Круг человеческих чувств 6 глава

В отношении отца он может выказывать лишь чувство почте­ния. Отец для мальчика служит образцом высокого иерархическо­го положения, и ребенок должен учиться проявлять подобающее уважение к нему, как часто говорят в Японии, «для тренировки». В отличие от большинства западных народов, воспитательная роль отца здесь гораздо скромнее. Соблюдение детьми дисциплины находится всецело в ведении женщин. Простой молчаливый взгляд, короткое замечание — вот обычно и все, из чего малень­кий ребенок может понять, чего отец от него хочет. Впрочем, и они большая редкость. На досуге отец может мастерить для детей игрушки. Он (равно как и мать) время от времени носит их даже тогда, когда они уже давно умеют ходить, и для своих детей в этом возрасте он иногда выполняет обязанности няньки, которые аме­риканский отец обычно возлагает на свою жену.

В отношениях с бабушками и дедушками, к которым также нужно проявлять почтение, дети, тем не менее, пользуются большой свободой. Бабушкам и дедушкам не предназначена роль воспитателей. Однако они могут ее принять на себя, если считают, что внучата воспитываются нестрого; по этому поводу в семье возникают значительные трения. Обычно бабушка на­ходится при ребенке двадцать четыре часа в сутки, и соперни­чество за влияние на детей между свекровью и невесткой вошло у японцев в поговорку. С точки зрения ребенка, обе они до­биваются его расположения. Что касается бабушки, то она не­редко использует его для оказания влияния на сноху. У молодой же матери нет в жизни более высокой обязанности, чем достав­лять удовольствие своей свекрови, и поэтому, как бы бабушка и дедушка ни баловали ее детей, протестовать она не может. Бабуш­ка угощает детишек леденцами после того, как мать сказала, что на сегодня им сладостей больше есть нельзя, и приговаривает при этом многозначительно: «От моих леденцов не отравитесь». Во многих семьях бабушка может преподносить внучатам такие по­дарки, на которые мать ни за что бы не решилась, и у нее боль­ше, чем у матери, свободного времени, чтобы участвовать в раз­влечениях детей.

Старших братьев и сестер тоже учат снисходительно относить­ся к младшим. Японцы вполне сознают опасность того, что ре­бенок после рождения нового малыша будет, по нашему выраже­нию, «ставить ему подножку». Ребенок, отошедший на второй план, легко может уловить связь между появлением младшего брата или сестры и тем, что ему пришлось расстаться с материн­ской грудью и лишиться места в материнской постели. Перед тем как новый малыш появится на свет, мать говорит ребенку, что теперь у него будет не просто «игрушечный» малыш, а настоящая живая кукла. Ребенку говорят, что теперь он получит возможность спать не с матерью, а с отцом, и это преподносится как большая привилегия. Детей вовлекают в приготовления к появлению мла­денца. Обычно они приходят в неподдельный восторг и радость от новенького малыша, однако иногда случаются и ляпсусы, ко­торые воспринимаются как вполне ожидаемые и не особо опас­ные. Переставший быть центром внимания ребенок может под­хватить младшего братца на руки и отправиться вместе с ним на улицу, говоря при этом матери: «Подарим кому-нибудь этого малыша». «Нет, - отвечает она, — это наш малыш. Мы должны быть добры к нему. Он любит тебя. И чтобы ухаживать за ним, нам нужна твоя помощь». Эта сценка иногда повторяется через какое-то время, но по матерям не заметно, чтобы она их сильно беспокоила. В больших семьях автоматически срабатывает мера предосторожности для такой ситуации: между детьми через од­ного существуют более тесные узы связи. Старший ребенок в се­мье становится лучшей нянькой и защитником для третьего ре­бенка, а второй — для четвертого. Младшие отвечают старшим взаимностью. До семи-восьми лет пол ребенка никак не влияет на эти отношения.

