«На земле нет ничего вечного. Жизнь, словно искра, которая появляется из столкновения, какое-то время светит и опять гаснет. Но мы не знаем, откуда она пришла и куда уйдёт». Будда
В зале, которая с роскошью освещалась многочисленными ароматными свечами, была устлана бесподобными коврами, и стены которой были затянуты дорогой шелковой тканью, командиры хорасанского1 войска Рузбехан Бармаки2, Азадбахт Бармаки, Гешвад Бармаки и главный хараджи3 Барзан Бармаки сидели кругом, чтобы обсудить новости от халифа. На них были надеты шапки из кожи и меха и кафтаны из кашмирской шерсти. Перед ними стояли кубки с вином, лежали фрукты и сладости в дорогих сосудах. По торжественной и пышной обстановке этого собрания, по одежде и движениям, так соответствующим моменту, можно было подумать, что ожила сцена из жизни аристократов времен поверженных Сасанидов4.
Азадбахт с особенным жаром размахивал руками и говорил:
- Все, о чем вы говорите, исходит от халифа. Я с самого начала не верил в его искренность, а теперь, когда он в нас не нуждается, его враждебность сделается очевидной.
Гешвад сказал: - Нам всем повредил раздор между Джафаром5, отцом и всеми братьями. Джафар по своей глупости нарушил наши планы. Эта его любовная интрига с Аббасе6, этой женщине уже сорок! И потом, его компания с Абд-ол-Малек Салихом, который задумал против халифа, вынул огромную сумму из казны и был изобличен. Все эти дела Джафара испортили мнение Гаруна7 о Бармакидах. Что, если он знает об истинных намерениях Яхъи и Фадла…
Барзан сказал: - Сейчас такой момент, когда халиф поостыл после Джафара, он сделал Зурару бин Мохаммада своим товарищем по пирам и наслаждениям. Как мне написал в письме Мусса8, Гарун повелел Джафару убить Яхъю бин Абдоллаха9, которого заключил под стражу, а он его отпустил. Фадл Ибн аль-Раби10 об этом не донес, а у Гаруна появился еще один повод для раздражения на Бармакидов.
Азадбахт: - Это не доказывает, что Гарун гневается на всех Бармакидов. Потому что с самого начала Джафар был под его покровительством, а теперь он считает, что между ним, отцом и братьями зрел заговор?
Барзан: - Это одна из причин, но не надо забывать и об Исе, сыне Махана11. Как только он пришел к власти в Хорасане с помощью Яхъи, он доложил халифу, что Бармакиды склонны к вере предков, еретики и огнепоклонники и поощряют зороастрийскую веру. По этой самой причине Гарун сейчас прислал нам нескольких соглядатаев. С другой стороны, Муссе тоже приписывают склонность к неповиновению и мятежу. Один из шпионов халифа ему написал: «Большинство людей Муссы признают его истинным имамом и платят ему хумс12», а Абу-Раби написал Гаруну: «Что ответит халиф в день Страшного суда, когда его спросят, почему он вручил государство в руки Бармакидов - еретиков и вероотступников?»
Азадбахт: У меня сегодня был гонец из Бамиана13, он говорил, что в Балх14 пришла холера, и тамошние люди, новообращенные мусульмане, приписывают болезнь гневу Господню и снова возвращаются к буддийской вере. Разумеется, как только эта весть дойдет до халифа, он подумает, что это результат подстрекательства Бармакидов.
Барзан: - Вдобавок, никто не знает, с чего бы это великий Гарун так, беспричинно, нашел предлог и отрубил голову своему бывшему наперснику и визирю Джафару? Это Фадлу показалось плохим предзнаменованием и началом подготовки халифа к борьбе с Бармакидами.
