Савельев Александр Евгеньевич
Кандидат исторических наук
Г. Краснодар
Особенности хозяйственной деятельности
Полков Отдельного Кавказского корпуса
и ее влияние на ход боевых действий
Регулярная армия для эффективного выполнения возложенных на нее задач всегда должна была иметь хорошо развитую тыловую инфраструктуру, центром которой является интендантство – комплекс учреждений, призванных снабжать войска всем необходимым. В России интендантские структуры по европейскому образцу были созданы еще в первой четверти XVIII в., но по ряду причин, в том числе из-за бюрократизма и воровства военных чиновников, не смогли обеспечить армии надежный тыл. Даже во время прусской кампании 1806-1807 гг., которая проходила в «нормальных» европейских условиях, русское интендантство так плохо обеспечило армию продовольствием, что солдаты голодали. В условиях Кавказа уставные способы снабжения войск не работали вообще, более-менее сносно Отдельный Кавказский корпус получал лишь боеприпасы, так как без этого боевые действия были бы абсолютно невозможны, но о продовольствии для себя и фураже для скота, об исправлении обмундирования кавказцы должны были заботиться сами. Для иллюстрации «эффективности» работы кавказских интендантов можно привести следующие примеры. Как положено, каждый год в сентябре полковые приемщики со всех концов Кавказа отправлялись в Ставрополь для получения мундирных и амуничных вещей, но в свои части они возвращались лишь в конце весны, а то и в середине лета следующего года, оправдываясь «задержкой транспорта в горах и медленным ведением дел в комиссии»[1]. Неудивительно, что во многих случаях солдаты даже примерно не могли соблюдать установленную форму. Один очевидец описывал, как нижние чины стояли в строю «… с куском брезента или рогожи вместо плаща и в галошах из куска кожи или войлока вместо сапог»[2]. Обычной практикой было выпаривание селитры из пороха и употребление ее в пищу из-за недостатка соли[3]. Попытки же привлечь к суду нерадивых интендантов никаких результатов не давали[4].
В повседневном быту основная нагрузка в снабжении всем необходимым нижних чинов лежала на полковом хозяйстве и солдатской артели. Последняя представляла собой солдатскую кооперативную организацию с общей кассой, куда шли отчисления от заработков нижних чинов во время так называемых «вольных работ» (вне боевых действий они могли наниматься батраками и строителями), а также средства от экономии на провианте и фураже при постое, так как солдат должны были снабжать всем необходимым владельцы дома, где они квартировали, получая за это денежную компенсацию, но обычно эти деньги оставались у «постояльцев», а хозяевам с этим приходилось мириться. По закону артельные средства могли расходоваться только на покупку дополнительных продуктов для солдатского котла и на найм лошадей для перевозки ротного имущества, в реальности же они тратились на приобретение всего, что только могло понадобиться в армейском хозяйстве. На европейской части России артель действовала достаточно успешно, но вот на Кавказе у нее практически не было возможности заработать деньги. «Вольные работы» здесь почти не существовали, так как у солдат, которые практически всегда находились в состоянии боевой готовности, просто не было на это времени, а постой рассматривался как специальное и жестокое наказание самих солдат, ведь даже в казачьих станицах отношение к ним было скрыто-враждебным: терцы-староверы считали их «погаными», а на Кубани наблюдалась традиционная неприязнь потомков украинцев к «москалям», а уж о горцах и говорить не приходится. Таким образом, в силу местных обстоятельств, артель не могла удовлетворить значительную часть насущных потребностей солдат. Полковое хозяйство, включавшее в себя огороды, разведение скота, винокурение, ремесленничество, также играло важную роль в обеспечении подразделений. Д. В. Ракович, прослуживший на Кавказе много лет, позже писал в своих мемуарах: «… высшее начальство не только не запрещало, но даже поощряло развитие хозяйства: условия, в которых находились кавказские полки, требовали, чтобы роты были вполне самостоятельны в своем хозяйстве. Где здесь ожидать было подвоза подрядчиком продовольственных припасов, когда расстояние от штаб-квартиры полка до стоянки рот нередко достигало 200 и более верст, когда разлитие рек и глубокие снега, заваливающие горные тропинки, зачастую совершенно прекращали сообщение с окружающим миром? Нужно было всегда самим заботиться о своем продовольствии, чтобы не стать в безвыходное положение»[5].
