарабкаюсь как-нибудь.
- Да мы не из жалости к тебе Алена. Это не я тебе оказываю милость, это ты должна мне оказать милость и принять это все. Прости меня, ради Бога, за все, чем я когда-нибудь обидел тебя или Василия твоего. Не примешь, значит, не простила, а это еще один камень на мою грешную душу.
- Что ты, что ты, Иван, я никогда ни на кого зла не держала. И на тебя тоже. Конечно, я все это возьму, если это от чистого сердца. Спасибо вам.
- Вообще-то мы не за этим пришли с сыном. Видишь, какой вымахал. Мы ремонтировать твой сарай пришли, а то вон совсем покосился, двери развалились, пол сгнил.
- Да зачем же мне сарай, Иван? У меня же ни коровы, ни куриц.
- Так будут.
- Шутишь, Иван, откуда у меня такие деньги, сейчас одна корова как автомобиль стоит.
- А мы тебе бесплатно отдадим. У нас же три коровы. А зачем нам на двоих три коровы? А тебе без коровы никак нельзя. С кормами я тебе помогу.
- Опять шутишь, Иван, ну кто же корову бесплатно отдает? А Катерина твоя как?
- А мы с ней уже договорились, — сказал Иван.
- Нет, Иван, как хочешь, а это я не возьму.
Иван упал на колени:
- Аленушка, Христом Богом прошу, не ради себя, ради детей твоих и моих прошу, прими — сними грех с моей Души. Помоги мне искупить мои грехи.
Слезы текли ручьями, и Иван не пытался их сдержать. Эта сцена потрясла сына.
- Тетя Алена, может, и мне на колени перед вами встать и просить взять корову? Я очень прошу вас. Вы же видите, в каком состоянии отец. Это для него вопрос жизни и смерти.
- Господи, ну конечно же, я возьму, — заплакала Алена. — Но за так, как же за так-то? Погодите, погодите, — вдруг что-то вспомнила она.
Убежала в другую комнату и через минуту вернулась с золотым браслетом в руке.
- Вот, еще от прапрапрабабушки осталось. Хранили как семейную реликвию. Возьмите ее, Саша, может, тебе понадобится, ты же молодой.
- Тетя Алена, да зачем же мне эти драгоценности? Видите, я ничего не ношу. Да и в наше время снимут с меня этот браслет вместе с головой.
- И то верно, — заметила Алена.
- Давайте порешим так, — предложил Саша. — Вы оставляете фамильную драгоценность у себя. Но как только она мам понадобится, мы придем за ней. Договорились?
- Ох, и хитер у тебя сын, Иван, — улыбнулась Алена. — Давайте хоть тогда чаю попейте. А то вон мои дети забились в угол и ничего понять не могут. Напугали мы их.
- Нет, Аленушка, мы уже позавтракали, — сказал Иван, вытирая слезы. — Мы работать пришли. Пойдем Саша, — позвал он сына.
И на выходе из избы низко поклонился хозяйке.
- Спасибо тебе Аленушка, спасибо родная, еще один камень сняла ты с моей Души.
- Ну, отец, в тебе точно революция произошла, — сказал сын, когда они вышли за порог. — Ты стал совсем другим. Грешно говорить, но болезнь подействовала на тебя благотворно.
- Когда болит тело, Душа лечится, — заметил Иван.
Сын посмотрел на отца удивленно.
- Ты стал совсем другим, — снова заметил он. — Кстати, как твоя болезнь?
- Саша, только никому не говори, — вдруг перешел на шепот отец. — Но опухоль перестала расти и стала даже меньше. И болеть стало не так. Я теперь хоть сплю по ночам и, видишь, работаю. Иногда прихватит, но пересилишь себя, и снова ничего. Лекарства свои я давно в туалет выбросил. Суждено мне выжить, значит выживу, а нет, значит такова Его Воля, и здесь никакие лекарства не помогут.
- Ты в церковь-то ходишь? — спросил сын.
