Часть I
Глава 1
«С чего началось».
Мой отец с фанатизмом предавался бережливости. И это не громкие слова, лишь констатация факта. В конце каждого месяца трубы иерихонские неумолимо возвещали о наступлении дня расплаты. Приходили счета, они, подобно наводнению, сметали плотину нашего бюджета. Это давало отцу множество возможностей холить и лелеять страсть к экономии.
Своим стремлением он воодушевлял и нас, постоянно напоминая, что роскошь пользоваться туалетной бумагой должна уравновешиваться умеренностью в её использовании.
Под пронзительным взглядом отца мы еженедельно отчитывались за потраченный газ и уголь. Тепло и свет не даются даром. А так же мясо, рыба, хлеб и вино. И мяснику и бакалейщику надо было платить. Апофеозом экономности могли служить наши порции в тарелках.
При этом отец считал законным поощрение за дневные труды и всегда требовал стакан портвейна после ланча и обеда.
В дни после Рождества и случайные гости удостаивались наперстка бренди или виски. В погребе всегда стоял маленький бочонок эля, из которого мы с братом могли немного брать себе.
Мой отец был блестящим резчиком. Он говорил, что лучшими резчиками становятся пасторские сыновья. Его отец тоже был пасторским сыном. Он пользовался большей свободой, которую давало благосостояние. Так было в большинстве дворянских семей прошлого века. Отец был младшим сыном младшего сына, восьмым в своей семье и десятым в семье деда.
Поистине захватывающим зрелищем было наблюдать, как он с редким мастерством справляется с задачей по нарезанию настолько тонких (не толще 3-хбритвенных лезвий) ломтиков мяса. Красиво соединяя один с половинкой другого, давая понять, что и этого очень много, а потом ещё и скажет: «Это и так гораздо больше, чем мы можем себе позволить. Затем ласково напутствует: Идите с миром и ведите себя хорошо". Могу поклясться, что он мог разделать курицу на шестерых, оставляя достаточно на «холодное» для завтрашнего ланча, и голени на завтрак следующего утра. Все эти навыки были полезны для выживания пасторов, имеющих немыслимо низкие доходы.
Вся наша жизнь подчинялась его стремлению потратить как можно меньше. Мы стоически переносили эти жесткие правила. Но было одно, которое наносило нам особенно ощутимый удар. Это безумная идея отца экономить на воде. Не только на нагреве, но даже на холодной.
У меня нет причин верить, что Letchyworth Garden City был особым засушливым районом; тогда как 10 дней без дождя в Berkhamsted и заголовки газет: Льёт как из ведра в Berkhamsted. Климат в Letchyworth, как мне помнится, был сырой, как в большинстве районов Англии, но вода попала под топор так же, как уголь, газ или электричество. у меня есть информация из официальных источников административного округа, что в 1923 расценки на воду в нашем регионе были пенни/0,5 пенни за 1000 галлон. Это выходило меньше фунта в год. Я точно уверен, что мой отец использовал не больше 10 галлонов воды для своей ванны, так что количество одной ванны стоило ему по расчётам ещё дешевле.
Согласно классификации климатов Кёппена в Летчуэрт морской климат, такой же, как и в большинстве регионов Великобритании. Моя сестра, будучи не только юной женщиной в семье после смерти нашей матери, но также старшей из детей, пользовалась привилегией мыться одной в ванне. Мы 3 мужчин: отец, старший брат и наконец, младший сын, не имели такой роскоши мыться в своей воде. Сначала отец, потом Дики, и потом я. К тому времени вода уже не отмывала.
Как бы то ни было, в тот особый вечер, когда у меня было время всё приготовить и записать, настроение в ванной было несопоставимо грустное, на самом деле, я сидел там залитый тяжестью горя. Мы с отцом утром провожали моего любимого брата с вокзала Ватерлоо, на 9 лет в Индию, на фабрику по производству резины. Я даже прослезился. Жизнь без Дики, казалась мне ужасной. Однако, даже в сверх эгоистичный возраст 16 лет, я чувствовал, что сейчас больше волнует моего отца, поглощенного невыносимым вопросом: «Что будет с его старшим сыном». Увидит ли он своего старшего сына?
Я был несчастлив и спросил у отца, когда можно будет поехать к Дики в Индию? Ответ отца изумил меня, и я был шокирован:- «Не будь так глуп, тебе надо не в Индию, тебе надо на сцену».
-«Мне»?- Пробормотал я запинаясь.
-«Ну да, конечно, тебе» - сказал он.
Он хотел, чтобы я прошёл тот путь, который ему самому хотелось пройти.
- «Ты оставишь школу в конце лета, и когда будет разрешено, отправишься в «Школу Elsie Fogertty».
