I. Из тьмы
Опубликовано в феврале 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 1, p. 19-25.
О моем друге Герберте Уэсте я вспоминаю с содроганием. Ужас охватывает
меня не только при мысли о его зловещем исчезновении, но и о тех необычных
занятиях, которым он себя посвятил. История эта началась семнадцать лет
назад в Аркхеме, в бытность нашу студентами медицинского факультета
Мискатоникского университета. Пока я находился рядом с Уэстом, дьявольская
изощренность его экспериментов завораживала меня, и я сделался его ближайшим
помощником. Теперь же, когда он исчез, чары рассеялись и меня неотступно
терзает страх. Воспоминания и дурные предчувствия ужаснее любой
действительности.
Первый кошмарный случай произошел вскоре после нашего знакомства -
тогда он поверг меня в шок, даже теперь, вспоминая о нем, я трепещу от
страха. Как я уже говорил, мы с Уэстом учились на медицинском факультете,
где он очень скоро приобрел известность, благодаря своим дерзким теориям о
природе смерти и искусственных способах ее преодоления. Его взгляды,
осмеянные профессурой и студентами, исходили из механистического понимания
природы жизни. С помощью управляемой химической реакции Уэст надеялся вновь
запустить механизм человеческого тела после того, как естественные процессы
в нем угасли. В ходе своих экспериментов с различными оживляющими растворами
он загубил несметное число кроликов, морских свинок, кошек, собак и обезьян,
восстановив против себя весь факультет. Несколько раз ему удавалось
обнаружить признаки жизни у предположительно мертвых животных, часто -
несомненные признаки, однако очень скоро он понял, что совершенствование
|
|
процесса потребует от него всей жизни. Он также понял, что один и тот же
раствор по-разному действует на разные виды животных, поэтому в дальнейшем
для проведения специальных опытов ему понадобятся человеческие трупы. Именно
тогда у Уэста возник конфликт с факультетскими властями, и он был отстранен
от опытов самим деканом, добрым и. просвещенным Алланом Халси, чью неусыпную
заботу о страждущих и поныне вспоминают старожилы Аркхема.
Я всегда терпимо относился к исследованиям Уэста и часто обсуждал с ним
его теории со всеми их бесконечными следствиями и выводами. Разделяя взгляды
Геккеля на жизнь, согласно которым последняя сводится к физическим и
химическим процессам, а так называемая "душа" - не более чем миф, мой друг
полагал, что успех искусственного оживления напрямую зависит от состояния
тканей умершего: коль скоро разложение еще не началось, то с помощью верно
подобранных средств сохранное тело можно вернуть в первоначальное состояние,
называемое жизнью. Уэст полностью отдавал себе отчет в том, что даже
незначительное повреждение чувствительных клеток мозга, происходящее в
первые моменты после смерти, способно повлечь за собой нарушение физической
или умственной деятельности оживляемого. Сначала он пытался с помощью
особого реактива возбудить в умирающем жизненную энергию, но ряд неудачных
опытов на животных заставил его убедиться в несовместимости естественных и
искусственных проявлений жизни. Это обстоятельство и вызвало недоверие
профессуры: на основании поверхностных впечатлений ученые мужи решили, что
|
|
подопытные животные лишь казались мертвыми. Факультетские власти продолжали
придирчиво наблюдать за деятельностью моего друга.
Вскоре после того, как Уэсту запретили пользоваться лабораторией, он
сообщал мне о своем решении любыми путями отыскивать свежие трупы и тайно
продолжать исследования. Слушать его рассуждения на эту тему было жутко:
студенты факультета никогда не добывали материал для опытов сами. Поскольку
обратиться в морги мы не могли, то прибегли к услугам двух местных негров,
которым не задавали лишних вопросов. В то время Уэст был невысоким стройным
юношей в очках, с тонкими чертами лица, светлыми волосами, бледно-голубыми
глазами и тихим голосом; странно было слышать, как он рассуждал о
преимуществах кладбища для бедняков перед кладбищем церкви Иисуса Христа,
где накануне погребения практически все трупы бальзамировались, что
губительно сказывалось на наших опытах.
