Трехсторонние переговоры 14 глава




Джейми нахмурился и посмотрел вниз, на деревню. С нашего насеста среди скал мало что можно было рассмотреть, кроме наружного частокола да струйки дыма, поднимавшейся над невидимым длинным вигвамом внутри ограды.

— Не могу сказать, Сасснек. Только мне не раз приходилось охотиться… и на меня охотились тоже не раз. Ты знаешь, как это бывает: когда неподалеку происходит что-то непонятное, и птицы перестают петь, и в лесу вдруг наступает тишина?

Джейми кивнул в сторону деревни, и его глаза внимательно следили за извивами дыма, как будто ожидал, что из него вот-вот вынырнет нечто…

— Там очень тихо, Сасснек. Там происходит что-то, чего я не вижу. Я не думаю, что это имеет отношение к нам, и все же… я неспокоен, — резко сказал Джейми. — А я слишком долго живу на свете, чтобы не обращать внимания на такое чувство.

Ян, присоединившийся к нам вскоре после этого тайного свидания среди скал, подтвердил мнение Джейми.

— Да, это как будто ты держишь конец сети, а вся она под водой, — сказал он, хмурясь. — Твои руки чувствуют дрожь, и ты знаешь, что там есть рыба… но где именно, тебе не видно. — Ветер растрепал его густые каштановые волосы; как обычно, его коса наполовину расплелась, пряди свисали как попало. Он с отсутствующим видом заправил за ухо мешающий ему клок. — Что-то среди людей не так; между ними какое-то несогласие, я так думаю. И что-то произошло этой ночью, в доме Совета. Эмили мне не ответила, когда я ее спросил об этом; она сразу отвела взгляд и заявила, что нас это не касается. Но я думаю — нас это каким-то образом касается.

— Эмили? — переспросил Джейми, приподняв одну бровь, и Ян хихикнул.

— Ну, это я ее так зову, для краткости, — пояснил он. — Уж очень имя у нее… Вакьо-тейехснонхса! Это значит — «Имеющая Ловкие Руки». Она и вправду удивительно хорошо режет по кости. Смотрите-ка, что она сделала для меня! — Ян запустил пальцы в кожаный мешочек, висевший на его поясе, и с гордостью продемонстрировал нам крошечную белую выдру, вырезанную из мыльного камня. Зверек стоял, насторожившись, вскинув голову и явно готовый удрать в любую секунду; при взгляде на фигурку мне захотелось улыбнуться.

— Очень хорошо! — Джейми одобрительно изучил выдру, поглаживая изогнутое тельце. — Ты, похоже, очень нравишься этой девочке, Ян!

— А, ладно, она мне тоже нравится, дядя! — подчеркнуто небрежным тоном ответил племянник, однако его худые щеки слегка порозовели… ну, скажем, порозовели немножко сильнее, чем могли бы порозоветь от холодного ветра. Ян кашлянул и поспешно сменил тему разговора. — Она мне сказала, что она думает — Совет, может быть, немножко склонится в нашу сторону, если мы им дадим попробовать наше виски, дядя Джейми. Если ты не против, я бы достал один из бочонков, и мы могли бы устроить сегодня вечером ceilidh. Эмили обо всем договорится.

Джейми вздернул брови, но через мгновение кивнул.

— Я доверяю твоему суждению, Ян, — сказал он. — В доме Совета?

Ян отрицательно покачал головой.

— Нет. Эмили говорит, будет лучше, если это устроить в вигваме ее тетушки… тетя Тевактеньёнх — Красивая Женщина.

— Она… что? — изумленно переспросила я.

— Красивая Женщина, — повторил Ян, вытирая нос рукавом. — Это такая женщина, которая имеет большое влияние в деревне, и в ее силах принять окончательное решение, например, что делать с пленниками; индейцы называют ее Красивой Женщиной, как бы она ни выглядела на самом деле. Ну, поэтому нам было бы выгодно, если бы Тевактеньёнх убедилась, что мы предлагаем хорошую сделку.

