ПЛАКАЛИ СЕМЕЧКИ, ИЛИ ДЕРЕВЕНСКИЙ ОТКЛИК НА СМЕРТЬ ВОЖДЯ

Март месяц 1953 года застал меня - студента-практикан­та пятого курса в селе Шилово Калманского района, что под Барнаулом. Это была третья и последняя практика за период обучения в Омском государственном институте ветеринарной медицины. Она же была и очень ответственной, поскольку я был в одиночестве направлен для работы в вспыхнувшем очаге бруцеллеза крупного рогатого скота.

В этой работе была и моя заинтересованность, так как я был определен на платную должность и, кроме того, при кон­тактах с больным скотом в очаге опасном для людей, выпла­чивались дополнительно так называемые инфекционные.

Для студента, не имеющего ничего, кроме стипендии, это было главное, за этим мы - несколько человек, и устре­мились на Алтай, зная о возможности подзаработать.

С работой я справился довольно уверенно. У обществен­ного крупного рогатого скота кровь была взята на местах — в скотных дворах и отправлена в краевую ветеринарную ла­бораторию для серологического исследования на бруцеллез, а у скота, принадлежавшего колхозникам, взятие крови при­способились осуществлять в «предбаннике» кузнецы в теп­лых условиях.

В эти дни по радио передавались бюллетени о болезни Сталина, а поскольку радио было только в клубе, то он был открыт в эти дни с утра и до позднего вечера, и в нем посто­янно было многолюдно. Ежедневно забегал и я послушать такую неожиданную новость, а в день, когда объявили о его смерти, я забежал чуть с опозданием - уже выступал Мален­ков со своей мобилизующей народ речью, довольно уверен­ной и оптимистичной.

Зал клуба был заполнен полностью, все сидели на длин­ных скамейках и внимательно слушали. К моему удивле­нию, никто не плакал, а все без исключения щелкали се­мечки, шелуху аккуратно сплевывая в кулак левой руки.

Я почему-то считал, что должны были найтись плачущие, но их не оказалось.

После Маленкова выступил Берия. Говорил он громко, очень четко, уверенно и мне тогда, еще очень молодому, по­казалось, что голос его звучит как голос победителя, а не как человека, выражающего соболезнование.

Третьим выступал Молотов. Его речь совершенно отли­чалась от первых двух ораторов. Как тогда мне показалось, он безгранично переживал эту утрату: говорил тихо, голос ' дрожал, часто переходя чуть ли не на шепот, и думалось: вот-вот заплачет. А думалось так потому, что в народе в то время было распространено мнение, что Молотов последние годы, не имея определенного поста, непосредственно помогает Сталину, так как более двадцати лет считался вторым лицом в государстве. Тогда было неизвестно, что он был не у дел и, возможно, ждал своей гибели, а его дражайшая супруга пребывала в одном из Сталинских гулагов более десяти лет, возможно, он был счастлив до слез, что пережил забойщика своего народа, А может, надеялся, что теперь настанет час, когда его жену, наконец, выпустят на волю, и он встретится с любимой и последние годы доживет нормальной чело­веческой жизнью. Во всяком случае, такие мысли возникают теперь и дело за историками ответить народу на этот вопрос.

После окончания речей публика молчаливо стала под­ниматься со скамеек и расходиться по домам, вынося в кула­ках семечные скорлупки на улицу, даже у председателя кол­хоза не нашлось слов что-нибудь сказать народу, выражая

соболезнование.

Вернувшись из клуба, я сказал старикам, у которых квартировался, мол, радио сообщило: товарищ Сталин скон­чался - и стал внимательно ожидать реакции старшего поко­ления на это известие.

- А я думал, что этого черта не переживу, - сказал, не торопясь, дед. - Какая радость - умер дезертир Первой ми­ровой войны.

Бабушка на время онемела от неожиданной вести; потом голос ее задрожал, она немного всхлипнула, но не прослези-

лась и, подняв правую руку на уровень плеча, вытянула ее вперед, сделала указательный и средний пальцы в форме ро­гатины и сказала: - Я бы ему и дохлому выколола глаза за ту жизнь, которыю он сделал для нас. Живем в деревне и все годы не хватает хлеба, жиров, мяса и одежонки - самого не­обходимого. Да когда же еще такое было, и, обратившись ко мне, добавила. - Молодой человек, вспоминается частушка еще тридцатых годов, но она была в тайне - за нее могли и расстрелять в то время:

Давно, при Николашке,

Ходил в сатиновой рубашке

Нонешная власть

Портянки не даст.

- А я помню вот какую частушку, - сказал дед:
Когда Ленин умирал, Сталину наказывал: Хлеба много не давай, Сала не оказывай.