Гешвад: Это наша ошибка, что мы учимся управлению государством у арабов. Мы им правили их язык, философию обтесали под их веру и обычаи, мы для них выковали мечи, отдали им свою молодежь на убой, мысли, душу, искусство, музыку, науки и литературу преподнесли им обеими руками, и вроде бы должны были смочь усмирить и окультурить их упрямые варварские нравы. Но увы! Их племя и мышление отличаются от наших, как небо от земли; такими, должно быть, и останутся. Эти свирепые обгоревшие лица, руки в цыпках, как у бродяг. Мышление не может развиваться среди верблюжей мочи и навоза. Само их телосложение свидетельствует о том, что они склонны к обману и предательству. Эти арабы до сих пор босиком бегают за ящерицами и делают детей в палатках, - не стоит рассчитывать на большее. И если внешне Гарун подавал нам добрые знаки, проявлял благосклонность, то втайне вынашивал ненависть к нашему племени и жаждал иранской крови. Теперь же, когда он достиг цели, а мысли арабов прорываются, как фурункул на голове, - осквернить цивилизованный мир, - становится ясно, что мы ему не нужны.
Азадбахт: Халид, Яхъя, Фадл и Джафар всеми драгоценностями и деньгами, что сотни лет собирались в святилище Наубахар, осыпали этих арабов-мышеедов, как на свадьбе, и каждого поэта-оборванца осчастливливали несметным богатством. А в результате получили злобу, ненависть и зависть этой шайки верблюжьих пастухов. Отнюдь, Гарун завидовал нашей системе, деньгам, мышлению, великолепию и даже нашему образу жизни. Возможно, что это с его подачи арабы, которые вокруг нас, льстят нам, но остаются нашими смертельными врагами и ждут только знака отомстить за свое происхождение.
Рузбехан: Это ошибка, что Бармакиды посылают своих сыновей халифу, рассчитывая на то, что они, присоединясь к их вере, окажут влияние на их мышление и поступки и эту веру ослабят, понемногу из нее выйдут, снова построят храм, подобный Наубахару, и призовут людей в веру буддийскую и восстанут против халифа. Это для того сделано, чтобы завоевать доверие арабов и достичь своей цели. Все арабские халифы были в руках Бармакидов, как марионетки в кукольном театре, и никогда у них не было реальной власти. Что касается порядка в стране, если арабы думают, что они обойдутся без нас, Бармакидов, то они ошибаются. Как только они отстранят нас от дел, порядок в стране прекратится. Если и была какая-то денежная и умственная помощь от нас арабам, то это делалось во имя продвижения к нашей цели. Арабу что нужно? Пригоршня золота и серебра и гарем-сарай, полный женщин. Это предел их мечтаний и устремлений, развитие арабов направлено на это, им уготован именно такой рай обетованный. Планы Бармакидов до сих пор осуществляются, и теперь мы должны идти дальше, мы должны пожать плоды наших усилий, а это уничтожение арабов и независимость Ирана.
Барзан: - Фадл в своем последнем письме написал, чтобы мы были осторожны. Чтобы не терять контакта с арабами, их надо к себе допускать. Он особенно подчеркнул, что все надежды его он возлагает на Хорасан, потому что наше влияние здесь побольше, а от столицы халифа это подальше. Надо сделать так, чтобы великий Хорасан восстал до самого Балха против халифа и уничтожил его власть. Тогда он будет вынужден кого-то из нас послать на усмирение народа Хорасана. В этот момент мы повернем войско халифа против него же, удалим из него всех арабов и сделаем Хорасан независимым. Если в этом деле допустить какую-то оплошность, мы пропали. Все средства подготовлены. Но он также отметил, что будет ждать нашего письма, потому что ситуация неясна, и мы не можем принять окончательное решение.
Азадбахт спросил Гешвада: - Есть ли у тебя полная уверенность в твоем войске и выполнят ли они приказ в нужный момент?
Гешвад: - В этом отношении будьте уверены. По знаку все командиры войска восстанут против халифа и уничтожат арабов в Хорасане. Мы только ждем гонца от Фадла.
Азадбахт: - В таком случае мы должны это сделать до того, как вернулся Иса, сын Махана…
Рузбехан: - …до того, как Гарун пришлет приказ об уничтожении Бармакидов!
Азадбахт: - Если приказ халифа доставят раньше письма.
Барзан: - Это невозможно, наши депеши приходят всегда за два дня до гонца халифа. Потому что у Бармакидов лучшие из гонцов.
Между тем Рузбехан достал пилюлю из золотой шкатулки, положил в рот, запил вином из кубка и встал с места. Азадбахт, Барзан и Гешвад, хотя и нуждались в его присутствии, уже привыкли к таинственным и неожиданным уходам Рузбехана и не осмеливались удерживать его. Предмет их разговора был чрезвычайно важен, и присутствие Рузбехана, твердости убеждений которого они полностью доверяли, было необходимо. Рузбехан медленно вышел из ворот. За воротами перед ним упали на колени два мальчика-гуляма15 с тусклыми фонарями в руках.
Город Тус16 с его мечетями, садами и дворцами уже погрузился в темноту и молчание. Только далекий звук верблюжьих колокольчиков да звуки песни иногда нарушали тишину, дул ласковый ветерок, который разносил в воздухе аромат акаций.
Рузбэхан был как будто не в себе; он миновал два или три узких и темных переулка, под дрожащим светом фонарей гулямов, не глядя по сторонам. Как только он подошел к воротам своего дома, ему поклонились слуги и открыли дверь в сад. Оттуда раздавался звук текущей воды, и тянуло влагой. Подошел главный гулям Рузбехана Заринкамар и, ничего не говоря, протянул ему в руки запечатанное письмо. Рузбехан взял письмо и, как будто мысли его были заняты другим, вышел из сада, а Заринкамар последовал за ним. Поворот за поворотом, он шел по галереям и, наконец, подошел к железной двери. Заринкамар ее открыл. Тяжеленная железная дверь, на которой были видны рисунки, узоры и резьба в индийском стиле, отворилась. Рузбехан вошел внутрь, Заринкамар последовал за ним и закрыл за собой дверь.
За дверью оказался большой подвальный зал, который освещали светильники слоновой кости с разноцветными стеклами. Маленькие и большие светильники своим приглушенным и таинственным разноцветным светом придавали залу торжественный вид. К потолку восставала большая бронзовая статуя высотой около двух гязов17; это был Будда, он сидел, скрестив ноги, а глаза у него были из яхонта и пламенно светились. У него было хитрое лицо, как обычно бывает у индийских изваяний, скрещенные ноги, большой выступающий живот, а руки он положил на колени. Тонкие брови и маленький нос, в глазах выражение, как будто он смотрел в пустоту, а на губах застыла насмешливая, философская улыбка. Казалось, он вспоминал лучшие моменты своих прежних жизней, и вокруг губ его образовались две глубокие складки. В общем, на лице его были очевидны спокойствие, уверенность, насмешка и презрение. Перед статуей была занавеска из тонкого шелкового кружева; по обе стороны изваяния стояли сосуды с благовониями, откуда вырывались языки пламени, и ароматный дым рассеивался в воздухе.
На стенах были изображения будд, бодхисатвы, слуги, и развешаны полотна с изображениями из жизни Будды: встреча Будды со своей невестой Гупой, встреча с нищими, с отшельником и с мертвыми и так далее. В нижней части стены была красно-пурпурного цвета десна и зуб. Посреди зала бил ключом маленький источник и волновал воду в широком каменном бассейне. Перед глазами Будды лежал большой тюфяк из лебяжьего пуха, а на нем много разных шелковых подушек с вышивкой.
Как только Рузбехан вошел, он приблизился к тюфяку, сел, скрестив ноги, и устремил свой взгляд в лицо Будды. Казалось, он хотел привести свои мысли в порядок. В горле у него пересохло, и во рту стоял вкус хвойной смолы. Неожиданно нахлынули беспорядочные мысли и приятные чувства, а в углах губ появились глубокие складки. Между тем вошла красивая высокая девушка-подросток в длинных белых одеждах. У нее были большие глаза, черные волосы, уложенные вокруг головы, обнаженные руки и серьги в виде колец в ушах, мягкая обувь на маленьких ступнях, - она была словно тень или фея. Кувшин с вином, что держала в руках, она поставила возле тюфяка и села. Затем налила кубок вина и подала Рузбехану. Заринкамар отдернул прозрачную занавеску от изваяния Будды, затем принес изящный инструмент, похожий на сетар, и уселся подле тюфяка.
Оба – Гольчехр и Заринкамар – были из Согда18, были неразлучны и субтильны, как будто оба сошли с облаков. Приглушенное освещение светильников и таинственная обстановка подземелья придавала им еще большее очарование. Лица их были красивы, изящны и радушны. Внешне они были спокойны и безмятежны, бессловесны и бездумны, словно ангелы, словно те самые бодхисатвы, что были изображены на стенах.
Заринкамар тронул струны, на его полуоткрытых губах заиграла мимолетная улыбка, словно в ней отразились далекие и приятные воспоминания. Это была мелодия из Согда; начало ее было медленным, спокойным и прерывистым, но мало-помалу она становилась громче, быстрее, звучала волнующе, и вдруг напряжение спадало. В этой мелодии были подобраны только основные ноты, так что для посторонних ушей она не казалась необычной. Но для Рузбехана каждый звук струны сетара был полон чувств и тонкого смысла. Как будто тонкая нотная текстура мелодии была, насколько это возможно, сконцентрирована в основных, знаковых нотах, которые он слышал, а все остальное он домысливал сам. Позади него Гольчехр подливала вина в кубок из кувшина и подавала Рузбехану; он выпивал вино одним глотком. Мелодия становилась все спокойнее и таинственнее, словно была предназначена она для бестелесных ушей, ушей небесных.
Взгляд Рузбехана был устремлен в лицо Будды, иногда он переводил глаза на легкое волнение воды в бассейне. Изображения на стенах были для него живыми, потому что музыка вдыхала в них душу. Дрожание струн сетара повисало в воздухе, и казалось, будто каждая частичка в воздухе и даже вода в источнике были растроганы, а изваяние Будды и изображения, развешанные на стенах, улыбались звукам мелодии.
Долгая небесная мелодия сетара будто смешала каждую молекулу существа Рузбехана с зыбью на воде. В эти мгновения сама жизнь его была похожа на эту зыбь. Новая, таинственная жизнь появилась в чувствах его, и как будто тайна творения открылась ему. Он взглянул на воду, что волновалась под звуки сетара; эти звуки отражались на ее поверхности. В этот час он настолько был поглощен своими мыслями, будто был он на грани между бытием и небытием и в этот самый момент наблюдал зарождение жизни. Для него не было ни прошлого, ни будущего, он не ощущал ни времени, ни места. Он вошел в такое состояние самосозерцания, когда ничто, даже жизнь его или смерть, не имели для него значения.
Гольчехр тем временем подавала ему вино, она, как обычно каждый вечер, заботилась о том, чтобы у него было всего в достатке. Однако, она обратила внимание, что Рузбехан пьет больше, чем обычно, и она передавала ему кубки один за другим. С особой грацией она обняла его; в этот момент на плече Гольчехр лопнула бретелька. Ее одежды упали вниз, обнажив грудь и соски. Казалось, будто Рузбехан не обращает на нее внимания, однако на этот раз, вместо того, чтобы взять у нее кубок, он уронил руку на талию Гольчехр и, притянув ее к себе, приблизил ее губы к своим. Но опять, словно делая над собой сверхъестественное усилие, он оттолкнул Гольчехр, взял кубок и движением руки отослал Гольчехр и Заринкамара прочь. Как только они вышли в дверь, Рузбехан достал из кармана порошок, бросил его в вино, выпил и снова устремил взгляд в лицо Будды.
………………………………………….
Рузбехан Бармаки и его семья все были буддистами, предком Бармакидов был сын Джамаспа19 из большого иранского рода, что из поколения в поколение со времен Аршакидов20 были хранителями буддийского храма Наубахар21 в Балхе. Рузбехан был внуком Хасана, брата Халида Бармаки22, а мать его была дочерью придворного мага-зороастрийца правителей Саганиана23. Храм Наубахар на языке санскрит звался «Навва Вихара», что означает «новое святилище», а на фарси его называли Наубахар. Этот храм входил в число самых больших буддийских святилищ, куда еще во времена Сасанидов приходили паломники из Китая и Индии, и еще больше от правителей Хорасана. Они преклонялись перед статуей Будды и целовали руку хранителю. В году 42 от Хиджры24 Абдаллах бен Амер бен Карез25 своим приказом послал Кейса бен Хейтама Аслами26 покорить Балх и разрушить Наубахар. Драгоценности храма были разграблены, трое железных ворот и одни серебряные увезли. Бармакиды сделали вид, что приняли ислам, но в сердце сохранили свою древнюю веру. Когда они набрали силу, то снова отреставрировали храм Будды, только после этого его назвали Храмом Огня27. Внешне Бармакиды ладили с арабами, но втайне вынашивали планы против арабских халифов и ждали подходящей возможности снова вернуть Иран из рук арабов. Понемногу они получили такое влияние, что все главные посты в армии и стране перешли к ним. Несколько раз Гарун поручал Рузбехану важные дела, но он всякий раз уклонялся. Целыми днями он был занят, но каждый вечер в назначенный час ближе к полуночи он оставлял все дневные заботы, прекращал длинные и утомительные встречи и отправлялся в свой подземный дворец. А утром, когда он выходил оттуда, снова начиналась жизнь, полная волнений, дел, хлопот и ответственности. Он пользовался доверием у Яхъи, Фадла, Муссы и Мохаммада Бармаки и отвечал за исполнение их планов по освобождению Хорасана от Балха и Бамиана до Ирака. Рузбехан был знаток и ученый и постоянно встречался и дискутировал с богословами и законоведами, с поэтами и учеными-индуистами, буддистами, зороастрийцами, манихейцами, маздаистами и христианами, с врачами, что приходили из самого Гондишапура28. Перед вечером он принимал особую пилюлю, что прислал ему хранитель святилища Навва Сангха Рама из Балха, его состояние менялось, и у него появлялась необходимость посетить свой подземный дворец. Жизнь его делилась на два разных, противоречащих состояния. Дни были полны дел и энергии, вечерами же это были спокойствие и отдых, и для этого он скрывался в своем «замке молчания». Дворец назывался так, потому что в нем запрещалось говорить.
Ввечеру к назначенному часу к нему проникал кто-нибудь еще, как тень, как дух, чтобы погрузиться вместе с ним в философские рассуждения. Рузбехан с эстетической точки зрения, с точки зрения искусства был склонен к буддийской вере, и даже привнес в ее принципы свои собственные изменения, добавив в нее иранские краски и запахи. Что же касается воздержания и суровости веры в Будду, то он их значение умалял. Например, он решил признать допустимым вино, это был его особый взгляд на принципы воздержания. Воздержание и аскетизм состоят из лишений и отказа от удовольствий, он же, напротив, хотел все средства наслаждения и отдыха иметь в своем отшельничестве. По этой причине в его «замке молчания» были всевозможные средства увеселения: красивые лица, вкусные вина, хорошая музыка, совершенные формы и изящество молодости. Эти звуки музыки, хмельное вино, ароматы уводили в забвение, от реального мира и каждодневных мыслей, погружали в череду снов и философских грез. Это и были, по его мнению, настоящее воздержание и отшельничество, и этими средствами он хотел загнать внутрь стремления и желания, уничтожить их и таким образом отказаться от всех земных потребностей и наслаждений. Чтобы достичь просветления Будды. Это и был ключ к счастью, о котором обычные люди понятия не имели! Было кое-что еще, что привлекало его в буддийской вере – само изваяние Будды, особенно суровая улыбка, хитрая насмешливая улыбка, которая много о чем ему рассказывала, подобно дрожанию струн сетара, подобно зыби на воде, что отражает разноцветные лучи светильников и течет по каналам и бассейнам внутри дворца. Философия Рузбехана вращалась вокруг этого волнения воды и улыбки Будды, они были его откровением, потому что во всем сущем, во всех формах, мыслях и вещах он видел лишь изменчивое преходящее волнение. Все творение от начала до конца, по его мнению, было спокойной поверхностью, подобно поверхности воды в его бассейне, на которой дуновение шального ветерка образует складки зыби. В моменты, когда прилетает этот спокойный ветерок, все сущее снова возвращается к своим основам – к нирване, к вечному небытию. Жизнь, смерть, добро и зло, - все это есть изменчивая зыбь, мимолетная фантазия, мост, переправа в небытие и нирвану, дуновение ветерка по поверхности воды. Жизнь в его глазах была печальной, скорбной насмешкой, и он знал единственное средство от скорби, что убивало желания и стремления, - он топил ее в кубке с вином. В то же время он хотел убить в себе желание и стремление к жизни. Потому что согласно законам Будды это были те самые желния и стремления, которые в земном бытии проникают, просачиваются в душу, и любой, убив их в себе, может уйти в небытие, а это само по себе вечное блаженство.
По мнению Рузбехана, улыбка Будды тоже подтверждала его философию «зыби на воде». Потому что улыбка его, которая запечатлелась на его лице, была мимолетна, как и эта зыбь. Временами Рузбехан пытался достичь состояния Будды, и этим вечером он делал то же самое - копировал его улыбку, улыбку хитрую, надменную и пугающую. Он хотел скопировать ее и почувствовать состояние просветления Будды. Но в этот вечер он также почувствовал и вожделение к Гольчехр, поэтому высыпал порошок в вино, выпил и устремил взгляд в лицо Будды. Но было ли это снотворное или яд?
……………………………………….
До того как осуществились планы Рузбехана, в ту самую ночь 13 сафара 187 года от Хиджры29 прибыл гонец от халифа и привез приказ уничтожить всех Бармакидов. В ту ночь были убиты тысяча двести женщин и детей, близких и родственников Бармакидов и их слуг и невольников-гулямов, сочувствовавших им.
Назавтра, когда несколько арабов взломали железные ворота «замка молчания» и вошли, светильники все были погашены, только были видны языки огня из курительницы благовоний; они освещали насмешливую улыбку Будды и придавали ей зловещий вид. Рузбехан сидел на тюфяке, развалясь и скрестив ноги, и как будто застыл на своем месте. Подле него был сетар и кувшин с вином, а в левой руке было смятое письмо. Один из арабов подошел и взял письмо из рук. На нем была печать Фадла, сына Яхъи Бармаки, и в нем был приказ уничтожить арабов и объявить независимость Хорасана. Его лицо склонилось над водой, в неподвижных глазах отражался ее синий цвет, а на губах застыла насмешливая улыбка, философская улыбка Будды. Эта улыбка отражалась в воде и казалась зловещей. Как будто он хотел сказать:
«Это все не больше, чем зыбь на воде, как зыбь на воде мелко и преходяще. Как зыбь на воде, как улыбка Будды».
Все, что происходило вокруг, было, по его мнению, мелко и преходяще, и смерть тоже вошла в это число, как последняя степень насмешки и последняя зыбь на воде!
(с) перевод с персидского яз. В.Ю.Сковородников, 2016
Примечания переводчика:
1. Хорасан – историческая область в Иране. В период халифата Большой Хорасан включал в себя части на территории современных Афганистана, Туркменистана, Узбекистана и Таджикистана.
2. Бармаки – Бармакиды – древний персидский род из Балха, приведший к власти халифа Гаруна ар-Рашида и фактически управлявшие Хорасаном в конце VIII века. Фадл, Джафар, Мусса и Мохаммад – сыновья Яхъи, визиря Гаруна до Джафара.
3. хараджи – сборщик податей за землю. Харадж брался с иноверцев с земель, которые были завоеваны мусульманами.
4. Сасаниды - династия персидских правителей 224-651 гг.
5. Джафар – Джафар бен Яхъя Бармаки (767-803) – великий визирь при дворе Гаруна ар-Рашида. Обезглавлен в 803 году по приказу Гаруна. Персонаж «Тысячи и одной ночи».
6. Аббасе – сестра халифа Гаруна ар-Рашида
7. Гарун или Гарун ар-Рашид (763-809) – арабский халиф, правитель Аббасидского халифата в 786-809 гг. Стал халифом и правил с помощью визирей из семьи Бармакидов. Период его правления – экономический и культурный расцвет Халифата. Является персонажем «Тысячи и одной ночи».
8. Мусса – брат Джафара и Фадла Бармаки, наместник халифа в Сирии
9. Яхъя бин Абдоллах – мятежник, объявивший себя «халифом» вместо Гаруна в Гиляне в 792/793 гг.
10. Фадл Ибн аль-Раби (757/758-823/824) – влиятельный придворный министр Гаруна, соперник Бармакидов, полностью лояльный халифу
11. Иса, сын Махана – Али ибн-Иса ибн-Махан – наместник Хорасана, назначенный халифом в 796/797 г.
12. хумс - отчисление с различных видов добычи в размере 1/5 части, которое поступало в распоряжение халифа
13. Бамиан – древний город, центр буддизма, на территории современного центрального Афганистана.
14. Балх - один из древнейших городов мира на территории современного северного Афганистана, являлся традиционный центром зороастризма, считался местом рождения Заратустры
15. гулям – юноша-невольник
16. Тус – древний город в иранском Хорасане, теперь пригород Мешхеда
17. гяз – мера длины, 1.05 м
18. Согд или Согдиана – историческая область в междуречье Амударьи и Сырдарьи, центром области являлся современный Самарканд, в нее входили также Бухара и Худжанд
19. Джамасп – шахиншах Персии в 496-498/499 гг.н.э., из династии Сасанидов
20. Аршакиды – парфянская династия, 250 г.до н.э – 224 г.н.э., были свергнуты Сасанидами
21. Наубахар – древний буддийский храм в Балхе, его хранителями были Бармакиды, окончательно разрушен в конце VIII века арабами
22. Халид Бармаки – 705-782 гг. министр при дворе халифа Абу-ль-Аббаса, отец Яхъи Бармаки
23. Саганиан – древний город на месте современного Денау в южном Узбекистане
24. в году 42 от Хиджры – в 658/659 гг. от Р.Х.
25. Абдаллах бен Амер бен Карез – наместник Хорасана в 653 г.
26. Кейс бен Хейтам Аслами – наместник Хорасана, назначенный в 662/663 гг.
27. Храм Огня – атешкаде – название зороастрийскмх храмов
28. Гондишапур – город, важный научный центр Сасанидской империи и позже халифата, в VI-X вв. Находился в районе современного иранского города Дизфуль в Хузестане.
29. 13 сафара 187 года от Хиджры – 14 февраля 803 года
В «фотоальбоме» загружена карта Хорасана времен халифата Аббасидов (прим.пер.)