Оплата одной десятитысячной 5 глава

Японцы не стали при этой системе кротким и покорным на­родом, как это бывает с некоторыми народами при диктаторском иерархическом режиме. Важно признать, что в Японии опреде­ленные гарантии были предоставлены всем классам. Даже низ­шим кастам гарантировалось монопольное право на особые, виды занятий, их организации самоуправления признавались властя­ми. Ограничения для каждого класса были большими, но и по­рядок и безопасность были тоже большими.

Кастовые ограничения отличались также определенной гибко­стью, которой не было, например, в Индии. Японские обычаи позволяли использовать определенные способы манипулирова­ния системой без нарушения общепринятых норм. Человек мог изменить свой кастовый статус несколькими путями. Когда заи­модавцы и торговцы богатели, что неизбежно происходило в ус­ловиях денежной экономики Японии, разбогатевшие использо­вали различные традиционные ухищрения для проникновения в высшие классы. Они становились «землевладельцами» благодаря праву на арест имущества должников и их ренты. Действитель­но, в Японии крестьянская земля не отчуждалась, но земельная рента была очень высокой и крестьяне из-за этого предпочитали бросать свои земли. Заимодавцы селились на их землях и полу­чали ренту. В Японии такого рода «собственность» на землю при­носила престиж и доход. Их дети связывали свою судьбу с саму­раями. Они становились джентри.

Другим традиционным способом манипулирования кастовой системой был обычай усыновления. Он предоставлял возмож­ность «купить» самурайский статус. Когда, несмотря на все токугавские ограничения, купцы обогащались, они принимали меры для усыновления своих сыновей в самурайских семьях. В Японии редко усыновляют ребенка, скорее берут в семью мужа для доче­ри. Он считается «усыновленным мужем» и становится наслед­ником своего приемного отца. Так как его имя вычеркивается из регистра его собственной семьи и вносится в регистр его жены, ему приходится платить за это высокую цену. Он принимает ее фамилию и живет у своей приемной матери. Но хоть плата высо­ка, да выгода еще больше, ибо потомки процветающего торговца становятся самураями, а семья обнищавшего самурая обретает союз с богатством. При этом не совершалось никаких насилий над кастовой системой, остававшейся такой же, какой она всегда была, но системой манипулировали, чтобы открыть высшему классу путь к богатству.

Поэтому в Японии не требовали заключения исключительно внутрикастовых браков. В стране существовали санкционирован­ные способы заключения браков между представителями различ­ных каст. Благодаря им проникновение преуспевавших торговцев в нижние слои самураев сыграло важную роль в развитии одного из основных отличий Японии от Западной Европы. Когда в Ев­ропе рухнул феодализм, произошло это под давлением растуще­го и крепнущего среднего класса, и этот класс занял господству­ющее положение в индустриальный период Нового времени. В Японии такой сильный средний класс не сложился. Торговцы и кредиторы, пользуясь санкционированными методами, «покупа­ли» себе статусную принадлежность к высшему классу. Торгов­цы и низшие слои самураев стали союзниками. Следует отметить любопытный и поразительный факт: во времена предсмертной агонии феодализма в обеих цивилизациях Япония санкциониро­вала классовую мобильность более масштабно, чем континен­тальная Европа, и об этом убедительно свидетельствует отсут­ствие в Японии каких бы то ни было признаков классовой войны между аристократией и буржуазией.

Легко заметить, что единение двух классов ради общего дела было взаимовыгодным для них в Японии, но оно вряд ли было бы также взаимовыгодным и во Франции. В Западной Европе оно было выгодным в тех отдельных случаях, когда это случалось. Но классовые ограничения в Европе отличались строгостью, а клас­совый конфликт во Франции привел к экспроприации аристок­ратии. В Японии же классы были ближе друг к другу. Ослабевший сёгунат был свергнут союзом купцов-финансистов и самураев-вассалов. В современную эпоху Япония сохранила аристократи­ческую систему. Едва ли это случилось бы без санкционирован­ных Японией способов классовой мобильности.