Центром подобной хозяйственной деятельности полков были их штаб-квартиры, созданные по приказу А. П. Ермолова. Очень хорошо об истории их основания рассказал известный кубанский историк В. А. Потто:
«Быть может еще плодотворнее была мысль Ермолова, с последовательностью проведенная Вельяминовым, об учреждении так называемых штаб-квартир в местах постоянных. Это было нечто вроде основания для солдат полуоседлого, полуказацкого быта, который только один и мог придать непреодолимую крепость русским границам. В этом тревожном азиатском уголке, спокон веков бывшем целью нашествия, ежеминутно можно было ожидать набега и вторжения. Персидский курд и турецкий разбойник, качаг, не ждали объявления войны и являлись при благоприятных для них обстоятельствах внезапной грозой, от которой население имело единственное спасение – бегство. Среди уже покоренных татарских племен, отличавшихся наездничеством, могли также найтись охотники совершить кровавое дело, и против них также необходима была угрожающая сила. И вот Ермолову пришла гениальная мысль поселить полки на постоянных местах, на пунктах, выбор которых оправдывался бы стратегическими соображениями, а при них – образовать роты женатых солдат, которые вели бы, развивали и последовательно улучшали полковое хозяйство, столь важное в походном быту солдат. Невозможно исчислить всех благ, принесенных этим нововведением в жизнь закавказского солдата. Выступая в поход, он оставлял за собой почти родной угол под присмотром внимательного женского глаза и под крепкой защитой хорошо вооруженного товарища, так как женатые роты в поход обыкновенно не ходили; кончился поход – и он возвращался опять в тот же уголок, домой, где у него завязывались крепкие нравственные связи. <…>
В самом начале эти штаб-квартиры были учреждены только в Закавказском крае, так как на линии, в Чечне и Дагестане, строить их было бы еще преждевременно, но и там они возникли впоследствии. <…>
И нужно сказать, что все эти штаб-квартиры учреждались и строились самими солдатами; они и лес рубили, и возили его с ближайших гор, и камень ломали, и кирпич делали, и известь приготовляли, и сами же были плотниками, каменщиками и малярами. Вместе с боевыми подвигами кавказский солдат был еще чернорабочим – и созидание громадных построек и целых штаб-квартир обходилось неимоверно дешево. Русский человек, в образе кавказского солдата, был мастер, поистине, на все руки.
Нечего и говорить о том, какое громадное нравственное значение имело за собой такое учреждение, как женатые роты. Вот что записал об этом один из путешественников, придерживаясь слов одной старой солдатки:
«Пообстроились полковые штаб-квартиры, пообзавелись солдатики разными необходимыми атрибутами оседлой жизни, а все чего-то им недоставало. Скучен и молчалив был народ и оживлялся только во время вражеских нашествий; мало того, госпитали и лазареты были переполнены больными… Думало, думало начальство – как бы пособить горю. Музыка на плацу по три раза в день играла, качелей везде понастроили – нет, не берет! Ходят солдатики скучные, понасупились, есть не едят, пить не пьют, исхудали страх как. На счастье, нашелся один генерал (Ермолов), большой знаток людей; он и разгадал, чего не достает для солдатушек, и отписал по начальству, что при долговременной, мол, службе на Кавказе, в глуши, в горах да лесах, им необходимы жены. Начальство пособрало в России несколько тысяч вдов с детьми, да молодых девушек (между последними всякие были) – и отправило их морем из Астрахани на Кавказ, а часть переслало и сухим путем на Ставрополь. Так знаете, какую встречу делали? Только что подошли к берегу, где теперь Петровское, как артиллерия из пушек палить стала, - в честь бабы, значит, а солдатики шапки подбрасывали, да «Ура!» кричали. А замуж выходили по жребию, кому какая достанется. Тут уже приказание начальства да Божья планида всем делом заправляли. А чтобы иная попалась другому, да не по сердцу – так нет, что ты! Они, прости Господи, на козах бы переженились, а тут милостивое начальство им настоящих жен дает»...
Так создалась благодаря Ермолову семейная, оседлая жизнь закавказских полков, до значительной степени смягчившая великое зло среди них – тоску по родине, тем более сильную, что новый край для солдат был так отличен от их родных мест не одною природою, а и совершенно чуждым для них населением»[6].