Я был деятельным и преданным союзником Уэста и не только помогал
добывать материал для его гнусных опытов, но и подыскал для них укромное
место. Именно я вспомнил о заброшенном доме Чапмана за Мидоу-хилл. На первом
этаже мы устроили операционную и лабораторию, завесив окна темными шторами,
дабы скрыть наши полуночные занятия. Хотя дом стоял на отшибе, вдали от
дороги, меры предосторожности не представлялись лишними: слухи о странных
огнях, замеченных прохожими, могли бы положить конец нашим исследованиям. На
Случай расспросов мы условились называть нашу операционную химической
лабораторией. Мало-помалу мы оснастили наше мрачное убежище приборами,
|
|
приобретенными в Бостоне или беззастенчиво позаимствованными на факультете -
причем позаботились о том, чтобы непосвященные не догадались об их
назначении, - а также запаслись ломами и лопатами, чтобы закапывать трупы в
подвале. На факультете в аналогичных случаях мы пользовались печью для
сжигания, однако это полезное устройство было нам не по карману. Избавляться
от трупов было постоянной морокой-даже крошечные тушки морских свинок, над
которыми Уэст тайно экспериментировал у себя в комнате, доставляли нам массу
хлопот.
Мы с жадностью вампиров изучали сообщения о смерти, поскольку для наших
опытов годился не всякий покойник. Мы искали относительно свежий, не
изуродованный болезнью труп, для сохранения которого не применялись
искусственные средства. Пределом мечтаний для нас были жертвы несчастных
случаев. Многие недели нам не удавалось найти ничего подходящего, хотя мы и
наводили справки в морге и больнице якобы в интересах факультета. Но
обращаться туда слишком часто мы не могли, так как боялись вызвать
подозрения. Обнаружив, что право первого выбора принадлежит университету, мы
с Уэстом приняли решение остаться в Аркхеме на лето, когда там проводятся
летние курсы. Наконец удача нам улыбнулась: в один прекрасный день нам
подвернулся почти идеальный случай. Здоровый молодой рабочий, утонувший в
пруду лишь прошлым утром, без лишних проволочек и бальзамирования был
похоронен за счет города на кладбище для бедняков. Отыскав его свежую
могилу, мы уговорились вернуться к ней сразу после полуночи.
Ночью, прибыв на место, мы с отвращением приступили к делу - тогда мы
еще не знали страха перед кладбищами, который возник у нас позднее. Мы
захватили с собой лопаты и потайные масляные лампы. В то время электрические
фонари были уже в ходу, однако надежностью уступали нынешним. Раскапывать
могилу оказалось делом тяжелым и грязным - впрочем, будь мы художниками, а
не учеными, возможно, мы бы сумели усмотреть в нашей работе нечто
завораживающее и поэтическое. Когда наши лопаты стукнулись о дерево, мы с
облегчением вздохнули. Вскоре из-под земли показался сосновый гроб. Уэст
спрыгнул вниз, снял крышку, вытащил труп и приподнял его. Я нагнулся над
ямой, выволок труп, и мы вдвоем принялись торопливо забрасывать могилу
землей, чтобы вернуть ей прежний вид. Нервы у нас были взвинчены до предела
- не последнюю роль в этом сыграло окоченевшее тело и бесстрастное лицо
нашей первой жертвы, - но мы сумели уничтожить все следы. Затем, упрятав наш
трофей в холщовый мешок, мы поспешили к дому старого Чапмана за Мидоу-хилл.
На импровизированном секционном столе при свете яркой ацетиленовой
лампы наш подопытный не слишком походил на привидение. Это был крепко сбитый
и явно не слишком впечатлительный юноша с простонародной внешностью: русыми
волосами, серыми глазами и грубыми чертами лица - сильное животное без
психологических изысков, жизненные процессы которого наверняка отличались
простотой и здоровьем. Теперь, с закрытыми глазами, он походил скорее на
спящего, чем на мертвого, хотя внимательный осмотр, проведенный Уэстом, не
оставил на этот счет никаких сомнений. Наконец-то нам удалось раздобыть то,
о чем мой друг всегда мечтал: идеального мертвеца, готового принять раствор,
специально приготовленный для человека в соответствии с самыми точными
расчетами и теориями. Мы страшно волновались. Не рассчитывая на полный
успех, мы опасались непредсказуемых последствий неполного оживления.