Это было одно из тех учреждений, в которых моя сестра, будучи старше меня на 6 лет, уже закончила.
- «Ты, конечно, получишь стипендию - она видела тебя однажды и сказала, что ты прирожденный актёр. Тебе, несомненно, придется прочитать один или более отрывков и она, несомненно, будет разговаривать с тобой потом, и тебе надо найти возможность обсудить с ней вопрос, получения стипендии, и если ты действительно будешь настаивать, то она даст тебе стипендию. Иначе, у тебя не будет возможности поступить в «Школу» и, что более страшно - и тут ты можешь слегка смошенничать - поручено сказать, что не менее важно так же назначить 50& пособия, или ты не сможешь учиться, так как отец не будет тебя содержать в Лондоне. Ты будешь жить в Лондоне и должно выйти прилично на то, что я тебе дам. Я помню, когда я был юношей, в City был приличный мясной пудинг за 4 пенса (мой отец говорил о 1890)».
Новая жизнь для меня начиналась в 1924, 6 лет спустя после 1 Мировой войны. Я тяжело сглотнул весь его безнадёжный нереальный оптимизм и уцепился за главный момент, что я буду свободен. Свободен и независим - голоден, я ожидал, но Свободен.
И вот сижу я в 2-3 дюймах тёплой воды, которая не очень чистая, по обычаю моего эксцентричного отца, и судьба моя предрешена.
Глава 2
«Колыбель хориста».
Почти так же много замечательных моментов в фильме «Унесенные ветром», как и в оригинале романа М. Митчелл. Olivia de Havilland прекрасно сыграла Мелани. В одной, очень драматичной сцене, когда «Конфедераты» зашли в дом, там оставались только женщины и няня - негритянка. Захватчики обыскивали комнаты в поиске секретных документов и поживы, они набивали свои карманы. Дамы, включая Мелани, разыгрывали безразличие, какое только можно было разыграть в столь ужасных обстоятельствах. Мелани схватила книгу и стала читать вслух, подавая восхитительно храбрый пример того, как можно провести обычный тихий вечер.
Книга, которую она схватила, была «Дэвид Копперфильд», и она начала с открытой страницы, так что мы слышим её прекрасный голос, читающий, должно быть одно из наиболее известных мест в литературе, своим мелодичным голосом с южным акцентом: - «Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займёт кто-нибудь другой - должны показать последующие страницы. Начну рассказ о моей жизни с самого начала и скажу, что я родился в пятницу в 12 часов ночи (так мне сообщили, и я этому верю). Было отмечено, что мой первый крик совпал с первым ударом часов».
Почти каждую деталь могу и я использовать для описания своего рождения. Но, если часы били, когда я родился на 26 Wathen Road, Dorking, Surrey утром 22 мая 1907 это было 5 утра, что их поразило. Мой отец рассказывал, что он жарил колбаски для доктора Rawlings и себя, когда тот появился в дверях кухни и принёс крошечного, но здорового малыша в своих руках, ещё не омытого от крови. Мой отец почувствовал лёгкое отвращение, когда доктор дал меня ему на руки. После небольшой паузы он вернул меня обратно и принялся за колбаски.
Я думаю, что доктор должен был дать некоторые советы, и для этого нанести короткий визит наверх, так, что он (отец) с неохотой вынужден был отложить колбаски и последовать за ним. Моя мать лежала у стены в крайнем истощении и почти без дыхания. Отец нежно чмокнул её во влажный лоб, и они с доктором вернулись к колбаскам.
То легкое отвращение, которое почувствовал мой отец, когда впервые меня увидел, и от этого я ещё острее чувствую, конечно, моё поклонение мамочке, которая умерла, когда мне было 12, завершая моё детство и до самых небес, где я надеюсь, мой совершенный мир. Из этого я извлёк, что великое страдание может временами вплавляться в некоторый мистический путь, как неожиданная сила. (Страдание придаёт силы). Мне пришлось убеждаться в этом на протяжении всей моей жизни, и в действительно ужасных обстоятельствах это даёт мне маленький, узкий выступ, на котором я могу отдохнуть, дождавшись момента решимости, как глотка кислорода, при глубоком вдохе.
О том особом времени только моя сестра Sybille (пожалуйста, пишите наши имена по-французски) рассказывала мне, так как она присутствовала, когда моя мать брала обещание с отца быть добрее ко мне, её малышу. Она слышала его обещание, сделать всё зависящее от него, чтобы повиноваться предсмертному желанию моей матери; и я начинаю осознавать по некоторым приметам эти старания, как показало время. Большинство людей, я думаю, имеют ранние воспоминания и, подводя итог, решают, что большинство часто их посещаемых воспоминаний - это первый шлепок. Это не самое моё раннее воспоминание, второе, когда мне было 3 года. Моё раннее, когда мне было 2 года, и это подтверждается моей памятью, как видом из окна, которое закрепило это место, как Dorking. Я подсыхал после ванны, напротив этого окна - это должно быть было лето, так часто оно было открыто настежь солнцу. Я смотрел вниз как мой 4- летний брат в своем халате, делал решительные попытки подняться по шпалере. Моим сильным впечатлением является то, что он не сделал каких-либо замечательных успехов в этом доблестном предприятии.