- Очевидно, сочинитель этой частушки понимал, что го­лодный человек не будет думать о чем-либо другом, кроме поисков пищи для выживания, а хорошо откормленный забесится от избытка жира и будет придумывать себе занятия, которые могут забрести ему в голову, вплоть до революцион­ных, не заботясь о последствиях, - сделал старичок такой философский вывод.

Таков отклик деревни, в которой я начинал набираться опыта в работе, на смерть человека, которого ежедневно, много лет восхваляли на все лады наши средства массовой информации. А сельского населения в стране в те годы было не менее 65 процентов.

КОНЕЦ ГОНЧАРНОГО ДЕЛА

В годы Великой Отечественной войны в нашем городке отношения людей были почти рыночные. Главный продукт -хлеб был в магазинах в ограниченном количестве, отовари-

вался только по карточкам. Не все товары, но очень многие, можно было купить на рынке, начиная от булки хлеба госу­дарственного производства, естественно, по очень дорогой цене, лепешек домашней выпечки, картофельных драников, патоки, картофеля, масла сливочного, семечек, ранеток, бу­маги тетрадной, газет, одежды, обуви и так далее.

Не исключением была и посуда местного производства: крынки и горшки. Эти товары вырабатывались местными гончарами, проживающими в пригороде городка, который на­зывался Городищем. Он представлял одну длинную улицу, расположенную с южной стороны озера. Основная часть городищенского населения работала в местном колхозе, но бы­ли и те, которые продолжали традиции своих предков, - де­лать посуду из глины, возможно, даже во внеурочное время от основной работы.

В один из теплых майских дней 1948 года на рынок го­рода въехала телега с впряженной коровой. Ее вела в поводу женщина лет сорока. На телеге сидел мужчина - одноногий инвалид, рядом лежала пара костылей и десятка два горшков и крынок, предназначенных для продажи.

Только повозка заехала на базарную площадь, как была остановлена двумя милиционерами, дежурившими на рынке.

- Стой! - скомандовал один из них.
Женщина, оробев, остановила свою коровенку.

- Ты опять, спекулянтка, занимаешься своими крынками,
подрывая государственную торговлю? Сколько можно тебя
предупреждать? На прошлой недели ты привозила на ручной
тачке, а сегодня уже нагрузила телегу с живым тяглом.

- Дак нет крынок в магазинах, - ответила женщина.

- Нет, так будут.

- Когда будут - тогда и перестану возить.

Сержант крикнул на своего помощника: - Хватай эти че­ренки, и об землю.

Помощник быстро стал хватать горшки и крынки и с си­лой ударять о землю. Посуда при ударе рассыпалась на мел­кие осколки.

Мужчина, сидевший на телеге, стал обращаться к мили­ционеру, пытаясь что-то сказать, но на него стражи порядка не обращали внимания.

Женщина, державшая в поводке корову, поняла, что луч­ший выход из этой ситуации - быстрее убежать с рынка, и она круто повернула в обратную сторону и, хлестнув корову, чуть ли не бегом выехала за территорию рынка и без оглядки удалилась.

Стоящие на рынке потенциальные покупатели горшков и крынок, особенно женщины, стали возмущаться, что им не предоставилась возможность обзавестись тарой для хранения молочных продуктов.

- Пусть бы еще сегодня продала, да предупредить их, - сказала пожилая женщина.

- Мы ее уже предупреждали когда она их приносила в мешке и привозила на ручной тележке, так она, видите, как послушалась - стала возить уже на телеге. Сколько государ­
ство может терпеть пережиток капитализма: захотела разбо­гатеть, - объяснил сержант возмущающимся.

После такого погрома горшки и крынки больше не по­являлись на знаменитом городском рынке: похоже, был по­ложен конец гончарному ремеслу в нашем городишке.

ОНИ ЛЕЧАТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Будучи студентом Омского государственного института ветеринарной медицины, я усомнился, когда на лекции по эпизотологии профессор Бельков Николай Фастович сказал, что врач лечит человека, а ветеринарный врач - человечест­во. Но, окунувшись в производственную деятельность, я не­однократно вспоминаю его слова. Действительно, бывает, когда при заболеваниях, общих как человеку, так и живот­ным, ветеринарный врач, при своевременном диагностирова­нии заболевания среди животных и при проведении комплек­са мероприятий, предотвращает заболевания людей, а медицинский врач, в случае заболевания человека, осуществляет лечение.

А поэтому, уважаемый читатель, позвольте привести на­глядный пример.

В 1954 году, уже год проработав после окончания инсти­тута и убедившись, что наши кадры среднего звена, имея сла­боватую подготовку, а иногда и врачи, работая в условиях бескормицы и плохих условий содержания животных, часто несвоевременно диагностируют вспышки инфекционных за­болеваний и этим допускают падеж животных, и возможны случаи заболевания людей.

