Олег Гриневский
Сценарий для третьей мировой войны. Как Израиль чуть не стал ее причиной
Моей жене Алле, которая все эти годы твердила:
«Мерзкий и противный Ближний Восток!
Хоть бы провалился под потолок!»
Предисловие
Начало 80-х годов XX века один из самых опасных периодов, если не самый опасный, в сорокалетнем противоборстве СССР и США. Его можно поставить в один ряд с Карибским кризисом 1962 года с той лишь разницей, что в 80-х годах не было прямой конфронтации в каком-то определенном районе. Им стал весь земной шар. Международная обстановка накалилась до предела, и впервые после Карибского кризиса мир снова оказался на грани войны. Достаточно было одной искры, одного толчка или просто провокации… Особенно опасной складывалась ситуация на Ближнем Востоке.
И не потому, что войны желали и готовили руководители обеих сверхдержав — СССР и США. А потому, что они не знали и не понимали друг друга, подозревая в самых худших намерениях. «Войной слепых» назвал в сердцах Ю. В. Андропов развитие событий, приведших к Карибскому кризису. Теперь повторялось нечто подобное…
Как это случилось и почему, что происходило в Кремле и Белом доме — подробно рассказывает эта книга.
В начале 80-х автору довелось быть заведующим отделом стран Ближнего Востока и членом коллегии советского МИДа. Поэтому в силу служебных обязанностей приходилось готовить документы и речи для Л. И. Брежнева, Ю. В. Андропова, А. А. Громыко и других советских руководителей, участвовать в их встречах с лидерами зарубежных стран, присутствовать на заседаниях Политбюро ЦК КПСС. По поручениям свыше я исколесил весь Ближний Восток, встречался с королями, шейхами, президентами и просто диктаторами.
Эти события у меня сохранились не только в памяти. Всю жизнь я делал дневниковые заметки в блокнотах или просто на листках бумаги. И не потому, что готовился писать мемуары, — других забот хватало по горло. Вызывал, скажем, Андропов или Горбачев и поручал написать то-то или поехать туда-то и сделать то-то… Естественно, в ходе беседы я делал заметки. И эти заметки не выбрасывал, много лет спустя меня могли спросить: а почему тогда-то ты сделал так-то? Тогда можно вытащить свой блокнот и сказать: такое задание я получил.
К счастью или к несчастью, эти заметки сохранились по сей день. На их основе и написана эта книга. Кроме того, мне довелось поработать потом в Гуверовском институте Стэнфордского университета в Калифорнии. Там, к своему глубокому удивлению, я обнаружил многих коллег, которые со стороны США в администрации президента Р. Рейгана участвовали в формировании американской внешней политики. Беседы с ними, мемуары, конференции, посвященные истории «холодной войны», помогли мне дополнить страницы, где говорится о том, как принимались тогда решения в Вашингтоне.
В своих предыдущих книгах «Тысяча и один день из жизни Никиты Сергеевича» и «Секреты советской дипломатии» мне удалось избежать использования слова «я», а изображать события, свидетелем которых был как бы от третьего лица. Делал я это потому, что слишком незначительной была в них моя роль. Кроме того, читая мемуары многих весьма уважаемых людей, обнаружил, что как только в повествовании появляется «я», сразу же начинается вольное или невольное приукрашивание событий и особенно собственной роли в них.
Причем на своем примере тоже убедился. Рассказываешь порой истории и вроде бы хорошо помнишь, как это было. А потом посмотришь свои дневниковые записи и удивляешься: было — то не совсем так. Память автоматически подправляет события так, чтобы ты в них получше выглядел. Что делать, любим мы самих себя, грешных.
В этой книге мне приходится местами писать от собственного имени, поскольку уже непосредственно участвовал в событиях, а не был просто статистом. Но чтобы избежать эффекта собственного «я», строю повествование, на память не надеясь, на сухих дневниковых записях тех лет. Может быть, помогут эти отблески давно погасшей звезды уберечь новые поколения политиков от ошибок прошлого.