Особенно нас беспокоило состояние мозга и психики испытуемого: за время,
прошедшее с момента смерти, нежные клетки мозга могли пострадать. Я, со
своей стороны, еще не совсем избавился от традиционных представлений о так
называемой "душе" и чувствовал некоторый трепет при мысли о том, что вскоре,
быть может, услышу повествование о тайнах загробного мира. Что видел в
недоступных сферах этот мирно покоящийся юноша, что он расскажет нам,
вернувшись к жизни? - думал я. Но эти размышления не слишком отягощали меня,
ибо по большей части я разделял материализм своего друга, который держался
гораздо увереннее меня. Он хладнокровно ввел в вену трупа изрядное
количество заготовленной жидкости и крепко перебинтовал разрез.
Время тянулось мучительно медленно, однако Уэст не терял самообладания.
Он то и дело прикладывал стетоскоп к груди юноши и философски отмечал
отсутствие признаков жизни. Спустя три четверти часа он с огорчением
констатировал, что раствор не подействовал. Но прежде, чем расстаться с
нашим зловещим трофеем, мой друг решил до конца использовать
предоставившуюся возможность и испытать на трупе новый препарат. Еще днем мы
выкопали в подвале могилу, рассчитывая до рассвета предать тело земле - хоть
мы и запирали дверь на засов, но соблюдали все меры предосторожности, чтобы
никто не обнаружил наших богомерзких занятий. К тому же, на следующую ночь
труп уже не будет достаточно свежим. Поэтому, забрав единственную
ацетиленовую лампу в соседнюю комнату, мы оставили нашего безмолвного гостя
в темноте и спешно принялись готовить новый раствор, взвешивая и отмеряя
нужные ингредиенты почти с фанатичной тщательностью.
Затем случилось нечто совершено непредвиденное. Я что-то переливал из
одной пробирки в другую, а Уэст возился со спиртовкой, заменявшей газовую
горелку, как вдруг из соседней темной комнаты послышались душераздирающие
крики. Я не в силах описать эти адские звуки, от которых кровь стыла в
жилах: словно сама преисподняя разверзлась, исторгнув стенания грешников. В
чудовищной какофонии слились вселенский ужас и безысходное отчаяние.
Человеческими эти вопли никак нельзя назвать - человек не способен издавать
такие звуки. Забыв о наших честолюбивых планах, мы с Уэстом, бросились к
ближайшему окну, опрокидывая пробирки, реторты и лампу, и, словно раненые
звери, ринулись в звездную пучину ночи. Наверное, мы сами истошно вопили, в
ужасе мчась к городу, однако, достигнув окраин, опомнились и постарались
взять себя в руки - с большим трудом нам это удалось, и вскоре мы уже могли
сойти за гуляк, бредущих с ночной попойки.
Но вместо того, чтобы разойтись по домам, мы отправились к Уэсту, где
прошептались всю ночь при свете газового рожка. К рассвету, перебрав в уме
все рациональные теории и планы исследования, мы немного успокоились и
проспали весь день - пропустив занятия. Однако вечером две заметки в газете,
совершенно не связанные между собой, вновь лишили нас сна. По неизвестной
причине заброшенный дом Чапмана сгорел дотла - это мы объяснили опрокинутой
лампой. Кроме того, на кладбище для бедняков была совершена попытка
осквернить свежую могилу: кто-то безуспешно пытался раскопать ее когтями.
Этого мы понять не могли, потому что тщательно утрамбовали землю лопатой.
Все последние семнадцать лет Уэст то и дело оглядывался назад и
жаловался мне, что слышит за спиной тихие шаги. А теперь он исчез.
II. Демон эпидемии
Опубликовано в марте 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 2, p. 45-50.
Я никогда не забуду ужасное лето, когда, подобно губительному африту,
покинувшему чертоги Эблиса, в Аркхеме свирепствовал тиф. Это случилось
шестнадцать лет назад, но память о дьявольской каре еще жива, ибо
невыразимый ужас накрыл тогда своими перепончатыми крыльями ряды гробов на
кладбище церкви Иисуса Христа. Однако мне тот год памятен по мучительному
страху, причину которого теперь, когда Герберт Уэст исчез, знаю я один.
Мы с Уэстом занимались на летних курсах медицинского факультета, где он
приобрел печальную известность своими опытами по оживлению трупов. Мой друг
принес на алтарь науки несметное множество мелких животных, и наш
скептически настроенный декан, доктор Аллан Халси, запретил ему проводить
исследования. Однако Уэст тайком продолжал испытания в своей убогой комнатке
в пансионе, а как-то раз выкопал свежий труп из могилы на кладбище для
бедняков и приволок его в заброшенный загородный дом за Мидоу-хилл, о чем я
до сих пор вспоминаю с содроганием.
