– Почему туго... У них просто традиционный восточный взгляд. Если сэнсэй говорит, значит надо выполнять, а не смеяться. Но потихоньку отмирает этот взгляд. У меня только один аспирант такой серьезный, а все остальные с чувством юмора. Любые задания воспринимают как шутку. И не выгонишь ни одного – за обучение уплачено.
– А вот у нас в Юнайтед Стэйтс... – начал было Владлен Эдисонович, но не договорил. В дверь просунулась голова Гены Сучкова и задвигала бровями. Мы проворно соскользнули с оранжевых полотенец – но только успели добежать до выхода, как Гена заскочил в сауну целиком, захлопнул дверь и схватился обеими руками за деревянную ручку.
– Кто же так стоит на шухере? – укоризненно шепнул ему Рауль Абрамович. – Надо было заблаговременно!
– Чччч! – прошипел Гена и припал ухом к двери. С полминуты все молчали.
– Вот он, закон бутерброда, – заметил Владлен Эдисонович. – А я уже пропотел. Мне бы выйти уже...
– Придется подождать, – шепотом сказал профессор. – Сейчас бабушки помоются и пойдут в бассейн. А мы вылезем – и через коридор в наше отделение. Сколько их там всего?
– Не знаю, – честно признался Гена. – Я услышал шорох, и сразу сюда. А они вон как быстро.
– Вода течет? Воду слышно?
Гена еще раз приложил ухо к двери – как вдруг дверь слегка дернулась. Гена подпрыгнул на месте, крепче вцепился в ручку и уперся тощей ногой в косяк. Я поспешил ему на помощь. С той стороны подергали еще пару раз.
– Выпустите меня! – взмолился Владлен Эдисонович. По его бакенбардам струился пот. – Я притворюсь японкой!
– На пол, Владлен, на пол! – скомандовал Рауль Абрамович. – Внизу легче.
Владлен Эдисонович принял положение лежа. Дверь больше не дергалась, но мы с Геной боялись ее отпустить – еще минуту не выпускали ручки и не отрывали ног от косяка. Рауль Абрамович тем временем обмотал вокруг себя оранжевое полотенце, а из маленького сделал подобие чадры.
– Все спрятал, – сказал он. – Делайте так же. Ни одна бабушка не испугается.
Дверь рванулась с удвоенной силой. Мы с Геной вцепились в ручку что было мочи – но со второго рывка она оторвалась. Споткнувшись о лежащего на полу Владлена Эдисоновича, мы оба завалились в промежуток между полками и кирпичной стенкой, отгораживающей печь.
В дверях стоял давешний импозантный мужчина в резиновых сапогах. Округлив глаза, он смотрел на открывшуюся ему сцену из античной жизни. Патриций в оранжевой тоге, египетский сфинкс и два поверженных легионера.
– Мы перепутали, – сказал я, потирая ушибленный затылок. – Мы не умеем читать. Мы боялись испугать женщин. Извините, пожалуйста...
Глаза мужчины немножко сузились обратно.
– Ага, – сказал он. – Конечно...
Дверь закрылась.
– Ну вот, – сказал Рауль Абрамович, снимая с себя тогу и расстилая ее на полке. – Ложная тревога. Нет там никаких бабушек.
Поместив отломанную дверную ручку на кирпичи, мы покинули сауну. Владлен Эдисонович открыл дверь на улицу, ступил за порог – и вдруг молниеносно впрыгнул обратно, отдавив мне ногу.
– Там в воде кто-то сидит! – прошептал он. – Там бабушка!
– Через коридор! – скомандовал Рауль Абрамович. Мы бегом пересекли мыльню, вышли в предбанник и остановились под занавеской.
– Перебежками по одному, – сказал профессор. – Кто первый?
– Давайте я, – вызвался Владлен Эдисонович. Он высунул голову из дверей, повертел ей туда-сюда, прижал к паху полотенце и засеменил по дуге в соседний вход – но через две секунды прискакал обратно с изменившимся лицом.
– Там тоже бабушка! – сообщил он нам. – Везде бабушки!
– Что за ерунда? – пробормотал Рауль Абрамович. – Вадичек, иди разберись.
– Занавеску видите? – сказал я. – Какого она цвета?
– Хм... Теперь она синяя. А раньше была красная, я точно помню. Мы под синюю зашли, под мужскую.
