Голубев В.Г. врач-психотерапевт, психолог-психоаналитик, бизнес-тренер(IIMD), системный коуч (ICSTH/IIMD), эксперт-профайлер (IARL), консультант по персональному и организационному развитию(MBS), сертифицированный Практик Европейской Ассоциации Психотерапии (EAР), действительный член ППЛ РФ, официальный преподаватель Национального класса ППЛ РФ, г. Краснодар.
Е–mail:v_g_golubev@mail.ru
Автор привлекает внимание к игровому измерению существования человека через рамки реализованного в глубинной психологии мета-дискурса «Имажинер». Выделяется ключевое значение «Traectum» как концептуальной основы при осуществлении техник и практик полноценной реализации человеком своего жизненного проекта.
Ключевые слова — игра, рефлексия, драма, свобода, траект, имажинер.
Человеческое «я» - это «я», которое не способно
покинуть сцену драматического действия, на которой
оно находится с самого рождения.
Оно не может уйти, чтобы подумать, что играть.
Оно уже играет, хотя никто не спрашивал, хочет ли оно этого.
Оно уже исполняет свою роль, но что это за роль?
H.U. von Balthasar «Teodrammatica»
Концепт «игра» принадлежит к базовым основаниям индоевропейского культурного дискурса[10]. «Ли́ла» (санскр. लीला) — санскритский термин, который в буквальном переводе означает «игра», «времяпрепровождение». В адвайте «Лила» используется для описания всей реальности как результата творческой игры Верховного Абсолюта (Брахмана). «Лила» в настоящее время играет наибольшую роль в традициях поклонения Кришне и Шиве.
В эпоху средневековья, «игра» по мнению Т. А. Апинян, являлась неким образом и символом сути бытия, картиной мира, смыслом человеческого существования. Используя игровые мотивы, культура осмысляла и интерпретировала социальную действительность, а также решала многие мировоззренческие задачи[1].
«Игра» в целом восходит в своей истории к сфере сакрального, определяемого[2] как закрепленная традицией последовательность символически значимых действий. «Ритуал сориентирован на некоторое действие в его сюжетной целостности; участники ритуала разыгрывают это действие вновь, осознавая и переживая свою принадлежность к исходному началу» [5]. «Игре» свойственны рекурсивность и символический характер действий, сценарное распределение ролей. В каждой «игре» существуют свои правила. Ими определяется, что именно должно иметь силу в выделенном игровым действием временном мире. Правила являются бесспорными и обязательными в «игре».
В прочтении части современных авторов [11] «игра» всегда оказывается обособленной от повседневной жизни. «Игра» не является "обыденной или настоящей" жизнью. Это уход из данной жизни в преходящую сферу деятельности с ее собственным устремлением. Внутри сферы «игры» законы и обычаи обыденной жизни не имеют силы [11].Участники игрового действа всегда совершают принципиально иные действия (так, у первобытных народов во время большого праздника инициации во всем племени затихала вражда, все акты кровной мести откладывались, также карнавалы в гораздо более развитых культурах). Одно из существенных свойств игровых действий - их повторяемость. Они сразу же закрепляются как культурные формы. Однажды состоявшись, они остаются в памяти как некие духовные творения или духовные ценности, передаются от одних к другим, от поколения к поколению, и могут быть сыграны в любое время.
Вместе с тем существует бесчисленное множество социальных «игр», в которые мы не только можем, но зачастую и «вынуждены» играть помимо своей доброй воли. Любая «игра» есть система неких правил. Ими определяется то, как «играют», а как «не играют», то есть, что разрешается, а что запрещается. Эти конвенции одновременно произвольны, императивны и безапелляционны. И «игра» немедленно кончается, если правила «нарушаются», «игра» прекращается через фактическое изменение правил. Вместе с тем «игра» поддерживается прежде всего желанием играть, то есть готовностью соблюдать правила. Следует «играть по правилам» или не играть совсем. Но выражение «играть по правилам» употребляется и как бы «вдали» от игровых ситуаций – если иметь в виду многочисленные поступки и/или обмены. На которые мы распространяем подразумеваемые конвенции, сходные с игровыми.
