Таким образом, прожив год в монастыре, я поняла, что Христос – истинный Бог. Другие религии мне были чужды. Я их особо не изучала, но чувствовала, что это не то. Буддизм – это вообще не религия. Как хорошо, что когда я приехала, мне помогли во всем разобраться, потому что, приезжая в монастырь, на первых порах очень много вопросов. Мне, например, хорошо ответили на мой вопрос «зачем другие планеты?» - «Чтобы показать обширность вселенной». И в первый раз все ответы меня удовлетворили. Кажется, что много молитв. Утренние молитвы, вечерние молитвы, перед едой, после еды, перед началом дела и после, да еще к Причастию три канона с Последованием; коров надо кропить. А ведь раньше, чем отличался монах от мирского человека? Только тем, что последний связал себя узами брака, больше ничем. Прошло время, очень трудно было отпустить то, что тянулось годами. На исповеди я долго не могла простить некоторых людей. Туман в голове рассеялся. Я поняла, что все, что я оставила – это было не мое. Потому что рано или поздно любое место может себя исчерпать, но только не то, где ты находишься с Богом. Даже дача, которую я любила, я теперь не вспоминаю. Первое время ездила домой по делам. Поездки эти очень были трудны. Много было искушений. Бабка сначала звонила, думала, что я к лету вернусь, а теперь вообще не звонит, думает, что я совсем пропащая. Пока меня не было, умерла старая бабушка. Так совпало, что она умерла, когда у моей бабки был День рождения. Наверное, в подарок. Все-таки эту бабушку я любила, читала за нее Псалтирь. Тогда я получала еще деньги, и жила здесь, совсем, как в миру. Я даже не знала, что пост – это пост. Прихожу и говорю – я съела два больших сникерса. На меня м.Ксения посмотрела большими круглыми глазами. Единственное, что я мясо уже не ела, еще до сюда. Приехав в монастырь, я поначалу все фотографировала и со всеми общалась. Мне было интересно исследовать территорию, и близлежащие села. Я часто ездила автостопом в Ардатов и Дивеево. Тут это не возбранялось. Летом матушки ездят за ягодами, грибами, я ездила с ними, но тут они собирают не как у нас. Это, похоже, как бегуны поднимаются со старта, и в определенное время надо уложиться, чтобы как можно больше собрать. А не как у нас – ходишь, гуляешь, любуешься каждым грибком, фотографируешь. Небо здесь необычное. Всегда розовые закаты. Как у нас в храме на Святой Троице. Но первое время я мало чего замечала. Вокруг меня все было плоско. Это потом все расцвело. Тогда у меня совсем пропала память. Вся информация, которой я пичкала свою дурную голову, стерлась. Все было, как с чистого листа. Я ходила и все задавалась вопросами – кто я? Откуда тогда НЛО? Будто из неоткуда, может сразу появиться все. У меня были резкие перепады и мне нужны были подвиги. Один раз я стала спать без матраца, на фанере. У нас и так жесткие кровати, а тут надо было чтобы заснуть, сначала согреть фанеру своим телом. Как результат – я написала хорошие стихи. Когда я смогла читать, сначала у меня были мирские книги, потом про грибы и травы, шедевры мировой живописи, а потом, если так можно выразиться, осталась только Библия. Художественную литературу я совсем отказалась читать, потому что это все вымысел. У меня была сильная страсть к сладкому. Но мне сказали – исповедуй каждый раз, и эта страсть, как расшатавшийся зуб, убудет. Так оно и вышло. Я поняла, чтоб мне бросить таблетки, мне надо стать «совсем хорошей». Но я знала, что сама я не смогу, ибо сказано – «человекам это невозможно, Богу же все возможно». Что интересно, я ходила во всем черном. А когда меня спрашивали, почему я так хожу, я или отвечала - потому что ходила так в миру, или - чтоб не приставали. Раньше здесь, так вообще, у кого увидят юбку длиньше колена, сразу думали, что монахиня. В Дивеево из-за этого меня часто называют матушкой. Пожив в монастыре, мне стало стыдно показываться где-то в штанах, кроме коровника (говорят, в монастыре быстро меняешься). Что касается людей, я про них сказала так – раньше я искала таких интересных, а теперь сижу на одном месте, а они сюда сами все съезжаются. Очень много колоритных. Один раз, ища человека на коровник, мне попался один «монах». Говорит – хочу приехать, потрудиться. Конечно, он надолго не рассчитывал, но написал, как получится. Помимо него писало много бомжей, бездомных, безработных. Этот, думаю, еще куда ни шло. Приехал. Очень интересная личность. Говорил, что был и в других монастырях. А в одном так вообще долго – целых три месяца. Хочет быть монахом, но пока мир не отпускает. На коровнике у нас трудился хорошо, но все остальное время почти спал. Один раз проспал службу, когда хотел причаститься. Я пошла будить «монаха», но его все равно не причастили, потому что за день он съел две тарелки молочной каши. Когда мать Ксения принесла нам мешок конфет, почти все съел - еще хуже, чем я) Вспоминаю я его, а вспоминается зима, как мы все вместе катались на Зите, запряженной в санях. Это действительно была радость, а не какая-то там страсть. Он все на айфон снимал, а я уже нет, я мчала сквозь сугробы снега, думая о настоящем. Не мог он тогда стать монахом, потому что горя тогда у него мало было. Дорасти надо, но не каждому удается дорасти в миру. «Невеста я Христова» - говорил он. А он красивый. Все бабки у нас в трапезной его обсуждали, а кто-то завистливо скрежетал зубами.