Все японские дети имеют игрушки. Отцы, матери, весь круг друзей и родственников мастерят или покупают для детей куклы и все необходимые для них принадлежности. У людей скромного достатка эти куклы дешевые, практически ничего не стоящие. Ребятишки играют в «дочки-матери», свадьбы, устраивают для своих кукол праздники, предварительно как следует договорив­шись о том, как надо «правильно», по-взрослому осуществлять соответствующие процедуры, а если возникает спорный вопрос, обращаются за разъяснениями к матери. Когда разгораются ссо­ры, мать чаще всего взывает к noblese oblige²⁶¹ и просит старшего ребенка уступить младшему. Обычно она говорит: «Почему бы и не проиграть, чтобы победить?». Она имеет в виду, — и трехлет­ний ребенок быстро начинает понимать ее намек, — что если старший уступит свою игрушку младшему, то малышу она вско­ре надоест, и он обратится к чему-то другому; тогда ребенок, внявший совету, сможет получить игрушку назад, хотя прежде он и лишился ее. Или же, когда дети собираются поиграть в госпо­дина и слуг, она намекнет ему, что, приняв в этой игре непопу­лярную роль, он тем не менее «выиграет», вдоволь позабавившись над товарищами по игре. Последовательность «проиграть, чтобы победить» очень почитается в японской жизни даже тогда, когда дети становятся взрослыми.

Помимо таких методов, как предостережение и поддразнива­ние, почетное место в японской системе воспитания занимает отвлечение внимания ребенка от того или иного объекта. Даже постоянное предложение сладостей в целом понимается как один из способов отвлечь внимание от чего-то. Когда ребенок приближается к школьному возрасту, начинают использоваться методы «исцеления». Если маленький мальчик не сдерживает приступы гнева, непослушен или чересчур много шумит, мать отводит его в синтоистский или буддийский храм. Мать относится к этому так: «Мы пойдем за помощью». Часто это всего лишь веселая про­гулка. Священнослужитель, осуществляющий исцеление, серьез­но спрашивает мальчика, в какой день он родился и какие у него проблемы. Затем он удаляется, чтобы прочитать молитву, после чего возвращается и объявляет об исцелении, иногда уничтожая при этом в виде какого-нибудь червяка или насекомого непослу­шание. Он очищает ребенка и отправляет его домой освобожден­ным. «На какое-то время этого хватит», — говорят японцы. Даже самое суровое из всех наказаний, которым подвергают детей в Японии, считается «лекарством». Это прижигание кожи ребенка маленькой щепоткой пудры, сделанной из моксы²⁶³. Такая проце­дура оставляет на коже долго не исчезающий шрам. Прижигание моксой — древний и широко распространенный метод дальнево­сточной медицины; в Японии он традиционно применялся для лечения многих болезней. Это средство исцеляет также от приступов ярости и упрямства. Мать и бабушка могут попробовать «полечить» мальчугана шести-семи лет таким суровым способом. В особо трудных случаях процедура может быть применена дваж­ды, однако крайне редко ребенка лечат моксой за непослушание трижды. Это не наказание в смысле «если ты поступишь так, я тебя отшлепаю». Но причиняемая им боль гораздо сильнее, чем даже от хорошей трепки, и ребенок усваивает, что впредь ему не удастся шалить и своевольничать безнаказанно.