В тот злополучный день я находился рядом с Уэстом и видел, как он
впрыскивал в застывшую вену эликсир, пытаясь восстановить химические и
физические процессы в мертвом теле. Предприятие наше закончилось полным
крахом. Мы испытали приступ панического ужаса, который, как мы впоследствии
решили, стал результатом нервного перенапряжения. Впоследствии Уэст так и не
смог избавиться от жуткого ощущения, будто кто-то крадется за ним по пятам.
Все дело было в том, что труп оказался недостаточно свежим - нормальную
психическую деятельность можно восстановить только у абсолютно свежего трупа
- к тому же, пожар помешал нам похоронить беднягу. Уж лучше бы нам знать,
что он лежит в могиле.
После этого случая Уэст ненадолго прекратил свои опыты, но мало-помалу
научное рвение к нему вернулось, и он принялся докучать факультетским
властям просьбами разрешить ему использовать секционную комнату и свежие
трупы для работы, которую считал чрезвычайно важной. Его мольбы не возымели
успеха: решение доктора Халси было незыблемым, остальные преподаватели
одобряли приговор декана. В смелой теории реанимации они усмотрели лишь
блажь молодого энтузиаста. Глядя на его мальчишескую фигуру, светлые волосы
и голубые глаза за стеклами очков, невозможно было себе представить, что за
этим вполне заурядным обликом скрывается сверхъестественный - почти
дьявольский - ум. Герберт Уэст и сейчас стоит у меня перед глазами, и меня
пробирает дрожь. С годами он не постарел, хотя лицо его стало жестче. А
теперь он исчез, и на Сефтон обрушилось несчастье.
В конце последнего семестра между Уэстом и доктором Халси завязался
ожесточенный спор, в котором добрый декан проявил гораздо больше выдержки,
чем мой друг, которому надоели бессмысленные препятствия, тормозящие его
великий труд. Он, разумеется, намеревался продолжать исследования своими
силами, однако не понимал, почему бы ему не приступить к ним сейчас же, имея
в распоряжении великолепное университетское оборудование. Ограниченность
старших коллег, не желавших признавать его уникальных достижений и упорно
отрицавших саму возможность оживления, была совершенно непонятна и глубоко
противна не умудренному жизнью логическому темпераменту Уэста. Лишь зрелость
помогла ему понять хроническую умственную недостаточность "профессоров и
докторов" - потомков истовых пуритан, уравновешенных, честных, порою мягких
и добросердечных, но всегда ограниченных, нетерпимых, слепо преданных
традиции и не видящих дальше своего носа. К этим несовершенным, но
возвышенным характерам, чьим главным пороком является трусость, с возрастом
относишься терпимее; впрочем, они, став всеобщим посмешищем, и так наказаны
за свои интеллектуальные грехи: приверженность птолемеевой системе,
кальвинизм, антидарвинизм, антиницшеанство, а также саббатарианство. Уэст,
несмотря на блестящие научные достижения, был еще очень молод и без должного
почтения отнесся к доброму доктору Халси и его ученым коллегам; в нем росло
чувство обиды вкупе с желанием доказать свои теории этим узколобым
знаменитостям каким-нибудь необычным, потрясающим воображение способом. Как
и большинство молодых людей, он с упоением лелеял планы мести, триумфа и
великодушного прощения в финале.
И вот из мрачных пещер Тартара, ухмыляясь, выполз смертоносный тиф. Мы
с Уэстом уже сдали выпускные экзамены, но остались для дополнительных
занятий на летних курсах. Когда эпидемия со всей демонической силой
обрушилась на город, мы находились в Аркхеме. Хотя нам присвоили только
степень магистра без права на частную практику, мы тут же включились в
борьбу с эпидемией, так как число ее жертв стремительно росло. Ситуация едва
не вышла из-под контроля: смерти следовали одна за другой, и местные
гробовщики перестали справляться со своей работой. Похороны проводились в
спешке, трупы не бальзамировались, и даже склеп на кладбище церкви Иисуса
Христа был заставлен гробами, в которых лежали ненабальзамированные
мертвецы. Это обстоятельство не укрылось от глаз Уэста, который часто
размышлял над иронией судьбы - вокруг полно свежих трупов, и ни один мы не
используем по назначению! Мы падали с ног от усталости. Из-за умственного и
нервного перенапряжения мысли моего друга приняли болезненную окраску.