– Ну вот. Раньше мужское отделение было там. А теперь здесь. Поскольку сауна у них одна, отделения меняются. До пяти часов сауна в женском, а после пяти – в мужском. Перевешивают занавески. Так часто делают.
– А нам не сказали?!
– Не сказали. Видимо, забыли. Этот дядька, наверное, нас и искал, чтобы сказать. А мы от него зачем-то спрятались.
– Получается, там вовсе не бабушка сидит, в бассейне?
– Выходит, не бабушка. Скорее, дедушка. Бабушки там, где наши вещи лежат. Потом попросим, чтобы их принесли.
– Правильно. А пока пошли к дедушке.
Уже ничего не боясь, мы выбрались на улицу, преодолели цепь каменных плит и оказались у бассейна. Из него торчала мужская голова с короткой стрижкой, упитанными щеками и узкими щегольскими усиками.
– Каничива, – сказал Рауль Абрамович и изобразил поклон. Голова на приветствие не ответила. Мы залезли в воду и расселись вдоль гранитных валунов, побросав на них свои полотенца.
– Татэма ий дэс, – еще раз обратился к голове профессор. Голова молчала. Профессор вздохнул и лег затылком на камень, устремив взгляд на небо. Оно начинало темнеть. Над горизонтом зажглась первая звезда.
– Это Марс или Венера? – полюбопытствовал Владлен Эдисонович.
– Юпитер, – авторитетно заявил Гена Сучков. – Там сейчас должен быть Юпитер.
– Да, – согласился Рауль Абрамович. – Теперь опять называется Юпитер.
– Что значит «опять»? – не понял Гена.
– Молодой еще, – усмехнулся профессор. – Не знает, как Юпитер назывался при коммунистах.
– А как?
– Юленинград!
Три русских живота синхронно подпрыгнули под водой и затряслись, гоня мощную волну. Дойдя до головы напротив, волна плеснула ей в ноздри и намочила усы. Бассейн еще дрожал от нашего хохота, как вдруг всё перекрыл недовольный хриплый рев:
– ЭЙГО ВАКАНННАЙ!!!
Сразу вслед за этим голова начала подниматься из воды – и нам открылась удивительная картина.
Непосредственно за человеческой головой шла голова рыбья. Вылезая из воды, она тянула за собой грациозно изогнувшееся туловище, мощный хвост и крутые волны, в которых рыба плескалась. Волны были синие с белыми барашками, а рыбу покрывала серебристая чешуя. С рыбой соседствовали два дракона с когтистыми лапами и длинными языками – они начинались на плечах, обвивали бицепцы и трицепцы, извивались на предплечьях и свешивали хвосты на запястья. Разглядеть, что было в паху, мешало полотенце. На ногах опять начинались разноцветные змеиные кольца, уходившие под воду.
Обладатель всей этой красоты, надменно выпрямившись, смотрел на нас, как розовый фламинго на белых червяков. Потом он повернулся задом, явив нашему взору потрясающий гибрид японской сакуры с запорожским дубом, – это мощное древо цвело по всей его спине мелкими цветками, тут и там выкидывая сильно стилизованные желуди. Корни древа расползались по ягодицам и очень достоверно переходили в змеиные кольца. Покрытая чешуей нога шагнула за валуны, приняла на себя тяжесть тела – и вместе с другой змеиной ногой понесла всю эту выставку в мыльню.
– Что он сказал, Вадичек?
– Сказал, что не понимает английского языка.
– Так ведь мы... А, ну да, ему все едино...
– Кто это такой вообще? – спросил Владлен Эдисонович. – Зачем так орать?
– Это местный мафиози. Якудза. Правда, Вадичек?
– Похоже на то. Только вот мизинец у него присутствует. Был бы отрублен, значит сто процентов якудза. А так только девяносто. Не исключено, что он никакой не якудза, а просто тимпира. Приблатненный.
– Ну, все равно... – пробормотал Владлен Эдисонович. – А ведь там у меня Американ Экспресс... Вы говорили, здесь нет воров и бандитов...
– Твой экспресс у бабушек, – успокоил его Рауль Абрамович. – Бабушки на страже. Мне вот интересно, почему у него рыба на груди.
– Это карп, – сказал я. – Символ мужества. Или богатства, не помню.
