Дверь в утро
Оригинальное название: Door of the morning
Автор: Resmiranda
Переводчик: Galadriel
Бета: нет
Рейтинг: R
Пейринг: СС/ГГ
Жанр: Drama
Отказ: все принадлежит JKR и другим уважаемым правообладателям, автор и переводчик никакой выгоды не извлекают.
Цикл: Трилогия теней [3]
Аннотация: Седьмой год Гермионы; свобода и рабство, сумасшествие и воспоминания, истины и прозрения – разве история когда-нибудь кончается?
Размер: макси
Статус: Закончен
ПРИМЕЧАНИЕ: Все герои, задействованные в сценах сексуального содержания, вымышленны и достигли возраста 18 лет.
Глава 1. Под полной луной
И пал на нее туман,
И жизни тяжесть она ощутила,
И хоть красной была ее кровь,
Синим льдом она показалась,
И сливались цвета, образуя
Серость.
DMB, «Серая улица», пер. Ferry
Ей снова снился кошмар: она ощущала тяжесть сна, мысли текли вяло, как всегда бывает в состоянии полудремы. Она пробиралась сквозь густую холодную ночь; воздух был буквально физически ощутим, и она едва могла повернуть голову. Она открыла рот, и будто вязкий черный клей полился в горло, просачиваясь в легкие, закупоривая глотку, перекрывая дыхание. Она пыталась сделать глоток воздуха, но тот был слишком, слишком густым, ужасно вязким, легкие сжимались до боли, пытаясь втянуть его. Она и скала что-то, но не видела даже собственных рук, которые вытянула вперед, чтобы ни на что не натолкнуться. Что бы она ни искала, найти это было очень, очень важно… нет, она искала кого-то… но кого? Она не помнила. Внезапно у нее перехватило дыхание, она вцепилась ногтями в горло и в это мгновение услышала звук. Кто-то вдалеке, слева, звал ее, искал ее…
Гермиона резко села на постели, лихорадочно дыша; она тихо всхлипывала, по спине стекал пот.
Боже, подумала Гермиона, вытирая дрожащей рукой холодный пот со лба; пальцы скользнули к щекам, и она обнаружила дорожки от слез. Этот сон повторялся постоянно уже недели. Она не знала, что с этим поделать. Конечно, всегда можно взять у мадам Помфри зелье сна без снов, но тогда она будет просыпаться еще более усталой, а она заметила, что чем сильнее утомлена, тем проще расплакаться из-за какой-нибудь ерунды. Гермиона чувствовала себя слабой: раньше она никогда не впадала в истерики без причины, а теперь, когда особенно требовалось быть сильной и здравомыслящей, любые малости напоминали о нем. Любые малости заставляли ее заплакать. Два дня назад она сидела в библиотеке, лихорадочно строча очередное задание. Оказалось, что работа, как всегда, дает спасение, позволяет отвлечься, что бы ни беспокоило ее. Но когда она писала предложение в сочинении по Защите, кончик пера сломался, и на пергаменте расплылась клякса. Гермиона просто просидела так добрые полминуты, ощущая, что у нее разрывается сердце, мысли растекаются и она теряет контроль над собой; она заплакала, сама не понимая этого. Спасибо еще, что удалось не разрыдаться в голос – лишь задрожали губы, и тихая слезинка выскользнула из уголка глаза и упала на испорченную страницу, отчего чернила растеклись, и слезы хлынули потоком. Никто не заметил этого, и Гермиона не знала, радоваться или обижаться.
В глубине души Гермиона была рада, что стала в этом году старостой школы. Появились новые обязанности, зато ей удалось покинуть спальню девочек, где Лаванда и Парвати, несомненно, нашли бы множество поводов задавать ей нежеланные вопросы, как пытались в прошлом году. Это раздражало уже тогда, а теперь Гермиона чувствовала себя слишком истощенной, чтобы отражать расспросы и любопытные взгляды, когда поздно возвращалась, просыпалась в слезах или просто хотела побыть одна.
Рон и Гарри были настоящим подарком. Все, по крайней мере, в Гриффиндоре, знали, насколько сблизились Гермиона и Дин в прошлом году, и к ней относились очень бережно, будто она была хрупкой и могла разбиться. Хотя временами она была за это благодарна, потому что сама мысль о Дине заставляла ее губы дрожать, а сердце болезненно сжиматься. Так и было первые две недели с начала занятий, но вскоре это начало смертельно раздражать Гермиону, и она искренне пожалела, чтобы все не могут просто обращаться с ней как обычно и позволить пострадать в одиночестве, без присмотра двадцати пар глаз, и каждый, с кем она говорит, пытается осторожно обойти тему ее чувств. Рон и Гарри просто не разговаривали об этом и продолжали вести себя нормально, насколько это вообще возможно. Хотя эта маленькая радость причиняла ей еще больше мучений, и когда Рон шутил или Гарри улыбался ей своей невинной улыбкой маленького мальчика, она не знала, плакать от счастья или от горя. Конечно, только Гарри мог понять то чувство вины, что глодало ее изнутри, но она не могла рассказать ему об этом – работа с профессором Снейпом все еще была скользкой темой.