Пролог
Кремль, 7 ноября 1980 года
Утро 7 ноября 1980 года в Москве выдалось хмурым и облачным. Накрапывал мокрый снег с дождем и термометр застыл на нулевой отметке. Но в 10 часов ровно, как всегда, члены Политбюро ЦК КПСС в полном составе поднимаются на Мавзолей В. И. Ленина. В автомобиле, как на коне, на Красную площадь выезжает принимать парад министр обороны СССР маршал Д. Ф. Устинов. Он бодро произнес речь и закончил ее привычным лозунгом:
— Слава великому советскому народу — строителю коммунизма, борцу за мир во всем мире! Ура!
Над Красной площадью волнами проносится троекратное «ура». Гремят залпы артиллерийского салюта. Они сливаются со звуками Гимна Советского Союза, и под дробь сотни барабанов, чеканя шаг, выходят войска. За ними ползут танки, артиллерия, тактические ракеты. А потом появляются праздничные колонны демонстрантов с портретами вождей. Над Красной площадью лихо звучит песня:
«И Ленин такой молодой,
И юный Октябрь впереди!»
После демонстрации в Кремле, как обычно, проходит грандиозный прием. По широкой лестнице, отделанной белым мрамором, в банкетный зал степенно поднимается советская элита тех лет: ведущие работники ЦК КПСС и многочисленных министерств, военачальники, писатели, артисты, иностранные послы — всего примерно две с половиной тысячи человек. Они вольготно, без рассадки подходят к огромным столам, которые ломятся от обилия дорогих коньяков вин и закусок. А в это время за главным столом, как за столом президиума, размещаются члены Политбюро.
Наступает тишина и Генеральный секретарь Л. И. Брежнев поздравляет всех с праздником:
— За Великую Октябрьскую социалистическую революцию!
Он поднимает бокал, и все кто поближе спешат с ним чокнуться. А после небольшой паузы выстраивается очередь пожать ему руку. Иностранные дипломаты даже с бокалами явно чувствуют себя повольготнее.
Потом небольшой, минут на сорок, концерт. Но перед уходом Л. И. Брежнев дает знак своему верному помощнику А. М. Александрову-Агентову, курировавшему международные дела, подозвать Ю. В. Андропова и А. А. Громыко. Он хочет с ними переговорить. Не прощаясь, эта «большая тройка» в сопровождении Александрова уединяется в одной из комнат поблизости.
Как рассказывал потом Александров, приуставший Генсек сказал, что накануне он подписал телеграмму, в которой поздравил Рейгана с избранием на пост президента США. «Что это за человек и чего нам от него ждать?» — спросил Брежнев.
Что отвечали ему соратники-министры, мне неизвестно. Александров этого не говорил, а я не спрашивал. Он только сказал, что пробовал объяснить Брежневу феномен популярности Рейгана психологией американского народа.
— При всех его недостатках, — говорил Александров своему боссу, — Рейган — это воплощение мечты простого американца: бедняк выбивается в миллионеры и становится президентом. Родился он в бедной семье, которая в начале 30-х годов в поисках работы скиталась по Иллинойсу. К тому же отец семейства был алкоголиком. Рейган во время избирательной кампании не раз вспоминал, что перед глазами у него стоит такая картина: на земле лицом в снег поперек дорожки лежит его отец, а маленький Рональд с трудом втаскивает его одеревеневшее тело в дом…
Тут Брежнев прервал своего помощника и с отвращением произнес:
— Вот она, психология американцев. У нас человек постеснялся бы позорить собственного отца.
Александров с ним согласился. Но, как оказалось, этих биографических данных было явно недостаточно для понимания феномена нового президента США. И за невинным, казалось бы, вопросом Генерального секретаря о Рейгане последовала целая цепь событий, одно серьезнее другого.