Мы не переезжали из Доркинга в Лондон до 1910 года, когда мне исполнилось три. От пяти лет, и до тех пор, пока мне исполнилось 9, моя мамочка, чаще, как вспоминается, что радует меня, когда ей приходилось подавлять свои страдания, из-за необходимости ужасной перспективы пороть меня за один застарелый, и казалось непреодолимым грех, как ложь. Это было явно невозможным для меня, чтобы сопротивляться этому искушению. Я был вынужден придумывать историю и рассказывать так убедительно, что это воспринималось поначалу без сомнения или подозрения.
После трех или четырех лет монотонного обмена греха и наказания, в конечном итоге, до моего вялого маленького мозга дошло, что это действительно приносит ей страдание, более сильное, от необходимости наказывать меня, чем она могла причинить боль мне. Я заметил что, когда я снимал необходимую одежду, она уже была в состоянии стресса. Она поймала мой взгляд, и сказала - «Я это ненавистное дело должна делать только по необходимости. Я ненавижу это». Я решил, что по этому случаю буду только скрежетать зубами и не кричать, до тех пор, пока я мог бы больше не заглушать свои крики. Она остановилась после четвертого удара; Я был удивлен, так как ожидал шесть. Она сказала: «Да, это должно было действительно быть шесть, но ты был настолько смелым, что я не стала продолжать». Это поразило меня; Я всегда считал, что если человек не плачет, то экзекутор будет продолжать, неудовлетворенный до тех пор, пока не будет
ожидаемой реакции.
В связи с этим, я решил, что она никогда снова не будет страдать, таким образом, и что я навсегда устраню причину её страдания. И поэтому моя привычка лгать прекратилась... на время, в любом случае.
Я удивляюсь, почему было так, что мой отец не принимал на себя ответственность, как это случалось с большинством сыновей, но оставил это моей матери, которая так страдала. Я чувствую уверенность в моем сердце и до сих пор, что она не рискнула бы доставить ему неудовольствие и повода, в случае, если он не знал, когда нужно остановиться. У него была репутация жёсткого наставника, до прихода в Святой Орден. Насколько благороднее, то, что моя мать добровольно и самостоятельно наказывала нас
Если бы моя замечательная Мамочка могла бы видеть меня в работе, время от времени, когда мне
более везло, чем я бы осмелился представить, то я иногда задумываюсь, могла ли бы она прийти к выводу, что эти годы привычной лжи были обусловлены инстинктом некой первоначальной практики в том, что должно было стать моей профессией. Пусть она не думает, что я пытаюсь найти какие-либо оправдания для моих ранних злых тенденций, но может, как говорят на Западе Атлантики, она смогла бы понять.
Мне было пять лет, в мою лживую фазу, когда я тащил в детскую комнату на верхнем этаже 22 Lupus Street, Pimlico, огромный (для меня) деревянный сундук. Я не думаю, что его длина будет, по сути, более четырех футов и нескольких дюймов. Я расположил его удобно напротив одного из окон, чьи шторы могли быть естественным занавесом по всей передней части его и вокруг. Бог знает, из чего состояли мои выступления.
Я не мог делать записи, конечно, и вспоминать нечего; мои представления были, вероятно, имитацией пьес, которые я видел в хоровой школе моего брата; «Box and Cox», в которых мой брат хотел бы присоединиться ко мне, и, что весьма важно, Hubert и Arthur, сцена из «Короля Иоанна».
Аудитория состояла из моей мамы, сестры или, посещавших нас тёти или друзей.
Моя рампа освещалась свечами в круглых банках из-под сигарет, красиво вырезанных моим отцом, который всегда был готов сделать любую необходимость, требующую его чудесных умелых рук. Я редко видел его на своих домашних представлениях, но я никогда не играл без зрителей, пока моя мать была дома.