В общем, она запуталась. Гермиона нервно вздохнула и опустила ноги с постели, одной рукой снимая со столбика кровати халат, а другой ища палочку на ночном столике. Когда пальцы сомкнулись на гладкой деревянной рукоятке, она улыбнулась; по крайней мере, магия всегда будет с ней.
- Lumos, - произнесла она, и огонек на кончике палочки озарил комнату.
Ничего особенного, надо признать, но, по крайней мере, здесь тихо и никаких посторонних – место, где она может найти уединение и упиваться своими маленькими несчастьями, и никто не будет спрашивать, не видела ли она расческу или учебник. Мебель из вишни, полог кровати и обивка стула из темно-красного бархата делали комнату теплой и уютной, когда был зажжен огонь в камине. Сейчас же, в свете палочки, комната казалась немного жутковатой, но Гермиона привыкла. Она была необычайно благодарна за личный камин, поскольку он предоставлял возможность тихо и незаметно добираться до комнат профессора Снейпа, не давая никому знать о своем уходе и не пробуждая подозрений, поскольку любой «проект на дополнительные баллы» должен уже быть закончен. Так что все просто думали, что она проводит много времени, занимаясь в своей комнате, и Гермиона была рада, что создала такой образ – он оберегал ее от множества любопытных расспросов, если она иногда забывала выйти к обеду или всю субботу сидела взаперти. Обязанности старосты так же помогали: теперь она могла проводить со Снейпом столько времени, сколько нужно, в любой вечер.
Но сейчас ей хотелось сбежать из своей комнаты. Такое случалось нечасто, но ее преследовали маленькие приступы клаустрофобии, и она ужасно устала пялиться на одни и те же стены или лежать в постели и ждать, пока голова оставит ее в покое и она сможет наконец поспать. Кто бы подумал, что она покидает башню после отбоя?
Палочкой она зажгла огонь в камине и поискала на каминной полке собственную баночку с дымолетным порошком, что ей дал Дамблдор, испытав при этом легкие угрызения совести за то, что использует порошок в личных целях, но решительно отбросив их. Всего лишь еще одна капля вины в ее печальное застоявшееся озеро неисполненных обязательств; невелика разница. Она бросила щепотку порошка в огонь, ступила в зеленое пламя и объявила назначение.
Гермиона вышла на холодные плиты на вершине Змеиной башни и глубоко вдохнула. Ночной воздух был наполнен резкими, острыми запахами окружающих растений, медленно умирающих или уходящих обратно в землю, чтобы продремать зиму и возродиться весной. Она любила Садик зелий – теперь от него не было никакой практической пользы, поскольку ни Помфри, ни Спраут не знали о нем, зато он стал ее прибежищем от остального мира. Она сомневалась, чтобы профессор Снейп часто ходил сюда: теперь сад был ему хорошо знаком и, кроме того, напоминал об утраченной жизни.
Гермиона шла по гравийной дорожке мимо растений, которые летом были покрыты цветами и плодами, а теперь увядали в похолодевшем воздухе. Сентябрь уже вступил в свои права, дни стали короче, а растения в Садике зелий слишком хорошо знали, что настала пора спрятаться в землю, чтобы пережить зиму. По сторонам мелькали стебельки паслена, так же называемого белладонной, черенки кендыря, ростки ясеня с поникшими, побуревшими листиками, маленькие кустики буквицы и тысячелистника, а в конце дорожки, за лесенкой, была разросшаяся клумба с мятой и лимонной мелиссой. Наверное, с мятой и мелиссой дела обстоят получше, подумалось Гермионе, ведь они могут расти и как сорняки. Даже Шеймус, который был в этом ужасно неумелым, мог бы вырастить их без особых проблем. Гермиона присела на корточки. Луна светила ярко, но еще не было полнолуния – профессору Люпину пока не надо запираться в кабинете, подумала Гермиона – и серебристый свет окрашивал толстые листья мелиссы, стебли которой все еще густо покрывали землю. Гермиона растерла листок между пальцами, поднесла руку к носу и глубоко вдохнула. Лимонный запах мелиссы успокаивал, и, повинуясь внезапному желанию, Гермиона наклонилась вперед, уткнувшись носом в листья.