Глава первая
«Однохренственно»
На следующий день после ноябрьских праздников перед специалистами МИДа, КГБ и Министерства обороны СССР была поставлена задача проработать вопросы, поставленные Генеральным секретарем ЦК КПСС.
В МИДе этим делом занимался мозговой трест тех лет — американисты во главе с суровым заместителем министра Г. М. Корниенко и неортодоксально мыслящим, но хорошо пишущим начальником Управления планирования и оценок Л. И. Менделевичем. Это, очевидно, был тот сплав, который по замыслу министра иностранных дел А А. Громыко мог дать нужный результат.
Один за другим, как колоду карт, перебирая факты из биографии Рейгана, мидовские специалисты пришли к выводу, что он просто «везунчик». Окончив колледж в годы тяжелейшего экономического кризиса, сумел устроиться спортивным комментатором на радио. Это был прорыв. Потом был Голливуд, где он снялся в 53 фильмах, и телевидение, где он рекламировал продукцию «Дженерал Электрик». Там он заработал деньги. А став миллионером, ринулся в политику и дважды избирался губернатором Калифорнии. А теперь вот стал президентом Соединенных Штатов Америки.
Вскоре министру был представлен доклад-оценка, в котором указывалось, что на прошедших несколько дней назад, 4 ноября, выборах республиканец Рональд Рейган получил 51 % голосов — на 8 миллионов больше, чем его противник Джимми Картер. Для Америки это — внушительная победа. В избирательной кампании фигурировало два главных вопроса — экономическое положение Соединенных Штатов и их роль в мире. Эти вопросы и будут формировать будущую американскую политику.
Картера доконала экономика, докладывали эксперты. Инфляция в стране подскочила на 12,5 %, безработица выросла до 8 миллионов, учетные банковские ставки взлетели до небес и бизнес стал сворачивать производство. Поэтому Рейган победил, заострив простой вопрос: лучше ли вам живется, чем четыре года назад?
Другое слабое место, на котором сыграл Рейган, — это синдром национального унижения после поражения во Вьетнаме. Картеру не удалось преодолеть его, и теперь Рейган обвинил, что во время его президентства глобальные позиции США ослабли, а Советского Союза укрепились. Просоветские режимы появились не только в Азии и Африке, но и под боком у США. К Кубе добавилась Никарагуа, и борьба теперь идет за Сальвадор.
Рецепт у обоих кандидатов в президенты был один — увеличить военные расходы, нарастить военную мощь и таким путем утвердить американское господство в мире. Но Картеру избиратели не поверили, а Рейган выступал за более радикальные меры в проведении политики силы. Поэтому на первом этапе все внимание новой администрации будет сосредоточено на экономических и военных проблемах.
А далее, следуя указаниям министра, были выработаны первые оценки политики будущей администрации США. Суть их сводилась к тому, что программа Рейгана примитивно проста. Во-первых, вернуть Америке ее «величие», т. е. утраченные за последние десять лет позиции, мощь и уверенность в себе. А во — вторых, возродить присущую американскому духу личную инициативу, скованную государственным регулированием.
Тут Громыко оживился и принялся рассуждать о сущности так называемого экономического либерализма. Суть его, говорил он, — ставка на свободу рынка: он-де сам все решит.[1]Надо лишь отпустить вожжи, снизить налоги и расходы на социальное обеспечение. Иными словами, свести к минимуму государственное регулирование экономики и дать волю капиталу — он будто бы все отрегулирует, а на самом деле порушит.
Потом перешли к внешней политике Рейгана. Здесь было полное единство мнений — это будет силовая политика. Произойдет резкий рост военного бюджета, причем упор, судя по всему, будет делаться на вложение денег в новые военные технологии. Надо ожидать также увеличения американского присутствия в таких ключевых районах, как Ближний Восток, Персидский залив и Южная Азия. Все это будет проходить под лозунгом крестового похода за свободу, а на деле означать резкий рост гонки вооружений, конфронтации и международной напряженности.