В настоящее время люди часто спрашивают мою жену Джоан, «Как вы узнаёте, когда Ларри играет и когда он не играет?» и моя жена всегда отвечает: «Ларри? Ах, он играет все время». В моем сердце, в котором я только и знаю, как я далек от уверенности, когда я играю, и когда нет, или я должен более откровенно выразиться, когда я лгу, и когда нет. «Что такое игра актера, как не ложь, и что такое хорошая игра, как не убедительная ложь?» (For what is acting but lying, and what is good acting but convincing lying). Это то, когда играешь, но обманываешь, и что, когда хорошо играешь, то, значит, убедительно обманываешь? Но, что поднимает это условие (состояние) жизни до предложения (понимания) призвания? Я думаю, что мы не можем определить это ближе, как одну из наших маленьких забав - игра в прикидывание, (переодевание), игра в образы.
Более интеллектуальные из моих молодых коллег, в неустанных разговорах патетически ищут некоторую рационализацию нашей жизни, соглашаясь, что их выбор metier (ремесла) был способом удовлетворить настоятельную необходимость «выразить себя». Когда приходит моя очередь, я не могу похвастаться, степенью интеллектуальности; я честно, должен признаться, скорее со стыдом, что у меня не было особых раздумий о своём предназначении (мне нечем хвастать, в смысле разнообразия других своих возможностей и интересов).
«1920-е годы породили четвертое поколение актеров, к которому принадлежал и я, которое попало под магическое влияние актеров «натуралистов» под предводительством Чарльза Хотри и последователей Джеральда дю Морье. Они ввели нас в заблуждение тем, что заставили верить будто реалистичная актерская игра - это фактически реалистическое поведение. Эти великие артисты обманули нас. Их влияние на нас было разрушительным. Мы все были уверены, что игра это совсем не игра, это проживание роли. У нас не было достаточного опыта чтобы понять что они просто были настолько блестящими артистами, что просто скрывали свои специальные актерские техники. После периода невнятных представлений и мистификации публики, мы были вынуждены отклонить эти узкоспециализированные школы и оставить их экспертам». 4 глава.
Почему я так часто менял приготовительные школы, я еще не выяснил. Я только знал, что их количество льет воду на предсказуемую мельницу придирчивости учителей, которые могут добавить в свои истории о моих ошибках: «в скольких школах, вы говорите, уже были, прежде чем пришли сюда?» Я боялся отвечать на лишний вопрос, который мог стать предостережением, что неизбежно и следовало: «все те школы, которые ты даже не знаешь...?»
Действительно, моя мать тешила свои амбиции, из-за которых я должен был последовать за моим, успешно поступившим братом, в хор церкви «Всех Святых» на Маргарет стрит около Оксфордского цирка в Лондоне. Эта «Высокая Англиканская церковь» обладала на редкость отличной хоровой группой, и я верю, что этот хор по праву, являлся лучшим хором в Лондоне. Это был маленький хор, состоящий из 14 мальчиков сопрано, 2 альтов, 2 теноров и 2 басов, но баланс звучания был идеален. Я неоднократно отказывался завоевывать место в этом прекрасно отлаженном вокальном механизме, что толкало меня снова и снова в другие приготовительные школы, которые моя терпеливая мать рассматривала как временную меру, до того счастливого момента, когда её терпение будет вознаграждено и я поступлю туда. Она занималась со мной с большим трудолюбием, аккомпанируя мне на своём пианино.
Другая причина этих изменений - финансовая. Её собственные доходы состояли из скромного наследства и теми моментами, когда её более состоятельные братья, понимая бедственность положения, помогали ей. Ситуация моего бедного отца, как помощника священника в церкви «Святого Спасителя» в Пимлико, была довольно убогой. Он не в состоянии был обеспечить достойно своих детей, как надеялся вначале.
Я всегда знал, что коренная проблема между мной и моим отцом была в том, что он не мог увидеть ни малейшей причины в моем существовании. Чудесным утешением была его прекрасная дочь, его старший ребёнок, и 3годами младше, его сын и наследник, и только один, он и был нужен, (спасибо большое). Я всегда только раздражал его. Я был дополнительным финансовым бременем; он рассказывал, как огромное количество потребляемой мной овсянки на завтрак, портило ему весь день. И только искренне нескрываемое покровительство моей матери, своему Малышу, ещё как - то сдерживало терпение моего отца. Моя мать была прелестна - фотография не может передать в полной мере то, что я видел в ней. Она была также неоспоримо прекрасной в своём поколении, одаренным чудесным остроумием и духовностью. Эти качества давали ей возможность с юмором воспринимать странные домашние ситуации. Мои сестра и брат понимали, что я один нуждался в её особой защите; несмотря на промежутки между нашими годами рождения- 1901, 1904 и 1907- я не могу представить себе более любящих и близких друг другу, чем наше трио: Сибилл(Baba), Джерард Дакр Gerard Dacres (Дики или Bobo) и Лоуренс Керр (Ларри или Baby). Baba была изумительно добра к своим братьям и ожесточенно защищала нас перед нашей любимой, но сильно переживающей Мамочкой. Дики был моим личным особым героем всего моего детства, пока ему не пришлось отправиться за новой жизнью в Индию.