Один из бывших офицеров-кавказцев так описал штаб-квартиру Апшеронского пехотного полка, ее обустройство и повседневную жизнь офицерского состава там:
«Штаб-квартира полка, урочище Ишкарты, куда перешли Апшеронцы в 1858 году, лежит в глубокой котловине, образуемой отрогами Койсубулинского хребта. Воздух здесь очень чистый, здоровый; в момент перехода полка в Ишкартах насчитывалось всего только несколько турлучных зданий – помещений для офицеров и такие же казармы. Жизненных удобств не было никаких; все необходимое выписывалось из укр. Темир-Хан-Шуры, отстоящей от Ишкартов на 14-ть верст. До 1860 года штаб-квартира имела самый плачевный вид, потому что о ней некому было позаботиться: батальоны все время находились в походе и в Ишкартах стояло только несколько рот, помещений для которых оказывалось вполне достаточно. Но кончилась война, Шамиля пленили – и батальоны возвратились в свою штаб-квартиру. Потребность в помещениях для нижних чинов и для офицеров с их семействами сделалась весьма ощутительною, - и полк с лихорадочною деятельностью приступил к различным постройкам. Скоро явились здание полкового клуба, лазарет, казармы увеличены, сооружены частные дома, начали разводить полковой сад. Благодаря заботливости командира полка Арзаса Артемьевича Тергукасова, полковое общество быстро сплотилось, часто устраивались семейные вечера, посещение которых было обязательно. Будучи сам холостым человеком, Арзас Артемьевич чрезвычайно любил общество и то, чтобы у него каждый день обедали офицеры, которых приглашал к столу по нескольку человек. Встретится ли нужда у офицера или посетит его какое-нибудь несчастье, - командир полка являлся первым на помощь, но так деликатно, что никогда не затрагивал самолюбия офицера. Арзас Артемьевич знал каждого офицера так же, как самого себя, знал его хорошие и дурные стороны и ласкою старался искоренить последние. Теперь уже прошло 27 лет, как этот всеми уважаемый и достойнейший из полковых командиров, покинул полк, а между тем добрая слава о нем и до сих пор живет; еще и теперь в полку служат офицеры, помнящие Арзаса Артемьевича и рассказывающие о его добрых делах. Бедняком полковник Тергукасов вступил в командование полком и таким же его и покинул, - и это в то доброе старое время, когда другие наживались. Когда Арзас Артемьевич произведен был в генерал-майоры, то он, из образовавшихся экономических сумм, роздал бедным офицерам безвозвратно по 300-400 руб., не взяв себе ни копейки. Теперь уже этот честнейший и добрейший человек покончил свою славную, обильную добрыми делами жизнь: - вечная память ему»[7].
Помимо экономического значения, штаб-квартиры, по мнению специалистов того времени, должны были играть и некую «цивилизаторскую» роль:
«На Кавказе полк никогда не меняет места своей стоянки; основанием своей постоянной штаб-квартиры он упрочивает покорение и безопасность края и бросает эти постоянные штаб-квартиры только для новых завоеваний, которые опять-таки только таким способом он и может упрочить.
Каждый из наших полков представляет таким образом как бы воинственное племя, пустившее корни в занимаемой им местности; каждый полк в известной степени ассимилируется с местностью, моральное влияние которой дает характеру солдат известную окраску, изменяя даже его язык.
Полк служит не исключительно целям чисто военным, т. е. обороне и покорению края, нет, он вносит в страну возрождение, свет, прогресс и обрусение.
Если место штаб-квартиры выбрано удачно, то городок этой русской колонии составляет центр всего края, который до сих пор не имел такового.
Каждый полк составляет конгломерат (учреждений), строит церкви, содержит госпитали, магазины, школы, притягивает к себе купцов, поставщиков, открывает целую сеть разного рода производств, открывает новые пути сообщений, разрабатывает леса и пустыни и для достижения всех этих прекрасных результатов он ищет в самом себе средства и способы существования, ибо он очень скоро погиб бы, если бы не был обязан самому себе, что, впрочем, не так уж и трудно, благодаря смышлености и способности наших солдат.
Каждый раз, когда устраивается новый полк, то это событие, для живших доселе уединенно и без связи с внешним миром, является поистине приятной неожиданностью – интересной новостью.
Из всего сказанного видны все то значение и вся та польза для туземного и русского элементов, которые проистекают из единства управления, т. е. единства гражданского и военного управлений, установленных на Кавказе.
Наши полки в Закавказье много утратили этого цивилизаторского элемента введением там нового порядка вещей, но на Кавказской линии и в Дагестане ничто не изменилось в этом отношении, и оно таково, каковым его требовал Ермолов, первый из наших генералов, оценивший это влияние в должной степени»[8].