Однако мягкосердечные враги Уэста были измотаны ничуть не меньше
нашего. Медицинский факультет в сущности закрылся, все как один сражались со
смертоносным тифом. Особо выделялся своим самопожертвованием доктор Халси,
его огромная эрудиция и кипучая энергия спасли жизнь многим больным, от
которых отказались другие врачи - либо из боязни заразиться, либо сочтя их
положение безнадежным. Не прошло и месяца, как бесстрашный декан стал
признанным героем, хотя, казалось, не подозревал о собственной славе,
сражаясь с физической усталостью и нервным истощением. Уэста не могла не
восхитить сила духа его противника, и именно поэтому он твердо решил
доказать ему справедливость своих дерзких теорий. Воспользовавшись
неразберихой, царившей на факультете и в городской больнице, он ухитрился
раздобыть свежий труп, ночью тайно пронес его в университетскую секционную и
ввел ему в вену новую модификацию раствора. Мертвец широко открыл глаза, в
невыразимом ужасе уставился на потолок и вновь погрузился в небытие, из
которого его уже ничто не могло вернуть. Уэст объяснил, что экземпляр
недостаточно свеж - жаркий летний воздух не идет на пользу трупам. На этот
раз нас едва не застигли на месте преступления, но мы успели сжечь тело, и
Уэст высказал сомнение в целесообразности повторного использования
университетской лаборатории.
Пик эпидемии пришелся на август. Уэст и я умирали от усталости, а
доктор Халси и в самом деле умер четырнадцатого числа. В тот же день его в
спешке похоронили. На кладбище присутствовали все студенты, купившие в
складчину пышный венок, который все же оказался не таким роскошным, как
венки от зажиточных горожан и муниципалитета. Церемония носила публичный
характер: покойный декан сделал городу много добра. После погребения мы все
немного приуныли и провели остаток дня в баре Торговой палаты, где Уэст,
хотя и потрясенный смертью главного оппонента, приставал ко всем с
разговорами о своих замечательных теориях. К вечеру большинство студентов
отправились домой или по делам, а меня Уэст уговорил "отметить это событие".
Около двух ночи хозяйка, у которой Уэст снимал комнату, видела, как мы
входили в дом, ведя под руки кого-то третьего, и сказала мужу, что, видно,
мы попировали на славу.
Злоязычная матрона оказалась права, ибо около трех ночи дом был
разбужен истошными криками, доносившимися из комнаты Уэста. Выломав дверь,
перепуганные жильцы увидели, что мы лежим на полу без сознания, избитые,
исцарапанные, в разодранной одежде, среди расколотых пузырьков и
покореженных инструментов. Распахнутое окно поведало о том, куда исчез наш
обидчик. Многие удивлялись, как ему удалось уцелеть, спрыгнув со второго
этажа. По всей комнате валялись странные предметы одежды, но Уэст, придя в
сознание, сказал, что они не имеют к незнакомцу никакого отношения, а
собраны для бактериального анализа у заразных больных. И приказал побыстрее
сжечь их в большом камине. Полиции мы заявили, что не знаем нашего гостя.
Это был, нервничая заявил Уэст, приятный незнакомец, которого мы встретили в
одном из баров в центре города. Приняв во внимание тот факт, что все мы были
тогда навеселе, мы с Уэстом не стали настаивать на розыске нашего драчливого
спутника.
В ту же ночь в Аркхеме произошло второе кошмарное событие, затмившее,
на мой взгляд, даже ужасы эпидемии. Кладбище церкви Иисуса Христа стало
ареной зверского убийства: местный сторож был растерзан чьими-то когтями с
жестокостью, заставляющей усомниться в том, что виновником убийства был
человек. Беднягу видели живым далеко за полночь - а на рассвете обнаружилось
то, что язык отказывается произнести. В соседнем Болтоне был допрошен
владелец цирка, но он поклялся, что ни один из зверей не убегал из клетки.
Нашедшие тело сторожа, заметили кровавый след, ведущий к склепу, где на
каменных плитах перед входом краснела маленькая лужица. От нее тянулся к
лесу менее заметный след, который постепенно делался неразличимым.