В этих категорических выводах присутствовала одна оговорка. То, что провозглашается в предвыборных речах в Америке, не обязательно будет потом претворяться в жизнь. Республиканцы всегда выступают с более жестких позиций, чем демократы. Но именно с республиканцем Р. Никсоном нам удалось начать проводить в жизнь политику разрядки и заключить фундаментальные соглашения, определяющие геостратегическое равновесие: Договор об ограничении стратегических вооружений и Договор о противоракетной обороне. На это намекал недавно Г. Киссинджер, который говорил нашему послу в Вашингтоне, что Рейган не будет вести дела с Советским Союзом по сценарию, который вытекает из его нынешних выступлений.
Так что на ближайшее время нам следует занять выжидательную позицию, не спешить с резкой критикой новой администрации и посмотреть, как она себя поведет. А там видно будет.
Согласование этих положений с коллегами из КГБ особых проблем не вызвало. Разве что в акцентах. Ссылаясь на председателя КГБ Ю. В. Андропова, они напирали на то, что новый президент и его окружение — «зоологические антикоммунисты». Еще будучи в Голливуде, Рейган организовывал травлю американских коммунистов. На заседании комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности он свидетельствовал, что коммунисты стараются захватить контроль над американской киноиндустрией. Он всегда поддерживал самых ярых антисоветчиков и «оплакивал» миллионы людей за «железным занавесом».
Антисоветизм лежит в основе и его нынешней избирательной кампании. В программе республиканской партии черным по белому обозначена цель достичь военного превосходства над Советским Союзом, так чтобы США могли «уничтожить советские военные цели». В ней прямо говорится о «военных действиях повсюду в точках советской уязвимости».[2]
Так что, скорее всего, антисоветизм — это не предвыборная пропаганда, а намеченный курс, который будет жестко проводить Рейган и его команда. Поэтому нужно готовиться к серьезному осложнению отношений с Америкой, резкому усилению международной напряженности и возрастанию угрозы войны.
Привести к одному знаменателю эти расхождения в акцентах было не так уж сложно. Поэтому практическим результатом этой работы явилась Записка в ЦК КПСС, которую Громыко и Андропов подписали 17 ноября 1980 года. Не углубляясь в оценки политического курса новой администрации, они предлагали предпринять шаги через советское посольство в Вашингтоне по установлению контактов с окружением Рейгана, имея в виду прежде всего изучение лиц, которые займут ответственные посты в его администрации, и выявление их взглядов на внешнеполитические проблемы, особенно в отношении Советского Союза.
Члены Политбюро согласились с этим, решив, очевидно, что лучше подождать и посмотреть. Правда, как рассказывал Александров, перед заседанием Политбюро состоялось горячее обсуждение всех этих вопросов в Ореховой комнате, где вновь обозначилась разница в акцентах. Но напряжение разрядила эскапада Дмитрия Федоровича Устинова.
Невысокого роста, несколько рыхлой комплекции, которую облагораживал строгий маршальский мундир, министр обороны СССР был человеком эмоциональным и нередко в отличие от Громыко и Андропова, застегнутых на все пуговицы, своих чувств не скрывал. К тому же он был веселым и острым на язык собеседником.
— Пугают нас, — сказал он. — Рейган еще только грозится, а Картер уже начал гонку вооружений. Разрядка накрылась. Поэтому, если зреть в корень, то получается: что Рейган, что Картер — разница небольшая. Как у нас в армии говорят — однохренственно! Оборону все равно надо крепить, независимо от того, кто там придет к власти в Америке.
Посмеялись. Брежнев жизнерадостно, а Андропов и Громыко сдержанно, чуть скривив губы. И тоже согласились.