Кроме этих методов, применяемых для воспитания непослуш­ных детей, в Японии есть еще и обычаи обучения ребенка необ­ходимым физическим навыкам. Характерной особенностью здешней системы физического воспитания является то, что ин­структор собственноручно проводит ребенка через выполняемые движения. Тот должен сохранять при этом пассивность. Пока ребенку еще нет двух лет, отец сгибает ему ноги так, чтобы он правильно принимал сидячее положение, в котором ноги долж­ны быть согнуты назад и касаться подъемом ступни пола. Пона­чалу ребенку трудно удерживаться в такой позе, не заваливаясь на спину, особенно потому, что обязательный элемент обучения правильному сидячему положению — требование сохранять не­подвижность. Ребенок не должен ерзать и пытаться устроиться поудобнее. Говорят, что путь к обучению лежит через расслабле­ние и пассивность. Эта пассивность подчеркнуто проявляется в том, что ноги ребенка располагает в правильном положении отец. Нужно научиться не только правильно сидеть, но и правильно спать. Благопристойность позы спящей женщины в Японии столь же велика как и стыдливость американки, которую увидели об­наженной. Хотя японки не испытывали стыда от своей наготы при купании до тех пор, пока правительство, стремясь завоевать одобрение иностранцев, не попыталось привить его им, к своей позе во время сна они относятся чрезвычайно строго. Девочка должна научиться спать вытянувшись прямо, ноги вместе; маль­чику же предоставляется большая свобода. Это одно из первых правил, устанавливающих различие в воспитании мальчиков и девочек. Оно, как и почти все другие требования в Японии, со­блюдается строже среди высших классов, чем среди низших. Гос­пожа Сугимото так рассказывает о своем самурайском воспита­нии: «С той поры, как я себя помню, ночью я все время тщательно заботилась о том, чтобы лежать на своей маленькой деревянной подушке недвижно и бесшумно... Самурайских дочерей учили ни­когда не терять контроль над умом и телом, даже во сне. Маль­чикам можно было растянуться в форме беспечно распростерто­го иероглифа дай²⁶⁴; девочки же должны лежать, согнувшись наподобие скромного и полного достоинства иероглифа кинодзи²⁶⁵, который означает «дух самообладания»²⁶⁶. Женщины расска­зывали мне, как матери и няньки, укладывая их вечером спать, поправляли им руки и ноги, чтобы те лежали правильно.

При традиционном способе обучения письму учитель также брал руку ребенка в свою и рисовал иероглифы. Это делалось для того, чтобы «дать ему почувствовать». Ребенок обучался опыту контролируемых ритмических движений еще до того, как он мог различать иероглифы и тем более их писать. В условиях современ­ного массового образования этот метод обучения менее распро­странен, чем прежде, но все еще встречается. Поклонам, исполь­зованию палочек для еды, стрельбе из лука, привязыванию к спине вместо малыша подушки - всему этому ребенка можно научить, двигая его руками или физически приводя его тело в соответству­ющее положение.

К тому времени, когда дети начинают ходить в школу, они уже свободно играют с другими детьми, живущими по соседству; ис­ключение составляют лишь семьи, принадлежащие к высшему классу. В деревнях детишки, не достигшие еще трех лет, объеди­няются для игр в небольшие компании, и даже в городах их игры на многолюдных улицах, порой переносимые на проезжую часть их, отличаются пугающей свободой. Дети - существа привилеги­рованные. Они слоняются по магазинам и слушают разговоры взрослых, играют в классики или в мяч. Они собираются для игр у деревенского храма, чувствуя себя в безопасности под защитой его духа-покровителя. Мальчики и девочки до тех пор, пока их не отдают в школу, и еще два-три года после этого играют вместе, однако наиболее тесными узами чаще всего связаны дети одного пола и особенно одного возраста. Эти возрастные группы (донэн) сохраняются дольше, чем все другие, и соединяют людей на всю жизнь, особенно в сельской местности. В деревне Суё мура, «ког­да сексуальные интересы ослабевают, приемы и увеселительные мероприятия, собирающие членов донэн, доставляют им подлин­ное удовольствие, одно из немногих оставшихся в их жизни. В Суё (деревне) говорят: «Донэн роднее жены»²⁶⁷.