- Гуляете так поздно, мисс Грейнджер?
Гермиона тихо вскрикнула и вскочила на ноги, чуть не потеряв равновесие на скользком гравии; руки инстинктивно потянулись к небрежно распахнутому халату, чтобы запахнуть его поплотнее и прикрыть шею. И почти тут же она осознала, насколько это глупо, ведь о садике не знает никто, кроме профессора Снейпа, и расслабилась. Он стоял, скрестив перед собой руки и едва не наступая на клумбу с вереском.
Дыхание Гермионы постепенно выравнивалось.
- Простите, профессор, - сказала она. – Не думала, что вы будете здесь, - Гермиона поправила халат и пригладила волосы. Он не мог по-настоящему видеть ее, по крайней мере, как утверждал, но зато мог почувствовать. Она нахмурилась, когда в голове мелькнула быстрая, почти незамеченная мысль: он знал, что я буду здесь. Гермиона быстро прогнала ее. Этому нет никаких доказательств.
Казалось, он наблюдал за ней, а потом слегка пожал одним плечом.
- Несомненно, - произнес он и направился к Гермионе.
Профессор Снейп остановился в паре метров от нее и задрал голову к небу. Казалось, он смотрит на луну.
- Пройдемся? – спросил он. Гермиона кивнула.
Он молчал, пока они шли под лунным светом, а Гермиона пыталась вспомнить, когда она вот так гуляла со Снейпом. Наверное, за день до его… перемены, о чем же они тогда говорили? Что-то о поэме, которую она читала по его совету… «Кубла Хан», вот что. Она жаловалась, что, по правде говоря, не поняла поэму, и просила Снейпа объяснить ей. Он злорадно рассмеялся и отказался. Она так разозлилась, что чуть было не ушла, но он остановил ее. И сказал, что не будет объяснять, потому что объяснить не может. Говорили, поведал Снейп, что Колридж необычайно пристрастился к опиуму, и однажды пополудни ему приснилось триста строчек фантастической эпической поэмы, где-то в период написания «Старого морехода», и когда Колридж проснулся, то начал записывать поэму. Но прежде чем он закончил – он остановился на тридцатой строчке – в дверь постучали, и ему пришлось ответить. А когда он вернулся к поэме, то обнаружил, что забыл окончание.
Она тогда заметила, вспомнила Гермиона, что это, должно быть, большая потеря, но Снейп лишь фыркнул. Он сказал ей, что поскольку Колридж всегда был склонен растягивать свои поэмы, запиши он текст целиком, вероятно, тот был бы полностью посвящен проблемам Хана со строителями и как тому пришлось четыре недели переезжать с места на место, пока он улаживал дела с союзом.
Гермиона улыбнулась этому воспоминанию… тогда она слегка рассмеялась… однако сейчас…
Улыбка как раз исчезала с ее лица, когда идущий рядом мужчина заговорил:
- Чему вы улыбаетесь? – спросил он.
Гермионе было немного неловко сказать ему, что она вспоминала их последнюю совместную прогулку, так что она лишь неопределенно махнула рукой.
- Да так, - ответила она.
Снейп привычно фыркнул.
- Должен же быть повод, - настаивал он. – Вы не улыбались, наверное, несколько недель.
Она искоса взглянула на него.
- Откуда вы знаете?
Он снова пожал одним плечом, и Гермиона поняла, что это начинает ее безумно раздражать. Наверное, он об этом знает, потому так и делает, зло подумала она.
- Просто знаю, - загадочно ответил он.
Гермиона вздохнула.
- Да, наверное, - сказала она. Но знал ли он, в действительности? Она чувствовала вялое биение сердца в груди, боль была сильной и тянулась бесконечно. Но он должен понять. – Дин… его больше нет, и….
- Он умер, мисс Грейнджер.
Гермиона застыла, как вкопанная.
- Что? – произнесла она.
Снейп остановился в полуметре впереди нее и повернулся, край его плаща скользнул по поле ее халата.
- Мистер Томас умер. Не надо приукрашивать это изящными словами, это лишь возвеличит его и запутает вас.
Гермиона почувствовала, будто она падает, так закружилась голова; она не могла поверить своим ушам. Она поджала губы, ощущая, как приливает к лицу кровь.
- Извините себя, - произнесла она сквозь зубы, - но так уж получилось, что я считала его милым и хорошим человеком, который заслуживал лучшей участи. И буду «возвеличивать» его сколько угодно, если захочу.