Поэтому, получив назначение на новый участок работы для обслуживания шести колхозов, входящих в зону Голыш-мановской машино-тракторной станции, я сразу приступил к изучению эпизоотической обстановки: просмотрел ветери­нарную отчетность, объехал все колхозы, познакомился с кад­рами на местах, произвел осмотр животных, и в первом же хозяйстве - колхозе «Красный пахарь», в деревне Гагарысо-во, убедился в наличии бруцеллеза овец - одного из самых опасных заболеваний для человека.

Чабаном на ферме работал молдованин по фамилии Ов­чар, из ссыльных в 1946 году из Молдавии. Человек он был опытный в овцеводстве - мог квалифицированно оказать по­мощь животным родовспоможением, подлечивать раны и вы­полнять другие лечебные процедуры." О таких людях можно сказать, что он душу вкладывал в любимое дело.

Когда я узнал, что за прошлые два года он не получил и по двадцати ягнят на сотню овцематок, то спросил: - Что за причина? Это же ненормально!

- Врачи сказали, что овцематки обортировали от корм­ления гнилой соломой; ее снимали с крыш, пролежавшую, может быть, двадцать лет, и поэтому в зимовку 1952-1953 го­дов были массовые выкидыши, - ответил он.

- А сейчас как? - спросил я.

- Сейчас абортов намного меньше, в основном, аборти­
руют ярки.

- Почему же ярки абортируют, их же не кормили гнилой соломой?

- А вот этого я не знаю, товарищ врач.

- А как вы сами себя чувствуете, не болеете ли? - спро­сил я.

И тут мой собеседник разговорился и сказал о своих бо­лячках:

- Болят суставы, особенно рук, температура часто поднимается, общая слабость, вы видите, я весь пожелтел.

- Обращались ли вы в больницу?

- Бывал на приеме у терапевтов, давали лекарства, но никакого улучшения. И вот уже третий год страдаю.

- А кровь у вас из вены брали для исследования?

- Такого не было, товарищ врач.

- Меня удивляет, что они этого не сделали, - с сожале­нием сказал я. - Ваша болезнь совпала с массовым клиниче­ским проявлением заболевания овец характерным для овечь­его типа бруцеллеза. Вам срочно нужно ехать в районную больницу и попросить провести диагностическое исследова­ние на бруцеллез. У меня не вызывает сомнения - вы больны
бруцеллезом. А завтра же я снова приеду на ферму и сам проведу поголовное исследование всей отары бруцеллизатом.

На второй день, как и было обусловлено, всей отаре в четыреста голов, ввели внутрикожно в подхвостовую складку бруцеллизат.

Овчар внимательно посмотрел на внутрикожную мани­пуляцию введения аллергена, и улыбаясь, довольно сказал:

- Это делал в прошлом году ветеринарный фельдшер Николай Федорович Меншаков. А что толку: руки у него дрожали, он колол как попало, иногда проколет поперек складку, а лекарство выльется на землю.

- Больные были? - спросил я.

- Нет, не было. Да он и посмотрел голов двадцать и ска­зал: «Все в порядке - больных нет».

- А бывший старший ветврач, Нина Петровна?

- Она сказала, что овце нужно килограмма два с поло­
виной в день сена, и все будет в порядке, - ответил Овчар.

Я промолчал, но подумал, что врачам в таких делах оши­баться непростительно.

Через двое суток я приехал для читки реакции. Овчар меня встретил, радостно улыбаясь, и, поприветствовав, ска­зал; - Товарищ врач, после вашего лекарства у всех овец хво­сты с курдюками повернулись вправо, а на левой хвостовой складке, где вводили лекарство, шишка; у некоторых почти с куриное яйцо.

- Это явный бруцеллез, - сказал я, но для порядка, пере­смотрим поголовно с пересчетом и разобьем на две отары, чтобы знать процент положительно реагирующих. Проделав это, выяснили, что больных было более восьмидесяти про­центов, и, согласно инструкции по борьбе с этим заболеванием - опасным для людей, отара подлежала поголовному забою на санитарной бойне.

Результаты исследования отары, оформив документаль­но, я довел до сведения председателя колхоза «Красный па­харь», Балакирева Ивна Владимировича. Он реагировал спо­койно и сказал:

- Ну что же, прикажут ликвидировать, так деваться не­
куда, хотя план по поголовью овец у нас и так не выполнялся.

В этот же день мною были постановлены в известность ветеринарный отдел областного Управления сельского хо­зяйства, санитарно-эпидемиологическая служба района. Ди­ректор машинно-тракторной станции Пол ищу к Павел Нико­лаевич мне сказал, что председатель колхоза уже позвонил в райком КПСС и, поскольку речь идет о ликвидации овце­фермы, Михаил Павлович Саран просил при твоем появле­нии немедленно явится к нему. Директор взглянул на часы и сказал:

- Вон стоит моя машина, езжай немедленно.