Такие компании детей дошкольного возраста ведут себя чрез­вычайно свободно в общении друг с другом. Многие из их игр беззастенчиво непристойны с западной точки зрения. Из-за до­статочно откровенных разговоров взрослых и из-за той тесноты, в которой живет японская семья, детям известна «правда жизни». Кроме того, матери, играя со своими детишками и купая их, как правило, обращают внимание на их гениталии; в особенности это касается мальчиков. Японцы не порицают детскую сексуальность, за исключением тех случаев, когда дети позволяют себе проявлять ее в неподходящем месте или в неподходящей компании. Мастурбация не считается опасной. В компаниях дети могут вполне сво­бодно отпускать в адрес друг друга едкие замечания и предавать­ся безудержному хвастовству; позднее, во взрослой жизни, тако­го рода колкости были бы расценены как обидные оскорбления, а такое хвастовство вызвало бы глубокое чувство стыда. «Дети, — говорят японцы, мило улыбаясь, — не ведают стыда (хадзи)». И добавляют: «Именно потому они так счастливы». Между малень­ким ребенком и взрослым человеком пролегает глубокая про­пасть, ибо сказать о взрослом «он не ведает стыда» значит сказать, что он утратил всякое чувство приличия.

Дети в этом возрасте критикуют дома и имущество друг друга, а хвалятся в основном своими отцами. «Мой отец сильнее твое­го» или «мой отец умнее твоего» — такие высказывания особен­но в ходу. Отстаивая достоинства своих отцов, дети от слов пе­реходят к драке. Такого рода поведение покажется американцам мало достойным упоминания, однако в Японии оно резко кон­трастирует с теми разговорами, которые дети слышат всюду вок­руг себя. Каждый раз, говоря о собственном доме, взрослый япо­нец называет его «мой жалкий домишко», тогда как, говоря о доме соседа, употребляет выражение «ваш почтенный дом»; о своей семье он говорит «моя скромная семья», о семье соседа — «ваша благородная семья». Японцы мирятся с тем, что в течение мно­гих детских лет — начиная со времени формирования детских компаний для игр и вплоть до третьего класса начальной школы, когда дети достигают девятилетнего возраста, — они постоянно озабочены такими индивидуалистическими претензиями. Иног­да они проявляются в такой форме: «Я буду повелителем, а вы — моими слугами». «Нет, я не хочу быть слугой. Я буду повелите­лем». Иногда они выражаются в том, что ребенок всячески хва­лит себя и принижает других. «Они вольны говорить все, что за­хочется. Став старше, они понимают, что их желание — не закон, после чего они начинают терпеливо ждать, пока их не спросят, и более не увлекаются хвастовством».

Отношение к сверхъестественному формируется у ребенка дома. Священник не «обучает» его этому специально, и первые встречи ребенка с организованной религией происходят во вре­мя посещения народных праздников, где священнослужитель в целях очищения окропляет его вместе с другими присутствующи­ми. Некоторых детей также берут на буддийские службы, но и это обычно происходит во время праздников. Постоянный и наибо­лее глубокий опыт религиозных переживаний у ребенка связан с семейными ритуалами, сосредоточенными вокруг буддийского и синтоистского алтарей, расположенных в его доме. Более впечат­ляюще выглядит буддийский алтарь с родовыми могильными таблицами, к которым возлагаются цветы, веточки дерева и ладан. Каждый день сюда приносят еду в качестве приношения, а стар­шие члены семьи сообщают предкам о всех семейных событиях и совершают поклонение. По вечерам здесь зажигаются малень­кие светильники. Очень часто люди говорят, что им не нравится спать вне дома, потому что они чувствуют себя потерянными без царящего в нем незримого присутствия духов предков. Синтоист­ский алтарь обычно представляет собой просто полку, и важней­шим его элементом является амулет из храма Исэ²⁶⁸. Сюда могут положить иного рода приношения. Кроме того, на кухне имеет­ся божество кухни, а на дверях и стенах могут быть развешаны многочисленные амулеты. Все они носят охранительный харак­тер и обеспечивают безопасность дома. Аналогично этому, в сель­ской местности безопасным метом является деревенский храм, поскольку божества-покровители охраняют его своим присут­ствием. Матерям нравится, когда их дети играют вблизи храма, так как здесь они находятся в безопасности. Ничто в жизненном опыте ребенка не заставляет его бояться богов и строить свое поведение так, чтобы понравиться справедливым или строгим божествам. Последних следует лишь с благодарностью умилос­тивлять приношениями в обмен на их поддержку. Они не авто­ритарны.