Наконец-то, я получил место в хоре. В мои последние 2 года там, наслаждаясь славой солиста, я также немного обучался актёрству. Мы были под началом, благословенны ангельским подарком, нашего наставника Преподобного Джеффри Хилда. Этот юный и одаренный священник, один из 5 помощников (ассистентов) уже мог добиться немедленной славы, как проповедник, добавляющий блестяще остроумные высоко драматические тирады, с которыми он обращался к пастве, увещевая забыть о грехах бездействия и лени. Я хорошо помню особенно смелый по драматизму выпад, когда он ужасно грозным голосом обратился к присутствующим: «Лень…- это грех плоти…..наподобие, похоти », вызвав трепет у собравшихся, своей беспомощностью. Он рисковал получить нагоняй, осмелившись бранить нас: «Не на пользу вам тут сидеть, как сушеным пикшам». Джеффри Хилд (Отец Хилд, для всех, конечно) был без вопросов, актёром, в высоком понимании, так он был талантлив в своей непоколебимо устойчивой возвышенной духовности. Как хорист «Всех Святых» я получил достойное музыкальное образование, которое дало мне страсть к пониманию, Богом данных, искусств. Музыкальный репертуар «Всех Святых» был очень богат. Мы воспитывались на лучших образцах классики: Моцарт, Гендель, Бах, Бетховен (Мессы До и Ре маж.), Шуберт, Мендельсон, Гуно, Дворжак, Палестрина, Аттвуд, Таллис, Тинел, Силас, Уэсли, Стайнер и Стенфорд, мессы, ноктюрны, хоралы, гимны и реквиемы. Всё это, и многое другое, было представлено для восторга прихожан, которые принимали всю красоту богослужения, доставляемую во исполнение культа Высокой Англиканской церкви.
С появлением в штате Джеффри Хилда стало больше драматических постановок, чем во времена моего брата. Под его влиянием наши постановки проявились в новом объёме. Моя первая возможность проявить себя была случайной - у кого не так? Я был заявлен 2м гражданином в «Юлии Цезаре», нашей Рождественской постановке. На первых репетициях я чувствовал себя восхитительно, считая, что можно с энтузиазмом хохотать одинаково, как над мальчиками, так и над духовенством. Наш Кассиус не был удачным выбором, и Брут, старший мальчик Ральф Тейлор, чьей матерью была Мари Форбс, и, который считал, себя прирождённым актёром, был переведён на Кассиуса. Я, в ком, мой наставник видел потенциал, был переставлен со 2го гражданина на Брута, а заявленный первоначально, Кассиус, был счастлив стать 2м гражданином. Наша постановка шла в такой последовательности: 1 половина пьесы заканчивалась 2 сценой 3-го акта на 264 строке, соглашаясь с тем, что это будет лучше, и пьеса не развалится. Последней была сцена разжигания Антонием бунта среди граждан. Наше представление было удостоено посещения августейших особ, среди которых была волшебная Эллен Терри. Также был сэр Джонстон Форбс- Робертсон, которому мой отец ухитрился представиться. Сэр Джонстон был, конечно, вежлив, увидев отцовский «собачий воротник» и церковную шелковую тунику под сюртуком. Мой отец заявлял, что сэр Джонстон сказал ему: «Мой дорогой, Ваш сын не играл Брута, он и есть Брут». Я не могу гарантировать правдивость этого анекдота, конечно, я сам в это не верю.
Постановка была успешно возрождена. Мне было 9, когда мы впервые её показали; Я чувствовал себя уже достаточно опытным на следующий год, когда мне было 10.