Не прошло и десяти минут, как я был в приемной перво­го секретаря райкома КПСС, а секретарша, очевидно, уже знала, что меня ждут, только спросила:

- Вы к Михаилу Павловичу?

- Да, - ответил я.

Она открыла дверь и сказала: - Заходите.

Я, честно говоря, на личных приемах у таких высокопо­ставленных особ еще не бывал, кроме как присутствовал на общих заседаниях при обсуждении вопросов, связанных с жи­вотноводством. Входя, я старался чувствовать себя уверенно, тем более, что прихватил с собой инструкцию по борьбе с бруцеллезом сельскохозяйственных животных, утвержден­ную Советом министров и подписанную Алексеем Николае­вичем Косыгиным.

Зайдя в кабинет, я дошел до стола, стоящего поперек ос­новного, за которым сидел руководитель района. Остановил­ся и представился.

За столом сидел представительный мужчина лет сорока, аккуратно одетый, с пышной шевелюрой, добродушным ви­дом, настроенный на разговор.

- Проходите поближе, садитесь.
Я присел.

- Ты откуда взялся? - спросил он меня.

Я понял вопрос: его интересовало, откуда я приехал и где работал, ибо в 24 года можно принять и за новичка.

Я объяснил, что год я проработал в соседнем Бердюжском районе старшим ветврачом Пегановской МТС.

- Ясно. И сколько ферм ты там ликвидировал?

- Ни одной, - ответил я.

- А как же так, там ни одной за год, а здесь на втором дне работы ты ставишь вопрос ликвидации овцефермы с че­тырьмя сотнями голов, при условии, что мы и так можем не-
выполнить план по поголовью овец.

- Здесь отара поражена бруцеллезом - это заболевание очень опасное для людей. В Гагарысово болеет чабан по фа­милии Овчар, и, если его не лечить - он может умереть. Да
еще замечу, что и в соседнем колхозе имени Чапаево, в де­ревне Крупинино, тоже овцеферма неблагополучна - Чабан Саламатин очень сильно болен: он уже пожелтел и похож на мумию, исхудал, болят кости и особенно суставы, а Кутырев - бывший чабан, полгода назад скончался с такими же при­знаками болезни. При первой же возможности проведу диаг­ностическое исследование этой отары, - сказал я.

- И тоже под нож?

- Да, иного выхода нет, - сказал я.

- Ты смотри. Выходит, ты для нас находка? К медикам обращались больные и умерли.

- Говорят, что многократно были в больнице.

- И что же, врачи не поняли их болячек? - А какой-то только испеченный ветеринарный врач определил одним взглядом их болячки. Тебе сколько лет?

- Двадцать четыре, - ответил я.

- Ты прожил всего двадцать четыре года, а у нас есть врачи, которые проработали не менее твоих лет жизни.

- Верю вам. Но вы должны поверить мне, а почему не был установлен диагноз, надо спросить у них. Ошиблись не только врачи медицинские, но и ветеринарные, - сказал я,

- Михаил Павлович улыбнулся и сказал: - Чудеса, ты, молодой человек, мне рассказываешь. - И немного помолчав, добавил: - А нельзя ли это дело замять?

- Невозможно. Это было бы с моей стороны профессио­нальным преступлением. Я на это не пойду. Случившееся - это чрезвычайное происшествие. Два года полыхает такое
опасное заболевание, болеют и умирают люди, и никому в го­лову не пришло определить болезнь и принять меры. Завтра в район приедут из ветеринарного отдела, Сидоренко Федор Никитович - областной эпизоотолог и врачи из областной санитарно-эпидемиологической станции. Они подтвердят мной сказанное.

- А они откуда знают? - спросил Михаил Павлович.

- Я сообщил о случившемся, и они обязаны приехать на такой «пожар» и прочитать реакцию, если сомневаются, она не исчезнет еще суток двое.

- При такой успешной вашей работе, молодой человек, мы можем ликвидировать овцеводство а районе, - невесело сказал Михаил Павлович.

- Я так не думаю. По той причине, что просмотрев от­ четность за последние три года, выяснил, что выход ягнят на сто овцематок в остальных хозяйствах составляет от восьми­
десяти до ста голов. А при наличии этой инфекции такого не бывает, - пояснил я.

- Михаил Павлович внимательно посмотрел на меня, слегка улыбнулся и сказал; - Выходит, молодой человек, вы на грани гениальности - не были еще в хозяйстве, а уже знае­
те обстановку по своим вопросам.

- Учили нас, Михаил Павлович, этому.

- Поддал ты нам вопросов для размышления. Послуша­ем, что скажут завтра нам твои областные коллеги. - Михаил Павлович поднялся, пожал мне руку и сказал. - До завтра.