Приучать мальчика к моделям осмотрительного взрослого об­раза жизни всерьез начинают в Японии лишь тогда, когда он два-три года проведет в школе. До этого времени его учили контро­лировать свое тело, а когда он бывал шумным и непоседливым, отвлекали его внимание и «лечили» от непослушания. Его нена­вязчиво увещевали и поддразнивали. Однако ему было позволе­но своевольничать вплоть до насилия над собственной матерью. Его маленькое эго получило закалку. Мало что меняется, когда он только начинает ходить в школу. Первые три года мальчиков и девочек в школе учат вместе, а учитель, будь то мужчина или жен­щина, всячески балует учеников и по сути является одним из них. Однако в это время как дома, так и в школе особое внимание де­тей обращают на опасности, связанные с попаданием в «неловкие» ситуации. Дети еще слишком малы, чтобы чувствовать «стыд», но должны научиться избегать таких ситуаций. Вот пример: ребенок из хрестоматийной истории, кричавший «Волк, волк!», когда ни­какого волка не было, дурачил людей». Если ты сделаешь что-ни­будь подобное, люди не поверят тебе, и ты окажешься в неловком положении». Многие японцы рассказывают, что, как только они допускали какую-то ошибку, первыми смеялись над ними имен­но одноклассники, а не учителя или родители. Задача старших состоит, по существу, не в том, чтобы самим подвергнуть ребенка осмеянию, а в том, чтобы совместить факт осмеяния с мораль­ным уроком необходимости жить в соответствии с принципом гири миру. Когда детям было шесть лет, их обязанности состояли в том, чтобы любить старших с преданностью верного пса (исто­рия об он верного пса, упомянутая раньше, взята из хрестоматии для детей шестилетнего возраста), теперь же постепенно вводит­ся целый ряд ограничений. «Если ты будешь делать то-то и то-то, говорят старшие, - мир будет смеяться над тобой». Такие прави­ла носят партикуляристский и ситуационалистский характер, и очень многие из них относятся к тому, что мы назвали бы этике­том. Они требуют подчинения воли ребенка все более и более воз­растающим обязанностям перед соседями, семьей и родиной. Ре­бенок должен ограничивать себя, должен чувствовать себя в долгу перед другими. Постепенно он обретает статус должника, который обязан вести себя осмотрительно, если хочет когда-нибудь распла­титься со своими долгами.

Об этом изменении статуса подростка свидетельствует серьез­ная модификация модели поддразнивания, применявшейся по отношению к нему в раннем детстве. К тому времени, когда он достигает возраста восьми-девяти лет, семья может по-серьезно­му отвергнуть его. Если учитель сообщает, что он вел себя непос­лушно или непочтительно, и ставит ему плохую отметку по по­ведению, семья ополчится на ребенка. Если он напроказничал и лавочник сделает ему замечание, «имя семьи опозорено». Вся семья единодушно сплачивается в обвинении ребенка. Я знала двух японцев, которым, когда им не было еще десяти лет, отцы сказали, чтобы они больше не возвращались домой, и они, при­стыженные, вынуждены были пойти к родственникам. Их нака­зали в школе учителя. В обоих случаях они вынуждены были жить вне дома, где их матери нашли их и, в конце концов, организо­вали возвращение домой. На поздней стадии обучения в началь­ной школе мальчиков иногда подвергают домашнему аресту для кинсин, «раскаяния», и они вынуждены коротать время, посвящая его навязчивой японской идее писать дневники. Так или иначе, семья дает понять мальчику, что теперь она смотрит на него как на своего представителя в мире, и выступает против него, когда его критикуют. Он в своей жизни не придерживается принципа гири миру. Он не может рассчитывать на поддержку своей семьи. Не может он обратиться за поддержкой и к своей возрастной группе. Школьные товарищи подвергают его остракизму за про­ступки, и ему приходится принести извинения и обещать впредь так не поступать, прежде чем его вновь примут в их круг.