Снейп только покачал головой.
- Мисс Грейнджер, он умер. И это навсегда. Говоря, что его нет, - он неопределенно помахал рукой, - вы оказываете ему плохую услугу, потому что не признаете, что его жизнь была тем, чем была, и она закончилась, и оказываете плохую услугу самой себе, потому что не отпускаете его, - он вздохнул. – В этом вопросе можете мне поверить.
Гермиона сглотнула и почувствовала на языке вкус желчи. В ушах шумела кровь.
- Замечательно, - огрызнулась она. – Дин умер, потому что мы не смогли спасти его. Вы это хотели услышать? – она шагнула к нему и слегка удивилась, когда он отпрянул назад, но была слишком зла, чтобы обратить на это внимание; ее щеки пылали, боковое зрение будто застилало багровое облако. – Его больше нет, потому что мы предсказали неверно, и теперь я никогда не увижу его снова. Это моя вина, - она почти кричала, и на последнем слове голос сорвался. Гермиона была немного ошарашена тем, что только что наговорила самому черствому человеку из всех, кого могла вспомнить, но ей было наплевать. Поселившееся в ее сердце горе пробуждалось всякий раз, когда она думала о Дине. Гермиона чувствовала, как от унижения к горлу подкатывает рыдание, и чуть было не отвернулась, но гордость заставила ее остаться на месте, с вызовом глядя на человека, который не мог ее видеть.
Мгновение профессор Снейп стоял неподвижно и, казалось, глядел на нее. Потом резко развернулся и пошел по дорожке прочь.
Гнев Гермионы сменился негодованием.
- Эй! – крикнула она. – Куда вы?
Снейп не обернулся и не ответил, и Гермиона быстро обдумала возможность просто покинуть башню и отправиться в постель, но отбросила ее. Снейп мало чего делал просто так. Сжав зубы, она с мрачным видом пошла за ним; гнев все еще клокотал внутри.
Снейп остановился у одной из ржавых железных скамеек и сел. Когда Гермиона дошла до него, он жестом показал ей присесть рядом. Она неохотно подчинилась, опустившись как можно дальше от него; Снейп прочистил горло.
- Послушайте меня, мисс Грейнджер, - начал он, и Гермиона буквально ощутила: он готовится рассказать историю. Несомненно, он перенял эту причуду у Дамблдора – тот тоже любил травить байки. Возможно, Снейп ощутил, как она разочарованно закатывает глаза в гневе, но все равно продолжил.
- Когда-то я знал девушку, - произнес он. – Мы познакомились в юности. Она была сиротой, жила с какими-то моими дальними родственниками, и особой близости между нами не было. Но с возрастом она стала красива и очаровательна и могла бы выбрать любого из молодых людей, что увивались за ней. Однако они были ей не нужны. Она влюбилась в человека много старше и убедила себя, что он один подходит ей. Тот еще романтик, - прибавил Снейп. Он откашлялся и продолжил. – Тот мужчина не интересовался ей, но она умоляла его сделать ее своей любовницей. Наконец он устал от ее настойчивости и открыл ей правду: он был ее отцом, а она – внебрачным ребенком, и приказал больше никогда не попадаться ему на глаза. Она была так поражена этой печальной новостью – или просто впала в истерику – что достала нож, перерезала себе запястья и вспорола живот. Прямо перед ним. Наверное, ужасно испачкала ковер, - мрачно добавил он.
- Сэр! – воскликнула Гермиона. Это было уже чересчур.
Снейп отмахнулся от нее.
- Разумеется, она умерла. Ее отец не был особенно хорош в целительской магии. Или не особенно старался, - он пожал плечами. – Как бы там ни было, ее больше нет.
Гермиона нахмурилась, но ее гнев уже утихал, сменившись толикой отвращения.
- И в чем смысл этой истории?
Снейп изобразил удивление.
- Уверен, что вы не настолько тупоголовы, мисс Грейнджер, - сказал он. И, прежде чем она успела возмутиться, продолжил. – Смысл в том, что вы должны научиться терпеть поражения. Вот чего та девушка не умела. Неудачи неизбежны. То несчастье, что постигло вас обеих – всего лишь роковой случай, одно из тех бесчисленных совпадений, который только доказывают нам, что происходит обычно самое худшее, - он скривил рот. – Шутки богов, если угодно, - добавил он.
Гермиона отвела взгляд. В глубине души она все еще злилась, и чувство, что ее ударили по больному, не прошло, но звук его голоса немного успокоил ее. Он не говорил с ней так много не об арифмантике вот уже три месяца. Но образ Дина все еще стоял перед глазами и не покидал ее мыслей. Она закрыла глаза.