- Нет, а зачем? Я знаю, что Он здесь, со мной, я открыл его здесь, в себе, сынок, и теперь никакая церковь мне не нужна. Зачем мне Бога искать там, когда Он здесь и всегда был здесь. Так что, Саша, и тебе желаю такой революции, только без такой болезни.
- И я, папа, знаю, что он есть, только я еще пока не открыл его в себе, как ты. Видно, нужно и меня к стенке прижать.
В деревне уже давно шли разговоры о чудачествах Ивана, но считали, что это ненадолго. Натуру человеческую так быстро не переделаешь. Даже такой болезнью. Но когда Иван отдал вдове корову, вместе с сыном отремонтировал сарай, дом, то деревенские стали смотреть на него по-другому — как на юродивого. Немного не от мира сего, но ближе к Богу. Они и здороваться стали уважительно — не как с простым смертным, а как с человеком духовным. А когда Иван привел в дом и приютил беспризорного мальчишку, деревня и вовсе убедилась — другим человеком стал Иван, с Богом в душе. Теперь они все чаще и чаще при встрече останавливали его, просили совета. И он всегда попадал в самую точку.
Беспризорного парнишку он увидел на крыльце магазина. Грязного, в оборванной одежонке. Ему было лет семь.
- Ты чей такой будешь? — спросил Иван.
- Ничей, — неохотно сказал малыш. — Я как кот Матроскин — сам по себе.
- Ну, так не бывает, — сказал Иван. — Ты или к кому-то в гости приехал, или из детдома сбежал.
Парнишка от удивления встал.
- А ты откуда знаешь, что я из детдома сбежал? — спросил он.
- Да, по одежде твоей. Она хоть и порванная, а детдомовская. Давно сбежал-то?
- Да уже года два.
- И где же ты все это время жил, чем кормился?
- А где придется: в колодцах, на вокзалах, в подъездах, и подвалах, в картонных коробках, в собачьей конуре.
Сердце Ивана сжалось, к горлу подступил горький комок.
- А кормился, где чего найдешь, где украдешь, где кому чего поможешь — подадут, где попросишь. Были и такие, которые просто кормили.
- Тебя как зовут-то? — с трудом спросил Иван.
- Ваня.
- О, и меня тоже Иваном зовут. Тезки, значит. А чего убежал-то?
И Ваня рассказал, как в одном из детских домов он подружился с очень хорошей воспитательницей. И однажды, когда Ваня вышел из темнушки после очередного наказания, она сказала ему: «Беги отсюда, Ваня, ты парнишка хороший, может, повезет и кто-нибудь усыновит тебя. А отсюда дорога одна: или в тюрьму, или на свалку собирать отходы. Здесь почти все дети психически больные. Они и здоровых делают такими же. И воспитатели тоже звереют».
- Ваня пойдем ко мне в гости, — предложил Иван.
- А не обманешь? — насторожился парнишка. — А то один дядька тоже вот так же сказал, пойдем покормлю, сам отвел меня в детский приемник. Оттуда в детдом, откуда я опять сбежал.
- Это деревня, Ваня, здесь детприемников нет.
- Ну, тогда пошли.
- Нет, Ваня, так в гости не ходят. Давай мы тебе новую одежду купим.
Иван, несмотря на сопротивление парнишки, повел его в магазин. Выбрали там ему одежду, начиная с трусиков и кроссовок, заканчивая стильной кепкой. Сложили это все в полиэтиленовый пакет и пошли к Ивану. По дороге к дому Иван заметил, что парнишка как бы припадает на обе ноги.
- Ты чего хромаешь, — спросил Иван.
- Да так, — нехотя сказал Ваня. И только когда Ваня снял с себя одежду в бане, Иван все понял. У мальчика не было пальцев на ногах.
- Где потерял? — спросил Иван, кивая на ноги.
- Отморозил, — сказал Ваня. И больше Иван не стал допытываться у мальчишки, что да как — придет время, сам все расскажет. После бани Ваня переоделся во все новое.
- Ты смотри, какой симпатичный мальчишка образовался, — удивился Иван.