На второй день, как и предполагалось, приехал из вете­ринарного отдела эпизоотолог и две дамы из областной сани­тарно-эпидемиологической станции. С Федором Никитови­чем мы съездили, осмотрели овец, и он сказал: - Бруцеллез с хорошо выраженной реакцией и клиникой, через 5-7 дней подадут вам вагоны, оборудованные для перевозки больного скота, и отправим в город Свердловск на санитарную бойню.

На второй день в два часа дня я вместе с областными представителями был в кабинете Михаила Павловича. Он спросил Федора Никитовича.

- Правильно ли меня проинформировал наш местный доктор?

- Все правильно. Вопрос уже согласован с областными органами. Поголовье овец в ближайшие дни будет забито. А что касается плана выходного поголовья, то он будет от­
корректирован в сторону уменьшения.

Медицинские работники проинформировали о прини­маемых мерах по обследованию людей и лечению больных. В заключение Михаил Павлович сказал:

- Действительно, прав молодой доктор, что ветеринар­ный врач лечит человечество.

 

НАРВАЛСЯ

Геннадий Васильевич Казанцев - мужчина лет сорока пяти, чуть повыше среднего роста, широкоплеч, крепкого те­лосложения, служил на железной дороге в обслуге противо­пожарного поезда.

Работа была посменная. В эти весенние мартовские дни смена кончалась в двадцать четыре часа, и он ежедневно, в од­но и то же время, возвращался с работы через главную пло­щадь города. К этому времени площадь бывает пуста, а в по­следние дней пять-семь какой-то незнакомец, видно, из при­езжих, выгуливал свою собаку, тренировал ее бросанием палки метров на двадцать, а пес бежал, брал ее в зубы и при­носил хозяину.

И в эту ночь Геннадий Васильевич еще метров за сто заметил, что выгул черного высокого пса, похоже, молодого, проводится. Было видно, что, несмотря на молодость, пес по­нимает, что надо пометить свою территорию. Он подбежал к стоящему памятнику вождю мирового пролетариата, поднял одну ногу и брызнул на постамент, как бы закрепляя за собой эту собственность.

Хозяин собаки обратился к Геннадию Васильевичу.

- Мужик, скажи мне, нравится ли тебе моя собака?

Пес тем временем подошел к хозяину и стал сбоку с про­тивоположной стороны от Геннадия Васильевича.

- Хороший у тебя пес, высокий как жеребенок, но еще, очевидно, молод, - сказал железнодорожный служащий.

- Ему скоро будет два года, а он уже может загрызть че­ловека, - пояснил владелец собаки.

- Не к этому же ты его готовишь, чтобы загрызать лю­дей?

- А вдруг придется в случае нападения.

- У нас в городе такое не случается, - ответил Геннадий Васильевич и хотел было идти дальше.

- Постой, мужик, ты где достал такую бекешу?

- Купил в Омске на толчке.

- В таких дубленочках в годы войны только полковники да генералы были одеты, как показывают в кино, ты отдай ее мне, - потребовал владелец пса.

- Брось ты шутить, я ведь работаю на морозе, она мне нужнее, - сказал Генадий Васильевич.

- Март на исходе: вон, уже лужицы появились, дохо­дишь зиму и в фуфайке, - сказал решительно и угрожающе охочий до чужого добра. - Видишь, пес ждет команды.

Геннадий Васильевич, ведя разговор, уже построил план дальнейших действий. Это был человек, который никогда не пасовал и не отступал в подобных ситуациях, а в юные годы кто испытал его кулак, больше никогда не поднимал на него руку.

Такая решительность никогда в жизни его не подводила. Своим преимуществом в силе он никогда не злоупотреблял, не выставлял ее в форме хвастовства и никогда не был зади­рой. У него была еще одна особенность - несколько длинно­ватые руки, что увеличивало силу удара, но эту особенность мог заметить только наблюдательный глаз.

- Ну ладно мужик, - сказал Геннадий Васильевич. - Бо­юсь собаки, отдам я тебе бекешу. — Действительно, подходит весна, а тебе она пригодится на будущую зиму, ты, очевидно,
с севера приехал - в отпуск, вижу, что ты не из наших горожан.

- Вот и хорошо, что ты принял правильное решение, - сказал грабитель.

Геннадий Васильевич знал, собаки в воду не кидаются на человека, поэтому отступил на полшага и стал одной ногой в мелкую весеннюю лужицу и медленно стал растегивать пу­говицы.

Сняв полушубок, он взял его за ворот полусогнутой левой рукой и сказал несколько обиженным голосом.

- На, бери.

Любитель легкой наживы молча протянул руку и толь­ко дотронулся до полушубка, как Геннадий Васильевич кула­ком правой руки нанес по левой челюсти такой силы удар, что противник отлетел на пару шагов с разворотом на 180

градусов и упал на колени, ударив своего пса или наступив ему на ноги.