У привязанности японцев к своей педантично четкой схеме поведения и доверия к ней были определенные оправдания. Эта схема гарантировала человеку безопасность, пока он следовал ее правилам; она позволяла выражать протест против недозволен­ных агрессивных действий, и ею можно было манипулировать ради собственной выгоды человека. Она требовала соблюдения взаимных обязательств. Когда в первой половине XIX в. токугавский режим распадался, ни одна группа в стране не проявила желания ликвидировать схему. Не было никакой Французской революции. Не было даже 1848 года". Но для Японии это были ужасные времена. Все классы общества — от простолюдинов до сёгуната —стали должниками кредиторов и купцов. Сама числен­ность непроизводительных классов общества и размеры посто­янных официальных расходов оказались для общества непосиль­ными. Поскольку нищета скрутила даймё, они оказались не в состоянии выплачивать установленные пайки своим самураям-вассалам, и вся цепочка феодальных связей превратилась в фик­цию. Они пытались удержаться на плаву, увеличивая и без того уже тяжелые для крестьян налоги. Их собирали за годы вперед, и крестьяне дошли до крайней нищеты. Обанкротился и сёгунат и едва мог поддерживать стабильное положение в стране. Япония пребывала в состоянии страшного внутреннего напряжения в 1853 г., когда у ее берегов появился адмирал Перри¹⁰⁰ со своими военными моряками. За предпринятым им насильственным втор­жением последовало подписание в 1858 г. между Японией и Со­единенными Штатами торгового договора, от которого Япония не была в состоянии отказаться¹⁰¹.

Но из Японии доносился призыв иссин — «уйти в прошлое, ре­ставрировать его». Он был прямой противоположностью револю­ционным призывам. В нем даже не было ничего прогрессивно­го. Наряду с призывом «восстановить власть Императора» столь же популярным стал призыв «изгнать варваров». Страна поддер­живала программу возвращения к золотой эпохе изоляции, и не­которые из лидеров, предрекавших невозможность такого разви­тия, были невинно убиты. Казалось, не существовало и малейшей надежды на то, что в будущем эта нереволюционная страна Япо­ния изменит свой курс сообразно какой-либо западной модели, и еще меньше надежды на то, что через пятьдесят лет она будет успешно конкурировать с западными странами на их условиях. Тем не менее, так и случилось. Япония использовала свои соб­ственные, а не западные, ресурсы для достижения цели, к кото­рой в это время не стремились ни одна из ее высших групп, ни народное мнение. В 60-е годы XIX в. никто на Западе не поверил бы, если бы ему удалось сквозь магический кристалл увидеть бу­дущее Японии. На горизонте не было ни единого облачка, кото­рое предвещало бы бешеную активность Японии в последующие десятилетия. Но невозможное произошло. Отсталое и скованное иерархическим менталитетом население Японии избрало новый курс развития и придерживалось его.

IV

Реформы Мэйдзи

Боевой призыв сонно-дзёи — «восстановить власть Императора и изгнать варваров»¹⁰² - возвестил о вступлении Японии в совре­менную эпоху. В этом лозунге отразилось стремление оградить Японию от разлагающего влияния внешнего мира и реставриро­вать золотую эпоху X в., когда еще не было «двойного правления» Императора и сёгуна¹⁰³. Императорский двор в Киото отличался крайней реакционностью¹⁰⁴. Для сторонников Императорской партии ее победа означала унижение и изгнание иностранцев. Она означала также восстановление в Японии традиционного образа жизни. Она означала также, что «реформаторы» не будут иметь права голоса при решении дел. Могущественные «посто­ронние князья», даймё крупнейших княжеств Японии, возглав­лявшие низвержение сёгуната, представляли себе реставрацию как возможный путь для прихода их к управлению Японией вме­сто Токугава¹⁰⁵. Они ждали простых кадровых перемен. Крестья­не хотели оставлять у себя больше выращиваемого ими риса, но ненавидели «реформы». Самураи хотели сохранить свои пенсии и право использовать для вящей славы свои мечи. Купцы, финан­сировавшие силы реставрации, мечтали о расширении сферы меркантилизма, но не имели никаких претензий к феодальной системе.