- Зачем вы здесь, мисс Грейнджер? – внезапно спросил Снейп.
Гермиона раздраженно вздохнула.
- А вы не знаете? – язвительно спросила она.
Снейп лишь фыркнул и отвернулся. Она закатила глаза.
- Хотела привести в порядок мысли на свежем воздухе, - ответила она, внимательно разглядывая растущий неподалеку кустик полыни. Внезапно ее осенила мысль. – А вы здесь что делаете? – спросила она более дерзко, чем намеревалась. – Пытаетесь сварить какое-нибудь зелье? Вернуть крупицу былой славы?
Снейп резко вдохнул, но промолчал, и Гермионе стало немного стыдно. Возможно, он и не заслужил такого, но она обнаружила, что в последнее время у нее недостает ни терпения, ни вежливости для тех, кто сердит ее.
Некоторое время он сидел почти неподвижно, настолько, что она в итоге повернулась посмотреть, дышит ли он. Черные волосы в лунном свете отливали серебром, челюсти были крепко сжаты, и он показался Гермионе каким-то странным богом справедливости: слепым, но полным медленно кипящей ярости, мстительным божеством. Она отодвинулась от него подальше.
- Раньше я ухаживал за этим садом, - внезапно произнес он и вновь замолчал. Гермиона только кивнула. Некоторое время они сидели в тишине, потом Снейп прочистил горло.
- Я чувствую его, - произнес он. – Я чувствую, как все вокруг меня умирает.
- Сэр? – казалось, Снейп не услышал ее.
- Все эти растения, - выдохнул он, и упавшая на лицо прямая черная прядь качнулась от легкого дыхания, трепеща перед двигающимися губами. – Я отбирал их, высаживал и растил. Ухаживал за ними. Убеждал самые трудные из них взойти. И они росли… они цвели благодаря мне. Они были прекрасны, такие красочные в солнечном свете. Я даже сажал цветы, распускающиеся ночью. Где-то тут еще есть несколько луноцветов… - он замолк, а Гермиона боялась что-нибудь сказать. Она никогда раньше не слышала, чтобы он так много говорил о себе. Она ждала.
- Но это не имеет значения, потому что я больше не могу их видеть, - так резко произнес он, что Гермиона слегка вздрогнула. – Я не могу выращивать их, - безжалостно продолжил он, - не могу поливать их, не могу заботиться о них, не могу срывать то, что мне нужно. Хотя, - он горько усмехнулся, - разумеется, они мне больше не нужны, - он скривил губы. – Они умирают. Все к лучшему, я полагаю. Некоторые выживут и без моего ухода, но в конце концов… в конце концов все здесь зарастет мятой.
Снейп тяжело сглотнул, Гермиона увидела, как опустились уголки его губ.
- Я сделал все это, - он почти шептал. – Я Озимандия, царь царей.
Он замолчал и, хотя сидел рядом с ней, казался невероятно далеким. Гермиона не знала, что сказать, так что ничего не ответила, а лишь глядела на растения вокруг, которые медленно погружались в дремоту или смерть. Он был прав; Садик зелий завянет без ухода. Без заботы… Гермиона закрыла глаза, внезапно почувствовав себя очень усталой, и попыталась думать…
Она ощутила легкое прикосновение руки к плечу и резко выпрямилась, заставляя прикасавшегося к ней быстро отдернуться. Гермиона моргнула… неужели она заснула? Она полностью села и потерла глаза. Снейп сидел рядом с ней, и она взглянула на него.
- Вам надо идти, - произнес он. Просто идти, не к себе в комнату, никуда конкретно, просто идти. Он хотел избавиться от нее. Гермиона кивнула, слишком уставшая, чтобы спорить, с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, дошла по гравийной дорожке до камина, откуда отправилась в свою комнату.
Снейп оставался на месте, пока луна не зашла.
Глава 2. Лишь бессвязные речи
Как бы ни было тяжело –
Это не повод сдаться.
DMB, «Серая улица», пер. Ferry
Солнце светило ему в лицо, но Северус не мог вспомнить, где он и почему он здесь, и по дальнейшему размышлению обнаружил, что это не так уж важно. Его волосы покрывала роса, а прохладный сентябрьский воздух был чист и свеж.
