Общей особенностью греко-латинской архитектуры является то, что она покоится на статике, на чистой статике отдельных сил, разворачивающихся либо в качестве несущих, либо в качестве нагрузки. Но, находясь в греческом храме, можно забыть об одном, а именно можно забыть, что он имеет «тяжесть». Ибо тот, кто естественен в своих ощущениях, имеет или может иметь чувство, чем являются колонны, когда они как бы вырастают из земли. А то, что действительно вырастает из земли, подобно стеблю растения, не дает чувства давящей тяжести. Колонны греческого храма, тянущиеся вверх, постепенно, подобно стеблю растения, все дальше уходят от земли, и это можно увидеть у коринфских колонн. И поэтому нет ощущения нагрузки колонн, а создается ощущение несущих колонн. Но если затем перейти к балкам, к архитраву, то можно пережить непосредственное чувство: это нагружает колонны, то есть строение внутри пронизано статикой. И тот, кто пестует в себе душевную жизнь, будет охвачен чувством, что ощущения, переживания и понятия, к которым он приходит, которые он внутренне вырабатывает, он несет внутри себя так же, как колонны несут балки. Поскольку в то время, когда возникла греко-римская архитектура, человечество было занято образованием души рассудочной (или души характера), поэтому, когда душа хотела выразиться на языке архитектуры, она стремилась к внутреннему переживанию, поддерживающему статику. То, что создавалось как отображение душевного, заложено не только в плане, замысле, но и в изживании душевной природы человека.
А затем развитие постепенно перешло к развитию души сознательной. Душа сознательная содержит в себе самое существенное, что переживает душа. Это можно собрать в тотальное чувство: «Ты есть! И ты есть этот человек, эта личность, эта индивидуальность!» В том, что живет в душе рассудочной (или душе характера), есть жизнь бога внутри человека. Но если позволить богу словно бы вжиться во все вибрации душевного, значит быть уверенным, что нет необходимости сосредоточить все в одной точке, и уже не нужно осознавать: «Ты идентичен со своим божественным». Но это уже должно быть в душе сознательной. Человек не успокаивается, как происходит это в душе рассудочной (или душе характера), он устремляется душой сознательной выйти из себя наружу, для того чтобы произвольно развернуть свое «я» к реальности, к существованию (Existenz).
Если обладать ощущением формы слов, то можно формально убедиться, что слова, высказанные сейчас для характеристики (Charakteristikon) души сознательной, целиком основываясь на себе самих, буквально сформируются к готическим аркам и готическим опорам, где благодаря завершению строения возникнет перед нами не спокойно выраженная твердость-в-себе, а благодаря своим формам возникает стремление вырваться из внутренней статики. Как велика разница между балками, которые в полном статическом покое несутся своими колоннами, и взаимно поддерживающими себя с двух сторон арками, которые собираются в шпиль в общем порыве устремления всего здания к центральному шпилю подобно тому, как в душе сознательной уплотняется, сгоняется вместе человеческая душевная сила.
И тот, кто может погрузиться в неуклонный ход развития человечества, чувствует - особенно прослеживая развитие французской и итальянской архитектуры, - как при переходе от развития души рассудочной (или души характера), к развитию души сознательной более уже не исходят из спокойной статики самоопоры и несения-себя во внутренней тотальности и не стремятся выразить внутреннюю замкнутость в формах, присущих греческой архитектуре, но идет поиск перехода в динамичное, подобно поиску выхода за пределы своего кожного покрова, чтобы подобно душе сознательной вступить во взаимодействие с реальностью внешнего мира. Своими узкими окнами готические своды открываются свету небес. В греческом храме это не так. Греческий храм остается тем же самым вне зависимости от того, попадает ли внутрь него свет или нет. Свет при этом был бы всего лишь случайностью. Для готического собора такого безразличия к свету нет, готический собор немыслим без света, проникающего в него через разноцветные окна.
Здесь прослеживается, как душа сознательная входит в тотальность мира, устремляясь снова во всеобщее существование (Existenz). Готика есть архитектурное стремление, характерное для эпохи развития души сознательной.
И мы переходим к нашей эпохе, мировоззрение которой возникает уже не по произволу, а из необходимости человеческого развития, и должно стать ясно, что человеку следует снова прорабатывать себя из душевного в духовное, что духовное спокойствие в себе самом человек обретет в Самодухе. Готическое здание с его особой архитектурой пробитых благодаря окнам стен, с его открытостью тому, что может войти, явилось лишь предвестником того, что должно прийти сейчас! Как истинное предвестие того, что должно прийти сейчас - когда стену необходимо разделить на части и в этом отношении она служит лишь декорацией, своего рода преградой и не являет замкнутости стен греческого храма, - готическое здание появляется как предвестие, предвестие того, чем должно стать новое здание для заключения в себе грядущего мировоззрения, новое здание, чья существенная своеобразность уже много раз указывалась то тут, то там, и некоторые существенные части этого мы уже попытались воплотить, например, в нашем здании в Штутгарте.