Разводить скот и организовать огороды могли лишь те полки, которые не подвергались непрерывно угрозе нападения. В основном это относилось к частям, которые располагались в Закавказье. Но даже гарнизоны фортов на Северном Кавказе пытались устроить в своем укреплении хозяйство, несмотря на постоянный риск его разорения. Навыки земледелия и скотоводства, которыми владели в силу своего крестьянского происхождения многие солдаты, оказывались непригодными в горных условиях, поэтому приходилось перенимать методы хозяйствования у горцев. При этом во время всех хозяйственных работ занятые в них военнослужащие были очень уязвимы и при нападении горцев несли значительные потери[9]. Понятно также, что вовлеченность солдат в труд неминуемо снижало их боевую подготовку. Не случайно, генерал Н. М. Сипягин, инспектировавший Лезгинскую линию в 1828 г., писал: «Вообще замечено мною, что здешние полки более занимались устройством своего хозяйства, чем настоящей службой»[10].
Однако в условиях Кавказа полковое хозяйство не могло в должной степени компенсировать недостатки интендантской системы – слишком неустойчивым оно было. Командирам соединений часто приходилось пускаться на различные махинации, чтобы обеспечивать своих подчиненных всем необходимым. Высшему командованию приходилось закрывать на это глаза и лишь одергивать тех, кто переходил те рамки, которые уже считались обычаем. Зачастую сами солдаты имели свои способы обмана интендантов, хотя в любом случае подобные «операции» проходили с разрешения и под надзором ротных и батальонных офицеров. Вот что пишет А. М. Дондуков-Корсаков по поводу одного из наиболее распространенных методов обмана интендантов:
«Для характеристики тогдашнего хозяйства кавказских солдат приведу слышанный мною оригинальный разговор в Ташки-чу на квартире, отведенной мне у фельдфебеля. Мы сидели вечером за ужином с хозяевами, фельдфебелем и фельдфебельшей; входят в соседнюю комнату и несколько солдат, а с ними армянин. К ним выходит за перегородку фельдфебель и разговор идет о продаже ротного провианта армянскому приказчику какого-то подрядчика. Сделка совершается, только фельдфебель объясняет, что прежде надо доложить ротному командиру и спросить его согласия. Количество провианта, сколько мне помнится, было довольно большим. По возвращении фельдфебеля к ужину, спрашиваю я, какой это солдатский провиант может продаваться в таком количестве, и чем же будут продовольствоваться солдаты? «Это, ваше благородие, провиант канонический», - отвечает он. «Какой канонический?» - спрашиваю я в недоумении и получаю в ответ: «Хульгинский». Дело в том, что этот провиант требовался в часть с 1839 года на людей, убитых в Ахульго, и составлял экономический запас роты, которая на вырученные деньги улучшала свое продовольствие и удовлетворяла своим другим хозяйственным потребностям.
Как ни кажется безобразным в настоящее время подобное злоупотребление, но в те времена это явление вполне объяснялось. Скудное содержание, отпускаемое солдатам, неправильность и несвоевременность доставки, а иногда и недоброкачественность отпускаемого провианта, с одной стороны, а с другой – непредвиденные расходы, сопряженные с постоянными передвижениями войск, необходимость держать большое количество ротных лошадей, иногда и волов, для обработки ротных огородов, возки дров и других тяжестей, по необходимости заставляли приискивать особые, неположенные законом, средства для удовлетворения этих неотложных потребностей. Благодаря этим незаконным мерам, хозяйственный быт кавказских солдат положительно был несравненно лучше положения солдат в России. Роты имели отличные огороды, все хозяйственные принадлежности, строили обыкновенно себе бани за свой счет, держали свиней – все это доставляло им возможность иметь на месте отличную пищу, улучшаемую, по правде сказать, иногда и мародерством. В походах, особенно когда часть становилась лагерем на продолжительное время, при постройке укреплений, постов и станиц, роты из штаб-квартир своими средствами привозили свежие овощи, сало, солонину, свиней и проч. «Канонический» провиант в этих случаях и служил главным подспорьем солдатского хозяйства»[11].