Мозги с ястребиным клекотом
Определить состав ближайшего окружения Рейгана и его настрой труда не составляло. Об этом много писали американские газеты, а кадровые перестановки в Белом доме горячо обсуждались на светских раутах в американской столице. Поэтому работникам советского посольства в Вашингтоне нужно было не лениться читать газеты и ходить на приемы.
Они так и делали. Вскоре в Москву стала поступать информация, что ключевыми фигурами в американской политике являются Ричард Аллен, назначенный помощником президента по вопросам национальной безопасности, Каспар Уайнбергер, возглавивший министерство обороны и Уильям Кейси, получивший пост директора ЦРУ. Несколько особняком от них стоял новый госсекретарь Александр Хейг, который в ближайшее окружение Рейгана не входил.
Но именно он рассматривал формирование и проведение внешней политики как собственную вотчину, в которой будет безраздельно властвовать он один. Об этом Хейг прямо заявил Рейгану во время их встречи 6 января 1981 года и, как он пишет в своих мемуарах, «президент благосклонно кивал головой».[3]
До сих пор не совсем ясно, чем руководствовался Рейган, назначая Хейга госсекретарем. В недалеком прошлом тот служил главнокомандующим вооруженными силами НАТО в Европе, и военная служба явно наложила отпечаток на его поведение. Посол А. Ф. Добрынин жаловался, что Хейг человек жесткий, не склонный к компромиссам, да еще с агрессивными манерами, весьма далекими от дипломатии.
К тому же Уайнбергер и Аллен имели свои виды на внешнюю политику и не хотели, чтобы в этой вотчине безраздельно хозяйничал Хейг. Нет, судя по всему, каких — либо принципиальных разногласий у них не было. Все они были сторонниками жесткого курса в отношении СССР. Скорее, были просто расхождения в том, кто и как будет проводить такой курс. Но это с самого начала закладывало возможность трений при проведении внешнеполитического курса. Тем более, что сведения о них быстро просочились в печать.
Что же касается второго и третьего эшелонов власти, то их стали заполнять выходцы из 4 мозговых центров США, слывших оплотом американского консерватизма:
Института Гувера Стэнфордского университета в Калифорнии;[4]
Центр международных и стратегических исследований Джорджтаунского университета;
Института американского предпринимательства в Вашингтоне;
Комитета по существующей опасности.
Эти центры поставляли в Белый дом не только людей, но и идеи. Как шутили острословы в МИДе и КГБ, мозги с ястребиным клекотом. А по определению Андропова все они были ярыми антикоммунистами и антисоветчиками. И, как бы подтверждая это определение Андропова, один из советников Белого дома, ведущий специалист по Советскому Союзу Ричард Пайпс, заявил:
— Советские лидеры должны выбирать между мирным изменением их коммунистической системы в направлении, по которому идет Запад, или войной. [5]
В общем, в Москве не ждали от новой администрации ничего хорошего и были правы.
Что не знали в Москве?
В Москве не знали, что несколько дней спустя после инаугурации Рейгана, 20 января 1981 года, в Белый дом приехал новый директор ЦРУ Уильям Кейси.
На правящем Олимпе в Вашингтоне Кейси был фигурой весьма колоритной. Ему уже стукнуло 68 лет, лысую голову обрамляли пряди седых волос, а очки с металлической оправой прикрывали острый пронзительный взгляд. Всем своим видом он походил скорее на пожилого пенсионера, но никак не на самого могущественного шефа американской разведки, каким он стал при Рейгане. Президент сделал его членом правительства, ввел в Совет национальной безопасности и предоставил кабинет в Белом доме. Теперь он имел свободный доступ к президенту и обычно два раза в неделю встречался с ним с глазу на глаз.
В тот день он быстрым шагом, чуть наклонясь вперед, вошел в кабинет Рейгана и стал докладывать обстановку. Тут надо бы заметить, что, при всех своих достоинствах, Кейси, как свидетельствуют люди, хорошо знавшие его, имел крайне скверную дикцию. Во рту у него была каша, и зачастую было трудно понять, о чем он говорит. По этому поводу Рейган изволил шутить:
— Билл Кейси — первый директор ЦРУ, который может докладывать обстановку по не защищенному от прослушивания телефону.