Можно из «духа игры» вывести, обосновать по сходству большинство социальных институтов, регулирующих жизнь общества. Так, например, право – кодекс законов как правила социальной игры, юриспруденция распространяет их на спорные случаи, а юридической процедурой определяется последовательность и порядок ходов. Принимаются «специальные» меры к тому, что бы все происходило с четкостью, точностью, чистотой и беспристрастием «игры». Судебные прения и вынесение приговора происходят в специальном месте, следуя неизменному церемониалу, и это отчасти напоминает, соответственно, выделение для игры особого сектора, абсолютную изоляцию, которой он должен отделяться от остального пространства на время партии или судебного слушания(но мы то уже хорошо осведомлены о том, что за кулисами идут игры по неписанным правилам). В политике, в промежутках между силовыми переворотами(при которых больше не играют по правилам) существует правила перехода власти. Так же обстоит дело и в области эстетики. В живописи законы перспективы в значительной мере условны. Ими порождаются привычки, благодаря которым они начинают казаться естественными. Сходным образом и законы гармонии в музыке, и законы просодии и метрики в стихосложении, и иного рода ограничения, единства или каноны в скульптуре, хореографии или театре представляют собой различные более или менее эксплицитные и детальные системы законоуложений, которые одновременно и ведут и сдерживают творца. Это законы «игры», в которую он играет. В этих правилах есть нечто произвольное, и любому, кто сочтет их странными и стеснительными, не возбраняется отвергнуть их и писать картины без перспективы, слагать стихи без рифмы и метра, сочинять музыку, не пользуясь принятыми аккордами. Поступая так, творец перестает играть по правилам и способствует разрушению «игры», ибо правила эти, как в «игре», существуют лишь постольку, поскольку их соблюдают. Однако одновременно их отрицанием задаются критерии какого-то будущего совершенства, какой-то другой «игры», чей еще не сложившийся кодекс когда-то и сам станет тираническим, начнет сковывать творческие дерзания и сильнее прежнего претить кощунственным фантазиям. В любом разрыве с традицией, упраздняющем общепринятые запреты, уже очерчивается другая система, другие правила, и как бы «другая» «игра»[4]
Ситуация рефлексии[6,9] – всегда особая ситуация: именно в её процессе мы осознаем ту часть самих себя, которую не можем воспринимать другим способом, - подобно тому, как мы обнаруживаем существование слепого пятна, которое помогает нам понять, как устроено наше зрение; подобно тому, как мы подавляем проистекающую из наличия слепого пятна слепоту, как бы заполняя пустое пространство. При этом размышляя о себе, человек уже действует на сцене великого театра жизни. Сравнение с драматическим действием наглядно показывает то, что человек в своем существовании обнаруживает себя поставленным на сцену в середине пьесы, написанной не только, и не столько им самим. Хотим этого или нет, но мы не можем выбирать начало своей жизни. И закономерный конец жизни никто из нас не может изменить по своему усмотрению. Но каждый может спрашивать о своей сущности изнутри своего существования. При этом невозможно теоретически приходить к знанию о сущности себя, которое затем можно будет применить к жизни: «Мы можем спрашивать о сущности человека только в живом акте его существования. Нет антропологии вне драматической антропологии»[14].Продолжая аналогию с драмой, театром, важно отметить, что человек, распоряжаясь своей жизнью, обсуждает содержание пьесы, уже произнося свою роль на сцене вместе с другими актерами. При таком распоряжении собой человек может осознать ответственность за свою судьбу. А в открытости к миру и Другим - встретиться с необходимостью существования отличного от себя Другого, который требует своего признания. Отвергая Другого, «Я» пустилось бы в авантюру, представляя себя Богом и гротескно претендуя на бесконечную свободу, мысля себя постоянно в борьбе с собственным пределом, отрицая его и никогда не достигая цели, подобно вечно страдающему Танталу. Человек обнаруживает в итоге, что его свобода неизбежно дана «откуда-то», а процесс ее раскрытия может приводить к познанию собственного существования как движение в некое «куда-то».