Ваня и вправду преобразился. Светло-русые волосы были аккуратно прибраны, чуть бледноватое, немного вытянутое лицо приобрело какой-то благородный оттенок. Серые глаза стали по-детски чистыми, словно тоже отмылись в бане. Ваня прошелся перед зеркалом раз, другой.
- Ну вот, совсем другой коленкор, - сказал он, довольный своим видом. — Теперь ко мне никакая милиция не придерется.
- А ты, Ваня, поживи пока у нас, — сказал Иван. — Если не понравится, уйдешь. А понравится, оставайся, живи. Видишь, какие хоромы, а нас всего двое — жена да я. Да вот скотины полный двор. Корма на всех хватит.
- Посмотрим, — сказал Ваня.
За столом Ваня шибко церемониться не стал. Он орал одно, другое, третье, и почти не жуя, заглатывал пищу. У Ивана опять поднялся комок к горлу: «Господи, это сколько же надо не есть, чтобы так проголодаться?» Ребенок, выброшенный на улицу. Во время войны такого не было.
А мы каждый за свой забор попрятались и будто не видим, что вокруг нас творится. Выходит, нам уже и дети не нужны. На первом плане вещи, машины, квартиры, жратва. А кто мы без детей? Роботы, машины, хуже последнего скота. Сколько детей, выброшенных на помойки. Господи, да что же мы творим-то?
Приехала с рынка жена.
- Что-то ты рано сегодня, — спросил Иван.
- Так продавать-то нечего, ты же все раздал, корову отдал. Вот еле-еле на тысячу наскребла. А это что за пацан? Чей?
- Гость мой, Ваня, возле магазина познакомились, — сказал Иван.
Катерина внимательно посмотрела на малыша.
- Постой, постой, а не ты ли два дня тому назад у Ефросиньи пирог спер? Вроде это ты был на рынке?
- Да, я взял пирог, — Ваня виновато опустил голову.
- Сегодня пирог, завтра кошелек, — заметила Катерина. — Смотри Иван, — погрозила она мужу.
- Катя, да ты посмотри на него, открой глаза, — возмутился Иван. — Это же ребенок. Ему бы еще возле материнской груди быть, а его на улицу выбросили. Конечно, воровать нехорошо. А ему что делать-то, как выжить, скажи? Поставить к станку, чтоб зарабатывал или заставить ящики таскать, землю копать? Это же мы толкаем его на воровство, грабеж и все остальное. Ах, какой он нехороший, украл у меня пирог, вор, негодяй, преступник, в тюрьму его. Это не его надо в тюрьму, это нас надо и тюрьму, а еще лучше в больницу и лечить от жадности, эгоизма, бессердечия и духовной слепоты. Только нет у нас пока таких больниц. А надо бы. Вот ты Ефросинье посочувствовала, а ему, младенцу беззащитному, голодному и оборванному, нет. И после этого мы называем себя людьми?
- Да, ты стал совсем другой, — вдруг сказала Катерина. — Столько лет вместе прожили, а оказывается, не знала я тебя. Будто чужой ты мне.
- Ох, Катя, Катя, даст Бог, может, и ты когда-нибудь прозреешь и тогда будешь понимать меня. А пока давай так решим. Парнишка будет жить со мной. Если он уйдет, то и я уйду вместе с ним, и оставайся Катерина с этим добром одна. А ты, Ваня, никого и ничего не бойся. Живи здесь, а если надумаешь уйти, то я уйду с тобой. Запомни. А пока пойдем пройдемся по деревне, я покажу тебе, где кто живет и что где растет. На речку сходим, с ребятишками познакомишься.
Ваня оказался смышленым и компанейским мальчишкой. Он быстро подружился со всеми деревенскими ребятишками и вскоре стал заводилой во всех играх. Только с Катериной у них не ладилось. Не понравилось ей, что кто-то третий вмешался в их жизнь, тем более такой ненадежный, непредсказуемый тип. И Ваня уже потихоньку стал собираться уходить. Ему жалко было Ивана, и он хотел уйти один ночью. И ушел бы, но помешал случай.