— Ну, полагаю, пленнику, для которого от этого зависит его свобода, такая женщина в любом случае покажется просто прекрасной, — немного сухо сказал Джейми. — Ладно, я понял. Отправляйся; ты сможешь достать бочонок сам?

Ян кивнул и повернулся, готовый уйти и приступить к делу.

— Погоди-ка минутку, Ян, — попросила я, извлекая опал. — Ты не мог бы спросить свою Эмили — может, она знает что-нибудь об этой вещице?

— Хорошо, тетя Клэр. Я упомяну о камне. Ролло! — Он резко свистнул сквозь зубы, и Ролло, до этого сидел под скалой и подозрительно ко всему принюхивался, тут же выскочил наверх и поспешил за своим хозяином. Джейми проводил их взглядом, слегка хмурясь.

— Ты не знаешь, Сасснек, где Ян проводит ночи?

— Если ты имеешь в виду, в каком вигваме, — да. Если ты имеешь в виду, в чьей постели, — нет. Но могу догадываться.

— Ммм… — Джейми потянулся и откинул назад волосы. — Ладно, пошли, Сасснек. Провожу тебя обратно в деревню.

Предложенный Яном проект ceilidh начал реализовываться вскоре после наступления темноты; среди приглашенных были наиболее влиятельные члены Совета племени, по одному являвшиеся в длинный вигвам Красивой Женщины, выражая должное уважение к шаману; явился и Два Копья, усевшийся у центрального костра между Джейми и Яном. Невысокая хорошенькая девушка, которая, как я предположила, должна была быть той самой Эмили, тихо сидела сзади, на бочонке с виски.

Кроме Эмили, в дегустации виски явно не должны были принимать участие женщины племени, хотя они и присутствовали в вигваме. Но я все равно решила остаться, чтобы понаблюдать за всем, и устроилась поодаль, у одного из маленьких костров, следя за приготовлениями и заодно помогая двум леди заплетать лук в гирлянды, попутно обмениваясь с ними вежливыми замечаниями на смеси английского, французского и языка племени тускара.

Та женщина, возле костра которой я сидела, предложила мне подкрепиться, поставив передо мной тыквенный кувшин с напитком из патоки с хвойным ароматом и сладкую маисовую кашу. Но желудок у меня словно завязался узлом, так что я просто не в силах была что-либо проглотить.

Слишком многое зависело от этой импровизированной вечеринки. Роджер был где-то неподалеку; я знала, что он здесь, в деревне. И он был жив; что же касается остального — я могла лишь надеяться, что он пребывает в относительно добром здравии… ну, по крайней мере, в достаточно добром, чтобы отправиться в дальний путь домой. Я посмотрела в другой конец длинного вигвама, туда, где горел самый большой костер. Мне был виден лишь затылок Тевактеньёнх, покрытый белыми волосами; странная дрожь пробежала по моему телу, когда я взглянула на эту седую голову, и я поспешно коснулась спрятанного под рубашкой амулета Наявенне.

Гости наконец собрались в полном составе, рассевшись неровным кругом у костра, и откупоренный бочонок виски был торжественно выставлен на видное место. К моему немалому удивлению, девушка тоже вошла в круг и уселась рядом с бочонком, держа в руке черпак.

Затем Два Копья произнес нечто вроде краткой речи — и пиршество началось; разливала напиток девушка. Но процедура разлива меня ошарашила… Девушка не наливала виски в тыквенные чашки прямо из бочонка, а сначала нацедила его в кувшин, а потом стала набирать из кувшина в рот, и в каждую чашку выплевывала его трижды, после чего передавала чашки мужчинам. Я посмотрела на Джейми. Он на мгновение растерялся, но тут же вежливо принял чашку и выпил без малейших колебаний.