На всем протяжении жизненного пути у каждого из нас есть способность творить, и могущество наше велико – все, во что мы верим, становится явью. Мы творим самих себя такими, какими, по нашим убеждениям, являемся. Мы – такие, какие есть, потому что верим в это. Вся наша действительность, все, во что мы верим, создано нами самими. Мы всю свою жизнь совершенствуем свое умение быть таким, каким себя считаем. Мы делаем это настолько хорошо, что целиком овладели образом самого себя, составленном на основе собственных представлений. Мы владеем собственной личностью и своими убеждениями, каждым принятым решением, каждым поступком и каждой реакцией. Мы тренируемся уже много лет и достигли высокого уровня мастерства в том, чтобы соответствовать выбранному/воображенному образу себя. И поскольку все мы уже мастера, то есть смысл выяснить, в чем же заключается наше могущество.
Современный корпус гуманитарных знаний во многом состоит из результатов исследований тех авторов, научная деятельность которых на протяжении нескольких десятилетий была связана с семинаром «ERANOS» в Швейцарии(К.Г.Юнг, Р. Вильгельм, Р.Отто, М.Элиаде, А. Корбен, П.Радин, М. Бубер, В.Паули, Г. Башляр, Ж. Дюмезиль, К.Леви-Стросс, Ж.Дюран)
Один из аспектов этого гуманитарного знания состоит в дополнении топики классических наук(или топики прогресса) новым измерением, которое назвали «глубинным» (Юнг свою теорию называл психологией глубин – Tiefenpsychologie») (Топика – это концептуальное пространство, в котором происходит исследование)
Всего триста лет назад в арсенале исторического сознания появился концепт чисто линейного времени, или «прогресса». Парадигма прогресса была нормой и догмой классической науки до середины ХХ века. При более внимательном исследовании, проведенном после эпохи упоения прогрессом и «сбрасыванием с корабля современности» религиозных сюжетов, мифов, сакральных ценностей, священных институтов, было обнаружено, что «богиня разума», с которой начиналась Французская революция, не что иное как миф, миф о прогрессе. Не прогресс, который преодолел миф, а миф о прогрессе как один из мифов, который потеснил все остальные. Коллективное бессознательное человека «живет» в циклическом времени. Человек в своих глубинах, в системе первичных отношений остается ровно таким же, каким он был всегда. И это сказывается на его жизни гораздо больше, чем перемены. Это и есть топика глубин, которую в начале ХХ века внятно артикулировал К.Г.Юнг. Таким образом, у социальных, политических, научных, интеллектуальных, культурных процессов возникло дополнительное, глубинное измерение. И тогда в этой новой топике образовались совершенно новые представления о сущности тех процессов, которые происходят с человечеством.
Параллельно рациональным структурам сознания, человеческим институтам, которые лежат в сфере сознания, функционирует гигантский блок бессознательного, где развертываются совершенно другие процессы и существуют абсолютно иные системы координат, иные субъекты, иные объекты, иные закономерности, которые следует изучать иначе, чем при рассмотрении поведения человека как сознательного существа.
Вся логика прогресса строится приблизительно по схеме: сначала люди были бессознательными, поэтому верили в Бога, а потом стали сознательными и перестали верить в Бога. От бессознательного, где наличествует миф, сакральное — к сознательному, где господствует рационализм и реализм. Макс Вебер, известный немецкий социолог, назвал этот процесс «расколдовыванием мира». И действительно, на уровне развития науки, рациональных стратегий и общественных институтов, на уровне сознания людей мы видим этот процесс. Институты становятся все более и более рассудочными, рационализированными, механизированными и автоматизированными. Это влечет за собой развитие демократических реформ, представление об индивидуальном достоинстве человека (который является мыслящим существом) и множество других, связанных с этим явлений.
В самом деле, эти процессы происходят на уровне рассудка. Действительно, человечество было бессознательным, верило в Бога, а став сознательным, сначала поставило Бога под вопрос, а потом, как сказал Ницше, «Бог умер». Бог умер — это означает, что вера в священное, в мифы была осмеяна. Институты, которые стали доминировать в обществе, его различных регионах, становились все более светскими, секулярными. Процесс секуляризации, перехода от религиозных моделей к светским, от веры в миф к вере в разум, является главным процессом в динамике прогрессистской топики.