Когда антитокугавские силы взяли верх и «двойное правление» завершилось в 1868 г. реставрацией власти Императора¹⁰⁶, побе­дителям следовало, согласно западным стандартам, придержи­ваться строго консервативной, изоляционистской политики. Ре­жим же сначала избрал противоположный курс. Когда он лишил даймё прав на сбор податей во всех княжествах, время его пребы­вания у власти едва превышало год¹⁰⁷. Он включил это изменение в земельные кадастры и присвоил себе крестьянский налог «40% для даймё». Эта экспроприация не осталась без компенсации. Правительство предоставило каждому даймё эквивалент, равный половине обычного для него дохода. В то же время правительство освободило даймё от необходимости содержать своих самураев-вас­салов и от расходов на общественные работы. Самураи-вассалы ста­ли, как и даймё, получать пенсии от правительства. В течение пос­ледующих пяти лет были в целом ликвидированы неравенства в правах различных классов, признаны незаконными классовые и кастовые знаки отличия и особые одежды (даже приказано сре­зать косички), эмансипированы парии, отозваны законы, запре­щавшие отчуждение земли, ликвидированы барьеры, отделявшие одно княжество от другого, буддизм отделен от государства¹⁰⁸. В 1876 г. пенсии даймё и самураям заменили на крупные единовре­менные выплаты, которые должны были соответствовать сумме пенсий каждого из них за 5—15 лет. Большая или меньшая вели­чина выплат зависела от фиксированных доходов, получавшихся ими во времена Токугава; в условиях новой, нефеодальной эко­номики эти деньги позволяли им открыть свое дело. «Это собы­тие стало конечным этапом процесса закрепления того своеоб­разного союза купцов и финансовых магнатов с феодальными и земельными магнатами, который явственно обозначился уже в токугавский период»¹⁰⁹.

Эти замечательные реформы начальной поры режима Мэйд­зи не пользовались в стране особой популярностью. Со значи­тельно большим энтузиазмом, чем любая из этих мер, была встре­чена идея вторжения в Корею в 1871—1873 гг.¹¹⁰. Правительство Мэйдзи не только упорно отстаивало решительный курс своих реформ, но и похоронило проект вторжения. Правительственная программа настолько противоречила желанию большинства сто­ронников этого проекта, что в 1877 г. Сайго¹¹¹, их крупнейший лидер, организовал настоящее восстание против правительства¹¹². Его армия представляла всех профеодально настроенных сторон­ников империи, предавших с первого года реставрации режим Мэйдзи. Правительство произвело набор в несамурайскую доб­ровольческую армию и нанесло поражение самураям Сайго. Но восстание свидетельствовало о степени недовольства режимом в Японии.

Значительным было также недовольство крестьян. В первом десятилетии Мэйдзи, между 1868и 1878 гг., произошло, по край­ней мере, 190 крестьянских восстаний. В 1877 г. новое правитель­ство предприняло свою первую, запоздалую попытку уменьшить тяжелое налоговое бремя крестьян¹¹³, но они решили, что режим обманывает их. Кроме того, крестьянам не пришлись по душе учреждение школ, всеобщая воинская повинность, земельное межевание, насильственное лишение их косичек, уравнение в правах с низшими кастами, значительное ограничение деятельности официальной до этого времени религии - буддизма, рефор­ма календаря и многие другие меры, изменявшие привычный им образ жизни¹¹⁴.

Но кто же входил в «правительство», осуществлявшее столь ра­дикальные и непопулярные реформы? Оно представляло собой «своеобразный союз» низших самураев и класса купцов, сложив­шийся на основе оригинальных японских институтов еще в фео­дальные времена. Эти люди были самураями-вассалами, овладев­шими искусством управления государством на постах канцлеров и наместников у даймё¹¹⁶ или обладавшими феодальными моно­полиями на горнорудное, ткацкое, картонажное и другие произ­водства. Они были купцами, приобретшими самурайский статус и принесшими в этот класс знания о производственных техноло­гиях. Этот союз самураев и купцов быстро выдвинул из своих рядов способных и самоуверенных администраторов, определив­ших политику Мэйдзи и продумавших планы ее реализации. Од­нако по-настоящему вопрос состоял не в том, из какого класса они происходили, а как получилось так, что они оказались очень способными и реалистически мыслящими людьми. Только что освободившаяся во второй половине XIX в. от Средневековья и такая же слабая, как и Сиам¹¹⁵ в наши дни, Япония породила ли­деров, сумевших начать и успешно осуществить уникальные в мировой истории дела государственного строительства. Своим происхождением сильные, как и слабые черты этих лидеров обя­заны традиционному японскому характеру, вот почему главная задача этой книги — рассмотреть, каким он был и каким он яв­ляется сейчас, этот характер. В данной же главе мы узнаем толь­ко о том, как государственные мужи Мэйдзи делали свое дело.