М. И. Венюков добавляет несколько слов о не совсем законных, но фактически неизбежных формах хозяйствования, использовавшихся в кавказских полках:
«Ящик (с солдатскими деньгами – А. С.) хранился в палатке младшего штаб-офицера, тогда как ключ от него был у меня, а каждый из пакетов, содержавших деньги, запечатан был печатью той роты, которой принадлежал. Ни я, ни офицеры не вмешивались в дело продовольствия солдат: они сами, через выбранных артельщиков, покупали, что было нужно, и я только ходил по временам на кухни пробовать пищу и каждый месяц приказывал прочитывать перед ротами отчетность об издержках и спрашивал солдат, все ли верно. Иногда при этом мы все сознательно обманывали самих себя, например, следующим образом. Роты пожелали отличаться разноцветными верхами папах. Это не была форма, но допускалось на Кавказе для лучшего опознавания частей. Нужно было купить достаточно нанки красной, синей, белой и желтой; но откуда взять денег? Солдаты вотировали из съестных сумм известное количество рублей, и ротные каптенармусы расписали их по книгам под именем расхода на перец, лук, пшено и т. п. Этим очевидно устранялась придирчивость высших властей, соблюдалась форма, потому что нельзя же было в съестные ведомости вносить расходы на предметы, которые нельзя есть; но обмана настоящих хозяев денег, то есть самих солдат, не допускалось.
В феврале 1863 г., когда стало известным скорое прибытие нового главнокомандующего, роты порешили сделать новые значки и вообще завести некоторые предметы скромного солдатского щегольства; для этого они опять сделали экономию на съестных припасах, которая, впрочем была мнимою, потому что на самом деле мы в это время раздобылись горскими просом и кукурузою из покинутых аулов; поймано было даже несколько штук горского скота. Офицеры в моем новом батальоне не участвовали в дележе отбитого у горцев скота, как это отчасти бывало и в Севастопольском полку; но зато была у них всегда возможность дешево покупать кур и вообще мясо у солдат. Все это мелочи, скажет всякий невоенный и даже военный, не бывавший в походах; но без знания их нельзя себе составить понятия о походной жизни и способах облегчать ее трудности. Если бы вздумали все получать через маркитантов, то, конечно, скромного нашего жалования недоставало бы на наше содержание. Ведь мы находились в стране опустошенной, без населения или с населением открыто враждебным, и маркитанты должны были привозить с линии, то есть из-за нескольких десятков верст»[12].
У командиров полков возможностей для разнообразных махинаций было много больше. А. М. Дондуков-Корсаков писал:
«Вообще надобно сказать, что начальники частей и полковые командиры имели в то время большие доходы от полков; приобреталось это неправильным требованием амуниции и провианта, представлением, по возможности, в каждом деле свидетельств на убитых лошадей, пропавшую амуницию, которые в сущности находились налицо. По таким свидетельствам и получались, сделкою с комиссариатом, деньги на мнимо утраченные вещи. Как часто, например, получались квитанции на утраченные в деле ранцы и папахи, между тем как всем известно было, что в походах ни ранцев, ни папах солдаты не носили. Но по большей части все получаемые полковыми командирами такими неправильными проделками доходы оставались в полку; много шло на улучшение быта солдатского, жилось беспечно, широко, со дня на день, гостеприимство было на самую широкую ногу. Полковой командир обыкновенно держал у себя стол для возможно большего числа офицеров. Считалось обычаем угощать проходившие через штаб-квартиры части других полков; все проезжие по Кавказу, за неимением гостиниц, останавливались в доме старшего начальника укрепления, никогда не спрашивая дома или нет хозяин. Солдатам своим для начала зимних экспедиций полковые командиры шили на свой счет полушубки, не говоря о других более мелких пожертвованиях к улучшению быта солдата»[13].
Однако А. М. Дондуков-Корсаков почти ничего не сообщал собственно о конкретных формах использования командирами кавказских полков своего служебного положения для личного обогащения. Но об этом весьма подробно написал М. И. Венюков:
«Отличный боевой офицер, он (генерал-лейтенант В. А. Гейман – А. С.) был плохим хозяином, даже когда командовал полком и отрядом (Севастопольским полком и Нижне-Абадзехским отрядом – А. С.), причем доходы его могли простираться от 20 до 25 тысяч рублей в год. Одно время в Севастопольском полку была распространена карикатура, где Гейман был изображен открывающим полковой денежный ящик, из которого вылетают воробьи. Для контраста рядом изображен был ящик соседнего К-го полка, туго набитый деньгами.