Открытие еще одного этажа вглубь человеческого сознания, измерения, которое, как выяснилось, дополняет общую прогрессистскую топику совершенно другими закономерностями и представляет собой то, что Юнг назвал «коллективным бессознательным». В отличие от довольно плоской модели Фрейда, который населил бессознательное («Оно») сексуальными комплексами и с их помощью толковал рациональную структуру человеческого разума, человеческого общества, Карл Густав Юнг, основатель психологии глубин, более широко, более сложно понимал бессознательное. С его точки зрения, бессознательное населено архетипами, которые являются не индивидуальными, как у Фрейда, а коллективными и к тому же врожденными. Это не просто совокупность подавленных детских переживаний, это то, что принадлежит всем людям в равной мере. И здесь, на уровне коллективного бессознательного, параллельно рациональному процессу, накоплению знаний, секуляризации, человечество продолжает жить в мифе. Архетипы складываются в мифы.
Если с точки зрения дневной и рассудочной истории человечество меняется, создает новые социально-политические институты и стратегии, новые модели отношений и социальные системы, новые страты и технологические атрибуты, то на уровне коллективного бессознательного все остается по-прежнему. Человек продолжает верить в мифы, в сказки, в Бога, доверять иррациональным интуициям, видеть сны, которые ему снились в течение многих тысячелетий. И здесь обнаруживается огромный мир, вытесненный в сферу сновидений, бессознательного, но который некогда — в традиционном обществе — был локализован в сфере сознания. Древность из человечества никуда не ушла, и миф, лежавший в основе древнего, традиционного общества и, казалось бы, давно преодоленный на уровне рассудка, никуда не исчез, как думали представители одномерной научной топики, а сохранился в полной мере. И теперь он действует на людей не менее активно, чем раньше. В традиционном обществе религия стояла в центре внимания общества, и религиозные архетипы, мифы, образы, символы существовали одновременно и в бессознательной и в сознательной форме. Теперь же в современном обществе миф живет в подвале и в сознание прорывается уже не только эпизодически через различные формы неврозов, психозов и иных психических расстройств, но и систематически в разнообразных коллективных формах трансгрессии.
Юнг считал, что задачей, смыслом и содержанием жизни человека является индивидуация (или инициация) – сведение содержаний коллективного бессознательного и сознательного с обретением и полноценным развертыванием трансцендентальной функции Самости, центроверсии.
Изучение топики глубины, начатое К.Г.Юнгом, получило своё дальнейшее развитие в исследовательском направлении Ж. Дюрана «Социология имажинера» [ 13 ].
Основной постулат этого направления «имажинэр»:
1) некое первичное свойство, представляющее собой одновременно:
• воображение как способность (инстанция);
• то, что воображается (воображаемое, представленное, искусственно воссозданное через фантазию);
• того, кто воображает (воображающий, источник появления фантазии);
• сам процесс (воображение как функция);
• нечто, что является общим и предшествующим и тому, и другому, и третьему (собственно имажинэр).
2) это единственное, что существует, и «наш мир» («наш», то есть относящийся к субъекту, и «мир», то есть совокупность объектов) есть результат свободной игры воображения.В таком случае мы получаем основание для развертывания особой онтологии имажинэра,основанной на тезисе: единственное, что есть, что существует, — это «промежуточное».
Развивая эту идею, Дюран вводит фундаментальное для его теории понятие антропологического траекта. Термин «траект» (traectum) образован от латинского tras — «через», «между» и jacere — «бросать», «кидать», «метать». От этого же глагола (от его причастной формы — jectum, «брошенное») образованы важнейшие философские и научные категории «субъект» и «объект». «Субъ-ект» — это то, что «положено («брошено») под», то есть «под-лежащее». «Объ-ект» — то, что «брошено («положено») перед», то, что «метнули перед», то есть «пред-мет». Между ними находится «тра-ект», «брошенное между». Антропологический траект— это придание самостоятельного онтологического статуса тому, что находится «между» — между субъектом и объектом, между природой и культурой, между животным и рациональным, между духом и жизнью, между внутренним и внешним, между проектом (будущим) и историей {прошлым). Траект— это «схема», «маршрут», «траектория», которая предопределяет структуры и структурные ансамбли, режимы и группы форм, динамические взаимодействия и столкновения, оппозиции и сближения, но ничего не говорит об идентичности того, что в этом траекте участвует, так как сама идентичность есть не нечто постоянное, но следствие, результат самого траекта. Объект и субъект суть функциональные следствия антропологического траекта, они конституируются им как ролевые идентичности.