Следующей ночью на крышах Аркхема плясали дьяволы, а в диких порывах
ветра завывало безумие. На взбудораженный город обрушилась казнь, которая,
как говорили одни, оказалась страшнее чумы, и, как шептали другие, была ее
воплощением. Нечто, чему нет имени, проникло в восемь домов, сея красную
смерть - на счету у безгласного монстра было семнадцать в клочья
растерзанных тел. Несколько человек смутно видели его в темноте: он был
белокожим и походил на уродливую обезьяну или, вернее, на человекообразный
призрак. Когда им овладевал голод, он не знал пощады. Четырнадцать человек
он растерзал на месте, а еще трое скончались в больнице.
На третью ночь разъяренные толпы преследователей под предводительством
полиции изловили чудовище на Крейн-стрит, близ университетского городка.
Добровольцы тщательно организовали поиски, использовав телефонную связь, и
когда с Крейн-стрит поступило сообщение о том, что кто-то скребется в
закрытое окно, квартал мгновенно оцепили. Благодаря мерам предосторожности и
всеобщей бдительности, в ту ночь погибло только два человека, и вся операция
по поимке монстра прошла относительно успешно. Он был сражен пулей, хотя и
не смертельной, и доставлен в местную больницу при всеобщем ликовании и
смятении.
Ибо чудовище оказалось человеком. В этом не могло быть сомнений,
несмотря на мутный взгляд, обезьяний облик и дьявольскую свирепость. Злодею
перевязали раны и заперли в сумасшедший дом в Сефтоне, где он шестнадцать
лет бился головой об обитые войлоком стены - пока не сбежал при
обстоятельствах, о которых немногие отваживаются говорить. Следует добавить,
что преследователи чудовища были потрясены одним отвратительным фактом:
когда лицо людоеда очистили от грязи, то обнаружилось его разительное, можно
сказать, неприличное сходство с просвещенным и самоотверженным мучеником -
доктором Аланом Халси, всеобщим благодетелем и деканом медицинского
факультета.
Омерзение и ужас, охватившие меня и исчезнувшего Герберта Уэста, нельзя
передать словами. Меня и теперь бросает в дрожь при мысли о случившемся,
пожалуй, даже сильнее, чем в то утро, когда мой друг пробормотал сквозь
бинты: "Черт побери, труп был недостаточна свежим!"
III. Шесть выстрелов в лунном свете
Опубликовано в апреле 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 3, p. 21-26.
Странно шесть раз подряд палить из револьвера, когда хватило бы и
одного выстрела, но в жизни Герберта Уэста многое было странным. К примеру,
не так уж часто молодому врачу, выпускнику университета, приходится скрывать
причины, которыми он руководствуется при выборе дома и работы, однако с
Гербертом Уэстом дело обстояло именно так. Когда мы с ним, получив дипломы,
стали зарабатывать на жизнь врачебной практикой, мы никому не признавались,
что поселились здесь потому, что дом наш стоял на отшибе, неподалеку от
кладбища для бедняков.
Подобная скрытность почти всегда имеет под собой причину, так было и в
нашем случае. Наши требования диктовались делом нашей жизни, явно
непопулярным у окружающих. Мы были врачами лишь с виду, на самом деле мы
преследовали великую и страшную цель - ибо Герберт Уэст посвятил себя
исследованию темных и запретных областей неведомого. Он намеревался открыть
тайну жизни и научиться оживлять хладный кладбищенский прах. Для опытов
такого рода требуется не совсем обычный материал, точнее, свежие
человеческие трупы, а чтобы пополнять запас этих предметов, следовало
поселиться поближе к месту неформальных захоронений, не привлекая при этом
ничьего внимания.
Мы с Уэстом познакомились на медицинском факультете, где кроме меня
никто не одобрял его дьявольских опытов. Со временем я стал его верным
помощником, вот почему, окончив университет, мы решили держаться вместе.
Найти хорошую вакансию сразу для двух врачей было нелегко, но наконец не без
помощи факультета нам удалось получить место в Болтоне - фабричном городке
близ Аркхема. Болтонская ткацкая фабрика самая большая в долине Мискатоника,
а ее разноязычные рабочие слывут у местных врачей незавидными пациентами. Мы
выбирали себе жилище очень придирчиво и наконец остановились на довольно
невзрачном строении в самом конце Понд-стрит. Пять домов по соседству
пустовали, а кладбище для бедняков начиналось сразу за лугом, в который с
севера вдавался узкий клин довольно густого леса. Расстояние до кладбища
было несколько больше, чем нам хотелось, но мы не слишком убивались по этому
поводу, так как между нашим домом и темным источником наших припасов не
попадалось никаких других строений. Прогулка до кладбища была немного
долгой, зато мы беспрепятственно могли перетаскивать к себе наши трофеи.