Один раз поставили нам на курятник одного «хорошего парня». Я тогда за лошадью ухаживала. Он все чего-то от меня хотел, а точнее, он хотел венчаться, все равно с кем. Не долго он у нас пробыл. Вскоре из хорошего парня он стал не очень хорошим. Говорят, тут в монастыре, поначалу все такие, а потом рожки начинают вырастать. Он выкинул паспорт, и чуть ли не ушел жить в землянку. Его можно понять, что раньше он жил с отшельниками. Но с такими же отшельниками, как он – кто на выходные, как на рыбалку, от жен уходит. Он почти впал в прелесть, когда подрался с нашей ткачихой и его выгнали.
Но если смотреть в общем, тут в монастыре, я впервые увидела нормальных людей. Особенно дети, они отличаются от тех, кто избалован, и живет, как хочет. Когда они приезжают на лето, я только с ними и хочу общаться. У меня совершенно изменилось отношение к детям. И они меня почему-то любят.
У меня была ошибка, что я резко хотела все изменить, и постоянно что-то придумывала. Жить по-творчески – так и осталось до сих пор. Сначала я хотела избавиться от техники, но не тут-то было. Мне надо было высказаться, хотя бы в пустоту, зная, что меня все равно никто не читает. Но потребность была. И если бы не моя писанина – подумала я, было бы все нормально. Я могла или только читать или только делать. Я не могла, как все, заставить себя читать Евангелие по одной главе в день, я могла, или вообще ничего не прочитать, или потом догнать, и прочитать все.
Если на коровнике я все время наводила порядок, и все говорили, что у вас на новом коровнике, как дома, то в келье, у нас было, как на коровнике. К нам в первую келью вообще никого не заселяли. И меня не хотели никуда отселять, зная, что я не умею жить нормально.
До монастыря я очень сильно ощущала одиночество. Даже тогда, когда у меня кто-то был. А тут и нет никого, а одиночество совсем не чувствую, даже наоборот. Есть разница – с Богом ты или нет.
Приехав в монастырь, я полностью перестала общаться с теми, с кем общалась. Для меня как бы стало существовать ДО и ПОСЛЕ. Раньше я только и делала, что болтала, пытаясь во всем разобраться, а тут молчанием все поняла. Я поняла, что эти люди, которые у меня были, были только люди-ступени, по которым я думала, поднимаюсь, а на самом деле спускалась, вдруг поднявшись вверх. Бог не дал мне с кем-то связать свою жизнь. Слишком это сложно. Я не могу любить брата больше, чем брата. Я пыталась жить, как все, но ничего хорошего из этого не вышло. Для меня не было смысла вставать каждое утро и идти на работу, не потому что это тяжело, а потому что я не хотела делать карьеру. Уборщицей меня тоже не брали, потому что у меня было высшее образование и магистратура. Как смеется мой друг, его не взяли курьером, потому что боялись, что он займет должность директора. На работу в резюме всегда требовались активные, доброжелательные, способные люди, а я понимала, что я не такая, и меня никуда не возьмут.
Мне сказали, прожив полгода в монастыре в миру жить не сможешь. Сможешь – только будешь понимать, что живешь не правильно. У кого есть совесть – не позволит. Выезжая теперь из монастыря, все обесцвечивается, становится пустым. Если оно и раньше так было, то каково сейчас? Год в монастыре - это слишком мало для того, чтобы исправиться, и много, чтобы уйти назад и жить также.
Я и так понимала, что у меня крест не из легких, но тут я увидела это окончательно. Если я раньше только это предполагала, каким путем мне идти, у меня были колебания относительно моего «одиночества», то теперь я понимаю, что въезд в Москву закрыт, мир меня окончательно вытеснил. И если Гимн сексу, который я написала – это гимн 21 веку, то теперь коронавирус – это то, как жила я, как живут многие, это ответ Бога миру на то, что так жить нельзя. Что если, когда корова наступает тебе на ногу, эта боль передавалась коровам? Не лучше ли мы скотов, когда не чувствуем боли других, когда причиняем им злое? Бог дал мне все, чтобы я ни попросила, лишь для того, чтобы я поняла, что мне ничего не нужно, кроме Него.