3-е представление было conversazione –1«_ит. вечер, устраиваемый научным или литературным обществом; 2> встреча в литературном, научном или политическом салоне» (разговорное)- все мальчики делают движения или поют; мне было «… он не ел, не пил, страдал от любви». На 4-й год (мне 12) я играл Марию в Сценах из «Двенадцатой Ночи». Мы потеряли нашего сэра Тоби, в результате внезапной болезни, и роль была предложена дочке церковного привратника Этель МакГлинчи, (которая, мудро следуя традиции, сменила имя на Фабиа Дрейк) - имя, много почитаемое затем, всей публикой Стретфорда на Эйвоне. Этот выбор ролей был данью традиции Елизаветинской эпохи: мальчики играли девочек, но девочка, также должна была играть мальчика. Эллен Терри также пришла, и мне говорили, что она хихикала над каждой фразой, я говорю - это явное преувеличение заинтересованного рассказчика; Моя память удерживает Марию, чьё исполнение было исключительно хорошее. В следующем году были «Сцены ссор» между Петруччо и Катариной из «Укрощения строптивой»; Джеффри Хилд был сногсшибательным Петруччо, мне предоставили возможность быть его Кэт. За год пьеса была поставлена. Руководство отца Хилда было блестяще, и он объяснял, как именно я должен играть женщину. Эта постановка была так удачна, что нас пригласили в Шекспировский мемориальный театр в Стретфорд на Эйвоне, дать специальный «утренник» – я помню, это был день рождения Шекспира в 1922. Это, конечно любительское представление, но мой первый случай понюхать реальный театр по ту сторону рампы. В конце моего последнего семестра Джеффри Хилд, который был теперь регент (второй только до викария), сказал мне: «Вот, Ларри, в следующее воскресение твоя лебединая песня. Что ты выберешь: «Oh, for the Wings»? или «Trinity and Unity»?». Я выбрал «Троицу», которую действительно чувствовал. Это было соло известного гимна Уэсли (Wesley) с рефреном всего хора, как «Я видел 1 2 3 4, Сидящим на 1 2 3 4». Моя лебединая песня стала катастрофой, одной из того рода, что возвращаются. Эти кризисы были непредсказуемо эпизодическими, и как ночные кошмары преследовали меня всю мою жизнь при публичных выступлениях. Это, конечно, кажется, всегда, одинаково, то чувство страха, которое способно уничтожить любое чувство уверенности в себе. Исходный приступ предательского явления случился следующим образом. Первую половину хорового гимна мы исполнили до конца и соло надвигалось. Я уступил злой склонности, чтобы сделать хвастливый жест на благо остальных (дать передышку хору). Я положил свои ноты на пульт, напротив меня, снял очки и убрал подальше. Беспечно скрестив руки, я поднял голову к ангелам в облаках и начал с надрывом «О, Троица, О, Unity». После первых 2-3 строк чувство вины за своё поведение начало нападать на меня. Это пошло дальше и стало разрушать меня. Мой голос стал слабеть, дыхание покидало меня, и я не мог вздохнуть, моё горло закрылось, я остановился. ОргАн играл дальше и после пары или более строк, шок, от того, что случилось в результате неожиданности, тогда я получил милосердную возможность отдышаться, и снова был способен вздохнуть и продолжить. Уверенность вернулась, и я смог закончить. После Вечерни мы собрались в ризнице и Джеффри, сам, невероятно тактично (деликатно) сказал: «Бедный Ларри, ты всё делал с излишней старательностью и надорвал голос. Ведь так? Не так ли? (это из-за этого?)». Я всё еще чувствую тот поток благодарности, с которым я смотрел на него. Всё закончилось хорошо. Но всё-таки небольшие сомнения остались, и притаились в моей голове, их так до конца и не удалось удалить.
Сейчас пришло время для меня сделать следующий шаг - шаг для многих поколений Английских школьников (учащихся мальчиков), в сторону общих школ (Паблик скулс).
Далее сноска: Для читателей не англичан: термин общая школа содержит удивительный парадокс. Это не означает общую па́блик-скул, «привилегиро́ванная ча́стная сре́дняя шко́ла (закрытая, чаще школа-интернат для мальчиков; в таких школах, в основном, обучаются дети из состоятельных семей, поскольку плата за обучение в них высокая; принимаются дети в возрасте 13 лет; школа готовит к поступлению в университет; впоследствии многие выпускники таких школ, особ. девяти старейших престижных [см. Eton, Harrow School, Winchester College, Westminster School, St Paul's School, Merchant Taylors' School, Rugby 1., Charterhouse School, Shrewsbury School] занимают ключевые позиции в политической и экономической жизни страны, на что ориентирована вся система обучения и воспитания.»
К Школе «Св. Эдварда» не было в 1921 такого внимания среди царства высшего класса Английских паблик скулс.
Это была одна из маленькой группы, названных Вудъярд Скулс. Каноник Вудъярд был богат, и уважаем в Святом Ордене.
Он ощущал себя в профессии, как актёр, играющий актёра Гадда (Gadd): «Что я скажу на это: Почему актёр в личной жизни (в обычной жизни) не может быть джентльменом?».
Итак, приходские священники прошлого века были, главным образом, младшими сыновьями джентльменов, которые другим по счёту (по № рождения) сыновьям могли дать другие профессии, включая службу в армии. Младший сын был обречён на жизнь в нищете в двух направлениях: он получал мельчайшую долю наследства и не имел возможности выбрать профессию.
Прибавь к этому, что высочайшие стандарты классического образования были необходимы для сдачи экзамена на место служителя в Святом Ордене. Когда мой отец (Винчестер и Оксфорд) был наставником, он использовал каждую свободную минуту, в течение 4х лет, в попытках подготовиться к экзамену. Все эти годы моя мать и он оставались терпеливо помолвлены, что значит строгость тех дней.