Он глубоко вдохнул и почувствовал запахи сада. Так. Он находится в саду, сидит на – он провел рукой по сиденью, ощутил, как жесткая холодная поверхность царапает подушечки пальцев – на ржавеющей скамейке, и с трудом мог вспомнить, как он там очутился. Северус потер крылья носа, массируя тонкую ранимую кожу под глазницами, пытаясь привести мысли в порядок, а потом почувствовал, как магия настигает его, разбивая тот утренний покой, в котором он находился. Она ворвалась в него и глубже, и внезапно он осознал все вокруг себя: поток воздуха между стебельками растений, изгибы камешков под ногами, медленное разложение железа под ним и органики вокруг…
Прошедшая ночь навалилась на него, но показалась нереальным, причудливым сном. Было ли это в действительности? Если да, что же он за глупец. Всплыло мягкое, окрашенное в нежные тона, будто через матовое стекло, воспоминание о мисс Грейнджер: она была здесь прошлой ночью, и он знал тогда, что она придет, и специально разыскивал ее, оправдываясь, что она не должна ходить после отбоя. Чудесная ложь, в которой он играл заботливого наставника, а она – трудного студента. Он обнаружил ее склонившейся над мелиссой лимонной, но все, что последовало за этим, расплывалось в памяти.
Он помнил, как вглядывался в будущее, ища, какими путями оно может пойти, видел, как она растягивается на миллион личностей, острыми обломками наплывающими друг на друга, каждая из которых ведет себя неуловимо иначе. Он чувствовал, как разум лихорадочно рыщет между ними в поисках желанного варианта, не обращая внимания на последствия, которые он также мог видеть… вспомнил, как глядел в небо, когда ему пришлось сменить направление мыслей. С того момента он мог вспомнить сотню разных разговоров, из каждого – лишь короткие фрагменты, что почти неощутимо бились о его лицо, как призраки бабочек. Тут обрывки слов, там куски фраз, легкие жесты – он не был уверен, что делал их.
Солнце разгоралось сильнее, проникая сквозь привычный черный плащ, просачиваясь в волосы, помаленьку нагревая обращенную на восток щеку – и он чувствовал, как бледную кожу начинает немного жечь, по ней пробегает легкий огонь. Так он понемногу заработает ожог; но Северус не мог заставить себя волноваться: он обнаружил, что тревога, гложущая сердце, занимает его гораздо больше. Если он не мог вспомнить, какой из мириадов разговоров произошел в действительности, тогда, теоретически, он мог сказать ей что угодно, хотя отсутствие синяка на щеке убедило его в том, что это не было слишком оскорбительным. И он мог только надеяться, что не сказал ничего слишком личного.
Боже, как он устал. Спал ли он вообще или просто впал на ночь в состояние кататонии? Он не чувствовал себя особенно отдохнувшим, но, опять же, даже лучший сон не приносил ему отдыха. Северус повернулся на скамейке, и мышцы завопили от негодования, заставив его вздрогнуть и издать резкий стон. Будет знать, как сидеть всю ночь на железной скамье. Превозмогая боль в спине, Северус поднялся и захромал к камину; числа в его голове падали и рассыпались серебристыми каскадами – путеводные звезды, говорящие ему, куда ступить и когда остановиться.
В глубине души он начал уставать от этого; магия была слишком… навязчивой. И все же по-своему красивой и очень, необычайно полезной. Свобода, независимость, никаких ограничений – Волдеморт никак не ожидал такого, он был уверен. Будет знать, ублюдок, подумал Северус. Это была странная сила: способность знать, что конкретно нужно сказать, чтобы услышать именно то, что хочешь услышать; способность точно знать, как нужно двигаться, чтобы никогда не оступиться; сила, заставляющая людей в действовать так или иначе, зная, как они отреагируют, если ты скажешь то или сделаешь это, выстраивающая весь разговор так, чтобы ты мог получить желаемое… разве истинный слизеринец может устоять?
И я, кажется, не смог, кисло подумал он, входя в свою спальню и отряхивая сажу с одежды. Он прошел в ванную, снимая по пути плащ и мантию и бросая их в ее кресло – где все еще сидел ее призрак. Северус нахмурился, вспомнив свое безрассудство: не стоило ему идти в Змеиную башню, зная, что она будет там. Он не мог точно сказать, откуда знал, что она придет, но оказался прав…
А теперь он жалел, что не может видеть ее: наверное, она была очаровательно растрепанной, волосы уложены в косу, лицо погружено в пахнущие лимоном листья. Она была в халате, который плотно завязала от всепроникающего холода, на ногах тапочки. Жаль, что он не мог видеть ее глаз, но это была одна из тех немногих сфер, куда магия не вторгалась. Оставалось только представлять их себе.