«Стоит подчеркнуть, — пишет Джеффри Горер²⁶⁹, — что масш­табы, которые все это принимает, весьма необычны с социологической точки зрения. В большинстве обществ, где существуют расширенная семья или какая-либо другая фракционная соци­альная группа, группа обычно сплачивается для защиты одного из своих членов, когда он подвергается критике или нападкам со стороны членов других групп. Когда одобрение со стороны соб­ственной группы гарантировано, человек может противостоять всему остальному миру, целиком и полностью рассчитывая на ее поддержку в случае необходимости. Однако в Японии, судя по всему, дело обстоит иначе. Человек может быть уверен в поддерж­ке собственной группы лишь до тех пор, пока встречает одобре­ние со стороны других групп. Если же другая группа не одобряет или критикует его, собственная группа отворачивается от него и содействует наказанию, если только индивиду не удаётся заста­вить эту другую группу отказаться от своих обвинений. Благо­даря этому механизму одобрение со стороны «внешнего мира» обретает в Японии беспрецедентную важность, не имеющую, ве­роятно, параллелей ни в каком другом обществе»²⁷⁰.

Воспитание девочки до этого возраста не отличается от вос­питания мальчика, разница лишь в некоторых деталях. Дома де­вочка более ограничена в поведении по сравнению с братом. На нее возлагается больше обязанностей (хотя и мальчики могут выступать в роли нянек), а что касается подарков и внимания, то ей неизменно достается лишь малая толика их. Она не подверже­на также вспышкам ярости, что свойственно мальчикам. Однако для маленькой азиатской девочки она удивительно свободна. Одетая в яркие красные цвета, она играет на улице с мальчика­ми, дерется с ними и часто добивается своего. Как ребенок, она тоже «не ведает стыда». Между шестью и девятью годами она, почти так же, как и ее брат, и благодаря почти такому же, как и у него, опыту, постепенно усваивает свои обязанности перед «ми­ром». С девяти лет школьные занятия проводятся раздельно для девочек и мальчиков, и в это время между мальчиками формиру­ется новая мужская солидарность. Они не допускают девочек в свою компанию и не любят, чтобы кто-то видел, как они с ними разговаривают. Матери тоже предостерегают девочек, что такого рода общение является неприличным. По рассказам, девочки в этом возрасте становятся угрюмыми, замкнутыми и трудно под­даются обучению. Японские женщины обычно говорят, что при­шел конец «детским забавам». С исключением из мальчишеской компании детство для девочек заканчивается. Теперь на долгие-долгие годы у них нет иного предначертанного для них пути, кроме как «удваивать дзитё при помощи дзитё». Урок будет про­должаться и продолжаться, даже тогда, когда они уже будут по­молвлены и когда выйдут замуж.

Мальчики же, научившись дзитё и гири миру, еще не усваива­ют всех обязанностей, которые возлагаются в Японии на взрос­лого мужчину. «Начиная с десяти лет, — говорят японцы, — маль­чик учится гири своему имени». Этим они, разумеется, хотят сказать: ребенок узнает, что обидеться на оскорбление — это доб­родетель. Он также должен усвоить правила: когда вступать в борьбу с противником, а когда применить косвенные средства воздействия ради сохранения незапятнанной своей чести. Я не думаю, что они имеют в виду необходимость для ребенка научить­ся агрессивно реагировать на оскорбительное поведение; маль­чики, которым в раннем детстве было позволено столь откровен­но выплескивать агрессивность на своих матерей и которым приходилось отвечать кулаками на многие оскорбительные наме­ки и претензии своих сверстников, вряд ли нуждаются в том, что­бы в возрасте десяти лет приучаться к агрессивности. Кодекс по­ведения гири своему имени, скорее, направляет агрессивность мальчиков, подпадающих на втором десятке жизни под его тре­бования, в установленные формы и снабжает их специфически­ми способами обращения с ней. Как мы видели, японцы часто об­ращают эту агрессивность против самих себя, вместо того чтобы применять насилие против других. Даже мальчики-школьники не исключение.