Каноник Вудъярд серьёзно думал о такой недоброй судьбе и озаботился, тем, чтобы нуждающиеся не получали второсортного образование из-за отсутствия благородного происхождения. Поэтому он посвятил свою жизнь созданию института, более известного и упоминаемого, как «Паблик Скулс», сопровождая поправкой «для сыновей джентльменов». В эти школы было предложено принимать сыновей священников, которые потом могли хвастать полученным, в паблик скул, образованием. Следствием этого стало появление учреждений, которые являются украшением богатого Английского горизонта: Lancing College in West Sussex, St. Edward,s (The Martyr) school in Oxford, Ardingly in East Sussex.
Па́блик-скул, привилегиро́ванная ча́стная сре́дняя шко́ла (закрытая, чаще школа-интернат для мальчиков; в таких школах, в основном, обучаются дети из состоятельных семей, поскольку плата за обучение в них высокая; принимаются дети в возрасте 13 лет; школа готовит к поступлению в университет; впоследствии многие выпускники таких школ, особ. девяти старейших престижных [см. Eton, Harrow School, Winchester College, Westminster School, St Paul's School, Merchant Taylors' School, Rugby 1., Charterhouse School, Shrewsbury School] занимают ключевые позиции в политической и экономической жизни страны, на что ориентирована вся система обучения и воспитания; см. тж. preparatory school).
Школа «Св. Эдварда» заняла своё место в круге достойных школ, и сейчас это лучшее место среди других паблик скулс, и я верю, что это верно также и для других 500 мальчиков. Я присоединился к ним в 1921 году. В списке учащихся из 216 имён был и Кеннет Грехем, автор «Ветер в Ивах». Это не был тот вид школ, которыми принято сейчас хвастать.
В списке учащихся:
Lord (Laurence) Olivier, acclaimed award-winning Actor, Director and Producer.
Мой брат, был уже в «Радли», и выражал сочувствие своему менее привилегированному младшему брату. Хотя Радли, судя по всему, «дорогая корона» для меня, это долгий путь к «Первой пятёрке»: Итон, Харроу, Винчестер, Вестминстер и Регби. В последнюю из этих известных школ моя мать планировала отправить меня; это было одной из тех вещей, о которых она говорила отцу перед своей смертью.
После смерти мамы в 1920, моему отцу разрешили продать славный, Королевы Анны, дом приходского священника в Старом Летчворте, и мы переехали в приличный, но построенный кое-как (построенный на скорую руку, построенный непрочно) дом, в новый и растущий, Летчворт Гарден Сити.
В 1918 году, отец Оливье принят на должность ректора в церкви Святой Марии, городе Летчворт, Хартфордшир, и семья жила в старом доме приходского священника, теперь часть школы Святого Христофора.
Здесь он был в пределах досягаемости, в новой части города, что стало лучше для его статуса, когда он мог служить в просторных «St Michael» и «Всех ангелов», в которых он действительно был вознагражден бесконечно большей паствой, чем в старой каменой церкви, одиноко стоящей в полях, в двух или трех милях от нового города.
Этот шаг был хорош для него и тем, что он был менее затравлен, и не так страдал от его большой потери. (Вероятно, переживал смерть жены). Этот шаг также позволил ему принять дом на острове Гернси для нашего летнего отдыха – нам предстояло ночное морское путешествие из Саутгемптона, которое дало нам много новых впечатлений при наших тяжёлых обстоятельствах.
Никогда в моей жизни я не осмеливался расспрашивать отца о его собственной жизни, не говоря уже о вопросах его мотивации или поведения. Поэтому его внезапный поворот к щедрости, особенно с нашей жидкой закуской перед любой едой, но возможность полстакана «этого нового итальянского вермута» и полстакана порто после еды - был странным для меня. Фужеры моего отца, естественно, были наполнены должным образом. Время от времени он взял обыкновение объяснять такую роскошь, говоря: «Конечно, я не мог сделать этого, если бы не избавился от Old Rectory. (старый приходской дом).