Правда, сам Рейган был туговат на ухо. Он нередко терял нить разговора, и, беседуя с ним, нужно было кричать, чтобы до него дошла суть дела. Поэтому сотрудники его аппарата часто подшучивали:
— А понял ли президент, что говорил ему директор ЦРУ, когда подписывал принесенные им документы?
Но то, о чем докладывал Кейси 20 января, было делом далеко не шуточным:
— Господин президент, — сказал он, — хочу занять это время новой информацией о положении русских. Ситуация хуже, чем мы себе представляли. Я хочу, чтобы Вы сами увидели, насколько больна их экономика, и, как следствие этого, какой легкой мишенью они могут стать. Они обречены. В экономике полный хаос. В Польше восстание. Они застряли в Афганистане, на Кубе, в Анголе, во Вьетнаме: их империя стала для них грузом. Господин президент, у нас есть исторический шанс — мы можем нанести им серьезный ущерб! 1
## 1 Беседы автора с работниками Гуверовского института, входившими в администрацию Рейгана. Peter Schweizer, Victory. The Reagan Administration’s Secret Strategy That Hastened the Collapse of the Soviet Union. The Atlantic Monthly Press. N.-Y., 1994, p. 4–5.
Никаких решений тогда принято не было. Но, судя по всему, Рейган хорошо запомнил все, что ему говорил тогда Кейси. Как свидетельствуют люди из близкого окружения президента, он любил читать материалы разведки о состоянии советской экономики и особенно анекдотические истории о заводах, простаивавших из-за отсутствия запчастей, о нехватке твердой валюты, об очередях за продуктами питания. Это интересовало его больше всего и помогало утвердиться во мнении, что у советской экономики огромные проблемы. В своем дневнике 26 марта 1981 года Рейган записал:
«Информация о советской экономике. Советы в очень плохом положении. Если мы воздержимся от кредитов, они будут просить помощи у “дяди” или голодать».
Однако оценки ЦРУ, которым руководил Кейси, были куда более сдержанными. В документе «Оценка национальной разведки» от 8 марта 1982 года прямо указывалось, что экономические трудности не повлияют существенным образом на «величину и размеры будущих советских стратегических сил»1.
## 1 Witnesses to the End of the Cold War, edited by William C. Wohlforth. The John Hopkins University Press, 1996, p. 307–308.
По этой ли причине или по какой другой, но вовсе не мольбы о помощи ждали от Советского Союза в Вашингтоне. Там были уверены, что советское руководство сразу же начнет испытывать на прочность волю и решительность Рейгана противостоять советской экспансии. Так Кремль поступал во время прихода к власти Кеннеди, Никсона, Форда, Картера. Рейгана ждет та же участь. Поэтому надо демонстрировать твердость и решительность, чтобы оказать сдерживающее влияние на советское руководство. Об этом откровенно пишет в своих мемуарах министр обороны Уайнбергер1.
## 1 Caspar Weinberger, Fighting for Peace: Seven Critical Years in Pentagon, Warner Books, 1990, p. 29; Raymond Garthoff. The Great Transition. American-Soviet Relations and the End of the Cold War. The Brookings Institution, Washington, 1994, p. 43.
Вот в таких условиях формировался внешнеполитический курс США. Суть его хорошо продемонстрировал уже первый официальный контакт новой администрации с советским руководством, который состоялся в эти же дни.
24 января госсекретарь Хейг направил послание своему коллеге Громыко. Оно было жестким и содержало «предостережения» в связи с советской политикой по отношению к Польше, Афганистану и Африке. А проблемы советско-американских переговоров по разоружению и двусторонних отношений в нем даже не затрагивались.