Я сейчас сказал, что доходы Геймана могли простираться от 20 до 25 тысяч рублей в год, хотя казенное его содержание с рационами едва ли доходило и до 4 тысяч. Это требует объяснения, потому что походит на упрек в хищничестве, на желание замарать репутацию «честного служаки», которой сам Гейман очень дорожил. Мне нет никакой надобности бросать камнем в человека умершего и притом оказавшего России немало услуг; но я беру его как пример кавказских полковых командиров начала 1860-х годов, которые ведь почти все действовали в хозяйственном отношении одинаково и отчасти даже вызывались к тому многими недостатками тогдашних законоположений о войсковом хозяйстве, положений, которые оставляли полковым командирам значительный произвол в распоряжении казенными суммами и даже полагали на них «обязательные» расходы из «экономии». И так, отнюдь не утверждая, что В. А. Гейман действительно получал, я только говорю, что он мог получать следующие доходы независимо от лично присвоенного ему содержания. Во-первых, остатки от фуражных денег на лошадей полкового обоза. Таких лошадей в трибатальонном полку было около 250; они на деле кормились одним сеном или даже подножным кормом; овес перепадал им крайне редко, в случае крайнего истощения. А между тем казна отпускала, разумеется, деньгами, сухой фураж, то есть сено и овес, почти круглый год. Ежели бы даже полковой командир хотел кормить лошадей по положению зерном, то он достать бы его не мог ближе, как на низовьях Дона, потому что окрестные театру войны казачьи станицы сами нуждались во всякого рода зерне для своих лошадей, да и для себя лично. Ergo, из 60-70 р., отпускавшихся в год на каждую обозную лошадь, наверное, 50 оставалось в «экономии», что дает в год 12500 рублей. Во-вторых, по закону комиссариат должен был переменять войскам, находившимся в непрерывном походе, палатки каждые полгода; но в действительностилетом солдаты живали в шалашах или домах, построенных при возведении станиц; зимою тоже иногда они квартировали по разным постройкам: от того лагерь выживал вместо шести месяцев полтора года. А как полковые командиры имели право получать стоимость его из комиссариата деньгами, то у них каждые три года оставалась в кармане стоимость четырех лагерей. Один такой лагерь на 5-й батальонный полк состоял из 270 палаток (не считая больших, лазаретных), а каждая палатка стоила 18 рублей и более; ergo годовой доход с лагеря был 7300 рублей. В-третьих, на содержание больных в походных лазаретах казна давала иногда по 15-17 копеек и даже более; а, принимая во внимание шедокское хозяйство, в действительности на больного расходовалось в день много-много 3 копейки. А как летом, в лихорадочную пору, лазареты были переполнены больными, то это давало «экономию» в 8-10 тысяч рублей, особенно, если полковой лазарет, по благосклонности командующего войсками, превращался в отрядный, куда обязательно доставлялись больные из чужих частей.
Вот, следовательно, сумма в 27-28 тысяч рублей, которая, так сказать, сама давалась в руки полкового командира и отрядного начальника, отнюдь не нарушая интересов офицеров и солдат, которые могли бы принести жалобу. Представлять эти «экономии» в казну никому не приходило в голову; во-первых, потому, что это было не в обычае, то есть зависело от нравственного уровня целого общества; во-вторых, потому, что впереди предстояла сдача полка, при которой обыкновенно приплачивалось, за недостатки хозяйства, принимавшему 10-15 тысяч рублей, смотря по степени придирчивости приема. Наконец, время командования полком было единственным в целой жизни военнослужащего, когда он мог вознаградить себя за массу лишений, перенесенных в 20-30 лет предыдущей службы и хоть несколько обеспечить на старость себя и семью.