Как ни странно, с самого начала у нас оказалось много работы -
достаточно много, чтобы порадовать большинство начинающих врачей, и слишком
много для ученых, чьи истинные интересы лежат совсем в другой области.
Рабочие фабрики отличались довольно буйным нравом, и бесчисленные драки, во
время которых нередко пускались в ход ножи, прибавляли нам хлопот. Ведь
по-настоящему нас занимала только наша лаборатория с длинным столом под
яркими электрическими лампами, которую мы тайно оборудовали в подвале. Там в
предрассветные часы мы нередко впрыскивали приготовленный Уэстом раствор в
вену нашим недвижным жертвам, которых приволакивали с кладбища для бедняков.
Уэст исступленно искал состав, способный восстановить двигательные функции
человека, прерванные так называемой смертью, однако на его пути вставали
самые неожиданные препятствия. Каждый раз нам приходилось применять новый
состав: то, что годилось для морской свинки, не подходило для человека,
вдобавок, разные экземпляры по-разному реагировали на один и тот же раствор.
Мы отчаянно нуждались в безупречно свежих трупах, ведь даже
незначительный распад клеток мозга мог привести к нежелательным
последствиям. Однако нам никак не удавалось раздобыть по-настоящему свежий
труп - тайные опыты Уэста, которые он проводил в студенческие годы с трупами
сомнительного качества, окончились весьма плачевно. Случаи неполного или
несовершенного оживления, о которых мы вспоминали с содроганием, страшили
нас неизмеримо больше полных неудач. После кошмарного происшествия в
заброшенном доме на Мидоу-хилл над нами нависла смертельная угроза; даже
светловолосый, голубоглазый невозмутимый Уэст, ученый сухарь, казалось,
начисто лишенный эмоций, не мог избавиться от жуткого ощущения, будто кто-то
крадется за ним по пятам. У него появилась мания преследования - не только
по причине расшатанных нервов, но и вследствие того, несомненно, тревожного
факта, что по меньшей мере один из наших подопытных был жив: я имею в виду
кровожадного людоеда в обитой войлоком камере сефтонского сумасшедшего дома.
Но оставался еще один - наш первый подопытный, о судьбе которого мы ничего
не знали.
Что касается материала для наших опытов, то в Болтоне нам везло гораздо
больше, чем в Аркхеме. Не прошло и недели, как в наших руках оказалась
жертва несчастного случая, которую мы выкопали ночью, после похорон, и,
впрыснув раствор, заставили открыть глаза. Выражение лица у подопытного было
на редкость осмысленным, но вскоре действие препарата закончилось. У трупа
не хватало руки, будь он цел и невредим, возможно, результаты оказались бы
лучше. Затем, до января мы раздобыли еще троих. С первым нас постигла полная
неудача, у второго отчетливо наблюдалась мышечная деятельность, третий
выкинул жуткую штуку: он приподнялся и издал гортанный звук. Затем удача нам
изменила- число погребений сократилось, а те, кого все же хоронили, умирали
от тяжких болезней или серьезных увечий. Мы пристально следили за всеми
смертями, всякий раз выясняя их причину.
Как-то мартовской ночью к нам в руки попал труп не с кладбища для
бедняков. В Болтоне, где царил пуританский дух, бокс находился под запретом,
и как обычно бывает в подобных случаях, среди фабричных рабочих стали
проводиться тайные, плохо подготовленные бои, в которых изредка принимали
участие второразрядные профессионалы. В конце зимы как раз и состоялся
подобный матч, исход которого оказался весьма плачевным - к нам среди ночи
явились два перепуганных насмерть поляка и сбивчиво стали просить нас тайно
осмотреть пострадавшего, который находился в крайне тяжелом положении.
Последовав за ними, мы очутились в заброшенном амбаре, где поредевшая толпа
притихших иностранцев глядела на недвижное черное тело, распростертое на
полу.
Бой проводился между Кидом О'Брайеном - неуклюжим, дрожавшим от страха
молодцом со странным для ирландца крючковатым носом - и Баком Робинсоном по
кличке "Гарлемская Сажа". Негр пребывал в нокауте, и, как показал торопливый
осмотр, уже не имел шансов из него выйти. Это был безобразный, похожий на
гориллу детина, с ненормально длинными руками, которые так и подмывало
назвать передними лапами, и лицом, вызывающим в памяти неизъяснимые тайны
Конго и дробь тамтама под луной. Должно быть, при жизни его тело казалось
еще более отвратительным - в мире существует множество уродливых вещей.