Мне оставалось только гадать, сколько виски достанется самой девушке, выступающей в роли виночерпия, — ведь даже если она не сделает ни глотка, спиртное без труда впитается в слизистую оболочку ее рта… Конечно, ее доза будет не такой большой, как принятая мужчинами, однако я решила, что все же этого количества хватило бы и на то, чтобы свалить с ног Два Копья, старого бандита с ужасно глупым нечистым лицом. Но прежде чем гулянка набрала обороты всерьез, мое внимание было отвлечено приходом мальчика, сына одной из тех женщин, в компании которых я находилась. Он подошел к нам молча, сел рядом с матерью и тяжело привалился к ней. Женщина сердито глянула на него, но тут же бросила в корзину луковую вязанку и с тревожным восклицанием поднялась на ноги.

Огонь костра осветил мальчика, и я сразу же увидела, что он сидит, неестественно сгорбившись. Я поспешно встала на колени, отодвинув в сторону корзину с луком. И одновременно наклонилась к мальчику, другой рукой поворачивая его лицом к себе. Его левое плечо было смещено; мальчик обливался потом, крепко сжав губы от боли.

Я жестом постаралась успокоить мать парнишки, которая смотрела на меня хмуро, с сомнением. Мальчик едва слышно всхлипнул — с подвыванием, как маленький щенок, — и мать мгновенно крепко обняла его и отодвинула в сторону от меня. По внезапному наитию я вытащила из-за ворота амулет Наявенне и показала женщине; она могла не знать, кому принадлежала эта вещь, он она могла знать, что это такое. Она действительно знала; ее глаза расширились при виде маленького кожаного мешочка.

Мальчик больше не издавал ни звука, но я видела, как по его гладкой груди обильно стекает пот, поблескивая в свете костра. Я развязала шнурок, запустила пальцы в мешочек Наявенне и извлекла наружу шершавый синий камень. Pierre sans peur, так называла его старая Наявенне. Камень бесстрашия. Я взяла здоровую руку мальчика и вложила камень в его ладонь, крепко сжав его пальцы вокруг синего чуда.

— Lе suis une sorciere. Сest une medecine, fa, — мягко сказала я. Верь мне, подумала я при этом. Не бойся. И улыбнулась парнишке.

Мальчик, вытаращив глаза, смотрел на меня. Две женщины обменялись взглядами, а потом разом посмотрели в сторону большого костра, туда, где сидела старая индеанка.

Компания, занятая дегустацией виски, погрузилась к этому времени в беседу; кто-то рассказывал какую-то старую историю — я узнала особый ритм, подъемы и падения голоса… Я не раз слышала, как шотландские горцы рассказывали свои истории и легенды на гэльском, и это звучало точно так же, во всяком случае, очень похоже.

Мать мальчика кивнула; ее сестра быстро пошла к большому костру. Я не обернулась, но почувствовала, как разрастался интерес к происходящему по мере того, как та женщина проходила мимо других костров; головы поворачивались, взгляды обращались в мою сторону. Но я смотрела на мальчика и улыбалась, крепко держа его руку.

Потом сестра вернулась и остановилась за моей спиной. Мать мальчика, посмотрев на нее, неохотно отпустила сына, передав его в мое безраздельное владение. Разрешение было получено.

Вправить вывихнутый сустав было сущим пустяком; мальчик был совсем маленьким, а травма не слишком значительной. Кости парнишки казались мне просто невесомыми. Я снова улыбнулась ему, нащупав пострадавший сустав. Потом — быстрый изгиб руки, поворот локтя… рывок вверх — и все кончено.

Мальчик выглядел бесконечно удивленным. Операция прошла просто безупречно, так что и боль в его плече сразу же начала стихать. Парнишка ощупал свое плечо, а потом застенчиво улыбнулся мне. И наконец медленно разжал ладонь и протянул мне мой камень бесстрашия.

Это небольшое происшествие заняло меня на некоторое время, да еще и женщины от других костров подошли к нам, трогая мальчика и рассматривая его, подзывая подруг, чтобы взглянуть на темный сапфир. К тому времени, когда я снова посмотрела в сторону исследователей качеств нашего виски, процесс дегустации уже основательно продвинулся. Ян распевал что-то по-гэльски, отчаянно фальшивя, и ему время от времени начинал подпевать кто-нибудь из индейцев, причем они периодически издавали высокий горловой вскрик, звучавший как «Хай-хай!». Я уже слышала этот возглас, когда общалась с соплеменниками Наявенне.