Для мальчиков, продолжающих обучение по окончании шес­тилетней начальной школы (они составляют около 15% населе­ния, хотя их доля в мужском населении страны выше), время, когда они становятся ответственными за гири своему имени, при­ходится на тот период, когда они внезапно сталкиваются с жес­ткой конкуренцией на вступительных экзаменах в среднюю шко­лу и с конкурентным ранжированием каждого учащегося по каждому предмету. У них нет опыта последовательной и посте­пенной подготовки к этому, поскольку как в начальной школе, так и дома соперничество почти сведено к нулю. Неожиданный новый опыт делает конкуренцию мучительной и поглощающей все внимание. Борьба за место и подозрения, что кто-то ходит в любимчиках, — обычное дело. Это соперничество, однако, не фи­гурирует в историях жизни столь широко, как действующий в средней школе негласный обычай, согласно которому старше­классники мучают и изводят учеников младших классов. В сред­ней школе ученики старших классов помыкают младшеклассни­ками и подвергают их всевозможным издевательствам. Они заставляют их выкидывать глупые и унизительные номера. Оби­ды — чрезвычайно распространенное явление, поскольку япон­ские мальчики не воспринимают такие вещи как шутки. Маль­чик из младшего класса, которого старшеклассник заставляет ползать перед собой на коленях и раболепно исполнять его по­ручения, ненавидит своего мучителя и строит планы, как ему отомстить. То, что месть приходится отложить, делает мысли о ней всепоглощающими. Месть проявление гири своему имени, и мальчик расценивает ее как добродетель. Иногда, например, он может спустя годы устроить обидчику увольнение с работы, вос­пользовавшись для этой цели своими семейными связями. Иног­да он совершенствуется в дзюдзицу или фехтовании на мечах и публично унижает его на улице города уже после того, как они оба окончат школу. Но до того, как в один прекрасный день он не сведет счеты, его преследует то «чувство чего-то несделанного», которое составляет основу японского соперничества в обидах.

Мальчики, не попавшие в среднюю школу, могут приобрести аналогичный жизненный опыт во время армейской службы. В мирное время каждый четвертый юноша призывался в армию, и издевательства, совершаемые в ней рекрутами второго года служ­бы над новобранцами, принимали еще более жестокие формы, нежели в средних школах. В армии солдаты не контактируют с офицерами, разве что в редком случае могут обращаться к унтер-офицерам. Первая статья японского воинского устав гласила, что любое обращение за помощью к офицерам ведет солдата к поте­ре лица. Все решалось самими рекрутами. Офицеры принимали это как метод «укрепления» войск, но без их вмешательства. Во­еннослужащие второго года переносили на первогодок все те оби­ды, которые накопилось у них годом раньше, и доказывали свою «закалку» изобретательностью в придумывании всевозможных унижений. О призывниках часто говорили, что они возвращают­ся из армии изменившимися, «настоящими националистами ура-патриотического толка». Но это изменение — отнюдь не следствие обучения их какой-то теории тоталитарного государства, и уж совсем не какого-то насаждения в армии тю императору. Гораз­до большее значение имеет опыт испытания унижением. Юно­ши, воспитывавшиеся в семьях на японский манер и с крайней серьезностью относящиеся к своим amour-propre²⁷¹, легко ожесто­чаются в такой ситуации. Они не могут перенести унижение. Под­вергаясь оскорблениям, расцениваемым ими как отвержение, они сами, в свою очередь, становятся мучителями.