Они не ставили перед собой задачи идеологической револю­ции. Для них это была просто работа. Их цель, как они пони­мали ее, состояла в превращении Японии в страну, с которой вынуждены будут считаться другие страны. Они не боролись с традициями. Они не унижали и не разоряли класс феодалов. Они соблазняли его пенсиями, достаточно большими, чтобы получить от него возможную поддержку режима. Наконец, они улучшили положение крестьян; десятилетнее запоздание в этом деле, оче­видно, было вызвано не классовым неприятием крестьянских требований к режиму, а жалким состоянием казны на раннем этапе периода Мэйдзи.

Однако энергичные и изобретательные государственные деяте­ли, управлявшие страной в эпоху Мэйдзи, не помышляли о лик­видации иерархии в Японии. Реставрация упростила иерархичес­кий порядок, поставив во главе его Императора и устранив сёгуна. Постреставрационные государственные деятели, ликвидировав княжества, разрешили конфликт между преданностью японца сво­ему господину и государству. Эти перемены не уничтожили иерар­хических обыкновений. Они придали им новое построение. Чтобы навязать народу свои рабочие программы, «Их Превосходитель­ства», новые лидеры Японии, даже укрепили центральную власть. Они заменили повеления сверху на дары сверху, и таким образом им удалось выжить. Но они не думали о том, чтобы заискивать перед общественным мнением, которое может не захотеть рефор­мы календаря, или создания государственных школ, или объявле­ния незаконной дискриминации низших каст.

Одним из таких даров сверху была Конституция Японии, дан­ная в 1889 г. Императором своему народу¹¹⁷. Она определяла ме­сто народа в государстве и учреждала парламент. «Их Превосхо­дительства» работали над ней очень тщательно, критически изучая различные конституции западного мира. Однако ее авто­ры «приняли все возможные предосторожности во избежание вмешательства народа и посягательств общественного мнения»¹¹⁸. Поскольку комитет, составлявший проект Конституции, был ча­стью министерства Императорского двора, - то и он был свя­щенным.

Государственные деятели Мэйдзи хорошо сознавали свои цели. В 80-е годы XIX в. принц Ито¹¹⁹, творец Конституции, по­слал маркиза Кидо¹²⁰ в Англию к Герберту Спенсеру¹²¹ для кон­сультаций по поводу японских проблем и вопросов, и после про­должительных бесед с Кидо Спенсер изложил Ито свои мнения. По поводу иерархии Спенсер писал, что у Японии, благодаря ее традиционным институтам, есть прекрасная основа для нацио­нального благосостояния и что эту основу следует сохранить и ук­репить. Традиционные обязанности в отношении старших, заяв­лял он, и прежде всего Императора, открывали перед Японией большие возможности. Япония могла уверенно продвигаться впе­ред под контролем «старших» и защищать себя от трудностей, с которыми неизбежно сталкиваются нации, проникшиеся духом индивидуализма. Великие государственные деятели эпохи Мэй­дзи были весьма удовлетворены таким подтверждением собствен­ных взглядов. Они предполагали сохранить в условиях современ­ного мира все выгоды от принципа соблюдения «должного места». Они не собирались расставаться с иерархическими обыкновени­ями.