Существенным является то, что сейчас выступает дополнение к предварительной стадии архитектуры, к пещерным постройкам, когда то, что было выдолблено материально, замыкали в себе сами скалы. Наше новое здание, наоборот, открывается во все стороны, его стены открыты на все стороны, но не к материальному, а прежде всего к духовному. И благодаря этому мы достигаем того, что придаем формам такой облик, что могли бы забыть о том, что вне нашего здания находится еще какой-то город и тому подобное. В здании в Штутгарте, несмотря на материальную изолированность, уже была сделана такая попытка открыть стены духу. И в новом здании мы придадим формам, декору, живописи такой облик, что стены будут «пробиты», а через краски и формы будут ощущать, несмотря на замкнутость, как духовно-душевный взгляд распространяется в мировые дали. Как в пирамиды вносились пропорции Космоса, так и тому, что мы могли пережить благодаря антропософии, теософии, мы создадим соответствующие формы, краски, придадим силуэт, облик; чтобы благодаря тому, что мы создаем на стене и «наколдовываем» стене, можно было пережить, что стена как таковая «размывается», исчезает, и можно пережить замкнутость так, что мы повсюду могли бы ощущать иллюзию: это расширяется наружу в Космос, в мировые дали подобно тому, как душа сознательная, когда она входит в Самодух, из простого человеческого вживается в духовное.
Так, в новой архитектуре у отдельных колонн будет совсем иное значение. Если - как в греческом храме - работать со статическими отношениями, с отношениями, которые определяются главным образом внутренним, то это, само собой разумеется, повторяется в формах колонн, в формах капителей. Ведь могли бы мы представить одну колонну на месте другой, что по соседству, так как они выполняют одну и ту же функцию. Они должны были быть оформлены, как все другие. Это не может быть иначе, поскольку у каждой колонны одна и та же задача.
Если сейчас в новой архитектуре мы имеем дело с выходом в Космос, который дифференцирован различным образом по всем сторонам, то мы должны забыть, что находимся во внутреннем пространстве, так как колонны получают совершенно новую задачу, новое задание, когда каждая колонна будет как буква, которая свидетельствует о себе самой, вместе с другими буквами образуя слово. Так слагаются колонны, не в различности, но как отдельные буквы в полновесную надпись и указывают путь наружу в Космос, изнутри наружу. И так мы будем строить: изнутри наружу! И как одна капитель будет следовать за другой, предшествующей, так будут они соединяться вместе и в совокупности высказывать нечто. Это нечто будет таким, что преодолеет пространство. И то, что мы даже внесем, например, внутрь купола, будет размещаться так, чтобы у нас не возникало чувства: «Мы изолированы из-за купола». Но вся живопись купола будет пробиваться в бесконечное. При этом нужно будет научиться делать это так, как Иоанн Томазий, когда он рисует, для того чтобы Штрадер ощутил: «Холст, я могу его пронзить, чтобы найти то, что я должен искать».
И однажды можно увидеть, что в драмах-мистериях нет слов, написанных самих по себе, но все исходит из целого и что все вещи, которые мы волим из предпосылок нашей культуры, необходимо соединить вместе. Сегодня я хотел лишь вызвать чувство, что новая архитектура в ее обхождении со стенами, архитектоническими мотивами, колоннами, в применении декора должна восходить к уничтожению материального, будто стены преодолены и должны открывать перспективу наружу так, что преодолеть стену будет подвластно даже живописному, размещенному на этой стене. Я хотел вызвать чувство, что все это нужно попробовать осуществить через новое строительное искусство, новую архитектуру и что в этом состоит насущная необходимость по отношению к ходу развития человечества.
Прежде всего ввиду необходимости возникновения такого здания в ходе развития человечества печально то, что так действительно оказалось тяжело провести проект этого здания сквозь жалкие препоны, чинимые властями Мюнхена, а также со стороны художников, призванных властями судить об этом и вынесших вердикт, что здание будет подавлять свое окружение. Может быть, у них засосало под ложечкой оттого, что здание может подавлять свое соседство, так как оно вырастает из него в очень далекое окружение. Они могли ощутить его тягостным, прежде всего внутренне. Если обдумывать вещи из хода развития человечества, то такие препоны, чинимые художниками, которые полагают, что стоят на высоте искусства своего времени, кажутся гротеском. Один архитектор, помогавший нам здесь, сказал нашим дорогим друзьям, что хочет быть свободным художником, что зодчий не должен позволять застройщику ставить себя на колени, должен творить как свободный художник то, что захочет. Прекрасное высказывание, но если застройщик заказывает торговый дом, а «свободный художник» выстроит ему церковь, то, естественно, заказчик не будет доволен. Сейчас таким метким словцом выражают многое. Но есть ограничение задачей и материалом. Поэтому слова «свободный художник» просто не имеют смысла. Могу ли я знать, что сотворит такой «свободный художник», если он исходя из свободной художественности замыслил исполнить скульптуру, хочет взять глину и создать Венеру, а вместо Венеры получается овца? Является ли он тогда свободным? Имеют ли слова «свободное» искусство хоть малейший смысл, если Рафаэль, получив заказ нарисовать Сикстинскую мадонну, написал бы вместо этого корову? Да, Рафаэль был бы «свободным» художником, но он не создал бы Сикстинской мадонны! Так же как в определенных вещах нужно пользоваться одним и тем же языком, то и здесь нам нужно говорить на одном языке. Любая аргументация должна считаться с необходимыми реальными условиями развития человечества, в итоге сводиться к тому, будет ли это истинно в смысле отношения к деятельности, действию, работе. Ибо истины, которые должны стать плодотворными, должны быть «истинными», основываясь на необходимостях развития человечества. Прежде всего они должны быть таковы, что соответствуют высказыванию Шопенгауэра об истине, вступающей в развитие человечества. Шопенгауэр сказал: «Во все века бедная истина должна была краснеть от-того, что была парадоксом, и это не ее грех. Ей хотелось бы выявлять не облик царящего Всеобщего заблуждения. Она выглядит печально в своей защите Бога во время, которое кивает ее победе и славе, но чьи взмахи крыл столь велики и медленны, что индивидуум при этом успевает умереть».