– А драконы?
– Драконы – символ чего угодно. Драконов где хочешь рисуй, не прогадаешь.
– А сакура чего символ?
– Сакура – символ Японии. Пора бы знать такие вещи.
– А, ну да... Вот видите, здесь даже уголовники чувствуют прекрасное. Даже у них все продумано. Своя эстетика, своя символика...
– У наших тоже символика, – хмуро отозвался Владлен Эдисонович. – Кинжал символизирует «смерть ментам». Черный квадрат – «от звонка до звонка». Паутина – «сижу за гоп-стоп». Белая корона – «пахан». Три точки – «петух»...
– Что ты, Владлен!.. – запротестовал Рауль Абрамович. – Как можно сравнивать?..
– А есть еще аббревиатуры! ЛЕБЕДУН – «любить ее буду, если даже уйдет навсегда». ТИГР – «товарищи, идем грабить ресторан». ДЖОН – «дома ждут одни несчастья». ПИПЛ – «первая и последняя любовь». ЛСД – «любовь стоит дорого»...
– Боже! – воскликнул профессор. – Откуда такие познания?
– А я знаю, как расшифровывается ЯПОНИЯ, – сказал вдруг Гена Сучков.
– Как?!
– «Я прощаю обиду, не измену, ясно?»
Дверь в мыльню открылась, и мы снова увидели татуированного посетителя. Уверенно ступая чешуйчатыми ногами по камням, он нес перед собой фанерный короб. Залез в бассейн, сел, поставил короб перед собой на воду. Из-за бортов поднималось узкое горлышко кувшина. Посетитель наклонил его, побулькал, вынул из короба бумажный стаканчик, опрокинул в рот и крякнул:
– УМЭ!
– Очень вкусно, – перевел я.
– Понятно, – кивнул Владлен Эдисонович. – Хочет, чтобы мы с ним вместе порадовались. Передайте ему, плиз, что я глубоко тронут. И пусть он еще выпьет.
– Да ладно, – сказал я. – Не станет он с фраерами разговаривать.
Татуированный меж тем снова наклонил емкость и булькал несколько дольше, производя в коробе какие-то манипуляции. Потом вернул кувшин в вертикальное положение и толкнул короб обеими руками от себя.
– НОМЭ!
Слегка покачиваясь, короб пересек бассейн и уткнулся в грудь Владлену Эдисоновичу. Внутри стояли четыре бумажных стаканчика, наполненных на треть, и мелкие коробочки с разной закуской.
– Угощает, – перевел я.
– Спасибо... Как «спасибо», забыл... Аригато?.. Аригато!!!.. Это сакэ?.. И даже горячее?.. О-о-о... Ралька, ты только попробуй!
– Я за рулем, – сказал Рауль Абрамович. – Хотя нет, давай, а то обидится...
Мы выпили, составили стаканы в пирамидку и с поклоном отправили короб обратно. Татуированный посетитель поймал его, налил, выпил, чем-то закусил. Потом наставил на нас указательный палец и спросил:
– Амэрика?
– Йес, – сказал Владлен Эдисонович.
– Ноу, – сказал Рауль Абрамович.
Татуированный недоуменно перевел взгляд на Гену Сучкова.
– Раша! – сказал Гена.
– А-а-а! – закивал татуированный. – Росиа!..
Он разобрал пирамидку, повторил разлитие и снова отправил короб в нашу сторону, выразительными знаками призвав нас не только пить, но и закусывать. Рауль Абрамович втихаря перелил свое сакэ в чужой стакан. Владлен Эдисонович тщательно исследовал содержимое коробочек.
– Это что за тараканы такие?
– Это саранча, – объяснил я. – Жареная в соевом соусе с добавлением сахара. Довольно вкусно. Только иногда ноги в зубах застревают.
– Нет, саранчи не надо. Тут вот огурцы, морковка, я лучше морковку...
Когда короб снова отплывал от нас, мы подняли вверх сразу восемь больших пальцев. Татуированный радостно осклабился. Настроение у него повышалось.
– Росиа, – задумчиво произнес он после третьей. – Росиа...
И вдруг просиял:
– Бубука!
– Что он говорит? – повернулся ко мне Рауль Абрамович.
– Не пойму, – сказал я. – Бубука какая-то...