И как только мои мысли вернулись к старой целительнице, я почувствовала на своей спине взгляд — и обернулась. Это Красивая Женщина пристально смотрела на меня — издали, со своего места в другом конце длинного вигвама.

Старуха уже покинула мужскую компанию и сидела у маленького костра вместе с другими женщинами. Я посмотрела ей прямо в глаза и кивнула. Она наклонилась в сторону одной из молодых женщин — и та сразу же встала и направилась ко мне, осторожно обойдя двух малышей, игравших прямо на грязном полу.

— Моя бабушка спрашивает, не подойдешь ли ты к ней, — негромко сказала по-английски женщина, опустившись рядом со мной на корточки. Я удивилась, хотя и не слишком, услышав ее английскую речь. Онакара был прав, некоторые из могавков немного знали английский. Но они на нем не говорили без особой необходимости, предпочитая свой родной язык.

Я встала и вместе с женщиной пошла к Тевактеньёнх, гадая, на что я могла понадобиться Красивой Женщине. Но, конечно же, я ничего не имела против; я думала о Роджере, о Брианне…

Старая леди кивнула мне, приглашая сесть рядом с ней, и заговорила с девушкой, не сводя с меня глаз.

— Моя бабушка спрашивает, можно ли ей посмотреть на твой целебный камень.

— Конечно.

Я прекрасно видела, что глаза старухи не отрываются от мешочка, из которого я достала сапфир. К перу дятла, которое прикрепила к амулету сама Наявенне, я добавила еще два черные вороньи пера, жесткие, маховые.

— Ты — жена Победителя Медведя?

— Да. Тускара называют меня Белой Вороной, — сказала я, и девушка вздрогнула, изумленная. Она быстро перевела сказанное мной бабушке. Глаза старой леди широко раскрылись и она внимательно всмотрелась в меня. Видимо, это имя не принадлежало к известным ей благоприятным именам. Я улыбнулась старухе, не разжимая губ; индейцы обычно показывали зубы только тогда, когда хохотали во все горло.

Старая леди очень осторожно протянула мне назад мой камень. Она долго изучала меня, прищурившись, потом сказала что-то внучке, по-прежнему глядя на меня.

— Моя бабушка слышала, что твой мужчина тоже носит с собой яркий камень, — заговорила переводчица, когда старуха умолкла. — Она хотела бы узнать о нем побольше; как он выглядит, и как он у вас оказался.

— Если она пожелает, она может посмотреть на него, — предложила я. Глаза девушки испуганно расширились, когда я потянулась к кожаному мешочку, висевшему у меня на поясе, и достала из него камень, о котором шла речь. Я протянула опал старой женщине; она наклонилась к нему очень близко, посмотрела — но не сделала ни малейшей попытки взять его из моей ладони.

Руки Красивой Женщины были темно-коричневыми и без единого волоска, зато их сплошь покрывали мелкие морщинки, как кору атласного дерева. Но когда я глянула на них, я без труда заметила, что по этой морщинистой коже побежали крошечные пупырышки… будь на этой коже волоски, они бы встали дыбом. «Она видела этот опал, — подумала я. — Или, по крайней мере, знает, что это такое».

Следующий вопрос старой женщины не потребовал перевода; она посмотрела мне прямо в глаза, и я отчетливо услышала, о чем она спрашивает, хотя формулировка и прозвучала несколько странно:

— Как он пришел к тебе? — вот что сказала старуха, и девушка эхом повторила ее слова.

Я все еще держала ладонь раскрытой прямо перед собой; опал уютно угнездился в выемке, и его вес казался неестественно большим, потому что из-за переливчатого цвета опал был слишком похож на самый настоящий мыльный пузырь, опустившийся на мою руку…

— Он пришел во сне, — сказала я наконец, не зная, как еще объяснить появление этой диковины.