Собака от неожиданного удара и боли, испугавшись, громко с визгом тявкнула и бросилась бежать к своему дому, издавая визгливый собачий плач.

Грабитель неподвижно стоял на коленях, взявшись обеими руками за голову, и молчал. Очевидно, он был в по­лусознании.

Геннадий Васильевич, подождав с минуту, одел полушу­бок и сказал:

- Вставай мужик, чего молчишь, на, бери полушубок, а если отбило охоту на дармовщинку, то иди домой и запиши себе в дневник, что ты сегодня неудачно нарвался.

Грабитель что-то невнятно промычал пошевелил руками, попытался подняться, затем, выпрямил ноги и оттолкнувшись от земли, пошатываясь и виляя, побежал в сторону дома.

С этого дня, Геннадий Васильевич, проходя через пло­щадь, больше не видел человека, выгуливающего собаку.

БЕЛАЯ ВОРОНА

Воскресный выходной день в эпоху развитого социализ­ма посвящался, в основном, отдыху и индивидуальному тру­ду. В один из таких выходных я, не торопясь, прохаживался по промтоварным магазинам нашего небольшого городка, поглазеть, не выбросили ли чего-нибудь из дефицитной оде­жонки.

Переступив порог магазина, я наткнулся на лежащий на полу у порога небольшой кошелек, который иногда почему-то называют гомонком. Я, конечно, его поднял и, подойдя к продавцу, сказал: «Возьмите, возможно, будут искать - так отдадите».

Продавец с каким-то удивлением и с легкой улыбкой по­смотрела на меня, взяла кошелек и спросила.

- А сколько в нем денег?

- Не знаю, - ответил я, не считал.

- Так надо было сосчитать, давайте вместе.

И она, раскрыв кошелек, пересчитала деньги, их оказа­лось тридцать шесть рублей. В то время на эти деньги можно было купить костюмчик на ребенка шести-семи лет.

Я было уже повернулся уходить.

- Постойте; давайте я запишу ваш адрес и фамилию, - сказала продавец. - Возможно, найдется человек, потерявший деньги, так пусть хоть спасибо Вам скажет.

Я не стал возражать и ответил на ее вопросы.

Через минут тридцать-сорок после случившегося в моей квартире раздался звонок. Я открыл дверь, передо мной стоял мужчина лет пятидесяти.

- Извините, - сказал он, это Вы нашли сегодня кошелек?

- Да, был такой случай со мной, - ответил я.

- Я из универмага, меня к вам направила продавец и ска­зала, что деньги без Вас не отдаст.

- Скажите, пусть отдаст; что ж тут такого, коли они ва­ши, - сказал я.

- Да нет, не отдаст, сказала, ни за что, — хотя и улыбалась.

- Хорошо, пойдем, - уважил я просьбу просителя.
Продавец нас встретила с нескрываемой улыбкой, как бы довольная тем, что немного поморочила растеряшу.

- Если доказал, что деньги его, так надо отдать, - сказаля продавцу, тоже улыбаясь.

- Отдадим, но пусть он знает великодушных порядоч­ных людей, - и, улыбаясь, протянула ему кошелек.

- Спасибо, спасибо, - несколько раз сказал нашедший свою потерю, обращаясь поочередно то ко мне, то к продавцу и пригласил меня в ресторан распить вместе бутылочку, ко­торая в то время служила неким мерилом при оплате за труд и благодарностью за любое хорошее дело.

- Спасибо за приглашение, - ответил я и, сославшись на занятость, вежливо отказался и добавил, - у Бога дней много, еще встретимся.

- Ладно, надеюсь, и записал мою фамилию, имя и отче­ство, пояснив:

- Живу в деревне Никополь, иначе ее называют «Сиза Ольгинского совхоза». Если будете в наших местах, заходите ко мне, Вам любой покажет, где живет Иван Нэмна.

Пожав друг другу руки, мы расстались.

Выйдя на работу после выходного, я был командирован в Красногорский совхоз по организационным мероприятиям в животноводстве, так как работал в управлении сельского хозяйства объединенных в то время Исилькульского и Пол­тавского районов.

После рабочего дня на фермах, вечером я пришел на ночлег в местную «гостиницу». Это обычный частный кре­стьянский домик - самануха, арендованный совхозом для ко­мандированных, в котором жили старик со старухой пенси­онного возраста.

Переступив порог и поприветствовав хозяев, я спросил разрешения на ночлег. Хозяева любезно дали согласие и при­гласили проходить. Старик сидел на табуретке, ближе к окну с газетой в руках, а старушка хлопотала возле плиты в проти­воположном углу.

- Ну и брэшэ сегодня газэтка, - поднявшись с табурет­ки, сказал хозяин.