В каждой сфере деятельности, будь то политическая, религи­озная или экономическая, государственные деятели эпохи Мэй­дзи распределили обязанности «должного места» между государ­ством и народом. Их план в целом настолько чужд американским и английским институтам, что мы обычно оказывались не в состоянии понять его основные положения. Конечно, существова­ло предписанное сверху строгое правило «не полагаться на обще­ственное мнение». Правительством руководила высшая иерархия, и оно не могло никогда включать в себя выборных лиц. На этом уровне народ не располагал правом голоса. В 1940 г. верхушка правящей иерархии состояла из тех, кто имел «доступ» к Импе­ратору, и тех, кто был в числе его непосредственных советников, и тех, кому их высокие должности давали право на тайную печать. Последняя категория включала членов кабинета министров, гу­бернаторов префектур, судей, руководителей национальных бюро и других подобного рода ответственных должностных лиц. Ни один избранный чиновник не обладал таким статусом в иерархии, и не могло быть и речи, чтобы избираемые члены парламента, например, имели право голоса при подборе или одобрении кан­дидатуры какого-нибудь министра или главы бюро финансов или транспорта. Избираемая нижняя палата парламента представля­ла собой голос народа; у нее было довольно важное право запра­шивать и критиковать высших чиновников, но она не располага­ла в действительности правом голоса при назначении кого-нибудь на должность, или при принятии решений, или в вопросах бюд­жета и не инициировала законодательства. Нижнюю палату кон­тролировала неизбираемая верхняя палата, половину членов ко­торой составляли представители аристократии, а еще четверть — назначаемые Императором лица. Поскольку ее власть при одоб­рении законодательных актов была почти равной власти нижней палаты, обеспечивался дополнительный иерархический контроль. Таким образом Япония обеспечила сохранение за лицами, за­нимавшими высокие посты в правительстве, статусы «Их Превос­ходительств», но это не значит, что на «местах» не было самоуп­равления. Во всех азиатских странах, при любых режимах власть, направляясь сверху вниз, встречается где-то на середине пути с местным самоуправлением, формируемым снизу. Все различия между странами состоят лишь в том, насколько велика в нем де­мократическая подотчетность, насколько значительны или нич­тожны его обязанности, несут ли местные лидеры ответствен­ность перед всей общиной или же, будучи подкуплены местными магнатами, действуют не в интересах народа. Как и в Китае, в то­кугавской Японии существовали мелкие, включавшие пять-десять семей объединения, названные в новые времена тонари гуми¹²²; это были самые малые социально значимые единицы общества. Глава такой группы соседских семей становился лидером в ее внутренних делах, нес ответственность за исправное поведение ее членов, должен был предоставлять сообщения о всех сомни­тельных деяниях ее членов и сдавать властям любого разыскиваемого ими человека. Государственные деятели Мэйдзи поначалу ликвидировали эти группы, но затем восстановили их и назвали тонари гуми. Правительство иногда активно поддерживало их в больших и малых городах, но в наши дни они редко действуют в деревнях. Более важное значение имеют бураку (деревни)¹²³. Они не были упразднены, но их не включили как единицы в систему управления. Они представляли собой пространство, на которое не распространялись функции государства. Эти деревни, состо­ящие из пятнадцати и более домов, продолжают даже в наши дни организационно функционировать благодаря ежегодной смене своих глав, «следящих за деревенским имуществом, оказывающих помощь деревенским семьям в случае смерти их родственников или пожара, принимающих решения о днях коллективного тру­да на сельскохозяйственных работах, о строительстве домов или ремонте дорог и объявляющих ударом в колокол или ритмичес­ким постукиванием двух чурбанов о местных праздниках и днях отдыха»¹²⁴. Эти главы не отвечают, как у некоторых азиатских на­родов, за сбор государственных налогов в своих общинах, и по­этому им не приходится тащить на себе эту ношу. Их позиция абсолютно недвусмысленна: они функционируют в пространстве демократической ответственности.

Современные гражданские власти Японии официально при­знают местную администрацию больших и малых городов и де­ревень. Выборные старосты избирают ответственного главу, дей­ствующего от имени общины во всех ее делах с государством, которое представляют префектуральные или общенациональные власти. В деревнях таким главой бывает старожил, член кресть­янской семьи, обладающей земельной собственностью. В финан­совом отношении для него эта должность убыточна, но престиж ее высок. Он и староста отвечают за деревенские денежные сред­ства, здравоохранение, содержание школ и особенно за имуще­ственные регистры и личные дела. Сельский муниципалитет — бойкое место: в его обязанности входят расходование средств, от­пущенных государством на обязательное для детей начальное школьное образование, изыскание и расходование более значи­тельной, чем государственная, суммы местных средств на обра­зование, управление деревенской собственностью и сдача ее в аренду, мелиорация земель и лесонасаждения, регистрация всех имущественных сделок, становящихся законными только после их должного оформления в этом муниципалитете. Он должен так­же вести регулярную регистрацию сведений о местожительстве, воинском звании, рождении детей, усыновлении, всяком право­нарушении и о других фактах из жизни каждого индивида, офи­циально проживающего в общине, а также вести семейную регистрацию, содержащую аналогичные данные о семье человека. Вся такая информация пересылается из любого района Японии в му­ниципалитет по месту официального проживания японца и зано­сится в его личное досье. Всякий раз, когда нужно узнать о поло­жении человека или привлечь его к суду или на всякий случай выяснить, кем он является, обращаются письменно в муници­палитет его общины или посещают его и получают копию мате­риалов об интересующей личности. Не всем приятно, что любой человек может ознакомиться с порочащей его информацией, за­несенной в личное досье или в досье семьи.