. Если применить концепцию траекта к социологии, то получим социум как обобщающий социальный траект; если к психоанализу — человека как траект коллективного бессознательного. В обоих случаях человек (психологический или социальный) есть функция от чего-то другого, нежели он сам, функция от того, что всегда остается потенциальным и без актуализации с помощью человека само по себе не выступает, не проявляется. Поэтому Дюран говорит об антропологическом траекте. Через антропологию траект проявляет себя и обнаруживает свою структуру, хотя вместе с тем и скрывает ее, так как прячется за человеком. Так потенциальное, что только еще может быть, скрывает себя за актуальным, тем, что уже есть. Человек необходим, чтобы социальное сознание и коллективное бессознательное смогли через него осуществиться, проявиться, статься, сбыться, точно так же, как слова, лексемы, морфемы, синтаксис и т. д. нужны языку, чтобы быть, хотя язык никогда не тождественен им.Язык становится актуальным через речь. Человек имеет бытие и смысл только как антропологический траект. Вне этого функционального состояния он есть абстракция, простая и недоказуемая гипотеза субъекта. Точно так же, как и внешний мир на другом «конце» (на конце, которого нет) есть не самобытный объект, но плод пластического воображения.
Воображение имеет перед собой фундаментальную антитезу — смерть. Антропологический траект «натянут» между самим собой (как траектом,а не субъектом) и смертью. «Конечность есть центральное свойство воображения. Это мотор и мотивация воображения. Воображение воображает потому, что перед ним (вокруг него) разверзлась смерть. Смерть выступает как время.У времени в чистом виде (если вычесть из него воображение) есть только одно безусловное и свойственное только ему содержание — это приближение к смерти.Время — это промежуток между воображением и смертью. Антропологический траект стоит на стороне воображения, он есть имажинэр. Время стоит на стороне смерти. Все содержание ивсе смыслы, все сюжеты и сценарии развертываются в этой системе координат — между имажинэроми смертью. Все, что не есть имажинэр,есть смерть. Время — это процесс обнаружения этого фундаментального обстоятельства.
Воображение — это то, что заполняет собой все пространство перед лицом смерти, что баррикадирует чистую стихию смерти всем тем, что мы видим, чувствуем, слышим, говорим, делаем, строим, ломаем, ощущаем, желаем, о чем грезим, на что надеемся. Имажинэр заполняет время собой, насыщает его содержанием, событиями, смыслом, делает его антропологическим временем — временем повествования, мифа, траекта. Имажинэр и смерть — вот основная онтологическая диада, дающая начало всем бесчисленным диадам мифа.Она рассеивается в сюжетах, образах, символах, ритуалах, обычаях, социальных институтах, отношениях, культурах, повестях. Она лежит в основе культурного предмета как зеркало.Прежде чем зеркало появилось, его надо было вообразить. Зеркало, зеркальность есть свойство воображения. Когда его не было как предмета (если такая эпоха и была на самом деле — зеркало, по логике мифа, было всегда), им служила поверхность воды.
По Дюрану, мифос есть структурированная совокупность архетипов и символов, отражающая глубинные свойства воображения, присущие ему изначально. Поэтому мифос нельзя рассматривать как нечто историческое. Сама история есть издание мифоса. Точно так же неверно изучать мифос с помощью логоса. Правильнее, наоборот, постигать логос и его структуры, отталкиваясь от мифоса. Мифос не статичен, но динамичен, так как при всей повторяемости основных линий он постоянно облекается в новые детали. Кроме того, отдельные мифы сталкиваются друг с другом, теснят друг друга, вступают в диалектические связи. Миры мифоса динамичны и активны, в них развертывается нескончаемая работа. Мифы могут изнашиваться или, напротив, наливаться живой энергией, навязывая себя антропологическому траекту, властно поднимаясь из глубин.