И так, я думаю, что не преувеличил, а скорее уменьшил вероятную сумму доходов, определив ее в 20-25 тысяч рублей ежегодно. Но это, разумеется, про людей, не искавших наживаться вполне противозаконными средствами; что же до командиров неразборчивых, жадных, то их доходы могли быть гораздо больше. Примером таких хищников можно выставить одного современника Геймана, у которого наконец полк и был отнят за излишнюю заботливость о личных интересах в ущерб казенным. Я не назову этого господина, но расскажу некоторые из его шуток. Во-первых, у него в полку было до 600 человек женатых солдат, и эти люди состояли на совершенно барщинном положении. Они три дня в неделю работали на полковника, а три дня – на себя; на службу же вовсе не ходили, кроме времени больших военных движений, когда наезжал из Ставрополя граф Евдокимов. Рано утром их поднимали и отправляли кого рубить дрова, кого пилить доски, кого строить дома, кого молотить, кого шить и т. д. Кого отпускали на линию для заработков, то есть на оброк, особенно в летнюю рабочую пору. А так как эта пора совпадала с сезоном лихорадок, то бывали случаи, что роты в сказанном полку высылали на службу не более 25 человек, иногда даже 18, что наконец и обратило внимание главнокомандующего. Зато, прокомандовав три с половиною года полком, хозяин-полковник вывез с Кавказа, как говорили, 120000 рублей. К доходам от солдатских работ он умел присоединять экономию от сокращения числа подъемных лошадей, так что роты в походе у него постоянно возили продовольствие на собственных артельных тройках. Были «экономии» и от сделок с комиссариатом на солдатском сукне, сапожном товаре и проч.
Но этот скопидом еще не являл всех хищнических доблестей, свойственных современным ему отцам командирам. Я позволю себе привести, опять-таки не называя имен, двух других артистов, которых подвиги из ряда вон. Один из них, получив в Ставрополе все годовые вещи на 5-й батальонный полк, остановил их, не довезя до полковой штаб-квартиры верст 50, в одной станице, и в Ставрополь послал извещение, что вещи прибыли. Вслед за этим он сжег свой полковой цейхгауз и послал эстафету, что вследствие приключившегося пожара, сопровождаемого сильным ветром, все полученное сгорело прежде, чем успело быть употреблено в дело и даже официально принято. Назначено было из Ставрополя следствие, которое, …ну, разумеется, ничего не открыло, хотя вся окрестность знала, в чем дело. Казне пришлось отпустить вторично обмундирование на целых 5000 человек. Вероятно, подражая той же смелой идее, но в то же время желая уразнообразить ее, другой полковник-хозяин, позднее, в 1862 году, «утопил» свои годовые вещи в Кубани, предварительно испросив у начальства позволения доставить их водным путем, под предлогом, что сухопутная перевозка за 200 верст дорога. Граф Евдокимов, получив известие о казусе, только улыбнулся и сказал: «Ну, наконец …ский полк получит сукно моченое!», а выдать новое обмундирование на полк все-таки пришлось»[14].
Далее в своих мемуарах М. И. Венюков приводит примеры махинаций в Отдельном Кавказском корпусе представителей тыловых структур:
«Не могу опять не вернуться к печальному предмету, о котором уже приходилось говорить не раз, это об эксплуатации войск и казны некоторыми из начальствующих лиц. В станице Пхешской, как самой передовой, инженеры придумали строить дом для командующего войсками, который преспокойно себе жил в Ставрополе, а когда наезжал в отряд, то поселялся в палатке или в какой-нибудь избе. Сказано – сделано, но как? Батальоны должны были нарубить и вывезти огромное число дубовых бревен и дать рабочих на постройку дома. Из бревен множество браковалось, и тогда их разбирали себе саперы, заведовавшие работами, и строили из них избы на продажу переселенцам. Доски шли на потребу людям починовнее, а солдатский труд, совершенно даровой, наполнял карманы высших распорядителей работами, за которые официально была положена плата. Что могли сделать противу этого зла мы, частные начальники? Ничего, потому что нам и не говорили, зачем нас «гоняют» на рубку и зачем берут у нас плотников. Предполагалось, что на постройку моста через Пхешу… Впрочем, некоторые плутни были слишком уж наглы, и тогда мы составляли оппозицию. Раз было, например, замечено, что в сухарях, принятых от интендантского чиновника, примешано немало жженной глины и кирпичей. Я надел шапку и пошел доложить начальнику отряда, полковнику О., а кули с сухарями велел выставить на всеобщее рассмотрение. Интендантские вахтера засуетились, стали предлагать немедленный обмен дурной провизии на хорошую, но я не сдавался и грозил рапортом. Это испортило немало крови интенданту, потому что кроме удовлетворения моих рот хорошими сухарями, ему, вероятно, пришлось в этот вечер проигрывать далеко за полночь. Впрочем, провиантские чиновники были артисты в своем деле и умели наверстывать случайные потери. Вот, например, случай из практики их еще в 1862 году. Доставлялась из Ростова на Лабу казенная мука, на подводах подрядчика. Мука была перевешана, и на раструску положен определенный процент. Привезли ее на место назначения, стали весить: недовес огромный, несмотря на то, что кули были двойными, и подрядчику пришлось поплатиться. Но за что? А вот за что. Кули перед нагрузкою на воза в Ростове порядком облили водою; они, разумеется, потяжелели; а когда от дороги в жару высохли, то утратили этот искусственный вес. Затем между станицей Лабинскою и Майкопом повторена была подобная же операция, и, конечно, она покрыла издержки не одного дня карточных проигрышей. Я уже говорил, как к нам в Пшехскую провиант доставлялся из Белореченской за плату 10 коп. с четверти, тогда как казна платила комиссионеру по полтора рубля: это тоже было явлением постоянным во всей Кубанской области»[15].