Таким образом, в Японии у больших и малых городов и дере­вень есть своя значительная сфера ответственности. Это комму­нальная ответственность. Даже в 20-е годы XX в., когда уже су­ществовали национальные политические партии — а это в любой стране означает чередование пребывания у власти правительства и оппозиции, - местная администрация в Японии в общем оставалась незатронутой этим процессом и находилась в руках ста­рост, руководствовавшихся в своем поведении интересами всей общины. Однако в трех случаях местная администрация не обла­дает властной автономией: все судьи назначаются государством; вся полиция и все школьные учителя являются государственны­ми служащими. Так как большинство гражданских дел в Японии все еще решается через арбитраж или через посредников, то суды редко фигурируют в сфере местной администрации. Полиция играет более важную роль. Во время массовых сборищ полиция должна находиться поблизости от них, но это не постоянная обя­занность ее, а большую часть времени она посвящает ведению личных и имущественных дел. Государство может часто перево­дить полицейских с одного места на другое, так что они остают­ся вне местных связей. Переводят также школьных учителей. Государство регулирует все детали школьной жизни, и, как и во Франции, в каждой школе страны в один и тот же день проходят один и тот же урок по одному и тому же учебнику. Каждая школа в один и тот же утренний час под одну и ту же радиопередачу де­лает такие же, как и другие школы, гимнастические упражнения. Над школами, или полицией, или судом у общины нет своей ав­тономной власти.

Таким образом, во всех отношениях японское управление сильно отличается от американского, в котором выборные лица несут высочайшую административную и юридическую ответ­ственность, а местный контроль осуществляется местным руко­водством полиции и полицейскими судами. Но формально оно не отличается от организации управления в таких западных стра­нах, как Голландия и Бельгия. Как и в Японии, в Голландии, например, королевский кабинет министров подготавливает все вы­носимые на обсуждение законы, парламент практически не ини­циирует законодательства. Голландская корона назначает даже мэров городов, и таким образом ее формальные права вторгают­ся глубже в сферу местных интересов, чем это было в Японии до 1940 г.; это так, несмотря даже на то, что голландская корона обычно практически одобряет местные назначения. Прямая от­ветственность полиции и судов перед короной — это также гол­ландская специфика. Однако в Голландии школы могут быть со­зданы при желании любой сектантской группой, японская же школьная система дублируется во Франции. В Голландии также ответственность за каналы, польдеры и местную мелиорацию лежит на общине в целом, а не на мэре или политически избран­ных чиновниках.

Настоящее различие между японской и западноевропейскими формами управления — не столько в них самих, сколько в их фун­кционировании. Японцы полагаются на старые, почитаемые ими обыкновения, сложившиеся в опыте их прошлой жизни и фор­мализованные в их этической системе и в их этикете. Государство может надеяться на то, что при функционировании «Их Превос­ходительств» на своих «должных местах» к их прерогативам бу­дут относиться с уважением не столько из одобрения их полити­ки, сколько из-за признания в Японии ошибочным попрания границ между прерогативами. На высшем политическом уровне «мнение народа» неуместно. Правительство просит только «на­родной поддержки». Когда государство заявляет о своей собствен­ной доле в сфере местных интересов, его юрисдикция принима­ется с уважением. Государство во всех своих внутриполитических функциях не является неизбежным злом, как это в общем при­нято считать в Соединенных Штатах. На взгляд японцев, государ­ство скорее следует считать высшим благом.