У старухи перехватило дыхание, и это было слишком заметно. Страх не исчез из ее взгляда, но теперь к нему добавилось что-то еще… возможно, любопытство? Она что-то сказала, и тут же одна из женщин, сидевших неподалеку возле маленького костра, встала и подошла к лежаку в ближайшей каморке; вытащив из-под него корзину, она быстро отыскала в ней что-то. Потом подошла к нам и склонилась перед старой леди, подав ей какой-то предмет.

Красивая Женщина тихо запела; ее голос звучал надтреснуто из-за возраста, но все еще был сильным. Она сложила ладони и протянула их к огню, и в костер посыпался целый дождь коричневых крошек, чтобы тут же взлететь вверх клубами дыма, ароматного табачного дыма…

В длинном вигваме никто не шумел, кроме мужчин, собравшихся в дальнем конце у большого костра; я отчетливо слышала резкие голоса, смех… Я даже уловила несколько странных слов, произнесенных Джейми… он говорил по-французски.

Неужели Роджер находился настолько близко, что мог это услышать?

Я глубоко вздохнула. Дым поднимался над костром тонким белым столбом, и сильный запах табака смешался в моем уме с запахом холодного воздуха, и эта смесь почему-то вызвала воспоминания о футбольных матчах, на которые мы с Брианной ходили, когда она училась в старших классах… и об уютном запахе шерстяных одеял и термосах с какао, и о дымке сигарет, поднимавшемся над толпой… А потом я вернулась в воспоминаниях в более ранние времена: разбросанные тут и там огни взлетного поля… молодые люди в военных мундирах, затаптывающие недокуренные сигареты и отправляющиеся в бой… и оставляющие после себя лишь слабый запах дыма в зимнем воздухе…

Красивая Женщина что-то говорила, все так же не сводя с меня пристального взгляда, и внучка мягким голосом перевела ее слова:

— Расскажи мне этот сон.

В самом ли деле я говорила ей о том сне, или же рассказывала о воспоминаниях, вызванных к жизни табачным дымом, поднявшимся над костром? Это не имело значения; в конце концов, все мои воспоминания походили на сны.

Я рассказала ей все, что могла. Я помнила это… буря в горах, и мое убежище под корнями упавшего красного кедра, и череп, похороненный вместе с этим необычным камнем… и сон; свет на склоне горы, и тот человек с лицом, выкрашенным черной краской… я не знала, что тут было сном, а что — реальностью.

Старая леди наклонилась вперед, и ее изумление зеркально отразилось на лице молодой женщины.

— Ты видела Несущего Огонь? — вырвалось у нее. — Ты видела его лицо?! — Она отпрянула от меня, как будто я могла в любую секунду взорваться.

Красивая Женщина что-то резко, властно сказала; ее удивление сменилось острым любопытством. Она ткнула в девушку пальцем и нетерпеливо повторила вопрос.

— Моя бабушка говорит, можешь ли ты рассказать, как он выглядел, как был одет?

— Никак. Набедренная повязка вроде бы была. И он весь был раскрашен.

— Раскрашен? Как? — спросила девушка, повторяя быстрый вопрос старой леди.

Я постаралась как можно точнее описать рисунки на теле того индейца, те, что успела рассмотреть. Это было совсем нетрудно; стоило мне только закрыть глаза, как я отчетливо видела его — как он подходит ко мне по склону…

— А лицо у него было черным, от самого лба и до подбородка, — закончила я, открывая глаза.

Пока я, зажмурившись, описывала таинственного индейца, переводчица явно и очевидно расстроилась; ее губы дрожали, она переводила испуганный взгляд с меня на бабушку и обратно. Но старая леди слушала чрезвычайно внимательно, ее взгляд впивался в мое лицо, как будто она пыталась уловить образ еще до того, как до ее слуха доберутся слова.