Эти глаза должны быть похожи на ее голос, большие и печальные, с темными тенями под ними, почти затравленные. Она горевала по мальчишке, ее сердце широко разверзлось, изливая печаль, но все же удерживая ту боль, от которой она хотела избавиться. Северус хорошо знал эти чувства. Главным из них была вина, хотя если кто и должен чувствовать себя виноватым, так это он, но он так запутался в глупой жалости к себе, что еще и чувство вины в придачу будет лишь каплей в море. Новый день, новая печаль. Для нее всегда найдется столько причин. Летом они с Альбусом обсуждали, можно ли ему снова начать преподавать. Ему ненавистно было это признавать, но он скучал по ощущению власти над классом, возможности делать замечания изумляющему числу идиотов и хвалить тех нескольких избранных, кто одарен в зельях, прекращать стычки, заваливать учеников, нависать над ними во время работы и заставлять их чувствовать себя не в своей тарелке. Ему недоставало всего этого, и он попытался, насколько возможно незаметно для кого-то столь отчаявшегося, убедить директора, что он вполне может учить подростков. Но Дамблдор лишь покачал головой и сказал, что сейчас лучше всего сохранять его состояние в тайне. Любое появление долго отсутствовавшего мастера зелий, даже если использовать чары, чтобы вернуть ему нормальный вид, вызовет большое волнение и может привести к… инцидентам. Кроме того, рассуждал Дамблдор, поскольку в Хогвартсе наверняка есть дети Жрецов Смерти, тогда наверняка имеются и шпионы Темного лорда, и видит бог, будет невероятной глупостью позволить Волдеморту услышать хоть что-то о выздоровлении. Похоже, мисс Грейнджер хорошо хранит свою тайну, так что нет никаких причин волноваться. Мисс Грейнджер…
При мысли о ней Северус ощутил укол страсти, она разлилась, заполняя его вены.
Он яростно встряхнулся и приник к жесткой холодной раковине, размышляя, что он ведет себя как испорченный ребенок, потакающий собственным желаниям. Он жалок.
Северус сунул голову под кран и позволил холодной воде сочиться по лицу, попадать в уши, стекать по волосам. Он осторожно поднял руку к голове и провел пальцами сквозь грязные пряди. И сморщился от легкого отвращения. Ничего особо ужасного, но ванну принять нужно обязательно.
Северус отстранился и нахмурился. В начале всего этого, после того как был ослеплен, он часами принимал ванну, пытаясь смыть наполнявшие его воспоминания, что ворочались в глубине, умоляя его дать волю тем слезам, которые он никогда не сможет пролить вновь. Конечно, воспоминания все еще оставались там – теперь они приходили к нему в том, что называлось снами – но их уже затопил прилив новых воспоминаний: некоторые из них никогда не были реальными, не случались в действительности (а, может, и случались – ему становилось все труднее и труднее различать); такие воспоминания заменяли вероятности, которые ему привиделись и понравились… Например, действительно ли Люпин завел с ним разговор об Оскаре Уайльде, который затем почему-то перешел на мадам Хуч? Не то чтобы совсем неправдоподобно, но также и не совсем вероятно, и это тревожило его. Он был уверен, что в какой-то момент все испортил, упомянув о разговоре, которого никогда не было. Но сейчас, подумал Северус, ему, наверное, стоит принять ванну.
Это больше не доставляло ему удовольствия. Спокойное отмокание в ванне теперь превратилось в математическое напряжение; разум не в силах был сопротивляться медленным струям и мягкой ряби, которые вызывали его движения, и помимо его воли вычислял и анализировал течения и отливы, чтобы Северус мог увидеть волны и водовороты на воде. Они слепили различными цветами, о существовании некоторых он даже не подозревал, а разум разворачивал эту картину, и можно было наблюдать, как цвета тонут, ныряют и поднимаются вновь. От этого у Северуса начинала болеть голова. Единственным достойным сравнением была музыка, но она по крайней мере упорядочена и стройна. Она тоже была буйством цвета, но в этом хаосе скрывался план, и у него в голове она звучала… божественно. Но, нахмурился Северус, это не музыка, и взяв себя в руки, он включил воду.
Даже первый плеск на дне ванны вызвал резкую, пронзающую боль за тем местом, где располагался левый глаз, и Северус подавил раздраженный вздох, по опыту зная, что пытаться заглушить этот шум бесполезно. Поскольку он все еще был в брюках, он вышел в спальню и притворился, будто смотрит на умирающий огонь со своего кресла, ожидая, пока ванна наполнится…
- Северус?
Северус подпрыгнул на полметра в воздух, когда голос Дамблдора вырвал его из задумчивости, сердце пропустило удар, но он попытался вернуть самообладание.