Миф есть первый уровень структурирования воображения, он, с одной стороны, еще несет на себе отпечаток жизненной мощи стихии воображения, но, с другой — уже обращен к четкому структурированию и, следовательно, подвержен (по крайней мере, в его наиболее формализованных вариантах и аспектах) ригидной фиксации и энтропии. Миф, по Юнгу, есть путь индивидуации, способ и инструмент индивидуации и, более того, сама индивидуация. Миф есть ось антропологического траекта. А раз так, то можно сказать, что миф есть альфа и омега, начало и конец, он есть все и все есть миф.
Мифос есть содержание имажинэра. Отдельные мифы в структуре глобального мифоса (совпадающего с имажинэром) поддаются изучению и классификации. Дюран разделяет содержание воображения на три большие группы (мифов, архетипов, символов, сюжетов)1 и на два режима.
Два режима — это diurne (фр. — «дневной режим») и nocturne (фр. — «ночной режим. Три группы (схемы) — это героические мифы, драматические мифы и мистические мифы.
Диурн, «дневной режим», включает в себя только одну группу мифов — героические мифы.
Ноктюрн, «ночной режим», состоит из двух групп мифов (драматических и мистических). И те и другие являются «ночными», то есть разделяют некие общие характеристики (режима), но различаются по внутренним свойствам. Для Дюрана принципиально выделение именно трех групп мифов, так как в основе этой дифференциации лежит их структурная несводимость друг к другу. Три группы мифов не являются идеовариациями одна другой. Они фундаментально и сущностно гетерогенны.
Обоснованность трех групп, составляющих структуру имажинэра, доказывается, по Дюрану, тем, что каждая из них соответствует одному из трех фундаментальных, доминантных рефлексов новорожденного существа. Дюран основывается в своей типологии на русской школе физиологии — в частности, на трудах Владимира Михайловича Бехтерева (1857 — 1927) и Алексея Алексеевича Ухтомского (1875— 1942).
Доминанта (по А.А. Ухтомскому) характеризуется полным подчинением всех прочих реакций организма, которые ведут (или могут привести) к снятию (удовлетворению) доминантной потребности или снижению состояния доминанты.
По Бехтереву, рефлексы уже в младенческом возрасте закладывают основные модели отношения человека к внешнему миру. «Рефлекс есть способ установления некоторого относительно устойчивого равновесия между организмом и комплексом условий, действующих на него», — пишет Бехтерев. Для Дюрана это важно: ведь «относительно устойчивое равновесие между организмом и комплексом условий, воздействующих на него» и есть антропологический траект или по меньшей мере его материальное воплощение. Дифференциация доминантных рефексов, согласно Дюрану, идентична дифференциации мифологических семейств, составляющих содержание имажинэра.
Пространство «траекта», пространство между субъектом и объектом, потенциально не содержит дихотомий, противоположностей и, соответственно, противоречий. Применительно к нему могут быть применены такие описания как «Ничто», «Пустота», «Невыразимое», «Громовая Тишина», «Сверкающая Темнота» и т.д., которые известны из феноменологических описаний испытанного интрапсихического опыта различных адептов мистических и духовно-религиозных направлений. Такого рода описания указывают с одной стороны на однородность восприятия в различных сенсорных модальностях(звуковой, зрительной, кинестетической, интроцептивной), с другой стороны описывают сочетание противоположностей не только в сфере восприятий, но и в смысловой сфере (парадоксы): «идя вперед, двигайся назад», «знающий не говорит, говорящий не знает» и т.д. Именно такие описания характеризуют трансцендентную функцию Самости, максимально возможная реализация которой обеспечивает развертывание процесса индивидуации в онтогенетической перспективе.
Сценарии социализации в современном информационно-прогрессистском обществе, задействуя отдельные сцены из вполне определенного пространства глобального пространства мифоса, препятствуют освоению не только остальных содержаний «имажинера», но и топики «траекта». Именно такие социализационные стратегии в итоге и не позволяют социализируемым полноценно овладевать трансформационной мощью собственной трансцендентной функции.