– Бубука! – повторил татуированный и описал рукой высокую параболу.
– А-а-а! – догадался профессор. – Бубка! Сергей Бубка! Прыжки с шестом.
– Йес-йес! – закивал татуированный, отсылая нам третий магарыч. – Бубука! Сэругэй Бубука – намба ван!
Пока мы выпивали, он задумчиво смотрел на воду. Потом сказал:
– Орэмо вакай токи яттэта.
– Говорит, в молодости тоже прыгал с шестом, – перевел я.
Татуированный выбрался из бассейна на гравий, подошел к стене, где стояли грабли с бамбуковым черенком, и взял их наперевес. Сделал одухотворенное лицо и побежал в сторону изгороди. Казалось, он хочет перемахнуть через нее и нырнуть в бассейн к бабушкам – но такой подвиг был ему уже не под силу. Он лишь стукнул граблями по гравию, лениво обозначил преодоление планки и плюхнулся в сугроб.
– Ха-ха-ха! – донеслось из сугроба. – Вакай токи нэ!
– Молодой прыгал, – перевел я. – Сейчас годы не те.
В сугробе после прыжка осталась обширная вмятина. Мне даже почудилось, что и татуировки отпечатались тоже. Сам прыгун быстро залез обратно в бассейн, потряс кувшином, нацедил остатки в стакан и выпил.
– Моттэ куру! – сказал он, опять вставая. – Маттэ!
– Говорит: ждите, принесу еще.
– Он хочет нас напоить, – заключил Рауль Абрамович, когда татуированный скрылся за дверью. – Надо бы нам уже потихонечку-полегонечку...
– Да, собственно, уже и хватит, – сказал Владлен Эдисонович. – Я насиделся.
– Я тоже, – присоединился Гена Сучков. – Голову помыть, и на выход.
Мыльня была пуста.
– Вадичек, это что написано? – спросил профессор. – Мыло или шампунь? Мыло? Значит, вот это шампунь. Все поняли?
Мы расселись на пластмассовых табуретках и принялись намыливать головы.
– Моттэ кита! – послышалось сзади. – О-сакэ!
Татуированный коробейник стоял у нас над душой со своей провизией. Рауль Абрамович выразительно потыкал пальцем в сторону двери на улицу.
– Летс дринк ин зэ ротэмбуро!
– А-а, йес-йес! – закивал коробейник. – Ротэмбуро!
Он прошагал к двери и исчез за ней вместе со своим коробом. Мы домылись и вышли в предбанник. Корзины с нашей одеждой уже были здесь, заботливо кем-то перенесенные. Владлен Эдисонович обследовал карманы брюк, убедился в сохранности всего оставленного и просветлел лицом.
– Здесь все для людей! – сказал Рауль Абрамович, натягивая носки. – Никогда не устану этого повторять. Здесь все продумано так, чтобы нам было хорошо! Правда, Вадичек?
– Святая правда! – отвечал я. – Как у Будды за пазухой!
– Конечно, конечно, – бормотал Владлен Эдисонович. – У вас тут просто какое-то буржуинство. Бочка варенья, корзина печенья, рюмка сакэ... И все бесплатно.
– Тогда это не буржуинство! – возразил Гена Сучков. – Это наоборот, полный коммунизм! Мы его строили-строили – а построили японцы.
– Да какая разница? – сказал Рауль Абрамович. – Коммунизм, капитализм... Главное, чтобы всем было хорошо, я так считаю. Да, Вадичек?
– Вестимо, – сказал я.
Дверь вдруг открылась, и показалось татуированное тело.
– Э-э-э-э... – разочарованно произнес наш собутыльник. – Томаранай?
– Томаранай, – подтвердил я. – Мы ведь не остаемся здесь ночевать?
– А здесь что, гостиница? – спросил Владлен Эдисонович.
– Получается... Хочешь, ночуй, не хочешь, не ночуй...
– О-сакэ! – сказал собутыльник и протянул бумажный стаканчик Раулю Абрамовичу.
– Айм драйвинг, – запротестовал было Рауль Абрамович, но тут же смягчился и принял подношение. – Аригато!
– Минна! – сказал татуированный, облачаясь в халат и обводя нас пальцем.