В руках у него была наша районная газета «Знамя».

- Што дедушка, наверное, сводка завышена?

- Да нет. Ось пышуть, шо мужчина найшов кошелек
с грошинятами и отдав его потирявшему.

У меня мелькнула мысль: неужели про меня написали?

Я взял газету и прочитал эту статейку. Действительно, описан мой случай с указанием фамилии и словами благо­дарности. Для меня это было большой неожиданностью. Я подумал: как поступить? Сказать, что это обо мне? Могут не поверить. Да и вряд ли это будет правильным, и решил не торопиться, да и стоит ли в этом вообще признаваться? И решил перейти на разговор с дедом.

- А что, дедушка, может, и правда человек отдал? Некаждый падок на чужое! Есть же и честные, добропорядоч­ные люди, - сказал я.

- Ни, в Исилькули ныма. Там, на базари, каждый дывытся як бы обдурыть другого, - растягивая слова сказал дед.

- А я там живу и часто бываю на рынке и не сказал бы, что все обманывают.

- Ны вси, а бувае. Ось я вам расскажу случай, якый бувзо мною. Дило було ще до коллективизации. Поихалы мы з жинкой на своей коняци продавать гармошку. Выставылы ыи на облучку трашпанкы: одын пидийшов, попыликав, другый, наровять купыть за дэшево. А тут, на биду, ароплан пролитае нызько, и выдно, шо сбоку у его напысано СССР. Жинка каже:

- Иван, дывысь, он сэсээр полытив.
Я глянув, а вона спрошуе:

- Иван, я ны бачу, як вин крылами махае.
А я кажу:

- Цэж тоби ны птыця. Крыламы вин ны махае, а дэржэ равновесие, шоб ны пырывырнуться, а тяга у его в пропеллере.

- А -а, всэ поняла, - кажежинка и провожае его взгля­дом.

Я глядь, а гармошкы на облучци нымае. Мэнэ як жаром обдало. Я всэ поняв, шо гармошку укралы. И покупатылив ны видно, и самолет улытив, и гармошка уже дэсь далэко. Ошо такэ мини було. Так я с тих пор ны заглядуюсь на пролитающих самолетов.

- Это дедушка у вас такое мнение сложилось, потому
что вас обокрали, - сказал я.

- Та конечно, може и есть одын чоловик честный на увэсь город, - потихоньку сказал бывший гармонист.

- А там пишут про двух; продавец тоже оказался не во­ром, - сказал я. И окончательно решил не говорить, что эта статья о моем поступке.

Через пару дней я вернулся из командировки. Мой шеф встретил меня улыбкой и веселым взглядом и сказал:

- Ты, Алексей Яковлевич, у нас «белая ворона». Возвра­тил такую находку, используя которую другие могли бы ку­пить не одно ведро пива и хорошенько посидеть за друже­ским столом, а Вы сделали правильно. Ваш поступок достоин газетной похвалы и имеет воспитательное значение для на­шего общества.

ВСТРЕЧИ

Во второй половине дня, в феврале месяце 1944 года, я -ученик 7 класса Баррикадской неполносредней школы, воз­вращался домой в свою деревушку Улендыкуль, что в семи километрах от школы. Дело было субботним днем, настрое­ние было хорошее, даже радостное по той причине, что я по­сле недельного проживания на квартире у чужих людей, воз­вращался домой. Квартировался я не весь учебный год, а толь­ко с 15 ноября по 1 апреля, то есть в зимний период, а в осен-не-весенние периоды ежедневно ходил с возвратом после за­нятий. А сегодня была еще одна причина для радости, но только после того, как я благополучно пришел домой.

Идя по узкой зимней, слабо накатанной одноконками дороге, я почти «носом к носу» встретился с волчьей стаей из четырех матерых зверей.

Позновато я их заметил: они были метрах в ста от меня и бежали легкой трусцой, в шахматном порядке, на расстоя­нии метров двадцати друг от друга поперек дороги, по кото­рой я шел, и уже приблизились к пересечению дороги. Про­бегая легкой трусцой, они поочередно останавливались на несколько секунд и поворачивали голову в мою сторону больше никак не реагируя на меня.

Увидев стаю, я остановился, и удивительно, что не ис­пытал испуга, но понял, что идти вперед нельзя, ибо я еще ближе подойду к ним. Бежать назад бесполезно, ибо я уже отшагал от села Баррикада километра три-четыре, тем более, что разворот назад может спровоцировать зверей на погоню. А кругом голая степь и только примерно в полуторах кило метрах от меня лес, в который и двигалась стая. И, все-таки, мысль моя сразу заработала: как спасаться?