Более того, государство щепетильно относится к признанию «должного места» за волей народа. Нет необходимости слишком много говорить, что в тех сферах, где легитимным считалось на­родное мнение, японское государство вынуждено было даже уго­варивать людей ради их собственного блага. Государственный агент по аграрному развитию в целях совершенствования тради­ционной агрикультуры мог быть почти так же мало авторитарен, как и его коллега в штате Айдахо. Государственный чиновник, защищая имевшие государственные гарантии крестьянские кре­дитные ассоциации или крестьянские закупочно-сбытовые коо­перативы, должен был вести долгие переговоры с местными ли­дерами и потом твердо придерживаться их решения. Местные дела требуют местного управления. Японский образ жизни отводит «должное место» власти и определяет надлежащую ей сферу. Он оказывает значительно большее, чем в западных культурах, уважение к «старшим», а следовательно, и предоставляет им сво­боду действий, но они также должны знать свое место. Девиз Япо­нии: Всему свое место.

В религиозной области государственные деятели Мэйдзи осу­ществили значительно больше странных формальных преобразо­ваний, чем в области управления. Однако они следовали тому же самому японскому девизу. Государство избрало своей сферой культ с особым почитанием символов национального единства и превосходства, а во всем остальном предоставило отдельному человеку свободу вероисповедания. Этой национальной сферой было государственное синто¹²⁵. Поскольку оно связано с должным уважением национальных символов, то, как и приветствие наци­онального флага в Соединенных Штатах, государственное син­то, по словам японцев, «не было религией». Поэтому, нарушая за­падную догму религиозной свободы ничуть не больше, чем это делается в Соединенных Штатах при обязанности приветствовать звездно-полосатый флаг, Япония могла требовать от всех граж­дан признания синто. Это было просто знаком лояльности. По­скольку оно «не религия», Япония, не опасаясь критики со сто­роны Запада, могла преподавать его в школах.

Государственное синто в школах превращается в историю Японии от эпохи богов и культа Императора — «правителя страны с древнейших времен». Государство содействует синто, государство им управляет. Все другие сферы религии, даже сектантское или храмовое синто, не говоря уже о буддийских и христианских сек­тах, были предоставлены самим себе, подобно тому как это про­исходит в Соединенных Штатах. Две области даже администра­тивно и финансово были разделены: государственное синто находилось в ведении своего бюро при министерстве внутренних дел¹²⁶, а его священники, церемонии и храмы финансировались государством. Храмовое синто, а также буддийские и христиан­ские секты были объектом заботы бюро религии при департамен­те образования и содержались за счет добровольных взносов ве­рующих.

Из-за официальной позиции Японии в этом вопросе нельзя го­ворить о государственном синто как об огромной государствен­ной церкви, но можно, по крайней мере, назвать его огромным институтом. У него было свыше 110 тысяч храмов различных ран­гов — от великого храма в Исэ, храма Богини Солнца, до малень­ких местных храмов, где священнослужитель сам наводил поря­док перед совершением специального обряда. Национальная священническая иерархия являла собой параллель политической, и линия иерархов тянулась от священника низшего уровня, через священников окружного и префектурного уровней до «Их Святей­шеств» на верху ее. Культ государственного синто не предполагал активного участия в нем народа и мало напоминал наш обычай посещения церкви. Так как государственное синто — не религия, его священникам по закону запрещалось проповедовать любые догматы и не дозволялось совершать никаких церковных служб в западном понимании их. Вместо этого в обычные ритуальные дни официальные представители общины приходили и стояли перед священником, в то время как он совершал обряд очищения, раз­махивая перед ними палкой с бумажными полосками и конопля­ными лентами¹²⁷. Он открывал дверцу алтаря и пронзительным криком вызывал богов на обрядовую трапезу. Священник молил­ся, и каждый участник обряда в порядке своего ранга с особо по­чтительным поклоном преподносил вездесущий в старой и новой Японии дар — веточку священного дерева со свисающими с него полосками белой бумаги¹²⁸. Затем священник с таким же криком отправлял богов назад и закрывал дверцы алтаря. В дни праздни­ков государственного синто Император сам выполнял обряды для народа и правительственные учреждения были закрыты. Но это были небольшие народные праздники, подобные религиозным церемониям в местных синтоистских храмах или даже буддийским праздникам. Последние существовали за пределами государствен­ного синто, в «свободной» сфере.