Как-то вечером Катерина стряпала пироги на кухне. Вдруг услышала истошный Ванькин крик.
- Мама!!!
Катерина вылетела на улицу и увидела бегущего Ваньку, а за ним галопом мчащуюся овчарку. Катерина бросилась навстречу. Она успела перед самым носом собаки поймать мальчишку в подол. Пес, не решаясь нападать на взрослого человека, злобно оскалился. Катерина схватила с дороги камень и запустила в него. Тот пытался увернуться, но камень попал в ногу. Пес взвизгнул, и хромая побежал обратно.
- Мама, мама, мама, — всхлипывал Ваня, прижимаясь головой к животу Катерины.
- Господи, мальчик мой, сыночек мой, — заплакала Катерина. — Не бойся, ничего не бойся, я с тобой.
- Мама, мама, мама, — шептал Ваня.
Сколько он себя помнил, это слово всегда было с ним, но он прятал его где-то глубоко внутри и никогда не давал ему вырваться наружу. А тут оно выкрикнулось само: «Мама!!!» И другая материнская Душа услышала его.
- Ваня, сыночек мой, да никому я тебя не отдам, ни в какие детдома. Твой дом теперь здесь. Ты прости мне слепоту мою, что так встретила тебя.
Ваня посмотрел на нее снизу вверх и попросил:
- Можно я тебя всегда так буду называть — МАМА. Я еще никогда никого так не называл.
Катерина еще пуще залилась слезами.
- Конечно же, Ваня, сыночек мой. Господи, какая же и была слепая и как прав Иван. У нас не должно быть чужих детей. Все дети наши.
Она вспомнила всех ребятишек, которых встречала па рынке. И в эту минуту своего прозрения была готова собрать их всех, отмыть, одеть, накормить и наделить своей нерастраченной материнской любовью и лаской.
- Господи, сколько бьешься над цветами, чтобы они выросли и расцвели, а тут дети растут без любви, без ласки. Да как же нам не стыдно! Пошли, пошли, сынок, домой, там поди отец нас с пирогами заждался.
Когда Иван увидел входящих вместе Катерину и малыша, он поднялся, подошел и обнял их обоих.
- Ну, слава Богу, наконец-то мы снова вместе.
- Ты прости меня Ваня, — сказала жена. Пирог Ефросиньи пожалела, а тебя, живую Душу нет. До чего же я, оказывается, очерствела, ожадилась. Стоишь, смотришь, как старик-пенсионер последние копейки выгребает, трясущимися руками считает, чтобы на полкило творога хватило. Мне бы отдать ему за так, а я стою, выжидаю все до копеечки. Господи, за счет кого наживаемся. Ослепли, оглохли, обесчувствели от всего этого изобилия, от всего и того барахла. Творог, молоко свиньям скармливаем.
И детей уже нам не надо. Все, с этого дня рынок для меня закрывается. Денег хватит. Ваню вырастим, выучим.
Будем вместе людям помогать да грехи отмаливать. Надо оформить на Ваню все документы — усыновить его. А пока пошли есть пироги.
Теперь Ваня часто подходил к Катерине и просил:
- Мама, — после этого слова делал паузу, словно наслаждаясь его звучанием, его смыслом, теплотой, а потом договаривал: — Погладь меня.
Катерина, чем бы она ни занималась, бросала все, садилась на стул, прижимала Ваню к себе, запускала руку в его шелковистые волосы, и слезы градом лились из ее глаз. Перед сном она теперь приходила в комнату Вани, садилась на кровать у его изголовья и гладила его по голове, рассказывала сказки, разные истории из своей жизни. И так пока Ваня не засыпал со спокойной, счастливой улыбкой. Иногда и Ваня вспоминал истории из своей жизни, и Катерина не могла удержаться от слез. Господи, такой маленький, а столько пережил, что и взрослому многовато. Особенно ее до глубины души тронула история про собаку.