Когда я закончила, она долго сидела молча, но ее темные глаза все так же смотрели на меня. Наконец она кивнула, подняла морщинистую руку и сжала ожерелье из пурпурных раковин, висевшее на ее шее. Майерс достаточно рассказал мне о жизни индейцев, чтобы я поняла смысл этого жеста. Ожерелье из пурпурных раковин было чем-то вроде семейной хроники и символом общественного положения; сказать что-либо, держась за него, было тем же самым, что клятва на Святой Библии.

— Много-много лет назад… — пальцы переводчицы четырежды согнулись и разогнулись, — в день праздника Зеленой Кукурузы, к нам пришел с севера какой-то человек. Он говорил странно, но мы его понимали; он говорил так, как говорят ка-ненга или, может быть, онондага, но он не сказал, из какого он племени или деревни, сказал только, что из рода Черепахи. Он был диким человеком, но храбрым. Он был хорошим охотником и воином. И красивым мужчиной; всем женщинам нравилось смотреть на него, но мы боялись подходить к нему слишком близко.

Тевактеньёнх ненадолго умолкла; в ее глазах появилось мечтательное выражение, заставившее меня быстро подсчитать годы… да, пожалуй, тогда эта леди была уже вполне взрослой женщиной, но еще достаточно молодой, чтобы до сих пор с замиранием сердца вспоминать эффектного и пугающего чужака.

— Мужчины были не так осторожны; мужчины вообще не бывают осторожны. — Она бросила быстрый язвительный взгляд в сторону ceilidh, откуда доносился нараставший с каждой минутой шум. — Поэтому они сидели с ним у огня и курили, и пили с ним горячую патоку, и слушали. А он мог говорить с полудня до темноты, а потом и всю ночь напролет… И его лицо всегда было злым, потому что он говорил о войне.

Старая леди вздохнула, ее пальцы крепче сжали пурпурные раковины ожерелья.

— Всегда война. Не война против пожирателей лягушек из соседней деревни, и не война с теми, кто поедает лосиный помет. Нет, он твердил, что мы должны поднять наши томагавки против Oseronni. Убить их всех, говорил он, от старого до малого, от утвержденной Конвенцией границы до самой большой воды. Пойти к кауга, отправить гонцов к сенека, и пусть Лига ирокезов выступит как единое племя. Надо это сделать, пока не поздно, говорил он.

Хрупкие старые плечи чуть приподнялись — и снова опустились.

— Мужчины спрашивали — поздно для чего? И почему мы должны начинать войну, если нет никакой причины? Нам самим ничего не нужно, нам никто не угрожает… ну, ты понимаешь, это было еще до того времени, когда пришли французы. А он отвечал, что это наш последней шанс. И, может быть, на самом деле уже поздно. Они соблазнят нас своим железом, приманят к себе, обещая ножи и ружья, и уничтожат нас, чтобы бросить в кухонные котлы. Оглянитесь, братья, твердил он. Вы идете своей дорогой столько лет, что и сосчитать невозможно. Вернитесь на свой путь, говорят же вам… или вас просто не станет. Ваши истории забудут. Убейте их сейчас, или они сожрут вас…

И мой брат — он тогда был шаманом, — и мой другой брат, вождь, — оба говорили, что это просто глупость. Уничтожат нас своими инструментами? Съедят нас? Белые не едят сердца своих врагов, даже во время сражений, это все знают. Но молодые мужчины прислушивались; они слушают любого, у кого громкий голос. А старшие смотрели на чужака, прищурившись, и молчали.

— Он знал, — негромко сказала переводчица, и старая леди выразительно кивнула, а потом заговорила быстрее, так что ее внучка едва успевала переводить.