Современное положение дел в средних школах и в армии Япо­нии, разумеется, несет на себе отпечаток старых японских обы­чаев, связанных с насмешками и оскорблениями. Школа и армия сами по себе не имеют отношения к их появлению. Легко понять, что именно традиционный принцип гири своему имени делает переживание унижения в Японии более мучительным, чем в Аме­рике. Кроме того, это соответствует старым моделями поведения, согласно которым факт перенесения со временем каждой унижа­емой группой наказания на новую группу жертв не отменяет оза­боченности юноши о сведении счетов со своим действительным мучителем. Поиски козла отпущения в Японии не столь распро­страненный в Японии народный обычай, как во многих западных странах. Например, в Польше, где новые подмастерья и даже молодые сборщики урожая подвергаются суровым унижениям, чувство обиды направляется не на тех, кто их изводит, а на сле­дующую партию подмастерьев и сборщиков. Японские подрост­ки, разумеется, тоже получают такую сатисфакцию, но в первую очередь их все-таки интересует наказание непосредственного обидчика. Они «чувствуют себя хорошо» тогда, когда имеют воз­можность свести счеты с мучителями.

В процессе возрождения Японии благоразумно поступили бы беспокоящиеся о ее будущем лидеры, если бы уделили особое внимание практике издевательств и обычаю заставлять мальчи­ков откалывать глупые номера, распространенным в полных средних школах и в армии. Им следовало бы всячески подчер­кивать и возвеличивать школьный дух, даже «старые школьные связи», дабы раз и навсегда покончить с разделением учеников на старших и младших. В армии им следовало бы запретить из­девательства. Даже если бы солдаты второго года службы требо­вали, как и офицеры всех рангов от новобранцев, соблюдения спартанской дисциплины, в Японии такие требования не счи­таются оскорблением. Поведение же со злыми шутками и изде­вательствами, - это оскорбление. Если бы в школе и армии ни один старший по возрасту молодой человек не мог безнаказан­но заставить младшего вилять перед ним хвостом, как собака, изображать цикаду или стоять на голове в то время, как другие едят, такое изменение значило бы больше для перевоспитания Японии, чем отрицание божественного происхождения импера­тора или изъятие из учебников материалов националистического содержания.

Девушек не учат придерживаться правил гири своему имени, и у них нет современного жизненного опыта, приобретаемого юношами в средней школе или во время службы в армии. Нет у них и сколь-нибудь сходного с ним жизненного опыта. Их жиз­ненный цикл гораздо более последователен, чем у их братьев. С самых ранних лет их приучали мириться с тем, что мальчикам отдается предпочтение и уделяется больше внимания и дарятся подарки, в чем им отказывали. Правило жизни, которое они обя­заны почитать, не дает им права открыто выражать свои жела­ния. Тем не менее в младенчестве и раннем детстве они разде­ляют со своими братьями привилегированный образ жизни маленьких детей в Японии. Маленькими девочками их специаль­но наряжают в одежды ярко-красного цвета, от которого они откажутся, став совершеннолетними, до того времени, пока им вновь не позволят вспомнить о нем по достижении шестидеся­ти лет, с чего начнется второй привилегированный период их жизни. Дома они, наравне со своими братьями, могут быть вов­лечены в противостояние матери и бабушки. Братья и сестры также требуют, чтобы сестра, как и другие члены семьи, любила их «больше всех». Дети просят ее выказать им свое предпочтение и разрешить им спать рядом с собой, и часто ей приходится де­лить свои благосклонности на всех, от бабушки до двухлетнего братца. Японцы не любят спать в одиночестве, и детский мат­рас может быть положен на ночь рядом с матрасом избранного ребенком старшего члена семьи. Доказательством того, что «ты любишь меня больше всех», в этот день часто служат две подо­двинутые близко друг к другу постели. В тот период, когда де­вочки в возрасте девяти-десяти лет исключаются из мальчишес­ких компаний, они получают определенную компенсацию. Они украшают себя новыми прическами, и прическа девушки четырнадцати-восемнадцати лет отличается в Японии наибольшей сложностью и изысканностью. Так они достигают возраста, ког­да меняют хлопчатобумажную одежду на шелковую и начинают предпринимать все усилия для того, чтобы одежда подчеркива­ла все их очарование. Во всем этом девушки находят определен­ное удовлетворение.