Я не думаю, что в Old Rectory раньше прихожане помогали чаще чем, конечно, мои мать и сестра. И сейчас там уже не было такой помощи, так как моя сестра начинала свою карьеру, как актриса. В новом приходе у нас появилась любимица (излюбленная прихожанка) - Эми Портер - «Эймс». Она была вполне приличной кухаркой, также искусной рукодельницей, на протяжении многих лет помогала и моей сестре, которой требовался гардероб для сцены. В те дни, все «артисты», как ожидается, должны были сами обеспечивать свой собственный гардероб, чтобы получить работу. Моя мачеха, Ронни, дала мне половину б/у вечернего костюма (пиджак и чёрный галстук), что позволило мне получить мою первую работу. Полный «охотничий костюм», как было признано, должны были мне обеспечить, это выглядело как «костюм», но многие предпочитали приносить своё (по известным причинам). Из моих собственных запасов я мог иметь полный вечерний наряд, полный утренний и короткое чёрное пальто с мехом, спортивную куртку, пиджак и клубный пиджак (серый и белый фланелевый), халат и пижаму, а также носки, майки, обувь, воротнички и галстуки.
Моя сестра рассказывала, что её первое прошение о приёме на работу в ирландскую компанию Добелля (Dobell,s Irish company), с которой она запрашивала 3& в неделю, соглашаясь, чтобы ей предоставили одно бальное платье, одно простое вечернее платье и ежедневную одежду, исключая, обувь и чулки. Ответ пришёл такой, что она будет получать 3&, но сама обеспечивает себе обувь и чулки.
Помимо своего скудного содержания мой отец, как приходской священник, получал вполне приличный гонорар, за заказы на «Пасхальные пожертвования» (пасхальныйденежныйсбор). Это поступало из сборов на Пасху, куда каждый священник чувствовал обязанность погружать свои руки очень глубоко в эти пожертвования (для своего кармана или кошелька).
Когда мой отец умер, вначале 1939 и моя очень любимая мачеха позвонила мне с печальными новостями в её жизни, она нашла меня в Индианаполисе, где я играл в пьесе Бермана «Не время для комедии». (участвовал в генеральном прогоне для Нью-Йоркской постановки). Это была такая ситуация в театре, что я не мог оттуда уйти; я не мог найти возможность вернуться домой и протянуть ей руку помощи.
Не стоит забывать, что тогда не было трансконтинентальных перелётов в любой день; только в 1940 «в ответ на мольбу Черчилля «Дайте нам инструменты, и мы закончим работу»» (Известное высказывание Черчилля в 1941 на письмо Рузвельта.) мы смогли вылететь из Сев. Америки через Ньюфаундленд и приземлиться в Шенноне. Похороны моего отца были отложены до момента, пока я пересекал море. Моя мачеха подстраховала меня, когда я не мог ничего сделать, и сделала всё отлично; зная и любя её, я мог доверять ей.
Это событие, конечно, оказало глубокое смятение на мой дух. Я уверен, что даже не в очень близких по духу семьях, смерть старого человека будет неожиданностью (щелчком по носу). Чувствуешь внезапную незащищенность между собой и смертью и находишь тревожные звоночки в авангарде жизни,
чувствуешь себя также странно, как первый день в школе; ощущение новой «атмосферы» недружелюбия, мерзости и затруднений.
Это, возможно, также, способность уклониться от воспоминаний прошлого. Так приступы неблагодарности пронизывают в этих к самому себе вопросах; когда я не мог дать решительный отпор своему отцу («кишка тонка»), то разве я мог сказать ему, что его позиция была глупой, детской, ошибочно злобной в своей опасной гордости и безразличии? Я помню его заявление с твёрдостью слепой веры, что Бернард Шоу был возрожденным дьяволом! (Я играл в паре пьес Шоу в то время и делал вид, что не слышу этого). Я вспоминаю с восхищенной завистью об абсолютном бесстрашии моей сестры перед ним; её блестящие глаза пристально смотрят сквозь него, сверкая. Слабое братское старание поддержать её - только слабое возражение, «О, послушай, Baba, это немного….», чтобы избежать ссоры любой ценой.
‘Analyzed his feelings about the death of his dad, the Reverend Gerard Olivier. Larry never really got along with the Rev. He was scared of him growing up and, as he said, he never respected his dad much later in life. But Gerard's death in 1939 had an unexpected effect on his youngest son. Larry told Vivien, "He must have stood for more than I realized."
Во время отдыха на Гернси он решал, где я дальше буду учиться. Мы встретили 2 или 3-х счастливчиков, которые уже были в «Св. Эдварде»; также 3 мальчика из хора решили идти туда.
Я видел, как мой отец решает эту проблему, в том числе и финансовую. Каждому посетителю он сообщал о выборе - «Не думали ли Вы, что Тедди Скул будет идеальным выбором для мальчика?» Они все послушно кивали и энергично решали, что это хорошее место. Я пытался высказать своё мнение: «Отец, а как же Регби (Rugby)?», мама этого хотела.
Итак, я поступил в «Св. Эдварда». В 13 лет он отправился в "Сент-Эдвард" школу, Оксфорд.
По прибытии я был поражён 3-мя лёгкими ударами. Я был загнан в хор и,