Однажды зимой на улице был адский холод, градусов под сорок, с ветром. Ваню выгнали с вокзала, где он собирался провести ночь. Стуча зубами от холода, он соображал, где бы скрыться, переночевать. В колодцы? Но они все заняты взрослыми бомжами. Ваня знал, что как только он залезет в занятый бомжами колодец, самый сильный из них сразу же заявит на него свои права. «Это мой пацан», — скажет, и ты становишься его рабом. Каждый день ты должен всеми правдами и неправдами зарабатывать ему на бутылку водки. Если не заработал, будет бить. И тогда ты ему должен принести уже две бутылки водки. Не принес, опять начинает избивать и так может забить до смерти. Поэтому не один ребенок там не вырастает. Его убивают и съедают. У них нет жалости. Это не люди. Им бывает хорошо только тогда, когда другим плохо. Они всегда выбирают только плохое. Но страшнее всего детские компании. Почему-то всегда власть в них захватывают отвратительные типы. Они могут делать с детьми все, что угодно: насиловать, заставлять красть, избивать. Они могут продать ребенка взрослым бомжам за бутылку — две водки и потом пить с ними эту водку и жрать человечину. Это не люди. Это даже не животные. Это человекоподобные монстры. Ваня выжил, потому что всегда старался быть один.
Он пошел по подъездам, но все теплые места были уже заняты взрослыми или закрыты на кодовые замки. Тогда решил Ваня пойти в частный сектор: «Может там кто пустит переночевать?» Но дома были окружены глухими заборами, ворота заперты на засовы. А за ними гремели цепями и грозно лаяли сторожевые псы. И только одна калитка была чуть приоткрыта. Ваня вошел во двор. В окнах дома мерцал свет, видно, хозяева смотрели телевизор. Вдруг загремела цепь, и Ваня увидел громадную собаку, вылезающую из конуры. Она была ростом с него, а может, и выше.
И парнишка понял, почему были не закрыты ворота.
«Ну и пусть, - решил Ваня, - пусть лучше собака на куски порвет, чем так маяться». И он пошел навстречу собаке. Та, видимо, оторопела от такой наглости и даже не тявкнула, только грозно зарычала. Ваня прошел мимо нее и залез в собачью будку. Будка была обшита какой-то дерюгой, и ее не продувало. Здесь еще сохранилось тепло от пса. Выход закрывала мешковина. Собака потопталась, потопталась на морозе и тоже полезла в будку. Ваня подвинулся.
Она рыкнула на него, но не злобно. Ваня прижался к собаке всем своим замерзшим тельцем и вскоре почувствовал тепло от нее. Он погладил собаке лапу, провел рукой по животу, нащупал соски — самка. И вдруг она начала лизать его отмороженные руки, нос, лицо. Собака по-матерински приняла человеческого детеныша, тогда как грозная тетя па вокзале вышвырнула его. Ване становилось все теплее и теплее.
«Когда я вырасту, — думал сквозь дрему Ваня, — я обязательно заведу себе такую же собаку». Сон быстро сморил его. И он крепко проспал до самого утра. Разбудил стук входной двери.
Послышались чьи-то скрипучие шаги, хлопнула калитка, Видно кто-то пошел на работу. «Пора и мне, а то хозяева поймают», — решил он. На улице стоял лютый мороз. В такой холод ребятишек не пускают в школу. Ваня, погладил собаку, вылез из будки и пошел, поеживаясь, по знакомому маршруту в поисках, где бы что поесть да отогреться.