В походе единственной альтернативой казенному сухарю становилась «баранта» - скот, угнанный у горцев, а также урожай с их полей и садов. К тому же, такая добыча была в глазах солдат и даже офицеров свидетельством доблести и удачливости отряда, успешности набега, что делало ее особо привлекательной. Это отмечали все мемуаристы. Даже граф К. К. Беккендорф, родственник знаменитого шефа корпуса жандармов, несколько лет прослуживший на Кавказе, признавался в своих воспоминаниях: «Тот, кто никогда не едал баранты, не поймет того счастья, которое испытываешь, когда закладываешь за обе щеки чужое добро, и не поймет также, до чего это мясо вкусно и насколько питательно и вообще – лучше продаваемого мясником и только потому, что за него ничего не заплачено. На Кавказе разбойничество, что называется, носится в воздухе, им упиваются, и существует особая любовь жить воровством. Может ли быть иначе и для солдата, когда только единственно одна баранта и вносит разнообразие в монотонную выдачу одних только гнилых сухарей от интендантского чиновника! Там, где война есть обыденное и непрерывное занятие, в войсках очень легко возникали драки, и то же самое происходит и между кавказскими полками, настолько же чуждыми один другому, настолько же склонными к зависти и даже к ненависти друг к другу, насколько подобное отношение естественно между жителями соседних долин. С одной стороны пускаются в ход штыки, с другой – приклады, и в обеих частях, как это обыкновенно водится, офицеры стоят за своих людей»[16].
Необходимость самостоятельно зарабатывать средства к существованию и отсутствие строгого контроля со стороны командования привело к такому специфическому явлению, как продажа боеприпасов горцам: «К стыду нашему, последняя производилась нередко. Полки получали порох для обучения нижних чинов стрельбе в цель, чего никогда не делалось, а порох оставался без употребления и в значительном количестве. Трудно допустить, чтобы полковой командир сам занимался торговлей порохом, но он раздавал в роты, где [порох] составлял лишнее обременение при хранении в ротных цейхгаузах. Поэтому порох продавался нередко казакам и мирным горцам, а через них достигал и до немирных… Кавказские войска были вооружены старыми кремниевыми ружьями, до того негодными, что учить стрельбе в цель из них было совершенно бесполезно. Порох отпускался по положению, а не по мере надобности, были случаи, когда для избежания затруднения в хранении большого количества пороха, его топили в воде»[17]. С этим явлением пытались бороться, но особых успехов не достигали. Получил известность, например, следующий случай. В 1846 г. появилась информация о подобной торговле на правом (Кубанском) фланге Кавказской линии. Военные власти совместно с жандармами провели розыск по этому делу. Были арестованы два нижних чина Тенгинского пехотного полка. Один предлагал 7 фунтов пороха (на 150 ружейных зарядов), а у другого при обыске нашли целый пуд. В ходе допросов выяснилось, что они продавали горцам патроны по рублю серебром за 60 штук. В качестве поставщика был указан каптенармус одного линейного батальона, но тот скоропостижно скончался, из-за чего была прервана нить следствия[18]. В 1849 г. власти серьезно отнеслись к доносу о том, что в крепости Воздвиженская продают Шамилю порох, железо и даже орудийные гранаты[19].
О превращение Кавказской войны в своеобразное «коммерческое предприятие» свидетельствует тот факт, что иногда командиры частей несли материальную ответственность за военные расходы в случае их «нецелесообразности». Например, в 1811 г. капитан Устинов послал отряд на охоту, несмотря на неспокойную обстановку вокруг крепости. Охотники натолкнулись на горцев и спаслись лишь благодаря своевременно подоспевшей подмоге. В ходе перестрелки было потрачено 2790 патронов, стоимость которых офицеру пришлось