Жалкая толпа вокруг оцепенела от страха, никто из присутствующих не знал,
какое наказание им грозит по закону, если это дело обнаружится. Поэтому они
испытали огромное облегчение, когда Уэст, несмотря на невольно охватившую
меня дрожь, предложил потихоньку избавиться от трупа - я слишком хорошо
понимал, с какой целью.
Над оголившимися от снега ландшафтом ярко светила луна, но мы, одев
мертвеца и подхватив его с обеих сторон под руки, поволокли по безлюдным
улицам, как некогда кошмарной ночью в Аркхеме. Мы подошли к дому сзади, со
стороны пустыря, открыли дверь, спустили труп по лестнице в подвал и
подготовили его для обычных опытов. Хотя мы рассчитали время так, чтобы не
столкнуться с патрулем, нас мучил нелепый страх перед полицией.
Наши усилия кончились ничем. Несмотря на устрашающий вид, мертвец не
реагировал ни на какие растворы, которые мы вводили в его черную руку,
впрочем, растворы эти были приготовлены для белых. Поэтому с приближением
рассвета мы, опасаясь разоблачения, поступили с ним точно так же, как и с
другими трупами - оттащили через поле в лес у кладбища и бросили в могилу,
наспех вырытую в мерзлой земле. Могила была не слишком глубокой, однако
ничем не хуже той, которую мы соорудили для его предшественника - того, что
уселся на столе и завопил. При свете потайных фонарей мы тщательно засыпали
могилу листьями и сухими ветвями в полной уверенности, что в темном густом
лесу полиции ее не найти.
На следующий день я со страхом ждал обыска, так как от пациентов мы
узнали, что по городу поползли слухи о подпольном матче, закончившемся
смертью одного из боксеров. У Уэста появился дополнительный источник
беспокойства: один из его врачебных визитов закончился весьма прискорбно.
Днем его вызвали к итальянке, впадшей в истерику из-за того, что ее сын,
пятилетний мальчуган, ушел из дома рано утром и не вернулся к обеду. При
этом у нее развились симптомы, весьма опасные при больном сердце. С ее
стороны было глупо так убиваться, ведь мальчик и раньше исчезал из дома, но
итальянские крестьяне очень суеверны, и напугали женщину не факты, а дурные
предчувствия. Вечером, около семи часов, она скончалась, а обезумевший от
горя муж устроил дикую сцену, пытаясь прикончить Уэста за то, что тот не
сумел спасти его жену. Итальянец выхватил стилет, но друзья удержали его за
руки, и Уэст покинул дом под дикие вопли, обвинения и угрозы. Этот субъект,
как назло, совсем позабыл о ребенке, который не вернулся домой и ночью.
Кто-то из друзей семьи предложил отправиться на поиски в лес, однако все
были заняты умершей итальянкой и ее вопящим мужем. Уэсту пришлось испытать
огромное нервное напряжение. Его неотступно терзали мысли о полиции и
безумном итальянце.
Мы отправились спать около одиннадцати, но мне не удалось уснуть. В
Болтоне была на удивление хорошая для маленького городка полиция, и я мрачно
размышлял о том, какая каша заварится, если правда о вчерашнем происшествии
выйдет наружу. Это означало бы конец всем нашим исследованиям вкупе с
перспективой оказаться за решеткой. Ходившие по городу слухи о боксерском
поединке меня не радовали. После того, как часы пробили три, луна стала
светить мне прямо в глаза, но я повернулся на другой бок, поленившись встать
и опустить штору. Затем послышалась какая-то возня у задней двери.
Я продолжал лежать в каком-то оцепенении, пока не раздался тихий стук в
дверь. Уэст был в халате и шлепанцах, в руках он держал револьвер и
электрический фонарик. Увидев револьвер, я понял, что он думает не столько о
полиции, сколько о безумном итальянце.
- Нам лучше пойти вдвоем, - прошептал он. - Нужно посмотреть, кто там.
Быть может, просто пациент - иногда эти болваны ломятся в заднюю дверь.
Мы на цыпочках спустились по лестнице, обуреваемые страхом, который