Остановившись, я повернул голову вправо и влево - нет спасения. Глянул назад - вот спасение. Метрах в сорока-пя-тидесяти от дороги и столько же метров назад, стоит прицеп­ной комбайн возле небольшого склада соломы. Очевидно, обмолот завершился уже зимой, и его просто нечем было от­вести в машинно-тракторную станцию. В моей голове быстро возникла мысль: если бежать к комбайну, то тоже не успею -надо преодолеть примерно стометровку, половину по дороге, а вторую половину по глубокому снегу, который, скорее все­го, будет проваливаться. Принимаю моментальное решение: пока стоять, а если стая повернет в мою сторону, то спасаться бегом к комбайну, другого выхода нет.

Стая тем временем стала пересекать дорогу и продолжа­ла двигаться, не меняя направления, - в сторону Симакова леса - так он назывался в нашей деревне, а в Баррикаде он зовется Длинным.

Простоял еще минут пять, и когда волчья стая была уже метрах в ста за дорогой, я стал пятиться назад, не поворачи­ваясь и не спуская взгляда с зверей. Спятив по дороге до уровня комбайна, я остановился. Стая удалилась уже метров на триста и, почувствовав себя в безопасности, я развернулся и пошел к комбайну. Поднимаясь по ступенькам наверх к бун­керу, я, не торопясь, стал осматривать, чем бы можно было вооружиться для обороны в случае нападения зверей, ибо не думал возвращаться в Баррикаду, а двигаться к дому. Стая показалась мне такой мирной, похоже, сытой. А может, ком­байн показался им страшноватым?

Через много лет, став взрослым, я понял, что решение я принял очень рискованное, не вернувшись в Баррикаду.

Стая тем временем, скрылась в средней части Длинного двухкилометрового леса.

Обшарив комбайн со всех сторон и подергав кое-какие железки, я ничем не смог вооружиться для борьбы с четырь­мя волками и просидев наверху еще минут десять-двадцать. Не дождавшись попутчика или проезжающего, я слез с ком байна и зашагал домой. Мне надо было пройти параллельно леса километра полтора на расстоянии примерно километра от него, а затем повернуть влево, обогнув конец леса и - ки­лометра два до деревни.

Мне повезло - я благополучно добрался до дома и даже без страха принимал решения. Сейчас я думаю, что мне и мо­им младшим братьям просто повезло, что нас, охочих до уче­бы, проживающих в деревушке, не имеющей школы в годы войны, не съели волки. А младшему - Анатолию, пришлось и на березе пару часов посидеть и «любоваться», как волчица клацает зубами, и ждать, когда ей это надоест и она уйдет. Обошлось благополучно, ибо волчица нюхом определила, что это не тот человек, который забрал в лесу из норы троих ее волчат, и, потешившись пару часов, она ушла искать ви­новника, а брат слез с березы и без оглядки оставшиеся два километра до дома бежал со скоростью олимпийского чем­пиона, а прибежав домой, расплакался и стал ходить в школу с ружьем. Поскольку дело было летом, то мы предпочитали ежедневно возвращаться домой. Поносив дней десять ружье и не встретив больше волчицу, брат отказался от ружья и но­сил только книги и тетрадки.

А однажды мне пришлось по ошибке даже наступать на волка, щелкая кнутом, и он не стал со мной связываться, по­вернувшись, убежал.

Дело было летом, во время сенокоса. В летние школьные каникулы, после седьмого и восьмого классов, я работал в колхозе - пас табун жеребят. За мной была закреплена вер­ховая лошадь по кличке «Казачок». Животное было послуш­ное, я его, бывало, отпускал пастись, а сам мог походить или полежать, он хорошо ловился. Однажды я завалился на копну свежескошенного пырейного сена, жеребята пасутся.

Подняв голову в сторону, противоположную от табуна, я увидел метрах в тридцати от себя волка. Он стоял и смотрел на меня. Я подумал: «не волк ли? Да нет», — решил я. Он мне показался маловатым для волка, и я его принял за собаку, тем более, что он был, как мне показалось, сизоватого цвета. Та-

кой масти собака была у нас в деревне у Ляличевых, и я ре­шил, что это она. Тем более, что она продолжала спокойно стоять и смотреть в мою сторону. Я, поднявшись, решил ее прогнать и, щелкая кнутом, пошел на эту «собаку».

Она не очень торопилась убегать от меня, и только когда я прошел метров десять в ее сторону, она повернулась и мел­кой трусцой, не торопясь, удалилась. Я снова завалился на копну и минут через десять услышал рев коров и крик пасту­ха, который пас индивидуальный скот метрах в трехстах от меня. И каково же было мое удивление, когда наша корова Зорька, первая, с ревом, преследовала убегающего зверя. За ней еще голов десять следовали ее примеру.

Я вскочил на «Казачка» и галопом поскакал на подмогу, но зверь уже скрылся в зарослях бурьяна, а преследовавшие коровы победоно