Ответ Громыко не заставил себя ждать. Он был холодным и поучающим. «В наших отношениях, писал советский министр, действительно есть немало вопросов, причем таких, которые заслуживают первостепенного внимания. И можно лишь сожалеть, что эти вопросы, судя по Вашему письму, пока еще не попали в поле зрения американской администрации». А далее подробно излагалась советская позиция по вопросам разоружения.
Обмен этими любезностями совпал с первыми пресс-конференциями, которые дали Хейг и Рейган. 28 января госсекретарь США обвинил Советский Союз в «обучении, финансировании и вооружении международного терроризма», имея в виду поддержку им национально-освободительного движения в Азии, Африке и Латинской Америке1.
## 1 Нью-Йорк таймс. — 1981. — 28 янв.
На следующий день президент пошел еще дальше. Он заявил, что «разрядка была улицей с односторонним движением, которую Советский Союз использовал в своих собственных целях». Советские лидеры, говорил он, не раз заявляли на съездах Коммунистической партии, что их цель — мировая революция и создание всемирного коммунистического государства. Для достижения этой цели они «сохраняют за собой право совершать любые преступления, лгать и обманывать»1.
## 1 «The President’s News Conference of January 29, 1981», Weekly Compilation of Presidential Documents, vol. 17 (February 2, 1981), p. 66.
В Москве были в шоке. К тому же посол Добрынин сообщил из Вашингтона, что Хейг доверительно сказал ему: Рейган «безоговорочно» связал себя с курсом на резкое увеличение военных расходов. Это приоритет во внутренней и внешней политике администрации, ибо она полна решимости ликвидировать «отставание США» в этой области от СССР. А министр обороны Уайнбергер подтвердил, что его миссия — «перевооружить Америку»1.
## 1 Вашингтон пост. — 1981. — 23 янв.
В этом же ключе заметно изменилась тональность речей и других американских руководителей. В них впервые после 50-х годов зазвучали ноты неизбежности войны. Ужесточилась американская позиция на переговорах по разоружению. Вырос военный бюджет.
Ситуация выглядела весьма серьезной, и 11 февраля Политбюро рассматривало складывающиеся отношения с США. Дискуссия была на удивление бурной, и все единодушно клеймили Рейгана.
Но члены этого могущественного органа так и не смогли установить кто же такой Рейган и что происходит в Америке. Новый решительный американский лидер, который идет напролом, опираясь на силу? Провинциальный актеришка, которым играют из-за кулис монополии США и военно-промышленный комплекс? Кардинальная смена курса? Предвыборная риторика, за которой наступит пауза, а затем все вернется на круги своя?
И все же преобладающим было мнение, что избрание Рейгана означает приход к власти в США наиболее оголтелых сил империализма. Ничего хорошего от него ждать не следует. Об этом, казалось, свидетельствовало и все последующее развитие событий.
Кому верить?
Не прошло и двух недель после смены администрации в Белом доме, как министр обороны Уайнбергер публично объявил, что США приступают к размещению нейтронных боеголовок на ракетах. Поднялся страшный шум, и уже в августе президент пошел на попятный. Он объявил, что США продолжат производство нейтронных боеголовок, но будут хранить их на своей территории и не размещать в Европе1.
## 1 Alexander M. Haig, Jr. Caveat: Realism, Reagan and the Foreign Policy. Macmillan, 1984, p. 86–87; Нью-Йорк таймс. — 1981. — 9 авг.
Дальше еще хуже. В октябре 1981 года появился экспромт Рейгана о возможности ведения ограниченной ядерной войны в Европе. В ноябре в печать проникли сообщения о спорах между Хейгом и Уайнбергером о том, предусматривают ли планы НАТО демонстрационные взрывы ядерного оружия. Правда это или нет, было неясно. Но сообщения эти вызвали тогда серьезную озабоченность. Причем, опять-таки не только в Москве, но и среди собственных союзников, особенно в Европе1.