Каждый из нас от рождения является «носителем» естественных информационных систем — генетической, сенсорной, перцептивной, ментальной, и это означает, что информация пронизывает все известные уровни организации личности человека — от проявляемого генотипа до произвольного мышления и создает информационное единство огромного массива информации. Так как информация определяет ключевые психофизиологические процессы, то не будет преувеличением сказать, что она является также основой не только психофизиологической целостности, но и сущностной проявленности человека, и как следствие, основой его благополучия.
Свобода человека может быть понята через признание существования «изначальной» Свободы, являющейся содержанием «траекта» как своим собственным абсолютным основанием и потому способной порождать бесчисленные конечные свободы, которые сами обладают возможностью распоряжаться собой и признавать Других через связь с ними. Тем самым в самом устроении человеческой свободы с «изначальной» полярностью и одновременным её отсутствием, отражающей внутренне присущий ей динамизм потенциальности, выражается и реализуется её драматический характер во всех проявлениях и сферах человеческой жизни от её начала до исхода.
Список литературы
1. Апинян Т. А. Игра в пространстве серьезного // Игра, миф, ритуал, сон, искусство и другие. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2003. 400 с.
2. Бакмансурова А. Б. Игровое начало конфликта, битвы, соревнования(на лексическом материале древне- и средневерхненемецкого) Адрес статьи: www.gramota.net/materials/1/2010/4/71.html
3. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов: Пер. с фр./Общ. ред. и вступ.ст. Ю.С.Степанова. – М.:Прогресс-Универс,1995. – 456с., с. 91-95
4. Игры и люди; Статьи и эссе по социологии культуры / Роже Кайуа; Сост., пер. с фр. и вступ. ст. С.Н. Зенкина. – М.: ОГИ,2007. – (Нация и культура/Научное наследие:Антропология). – 35-38с
5. Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс.М.: Гнозис, 2004. 390 с., с. 210
6. Матурана Умберто, Варела Франциско. Древо познания. Перевод с англ. Ю.А.Данилова.- М.: Прогресс-Традиция, 2001.-13-16с.
7. Меррелл-Фольф Франклин. Пробуждение в Сверхсознании: Гносеология как Путь в иные измерения / Перев. с англ. – М.: ООО Издательство «София», 2009.-287-294с.
8. Мосс Р. Мандала Бытия. Искусство жить настоящим.- СПб.,ИГ «Весь»,2009. – 42-48с.
9. Россохин А.В. Рефлексия и внутренний диалог в измененных состояниях сознания: интерсознание в психоанализе. – М.: «Когито-Центр», 2010. – 304 с.
10. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Опыт исследования. - М.: Школа "Языки русской культуры", 1997. - С. 40-76
11. Хейзинга Й. Homo ludens.М.: Прогресс-Традиция, 1997. 412 с.
12. Ходоров Джоан. Танцевальная терапия и глубинная психология: Движущее воображение/ Пер. с англ. – М., «Когито-Центр», 2009. – 179-189с.
13. Durand G. Les Structures anthropologiques de l'imaginaire. Paris, 1960
14. H.U. von Balthasar, Teodrammatica,II. Le persone dell dramma: l uomo in Dio, trad. it., Milano 1978,167-402
Golubev Vasiliy G. the doctor-psychotherapist, the psychologist-psychoanalyst, the business
trainer (IIMD), systemic coach (ICSTH/ IIMD), Consultant on Personal and
Organizational Development (MBS), the certificated Expert of the European
Association of Psychotherapy (EAР), full member of PPL of the Russian
Federation, the official teacher of Regional class of PPL of the Russian
Federation, Krasnodar.
E–mail: v_g_golubev@mail.ru
The design of the human gaming dimension is a transcendental function, a path and a "dramatic" reflection of freedom.
The author draws attention to the game dimension of human existence through the framework of the realized in deep psychology meta-discourse "l'imaginaire". The key importance of "Traectum" as a conceptual basis in the implementation of techniques and practices of a person's full realization of his life project is singled out.
Key words - game, reflection, drama, freedom, trajectory, l'imaginaire