- Боже мой, Альбус, вы когда-нибудь стучитесь? – раздраженно спросил Северус. Дамблдор покачал головой.
- Я не думал, что ты будешь еще неодет в обед, - возразил Дамблдор веселым голосом, от которого у Северуса начинали ныть зубы. Однако в этот раз это слишком отвлекло то, что Дамблдор сказал, а не как.
- В обед? – тупо переспросил он; он был уверен, что сейчас самое позднее – середина утра.
Смешок Дамблдора сказал ему, что да, уже за полдень, а магия в голове металась и извивалась, переводя внутренние часы, настигая его, вертя им почти так же, как он вертел ей. Ощущение было сродни тому, как после сильного опьянения кто-то жестокосердный решил избавить вас это этого счастливого состояния и применил чары Sobrietus. Головная боль вернулась с полной силой, и Северус застонал.
- О, ну идем, - живо произнес Дамблдор, - не может все быть настолько плохо, а домовые эльфы сегодня на обед приготовили какие-то невероятные бутерброды.
- Чудно, - кисло произнес Северус. А потом мир раскололся надвое.
*****
Дамблдор с изумлением заметил, как что-то промелькнуло на лице Северуса – не то чтобы было необычайным наблюдать, как тот ломается, хотя за последнее время это случалось довольно редко, но Дамблдору нечасто приходилось видеть, чтобы Северус показывал свой страх. Он видел мужество, язвительность, злость, гнев, иногда испорченность, редко – счастье, но почти никогда – страх, и понимание этого одновременно интриговало и тревожило. Какой бы ни была причина, она наверняка серьезна.
- Северус? – осторожно спросил Дамблдор.
Северус неловко заерзал, и Дамблдор увидел, как сжались его губы и ходят желваки. Он закашлялся и не ответил. Дамблдор нахмурился. – Северус? – повторил он.
Голова Северуса, располагавшаяся в середине огня, внезапно дернулась – наверное, он подпрыгнул, подумал Дамблдор, - и сдавленный голос произнес: «Мне нужно идти, директор», а потом исчез. Дамблдор остался смотреть во вновь порыжевшие языки пламени, теперь танцующие в полном хаосе безо всякого смысла.
- Проклятие! – воскликнул Дамблдор.
Он откинулся в кресле и начал тщательно обдумывать суть проблемы. По всеобщему мнению, он имел полную власть над замком, но, безусловно, не мог проникнуть в комнаты других преподавателей и, видит бог, был счастлив не приближаться к некоторым местам. Основной трудностью было печально известное упрямство Северуса Снейпа. Он не хотел никого видеть и нашел способ никого не впускать. Чертовы охранные чары!
Заклинания, которые Северус наложил на свои комнаты, не давали никому войти туда иначе, как по прямому приглашению. Это была старая серая магия, не совсем темная, но ее границы были неясны; по легенде – достаточно могущественная, чтобы сдержать богов, по традиции же она давала неприкосновенное убежище и когда-то давным-давно сковывала вампиров.
Она была могущественной, но, как и большинство вещей, ее можно было победить силой разума, проще говоря – заставив человека пригласить тебя. Однако, размышлял директор, для этого требуется общение с указанной персоной. Дамблдор попытался снова вызвать Северуса, но тот, как и ожидалось, погасил огонь.
Дамблдор выругался про себя, бросил в рот пару терапевтических лимонных леденцов и позволил себе волноваться, пока они таяли на языке.
*****
Северус попятился от камина, широко раскинув руки перед собой в попытке защититься от того, что бы там ни развинтилось у него в затылке. В то мгновение, когда он прервал разговор с Альбусом, мир снова сошелся, вернувшись к связной и, самое главное, линейной структуре, но странное ощущение одновременного падения и взлета осталось, как и покалывание внизу позвоночника, будто крошечные ловкие пальчики танцевали по коже.
Какого черта? подумал он, рухнув в кресло; подушка смягчила падение, но все же спружинила достаточно, чтобы вернуть ему какие-то ощущения. Северус заставил напряженные мышцы шеи расслабиться и попытался логически осмыслить ситуацию. Ну хорошо, подумал он. Что произошло вначале?
В этом-то и состояла трудность. Вообще говоря, почти невозможно было сказать, что случилось первым. Северус нахмурился и скривил рот, мысленно перебирая собственный опыт и пытаясь найти что-то хотя бы отдаленно похожее, но ничего не шло на ум. Думай! приказал он себе.
Они разговаривали, и потом Дамблдор упомянул о бутербродах, на что он ответил: «Чудно», а потом мир развалился. Внезапно возникло не одно наиболее вероя<