— Он знал, что должно случиться… что британцы и французы начнут воевать друг с другом, и будут просить нашей помощи, каждый против другого. Он сказал, что такое время придет; и сказал, что когда они начнут убивать друг друга, мы должны подняться против них всех и прогнать их с нашей земли. И этот Тавинеонавира — Зубы Выдры, так его звали, — сказал мне: «Ты живешь сегодняшним днем. Ты знаешь прошлое, но ты не смотришь в будущее. Ваши мужчины говорят — в этом году нам уже ничего не нужно, и потому сидят, сложа руки. Ваши женщины думают, что легче готовить еду в железном котле, чем лепить и обжигать глиняные горшки. Вы не видите, что может случиться из-за вашей лени, из-за вашей жадности. „Но это неправда, — сказала ему я. — Мы не ленивые. Мы выделываем шкуры, мы вялим мясо и сушим кукурузу, мы выжимаем масло из семян подсолнуха и сливаем его в кувшины; мы делаем запасы на следующий сезон — всегда делаем. Если бы мы так не поступали, мы бы просто умерли. Но при чем тут железные котлы и глиняные горшки?“ Он засмеялся, услышав это, но его глаза оставались печальными. Он, видишь ли, не всегда бывал злым, когда говорил со мной. — Молодая женщина при этих словах бросила быстрый взгляд на бабушку, но тут же опустила глаза, снова уставившись в собственные коленки. — „Это женская осторожность, — сказал он и покачал головой. — Вы думаете о том, что нужно иметь запас еды, что нужна одежда Но это все ерунда. Мужчины не должны размышлять о таких вещах“. — „Откуда ты такой явился, что считаешь глупостью женские заботы?“ — просила я. Он снова покачал головой и сказал: „Ты просто не умеешь заглянуть достаточно далеко вперед“. Я спросила, насколько далеко заглядывает он сам, но он ничего мне не ответил.

Но я-то знала ответ… и по моей коже пробежал нервный холодок. Я черт знает как хорошо знала, что именно предвидел тот человек и насколько далеко вперед он умел заглянуть… и какой опасной для него самого была его способность все это видеть.

— Но что бы я ни говорила, пользы в том не было, — продолжала старая леди. — И мои братья говорили, и тоже без толку. Зубы Выдры все сильнее гневался и злился. И вот однажды он вышел из дома и начал танцевать танец войны. Он был весь разрисован… его руки и ноги были покрыты красными полосами, и он пел и кричал на всю деревню. Все выбежали посмотреть на него, и узнать, кто пойдет с ним, а он вонзил свой томагавк в дерево войны и закричал, что он сейчас отправится к индейцам шони и отберет у них лошадей и многое другое, и многие молодые мужчины пошли с ним.

Они ушли, когда луна только показалась в небе, а вернулись, когда она уже скрылась, и принесли скальпы. Но это были скальпы белых людей, и мои братья разгневались. Из-за этого к нам могли прийти солдаты из форта, так они сказали… или отряды мстителей, собранные из жителей приграничных районов, где наши мужчины и добыли эти скальпы.

Но Зубы Выдры дерзко отвечал, что он как раз на это и надеется; тогда нам поневоле придется сражаться. И он открыто заявил, что снова отправится в такой поход… и снова, и снова, пока вся земля не подымется на битву, и тогда мы увидим, что он говорил правду, что мы должны или убить белых чужаков, или умереть сами.

Никто не мог помешать ему сделать то, что он обещал; и у нас было несколько молодых людей, чья кровь была слишком горяча; они бы пошли за ним, что бы им ни твердили остальные. Мой брат шаман поставил свой лечебный шалаш и призвал на совет Великую Черепаху. Он оставался в шалаше целый день и целую ночь. Шалаш трясся и качался, из него слышались голоса, и люди были очень испуганы. А когда мой брат вышел из шалаша, он сказал, что Зубы Выдры должен покинуть нашу деревню. Пусть он делает то, что считает нужным, но мы не может позволить ему навлечь разорение на нас. Из-за него начались раздоры между людьми, так что он должен уйти.

Зубы Выдры разозлился просто необычайно, никто прежде не видел его таким.