Мы выпили по глотку и вышли в холл. Татуированный не отставал. За стойкой дежурил все тот же импозантный мужчина. Я подошел его поблагодарить.
– Спасибо. У вас здесь замечательно.
– Вам понравилось?
– Очень!
– Из какой вы страны?
– Из России.
– О-о-о... В России холодно, да?
– Да, ужасно холодно.
– Тогда приходите к нам. У нас тепло. У нас тут горячая вода.
– Конечно. Мы придем.
– Пожалуйста, приходите. Мы будем рады. И вот, господин Судзуки тоже.
– Как вы сказали?!
– Судзуки-сан... Вы ведь говорили, он ваш друг... Судзуки-сан!
– Хай! – отозвался татуированный.
– Это ваши друзья, да?
– Йес-йес! – сказал татуированный и облапил Рауля Абрамовича. – Май бэсто фрэндо! Ха-ха-ха! Ай рабу ю! Ха-ха-ха!
Профессор неловко перетаптывался, косясь на предплечье с драконьим хвостом. Судзуки-сан извлек откуда-то и сунул ему в руку рекламный календарик.
– Томодати ни мурё да!
– Для друзей бесплатно, – перевел я.
На календарике была изображена полуголая девица.
– Что это? – спросил Гена Сучков.
Судзуки-сан изобразил свободной рукой сразу две параболы – горизонтальных, на уровне груди.
– Топпурэсу дансу!
– Аригато, – сказал Рауль Абрамович, ловко переведя поклон в освобождение от захвата. – Ви гоу хоум. Бай-бай!
– Бай-бай! – послушно повторил господин Судзуки.
– Большое спасибо, приходите к нам еще! – донеслось из-за стойки.
На машину падал мелкий снег. Лес вокруг погружался в темноту.
– Слушай, Ралька! – сказал Владлен Эдисонович. – Я все хотел спросить. Там на самом деле водомерки бегали, или это я в сауне пересидел?
– Водомерки? – удивился Рауль Абрамович. – Какие могут быть в феврале водомерки?
– Вот и я думаю... Может, это шатуны? Медведи тоже так иногда...
– Может, Владлен, может... Здесь все бывает, ты же видишь... Удивительно только поначалу, потом привыкаешь. Может, и водомерки...
– Как же они выдерживают сорок пять градусов? – усомнился Гена Сучков.
– Кто выдерживает, а кто и нет.
Профессор завел двигатель, включил задний ход и газанул. Машина рванулась назад, раскидывая гравий из-под колес. Мы толком и не расслышали, как над водой озера захлопали лебединые крылья.
О силовых ударениях
Вот еще вопрос, который иногда задают:
– Как правильно говорить: «г а йдзин» или «гайдз и н»?
Отвечаю: в японском языке нет силового ударения. Поэтому по-русски можно говорить и так, и этак. Есть тонкости с музыкальным ударением и редукцией некоторых гласных в некоторых позициях – но это детали. Короче, произносите, как вам больше нравится.
– Позвольте! Что значит «нет ударения»? Как это вообще может такое быть, чтобы не было ударения?
Да запросто. Как нет ударения в большинстве мировых языков. Как нет его, например, в грузинском. Где, по-вашему, стоит ударение в слове «дарагой»? Везде. И нигде.
– «Дарагой таварыш гайдзин», да?
Да, примерно так...
– Значит, можно сказать «Записки г а йдзина», а можно «Записки гайдз и на»?
Нет, так нельзя. Можно только «Записки г а йдзина».
– Как это? Почему? Где логика?
Потому что название. Как автору нравится, так и будет. Хозяин – барин.
– Выходит, автор всегда говорит «г а йдзин» и никогда «гайдз и н»?
Именно так. Автору «г а йдзин» более по душе. «Г а йдзин» – это звучит гордо.
– А как говорит автор: «девушки ганг у ро» или «девушки г а нгуро»?
Ни так ни этак. Автор говорит: «девушки гангур о ».
– Потому что звучит гордо?
Не поэтому. Безударная гласная в русском всегда редуцируется. В безударном виде это уже никакое не «о». А звучать оно должно как «о». Так что лучше сделать «о» ударным. «Гангур о »... «Натт о »... «Ин о сиси»... Туда же запишем и «я кудзу».
– Как это сложно, дарагой таварыш автар, как это тонко...
– Дык...