Он хорошо знал, где, что, когда открывается и где, что может перепасть. Пока Ваня дошел до магазинов, которые обычно открываются первыми, его ноги стали как колодки. Он перестал их чувствовать. Рукава осенней куртки были короткими, и как он ни пытался спрятать руки поглубже, они все равно высовывались, и он увидел, как побелели его пальцы. Больно щипало нос и щеки, но вскоре он и их перестал чувствовать. Последние метры он бежал к знакомому магазину. Но тот оказался почему-то закрытым. Ваня огляделся, здесь рядом были киоски, может, там повезет. Но и киоски оказались закрыты. Оставалось бежать на вокзал. Но Ваня чувствовал, что до вокзала ему не добежать. «Может, возвратиться в собачью конуру?» - подумал он, но и до конуры было уже слишком далеко. Вдруг впереди справа на улице Ваня увидел свет в окошке киоска. Он побежал туда. Киоск оказался круглосуточным. Ваня постучал в зарешеченное окошечко. Оттуда выглянула молодая женщина.
- Тетенька, пустите, пожалуйста, обогреться, — попросил Ваня, — а то я совсем замерз.
Женщина всплеснула руками и побежала открывать дверь.
- Господи, да какая же мать-то тебя послала в такой холодище, в такую рань? Да еще в летних ботиночках. А ну-ка снимай скорее.
Ваня сел на пол и попытался снять ботинки, но не смог. Ноги примерзли к подошвам.
- Господи, что же мне с тобой делать-то? — заплакала женщина. — Совсем ребенок. — А где рукавицы-то твои? — спросила она, глядя на голые обмороженные руки.
- У меня нет рукавиц, — сказал Ваня. — И мамы у меня тоже нет.
- Где же она? Она же родила тебя?
- Она бросила меня в роддоме. Родила и бросила.
- Господи, да как же так можно-то, — зарыдала женщина. Плача, она освободила его ноги и стала тереть своими шерстяными варежками. — И ноги, и пальцы рук совсем отморозил, — плакала она. Открыла бутылку водки и стала растирать водкой.
Вскоре Ваня почувствовал острую боль в руках и ногах. Он, сдерживаясь, застонал.
- Вот и хорошо, вот и хорошо, значит, отходят, — говорила женщина. Она замотала его ноги в свой пуховый платок, подняла Ваню на руки и перенесла ближе к обогревателю.
- Грейся, а я пока тебе кофейку горячего налью да бутерброды сделаю.
Она налила ему из термоса кружку горячего кофе, нарезала хлеба, сыра, колбасы, положила все это на тарелку и поднесла Ване.
- Ешь, парнишка, ешь. Зовут-то тебя как?
- Ваня.
При виде еды у него закружилась голова. Он уже двое суток ничего не ел. Парнишка с жадностью набросился на еду, даже забыв про боль, которая поднималась от обмороженных ступней.
Женщина стояла и плакала. «Взяла бы я, Ваня, тебя к себе, сиротинушка, да у самой уже трое и с работой кое- как. И заработков никаких. Еле-еле перебиваемся. Господи, да откуда же матери-то такие берутся, своего ребенка выбросить?»
Вскоре после еды по всему телу Вани разлилась приятная истома. Руки перестали болеть и горели огнем, а ноги больно ныли. Ваню потянуло в сон.
- На, выпей немного водочки, быстрей согреешься, — предложила продавщица и плеснула ему в кружку с кофе немного водки.
Ване уже было все равно. Он механически выпил водку п через несколько минут, впал в забытье. Он видел все, что делала женщина, слышал, что она говорила, когда звонила по мобильнику, но ни рукой, ни ногой пошевелить не мог.
- Господи, войны нет, а дети брошенные, — говорила кому-то женщина-продавец. — А может, это война идет, только мы об этом ничего не знаем. Ведь кто-то вынуждает матерей бросать своих детей. Детдома забиты такими детьми. Господи, да кто же из них вырастет?
- Нет, Люда, война идет, точно идет. Только не кто-то нас, а мы сами себя убиваем. Ты посмотри, сколько ко мне народу идет, большинство молодежь, и все за пивом и водкой. И день, и ночь. Девчонки молодые приходят: «Подайте, пожалуйста, бутылочку водочки и сигарет». Материнское молоко на губах не обсохло, а уже водочку и сигарет подавайте. Да каких же детей она рожать будет? Кто их делает такими, родители или государство? Нет, Люда, кому- то очень нужно, чтобы мы перемерли от алкоголя <