Он встал в центре деревни и кричал до тех пор, пока на его шее не вздулись жилы, а глаза не налились кровью. — Тут голос девушки-переводчицы упал почти до шепота. — И он кричал ужасные слова… А потом он замолчал, и всем стало страшно. Он сказал такое, что задело наши сердца, едва не заставив их выскочить из тел. И даже те, кто пошел вслед за ним, очень боялись его.

Он не спал и не ел. И целый день, и целую ночь, и весь следующий день он продолжал говорить, и все ходил и ходил по деревне, останавливался перед дверью каждого вигвама и говорил, пока люди не выходили наружу и не прогоняли его. А потом он ушел.

Но он вернулся. И снова ушел — и опять вернулся. Он мог уйти и спрятаться в лесу, а потом снова прийти в деревню, прямо среди ночи, и он был тощий и голодный, а глаза у него горели, как у лисицы, и он все время говорил. Его голос звучал всю ночь в каждом доме деревни, и никто не мог заснуть.

И мы наконец начали понимать, что в него вселился дух зла; может быть, это был Ататархо, с головы которого Гайавата сорвал змей; а может быть, змеи забрались в этого человека, ища укрытия. Наконец мой брат-вождь сказал, что это необходимо прекратить; Зубы Выдры должен уйти навсегда, или мы его убьем.

Тевактеньёнх ненадолго замолчала. Ее пальцы, до сих непрерывно гладившие пурпурные раковины ожерелья, как будто старая леди черпала из них силу для рассказа, замерли в неподвижности.

— Он был чужаком, — негромко сказала она. — Но он не понимал, что был чужим для нас. Я думаю, он этого так и не понял.

В другом конце длинного вигвама компания дегустаторов расшумелась вовсю; все мужчины смеялись, от радости раскачиваясь на месте. Я различила в общем шуме голос Эмили — ее высокий голос звучал среди мужских голосов. Красивая Женщина тоже посмотрела в ту сторону и слегка нахмурилась.

Мне казалось, что по моей спине вверх-вниз бегают мыши, царапая меня маленькими острыми коготками. Чужак. С лицом индейца, говорящий, как индеец; но говорящий очень странные вещи. Индеец… с серебряными пломбами в зубах. Нет, конечно же, он не понимал. Он думал, они одной крови, в конце-то концов. И зная то, что таит в себе будущее, он пришел и попытался спасти их. Разве он мог поверить, что они действительно готовы расправиться с ним?

Но они были готовы. Они связали его, сказала Красивая Женщина с непроницаемым выражением лица.

Они привязали его к шесту и центре деревни и вымазали ему лицо чернилами, которые делают из сажи и дубовых орешков.

— Черный цвет — для смерти; пленников, которых собираются убить, всегда так раскрашивают, — пояснила молодая переводчица, чуть приподняв брови. — Ты знала это, когда встретила того человека на горе?

Я молча покачала головой. Опал согрелся в моей ладони и стал влажным от пота.

Они какое-то время пытали его; они протыкали его обнаженное тело заостренными палками, жгли горячими углями, так, что на коже вздувались и лопались пузыри, а его кожа в конце концов превратилась в лохмотья. Но он стоял твердо, он не кричал, и это понравилось племени. Похоже, у него было еще много сил, и его оставили привязанным к шесту на всю ночь. А утром оказалось, что он исчез.

Когда старая леди произнесла эти слова, ее лицо застыло, словно превратившись в маску. Никто не мог бы сказать, как она отнеслась к бегству чужака — была ли она рада этому, или ее это огорчило…

— Я сказала братьям, что им не нужно преследовать чужака, но мой брат сказал, что так негоже; что Зубы Выдры может снова вернуться, если они не доведут дело до конца.

И потому из деревни в погоню за беглецом отправился отряд. Он ведь истекал кровью, найти его след было бы совсем нетрудно.

— Они пошли за ним на юг. Они думали, что вот-вот поймают его, но он снова и снова ускользал. Он был очень сильным. Он бежал. Четыре для они гнались за ним, и наконец действительно поймали, в осиновой роще, засыпанной снегом; ветки деревьев были белыми, как кости скелета.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-08-27 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: