Мелвил, самый преданный из дворян Марии Стюарт – искусный дипломат, но ещеболее искусное перо: он умеет не просто писать, но и живописать, за что мы емуособенно благодарны. Его поездка к английскому двору подарила миру самое живоеи яркое изображение Елизаветы в приватной обстановке, а также одну из самыхблестящих исторических комедий. Елизавете хорошо известно, что этот светскийчеловек провел долгие годы при французском и германском дворах, и она пускаетсяво все тяжкие, чтобы блеснуть перед ним именно своими женскими достоинствами,не подозревая, что его беспощадная память удержит и увековечит для истории всеее кокетливые благоглупости и ужимки. Женское тщеславие частенько подводитЕлизавету; так и сейчас неисправимая кокетка, вместо того чтобы убеждать послашотландской королевы доводами политической мудрости, старается прежде всегоочаровать мужчину своими личными совершенствами. Она показывается ему во всемблеске. В необъятном своем гардеробе – три тысячи платьев насчитали после еесмерти – она выбирает самые дорогие туалеты и появляется одетая то поанглийской, то по французской, то по итальянской моде, в щедром декольте,открывающем обширные перспективы, щеголяет своей латынью, своим французским иитальянским и с ненасытной жадностью вбирает в себя безграничное, по-видимому,восхищение посла. А все же его комплименты, хоть и выраженные в превосходнойстепени, – она-де чудо как хороша, и умна, и образованна – ее не удовлетворяют,ей непременно хочется – «Скажи, зеркальце на стене, кто красивее во всейстране» – именно от посла шотландской королевы услышать, что он восхищен ею какженщиной больше, чем своей госпожой. Пусть скажет, что она либо красивее, либоумнее, либо образованнее, нежели Мария Стюарт. И она распускает перед ним своинеобычайно густые волнистые волосы, рыжие с красноватым отливом, и спрашивает,лучше ли волосы у Марии Стюарт, – каверзный вопрос для посланца королевы!Мелвил с честью выходит из затруднения, ответствуя с соломоновой мудростью, чтов Англии ни одна женщина не сравнится с Елизаветой, а в Шотландии ни одна непревосходит красотой Марию Стюарт. Но такое «и нашим и вашим» не удовлетворяеттщеславную кокетку: снова и снова расточает она перед ним свои чары – садитсяза клавесин и даже поет под лютню. Волей-неволей Мелвил, памятуя поручениеобвести Елизавету вокруг пальца, снисходит до признания, что лицо у нее белее,что она искуснее играет на клавесине и в танцах держится лучше, чем МарияСтюарт. Увлеченная самовосхвалением, Елизавета забывает о настоящей цели ихсвидания, когда же Мелвил сворачивает на эту щекотливую тему, Елизавета ужеопять играет роль: прежде всего она достает из ящика миниатюру Марии Стюарт инежно ее целует. Со слезой в голосе принимается она рассказывать, как мечтаетлично встретиться с Марией Стюарт, своей возлюбленной сестрицей (на самом делеона всю свою жизнь не жалела усилий, чтобы так или иначе расстроить всепредстоящие им свидания); если верить словам этой отпетой актрисы, то дорожевсего для нее знать, что ее соседка королева счастлива. Но у Мелвила трезваяголова и ясный взгляд. Разученной декламацией его не обманешь; подытоживая всевиденное и слышанное, он сообщит в Эдинбург, что Елизавета всеми своими речамии поступками лишь увиливала от правды, проявляя великое притворство, смятение истрах. Когда же Елизавета отважилась на вопрос, что думает Мария Стюарт о бракес Дадлеем, опытный дипломат воздержался как от решительного «нет», так и отясного «да». Уклончиво заявляет он, что Мария Стюарт еще недостаточно обдумалаэто предложение. Но чем больше он уклоняется, тем резче настаивает Елизавета.«Лорд Роберт, – говорит она, – мой лучший друг. Я люблю его как брата и никогдабы не искала себе другого мужа, если бы решилась выйти замуж. Но так как я нечувствую к сему склонности и бессильна себя побороть, то я желала бы, чтобы, покрайней мере, сестра моя избрала его, ибо я не знаю никого более достойногоделить с ней мое наследие. А для того, чтобы моя сестра не ценила его слишкомнизко, я намереваюсь через несколько дней возвести его в сан графа Лестерскогои барона Денбийского».
И действительно, по прошествии нескольких дней – третий акт комедии –совершается со всей пышностью и блеском означенная церемония. Лорд РобертДадлей преклоняет колена перед своей, государыней и возлюбленной, чтобы встатьс колен уже графом Лестером. Но даже в эту патетическую минуту женщина вЕлизавете сыграла с королевою недобрую шутку. Возлагая на верного слугуграфскую корону, любовница не может удержаться, чтобы не потрепать по головкемилого дружка; так торжественная церемония оборачивается фарсом, и Мелвиллукаво усмехается в бороду: он уже предвидит, какой забавный доклад пошлетсвоей госпоже в Эдинбург.
Но Мелвил прибыл в Лондон не только для того, чтобы как летописецнаслаждаться комедией, разыгрываемой коронованной особою: у него тоже своя рольв этом qui pro quo[75]. В его дипломатическомпортфеле имеются потайные карманы, которых он ни за что не откроет Елизавете;льстивая болтовня о графе Лестере – лишь дымовая завеса, скрывающая поручение,с которым он, собственно, и приехал в Лондон. Прежде всего ему надлежитэнергично постучаться к испанскому послу и выяснить, каковы, наконец, намеренияДона Карлоса, – Мария Стюарт не согласна больше ждать. Кроме того, ему порученосо всей осторожностью позондировать почву насчет возможных переговоров с ещеодним второсортным кандидатом – Генри Дарнлеем.
Означенный Генри Дарнлей пока еще стоит на запасном пути. Мария Стюартпридерживает его в резерве на тот случай, если провалятся все ее многообещающиепланы. Ибо Генри Дарнлей никакой не король и даже не князь; отец его, графЛенокс, как исконный враг Стюартов, был изгнан из Шотландии и лишен всехпоместий. Зато с материнской стороны в жилах восемнадцатилетнего юноши течетистинно королевская кровь Тюдоров; правнук Генриха VII, он первый prince ofblood[76]при английском королевском дворе ипотому вполне приемлемая партия для любой государыни; кроме того, у него еще топреимущество, что он католик. В качестве третьего, четвертого или пятогопретендента Дарнлей вполне возможен, и Мелвил ведет туманные, ни к чему необязывающие разговоры с Маргаритой Ленокс, честолюбивой матушкой этогокандидата на всякий случай.
Но таково условие любой удачной комедии: хотя все ее персонажи обманываютдруг друга, а все же кое-кому случается и запустить глаза в карты соседа.Елизавета не так уж наивна, чтобы думать, что Мелвил лишь с тем приехал вЛондон, чтобы отпускать ей комплименты насчет ее волос и искусной игры наклавесине. Она знает, что предложение сдать с рук на руки Марии Стюарт ее,Елизаветы, отставленного дружка не слишком восхищает шотландскую королеву; ейтакже хорошо известны честолюбие и практическая сноровка леди Ленокс. Кое-что,надо думать, пронюхали и ее шпионы. И как-то, во время обряда посвящения врыцари, когда Генри Дарнлей в качестве первого принца двора несет перед нейкоролевский меч, Елизавета в приливе искренности обращается к Мелвилу и говоритему, не сморгнув: «Мне очень хорошо известно, что вам больше приглянулся сеймолодой повеса». Однако Мелвил при такой попытке бесцеремонно залезать к немув потайной карман не теряет обычного хладнокровия. Плох тот дипломат, которыйне способен в трудную минуту соврать, не краснея. Сморщив умное лицо впрезрительную гримасу и с пренебрежением глядя на того самого Дарнлея, радикоторого он еще только вчера хлопотал, Мелвил замечает спокойно: «Ни одна умнаяженщина не изберет в мужья повесу с такой стройной талией и таким пригожимбезбородым лицом, более подобающим женщине, чем зрелому мужу».
Сдалась ли Елизавета на искусный маневр опытного дипломата? Поверила ли егопритворному пренебрежению? Или же она ведет в этой комедии еще болеенепроницаемую двойную игру? Но только вот что удивительно: сначала лордуЛеноксу, отцу Дарнлея, дозволено вернуться в Шотландию, а в январе 1565 годаразрешение получает и сам Дарнлей. Елизавета не то из каприза, не то изковарства посылает ко двору противницы как раз самого опасного кандидата.Забавно, что ходатаем по этому делу выступает не кто иной, как граф Лестер – онтоже ведет двойную игру, чтобы незаметно выскользнуть из брачных силков,расставленных его госпожой. Четвертый акт этого фарса тем самым переносится вШотландию, но тут искусно нарастающая путаница обрывается, и комедия сватовстваприходит к внезапному концу, неожиданному для всех участников.
Ибо политика, эта земная, искусственная сила, сталкивается в тот зимний деньс некоей извечной, изначальной силой: жених, явившийся к Марии Стюарт свизитом, неожиданно находит в королеве женщину. После долгих лет терпеливого,безучастного ожидания она наконец пробудилась к жизни. До сей поры она былалишь королевской дочерью, королевской невестой, просто королевой и вдовствующейкоролевой – игрушка чужой воли, послушный объект дипломатических торгов.Впервые в ней просыпается чувство, одним рывком сбрасывает она с себя коростучестолюбия, словно тяготящее ее платье, чтобы свободно распорядиться своим юнымтелом, своей жизнью. Впервые слушается она не чужих советов, а лишь голосакрови – требований и подсказки своих чувств. Так начинается история еевнутренней жизни.
Второе замужество
(1565)
То неожиданное, что произошло, в сущности, самая обыкновенная вещь на свете:молодая женщина влюбляется в молодого человека. Нельзя надолго подавитьприроду: Мария Стюарт, женщина с нормальными чувствами и горячей кровью, в этотповоротный миг стоит на пороге своей двадцать третьей весны. Четыре годавдовства протекли для нее в строгом воздержании, без единого сколько-нибудьсерьезного любовного эпизода. Но страсти можно лишь до поры до времени держатьв узде: даже в королеве женщина в конце концов предъявляет самое священное своеправо – любить и быть любимой.
Предметом первого увлечения Марии Стюарт стал – редкий в мировой историислучай – не кто иной, как политический искатель невест, Дарнлей, в 1565 году попоручению своей матушки объявившийся в Шотландии. Мария Стюарт не впервыевстречает этого юношу: четыре года назад, пятнадцатилетним подростком, онприбыл во Францию, чтобы принести в затененный покой вдовы de deuil blancсоболезнования своей матушки. И как же вытянулся с тех пор этот долговязый,широкоплечий юнец с соломенно-желтыми волосами, с девически гладким,безбородым, но и девически красивым лицом, на котором большие, круглыемальчишеские глаза с каким-то недоумением смотрят на мир. «Il n’est possible devoir un plus beau prince»[77], – сообщает о немМовиссьер, да и на взгляд юной королевы Дарнлей – «на редкость пригожий истатный верзила» – «the lustiest and bestproportioned long man». Марии Стюарт,с ее пылкой, нетерпеливой душой, свойственно обольщаться иллюзиями.Романтические натуры ее склада редко видят людей и жизнь в истинном свете; миробычно представляется им таким, каким они хотят его видеть. Непрестаннобросаемые от чрезмерного увлечения к разочарованию, эти неисправимыемечтательницы никогда не отрезвляются полностью. Освободившись от иных иллюзий,они тут же поддаются другим, ибо в иллюзиях, а не в действительности для нихнастоящая жизнь. Так и Мария Стюарт в скороспелом увлечении этим гладким юношейне замечает вначале, что его красивая внешность не скрывает большой глубины,что тугие мускулы не говорят о подлинной силе, а придворный лоск не знаменуетдушевной утонченности. Мало избалованная своим пуританским окружением, онавидит лишь, что этот юный принц мастерски сидит в седле, что он грациознотанцует, любит музыку и прочие тонкие развлечения и при случае может накропатьпремилый мадригал. Малейший намек на артистичность в человеке всегда много длянее значит; она от души радуется, что нашла в молодом принце товарища по танцами охоте, по всевозможным играм и упражнениям в искусствах, которыми увлекаютсяпри дворе. Его присутствие вносит разнообразие и свежее дыхание юности взатхлость и скуку придворной жизни. Но не только королеву пленил Дарнлей –недаром, следуя наставлениям сметливой матушки, он ведет себя с примернойскромностью: повсюду в Эдинбурге он вскоре желанный гость, «well liked for hispersonage»[78], как доносит Елизавете еенедальновидный соглядатай Рандольф. С поразительной ловкостью добивается онуспеха не только у Марии Стюарт, но и у всех вокруг.
Так, он завязывает дружбу с Давидом Риччо, новым доверенным секретаремкоролевы, агентом контрреформации: днем они вместе играют в мяч, ночью делятложе. Но, заискивая у католической партии, он ластится и к протестантам. Повоскресеньям сопровождает регента Меррея в реформатскую «кирку», где с хорошоразыгранным волнением слушает проповедь Джона Нокса; днем, для отвода глаз,обедает с английским посланником и славит доброе сердце Елизаветы, а вечеромтанцует с четырьмя Мариями. Короче говоря, долговязый, недалекий, но хорошовышколенный юноша отлично справляется со своей задачей; и, будучи круглымничтожеством, ни в ком не возбуждает преждевременных подозрений.
Но вот искра перекинулась, и занялся пожар – Мария Стюарт, чьейблагосклонности ищут государи и князья, сама теперь ищет любви глупогодевятнадцатилетнего мальчика. Долго сдерживаемая, нетерпеливая страстьпробивается с вулканической силой, как это бывает с цельными характерами, нерастратившими и не промотавшими своих чувств в пустых интрижках илегкомысленных увлечениях; благодаря Дарнлею впервые в Марии Стюарт заговориложенское естество – ведь ее супружество с Франциском II так и осталось ничем неразрешившейся детской дружбой, и все эти годы женщина в королеве прозябала вкаких-то сумерках чувств. Наконец-то перед ней человек, мужчина, на которогооттаявший, запруженный переизбыток ее страстности может излиться кипящейстремниной. Не размышляя, не рассуждая, она, как это часто бывает с женщинами,видит в первом попавшемся шалопае единственного возлюбленного, посланного ейсудьбой. Конечно, умнее было бы повременить, проверить человека, узнать емунастоящую цену. Но требовать логики от страстно влюбленной молодой женщины –все равно что искать солнце в глухую полночь. Тем-то и отличается истиннаястрасть, что к ней неприменим скальпель анализа и рассудка. Ее не вычислишьнаперед, не сбалансируешь задним числом. Выбор, сделанный Марией Стюарт, лежит,без сомнения, за гранью ее обычно столь трезвого разума. Ничто в этом незрелом,тщеславном и разве что красивом мальчике не объясняет такого бурного разливачувств. Как и у многих мужчин, которых не по заслугам любят превосходящие ихдуховно женщины, единственная заслуга Дарнлея, его приворотный корень в том,что ему посчастливилось в критическую минуту, исполненную величайшегонапряжения, подвернуться этой женщине, в которой еще только дремала воля клюбви.
Итак, понадобилось немало времени, чтобы кровь гордой дочери Стюартоввзыграла. Зато теперь она бурлит и клокочет в нетерпении. Уж если Мария Стюартчто задумала, долго тянуть и откладывать она не станет. Что ей Англия, чтоФранция, что Испания, что все ее будущее по сравнению со счастьем этой минуты!Довольно с нее скучной игры в дурачки с Елизаветой, довольно полусонногосватовства из Мадрида, хотя бы и сулящего ей корону двух миров: ведь рядом он,этот светлый, юный и такой податливый, сластолюбивый мальчик с алым чувственнымртом, глупыми ребячьими глазами и еще только пробующей себя нежностью! Поскореесвязать себя, принадлежать ему – вот единственная мысль, владеющая королевой вэтом блаженно-чувственном ослеплении. Из придворных знает на первых порах о еесклонности, о ее сладостных тревогах лишь новый доверенный ее секретарь ДавидРиччо, не жалеющий сил, чтобы искусно направить ладью влюбленных в гаваньЦитеры[79]. Тайный агент папы видит всупружестве королевы с католиком верный залог владычества вселенской церкви вШотландии и с усердием сводника хлопочет не столько о счастье юной пары,сколько о политических интересах контрреформации. В то время как оба хранителяпечати, Меррей и Мэйтленд, еще и не подозревают о намерениях королевы, онсносится с папой, испрашивая разрешения на брак, поскольку Мария Стюарт состоитс Дарнлеем в четвертой степени родства. В предвидении неизбежных осложнений онзондирует почву в Мадриде, может ли королева рассчитывать на помощь Филиппа II,если Елизавета захочет помешать этому браку, – словом, исполнительный агенттрудится не покладая рук в надежде, что успех послужит к его собственной славеи к славе католического дела. Но как он ни трудится, как ни роет землю,расчищая дорогу к заветной цели, королеве не терпится – ей противна этамедлительность, эта осторожность и оглядка. Ведь пройдут бесконечные недели,пока письма со скоростью черепахи доползут туда и обратно через моря и океаны.Она более чем уверена в разрешении святого отца, так стоит ли ждать, чтобыклочок пергамента подтвердил то, что ей необходимо сейчас, сию минуту. Врешениях Марии Стюарт всегда чувствуется эта слепая безоглядность, этотвеликолепный безрассудный задор. Но и эту волю королевы, как и всякую другую,сумеет выполнить расторопный Риччо; он призывает к себе католическогосвященника, и хотя у нас нет доказательств того, что был совершен некийпредварительный обряд – в истории Марии Стюарт нельзя полагаться насвидетельства отдельных лиц, – какое-то обручение состоялось, союз междувлюбленными был как-то скреплен. «Laudato sia Dio, – восклицает их бравыйприспешник Риччо, – теперь уже никому не удастся disturbare le nozze»[80]. При дворе и не догадываются оматримониальных планах Дарнлея, а он уже поистине стал господином ее судьбы; аможет быть, и тела.
Matrimonio segreto[81]держится в строгойтайне; не считая священника, обязанного молчать, посвящены только эти трое. Нокак дымок выдает невидимое пламя, так нежность обличает скрытые чувства; прошлонемного времени, и весь двор уже глаз не сводит с влюбленной пары. Каждомубросилось в глаза, с каким рвением и какой тревогой ухаживала Мария Стюарт засвоим родичем, когда бедный юноша – как ни смешно это звучит для жениха –заболел корью. Все дни просиживает она у постели больного, и он, поправившись,ни на шаг от нее не отходит. Первым насупил брови Меррей. До сего времени он отдуши поощрял (радея главным образом о себе) все матримониальные проекты своейсестрицы; будучи правоверным протестантом, он даже не возражал против того,чтобы породниться с испанским отпрыском Габсбургов, этим оплотом и щитомкатолицизма, не видя для себя в том большой помехи, – от Холируда не ближнийсвет до Мадрида. Но кандидатура Дарнлея для него зарез. Проницательному Мерреюне надо объяснять, что едва лишь тщеславный слабохарактерный юнец станетпринц-консортом, как он захочет самовластия, будто настоящий король; Меррей ктому же достаточно политик, чтобы чуять, куда ведут тайные проискисекретаря-итальянца, агента папы: к восстановлению католического суверенитета,к искоренению Реформации в Шотландии. В этой непреклонной душе властолюбивыепланы перемешаны с религиозными верованиями, жажда власти – с тревогой осудьбах отечества; Меррей ясно видит, что с Дарнлеем в Шотландии установитсячужеземная власть, а его собственной придет конец. И он обращается к сестре сословами увещания, предостерегая ее против брака, который вовлечет еще незамиренную страну в неисчислимые конфликты. И когда убеждается, чтопредостережениям его не внемлют, в гневе покидает двор.
Да и Мэйтленд, второй испытанный советник королевы, сдается не сразу. И онпонимает, что его высокое положение и мир в Шотландии под угрозой, и он, какминистр-протестант, восстает против принца-консорта[82]католика; постепенно вокруг обоих вельмож собирается всяпротестантская знать. Открылись глаза и у английского посла Рандольфа. Всмущении оттого, что оплошал и время упущено, ссылается он в своих донесенияхна witchcraft – смазливый юноша якобы околдовал королеву – и бьет в набат,прося помощи. Но что значат недовольство и ропот всех этих мелких людишек посравнению с неистовым, яростным и бессильным гневом Елизаветы, когда она узнаето выборе, сделанном противницей! Дорого же она поплатилась за свою двойнуюигру; во всей этой комедии сватовства ее попросту одурачили, сделали общимпосмешищем. Под видом переговоров о Лестере выманили у нее истинногопретендента и контрабандой увезли в Шотландию; она же со всей своейархидипломатией села в лужу и может теперь пенять только на себя. В приступеярости она велит заточить в Тауэр леди Ленокс, мать Дарнлея, зачинщицусватовства, она грозно приказывает своему «подданному» Дарнлею немедлявернуться в Англию, она стращает его отца конфискацией всех поместий, онасозывает коронный совет, и он, по ее требованию, объявляет этот брак опаснымдля дружбы между обоими государствами, иначе говоря, угрожает войной. Нообманутая обманщица так растерялась в душе и так напугана, что тут же начинаетклянчить и торговаться; спасаясь от позора, она торопится бросить на стол свойпоследний козырь, заветную карту, которую до сих пор прятала в рукаве. Впервыев открытой и обязывающей форме предлагает она Марии Стюарт (теперь, раз ужеигра все равно проиграна) подтвердить ее право на английский престол, она дажеотряжает в Эдинбург (так ей не терпится) нарочного с торжественным обещанием:«If the Queen of Scots would accept Leicester, she would be accounted andallowed next heir to the crown as though she were her own born daughter»[83]. Это ли не образчик извечной бессмыслицывсяких дипломатических торгов и ухищрений: то, чего Мария Стюарт долгие годыдобивалась от своего недруга всеми силами ума, всей настойчивостью и хитростью,а именно: признания ее наследственных прав, само теперь плывет ей в руки и какраз благодаря величайшей глупости, какую она сотворила в жизни.
Но такова судьба всех политических уступок: они всегда запаздывают. Не далеекак вчера Мария Стюарт была политиком, сегодня она только женщина, тольковозлюбленная. Стать признанной наследницей английского престола было лишьнедавно ее заветной мечтой; сегодня это честолюбивое стремление оттеснено кудаболее легковесным, но и более пламенным желанием женщины – поскорее завладетьэтим статным красавцем, этим мальчиком. Запоздали угрозы и прельстительныепосулы Елизаветы, запоздали и увещания честных друзей, таких, как герцогЛотарингский, ее дядя, который советует ей отказаться от этого «joli hutaudeau»– «смазливого шалопая». Ни доводам разума, ни соображениям государственнойважности уже не совладать с ее пылким нетерпением. Иронически звучит ее ответразъяренной Елизавете, запутавшейся в собственных сетях: «Мне поистине странно,что я не угодила моей доброй сестрице: ведь выбор, который она порицает, ни вчем не расходится с ее волей. Разве не отвергла я всех чужеземных искателей ине предпочла им англичанина, в жилах которого течет кровь обоих наших правящихдомов, первого принца Англии?» Против этого Елизавете трудно возразить, ведьМария Стюарт чуть не буквально – но только по-своему – выполнила ее волю. Онаостановила свой выбор на английском дворянине, том самом, которого Елизаветаприслала к ней с двусмысленными намерениями. Но так как соперница, не владеясобой, засыпает ее все новыми предложениями и угрозами, Мария Стюартвысказывается уже грубо и откровенно. Слишком долго ее кормили обещаниями иобманывали в лучших надеждах: наскучив этим, она, с одобрения всей страны, самасделала выбор. Невзирая на то, что из Англии шлют то кислые, то сладкие письма,в Эдинбурге на всех парах готовятся к свадьбе, Дарнлею наспех жалуют еще титулгерцога Росского; английский посланник, который в последнюю минуту прискакал изАнглии с кипой протестов и нот, еще не вылезая из кареты, слышит, что ГенриДарнлею отныне надлежит именоваться и титуловаться (namet and stylith) неиначе, как королем.
Двадцать девятого июля колокола возвещают о венчании. В маленькой домашнейкапелле Холируда священник благословляет молодых. Мария Стюарт, неистощимоизобретательная в устройстве торжественных церемоний, приводит всех визумление, появившись в траурном одеянии, том самом, в котором она провожалагроб своего усопшего супруга, короля Франции, – этим она как бы подчеркивает,что не по легкомыслию идет она вторично к алтарю, не потому, что забыла первогосупруга, а единственно выполняя волю своего народа. И только прослушав мессу ивернувшись к себе в опочивальню, она – вся эта сцена мастерски задумана, ипышные уборы лежат наготове, – уступая нежным мольбам Дарнлея, соглашаетсяснять траур и сменить его на цвета радости и веселья. Внизу осаждает замокликующая толпа, в которую щедрыми горстями кидают деньги, и с легким сердцемкоролева и ее народ спешат упиться праздничным весельем. К великой досаде ДжонаНокса, кстати лишь недавно, на пятьдесят седьмом году жизни, вторичновступившего в брак и взявшего девицу восемнадцати лет – но радости он признаеттолько для себя, – четыре дня и четыре ночи кипит веселье, и пиршества сменяютдруг друга, как будто все темное, гнетущее ушло навек и отныне начинаетсяблаженное царство юности.
Отчаянию Елизаветы нет границ, когда она, незамужняя и неспособная кзамужеству, слышит, что Мария Стюарт вновь взошла на брачное ложе. Сама же онасвоими хитроумными маневрами только осрамила себя на весь мир: сватала королевеШотландской своего сердечного дружка, а его оконфузили всенародно; возражалапротив кандидатуры Дарнлея, а ее советами пренебрегли; послала нарочного споследним предупреждением, а ее посланца продержали у запертых дверей, пока некончился обряд. Необходимо было что-то предпринять для спасения своегопрестижа. Порвать дипломатические отношения и объявить войну? Но под какимпредлогом? Ведь Мария Стюарт абсолютно и неоспоримо права, она достаточнопосчиталась с волею Елизаветы, не отдав своей руки чужеземцу, к тому же Дарнлейи безупречная партия: ближайший кандидат на английский престол, правнук ГенрихаVII – чем не достойный супруг? Нет, всякая попытка протестовать, ввиду полногоее бессилия, только изобличит перед миром личную досаду Елизаветы.
Однако двойная игра всегда была и пребудет душой всех поступков Елизаветы.Только что потерпев жестокую неудачу, она все же остается верна себе. Она,конечно, воздержится от объявления войны, не отзовет и своего посланника, новтихомолку постарается, елико возможно, пакостить счастливой паре. Слишкомнерешительная и осторожная, чтобы открыто выступить против своих лютых врагов,Дарнлея и Марии Стюарт, она действует с помощью интриг и подкупов. В Шотландиивсегда найдутся недовольные, восстающие против наследственной власти, а на сейраз с ними заодно человек, головой выше прочей мелюзги, выделяющийся своейнезаурядной энергией и открыто заявивший протест. Меррей демонстративно неявился на свадьбу сестры, и посвященные сочли это недобрым знаком. Ибо Меррею –что немало способствует притягательности и загадочности этой фигуры – вудивительной мере присуще умение предугадывать внезапные изменения политическойпогоды; какой-то верный инстинкт предупреждает его о назревающей опасности, и вэтих случаях он делает самое умное, что может сделать умудренный политик, –исчезает. Он выпускает из рук кормило власти и становится невидим и неуловим.Подобно тому как внезапное высыхание рек и иссякание источников предвещает вприроде стихийные бедствия, – так исчезновение Меррея неизменно предрекает –история Марии Стюарт тому наглядное доказательство – политическую непогоду. Напервых порах Меррей ведет себя скорее пассивно. Он запирается в своем замке, онупрямо избегает двора, показывая, что, как регент и сберегатель протестантизма,решительно осуждает возведение Дарнлея на шотландский престол. Но Елизаветемало одного протеста. Ей нужен бунт; в Меррее и в столь же, как и он,недовольных Гамильтонах ищет она союзников и помощников. Со строжайшим наказомни в коем случае ее не скомпрометировать, «in the most secret way», поручаетона агенту поддержать лордов деньгами и людьми «as if from himself», якобы поего личному почину, ей же, Елизавете, будто ничего о том не известно. Деньги,как благодатная роса на жухнущие луга, падают в жадные руки лордов, сердца ихснова загораются мужеством, и обещанная военная помощь способствует назреваниюмятежа, которого с таким нетерпением ждут в Англии.
Пожалуй, единственная ошибка Меррея, этого умного и дальновидного политика,в том, что он и в самом деле понадеялся на ненадежнейшую из правительниц и сталво главе мятежа. Разумеется, осторожный заговорщик не спешит ударить и лишьтайно вербует сообщников; он не прочь повременить, пусть Елизавета открытовыскажется за возмутившихся лордов, и тогда не как мятежник, но как сберегательверы станет он против сестры. Однако Мария Стюарт, встревоженная двусмысленнымповедением брата и по праву не желая терпеть его враждебной безучастности,торжественно призывает его к ответу, требуя, чтоб он оправдался передпарламентом. Меррей, гордостью не уступающий сестре, не признает себяобвиняемым и надменно отказывается покориться; и тогда на него и егоприверженцев налагается опала (put to the horn), глашатай возвещает об этом нарыночной площади. Так снова призвано решать оружие, а не разум.
И тут, как всегда в минуты ответственных решений, проявляется с неотразимойясностью различие обоих темпераментов – Марии Стюарт и Елизаветы. Мария Стюартне знает колебаний, ее мужество нетерпеливо, у него жаркое дыхание и быстраяпоступь. Елизавета же, скованная робостью, медлит и тянет с решением; она ещетолько размышляет, не вмешаться ли открыто, не повелеть ли государственномуказначею снарядить войско в помощь бунтовщикам, как Мария Стюарт уже нанеслаудар. Всенародно оглашает она грамоту, в которой начисто изобличаетбунтовщиков. «Мало того что они без счету захватили почестей и богатств, они быи Нас, и все Наше Королевство рады прибрать к рукам, чтобы владеть им по своейволе, а Нам бы слушаться во всем их указки, – словом, они не прочь завладетьпрестолом, а Нам разве что оставить титул, исправлять же все дела в государствепредерзостно берутся сами».
Не теряя ни минуты, вскакивает отважная амазонка в седло. Сунув пистолеты запояс, в сопровождении закованного в золоченые латы молодого супруга и верныхприсяге дворян, торопится она во главе наспех собранного войска навстречубунтовщикам. Не успели веселые гости отрезвиться, как свадебный поездпревратился в военный поход. И эта безоглядная решимость приносит свои плоды.Кое-кого из мятежных баронов оторопь берет перед этой новоявленной энергией,тем более что подкреплений из Англии не видно, Елизавета вместо обещаннойпомощи отделывается смущенными отговорками. Один за другим возвращаются они сповинной к своей законной государыне, и только Меррей не хочет покориться;всеми покинутый, он не успевает сколотить мало-мальски годное войско, как ужеразбит наголову и вынужден скрыться. До самой границы преследует его вбезумной, бешеной скачке победоносная королевская чета. Меррей едва уносит ногии в середине октября находит убежище на английской земле.