## 1 Нью-Йорк таймс. — 1981. — 22 окт.; Вашингтон пост. — 1981. — 21 окт.
В общем, что-то необычное варилось на политической кухне Вашингтона, но что именно, было неясно. Однако запахи, доносившиеся оттуда, вызывали не аппетит, а тревогу. Все лето и осень 1981 года в Вашингтоне разрабатывались новые «Директивы национальной безопасности» — NSDD-12, NSDD-13… А в мае 1982 года президент утвердил руководство в вопросах обороны — NSDD-32.
Но вот что удивительно: хотя эти документы считались архисекретными, сообщения о них нет-нет да и проскользнут в печати. А вскоре к великому изумлению Москвы содержание директив было публично изложено в выступлении нового советника президента по вопросам национальной безопасности Уильяма Кларка. Сделал это он весьма демонстративно 21 мая в Джорджтаунском университете.
Московские аналитики буквально впились в его речь и пришли к выводу: главное изменение в американской стратегии — это подготовка к ведению длительной ядерной войны с тем, чтобы в конечном счете «одолеть» Советский Союз. Об этом прямо заявил Кларк:
— Если сдерживание не сработает и случится стратегическая ядерная война с СССР, Соединенные Штаты должны возобладать в ней и заставить Советский Союз стремиться к скорейшему прекращению враждебных акций на условиях, благоприятных для США.
А далее говорилось об «обезглавливании» советского политического и военного руководства, нарушении линий коммуникаций, разрушении экономики и прочих прелестях. Предусматривалось даже создание резервных ядерных сил, которые выдержали бы ядерный удар и были бы способны подавить сопротивление противника1. Иными словами, речь явно шла о возможности нанесения первого внезапного удара и готовности выдержать ответный удар. Неужели Рейган и его команда верили, что в ядерной войне можно победить?2
## 1 Нью-Йорк таймс. — 1982. — 30 мая; Вашингтон пост. — 1982. — 18 июня.
## 2 Смена терминов — в новой американской директиве говорилось не о готовности «победить» (to win), а «одолеть» (to prevail) — рассматривалась аналитиками МИДа как несерьезная игра слов.
Аналитиков смущало также другое. Москва давно подозревала Вашингтон в тайной подготовке к ядерной войне. Но почему тогда высокопоставленный американский чиновник открыто заявляет об этом? Что это — предупреждение путем направленной утечки сверхсекретной информации? И для чего — чтобы нас напугать?
Все эти вопросы активно обсуждались тогда в советской верхушке: ЦК, Министерстве обороны, МИДе. И главным был: неужели Рейган хочет развязать ядерную войну? Ответа не было. Интересным было такое высказывание Громыко в узком кругу своих сотрудников:
— У демократии есть один существенный недостаток — это веер различных мнений, которые высказываются вслух. Может быть, сам Рейган или кто-то еще в его окружении этого и не хотят. Но в Белый дом пришли люди, которые хотят этого, говорят об этом вслух и явно ведут дело к этому. Весь вопрос в том, кому верить и кто контролирует положение? Ясно одно — в Америке происходит смена курса. Разрядка уступает место политике силы. Но где будут пределы ее применения и будут ли они — сегодня сказать нельзя.
Цели этой новой силовой политики Рейгана виделись из Москвы следующим образом:
1. Советский коммунизм, как неоднократно заявлял Рейган, является заблуждением и злом. Поэтому надо не дожидаться его падения, а ускорить его крах.
2. Советская экономика, по мнению Вашингтона, переживает трудное время. Поэтому надо навязать Советскому Союзу гонку вооружений, которая его доканает.
3. Коммунистические режимы силой навязаны многим народам мира. Надо помочь им сбросить это ярмо и обрести свободу. В этом суть призывов Рейгана к «крестовому походу за свободу».
Вот на таких штормовых нотах начинались эти «проклятые 80-е».
Глава вторая