Надеемся, дорогие друзья, и хотим из доброй воли осуществить наше дело. И было бы хорошо, чтобы охраняющий нас дух сжалился над нами и обратил свой взор на нас, чтобы мы, познавая необходимость нашего здания, действительно были в состоянии скорее исполнить эту соответствующую развитию человечества оболочку для антропософии или духовной науки!
ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НА АРХИТЕКТУРНЫЙ
ОБЛИК АНТРОПОСОФСКОЙ КОЛОНИИ В ДОРНАХЕ
ТРЕТЬЯ ЛЕКЦИЯ
Берлин, 23 января 1914 года
Мои дорогие друзья! В связи с возведением нашего Иоаннова здания в Дорнахе оказалось, что некоторые наши друзья, члены Общества, пожелали построить свои дома вокруг Иоаннова здания или, может быть, поблизости в его окрестности. И некоторое число членов Общества заявило о приобретении своих владений там в надежде круглый год или некоторое время в году посвятить тому, чтобы создавать себе родной кров. Само собой разумеется, дорогие друзья, мои слова, обращенные к вам сейчас, не следует понимать так, что я хоть в малейшей степени мог бы вмешиваться в то, что эти колонисты будут предпринимать вокруг нашего Иоаннова здания в Дорнахе. И, разумеется, по самому роду нашего антропософского движения каждому отдельному члену Общества в самой широчайшей мере должна быть предоставлена полная свобода. О непреложности того или другого направления я говорить не буду, но позволю себе обратиться к вам с тем, чтобы выразить некоторые пожелания.
Не правда ли, в Иоанновом здании в Дорнахе перед нами выступает то, ради чего мы работаем, не покладая рук, чтобы найти там архитектуру действительно совершенно нового смысла, чтобы выразить в архитектурных формах то, что мы волим, и для того, чтобы в уже часто упоминаемом смысле создать не только достойную, но и верную оболочку для нашего дела.
Сейчас доктор Гросхайщ (Grosheintz) продемонстрировал вам в различных изображениях наши усилия, предпринятые для этой цели. Если будет достаточно денежных средств, то непосредственно вокруг Иоаннова здания будут находиться постройки, отдельные дома, которые, как вы уже видели, будут располагаться в непосредственной близости от Иоаннова здания. И эти дома предполагается построить так, чтобы они в своем художественном облике действительно могли составить целостность с планом Иоаннова здания.
Такую целостность необходимо получить всевозможными способами. У нас - это лежит в природе вещей (масштабнее нам не нужно, да мы и не можем себе этого позволить) - сейчас уже есть возможность осуществить представленную выше идею только для маленького домика, который вы (в модели) видите вон там. Прежде всего этот дом должен служить мастерской для изготовления витражей. Так, чтобы г. Рихтер или кто-нибудь еще мог бы разместиться там, а в остальных помещениях можно было бы создавать витражи. Второе здание, которое в известной мере уже приобрело совершенно определенную форму, -это «котельная». Котельная задумывалась в современном материале -железобетоне. И была решена проблема, как такая гигантская дымовая труба (само собой разумеется, если она будет стоять точно так же, как дымовые трубы располагаются поблизости от зданий сейчас, что было бы поистине чудовищно) будет находиться в мыслимой взаимосвязи со зданием, как в соответствующем материале осуществить такую трубу архитектонически.
В малой форме облика, который вы видите сейчас в модели, и в том, что г. Гросхайнц показал, как изображение котельной, перед вами попытка решить архитектуру этой постройки. И если однажды котельная будет построена, и она начнет топить (ибо дым из трубы тоже подразумевался в архитектуре), тогда, может быть, мы сможем ощущать, что эти формы, несмотря на их весьма прозаическое предназначение, имеют смысловую красоту. И благодаря тому, что задача здания действительно выразилась в его формах, можно ощущать, что эти формы были образованы не только по принципу утилитарного строительства, имеющего давнюю традицию, но одновременно таковы, что произошло их внутреннее эстетическое оформление. При обдумывании этой формы с двумя расставленными куполами, различно сформированными по разным сторонам, и дымовой трубы, словно выпрыгивающей из себя, приходит на ум, что эти образы нельзя назвать растительными и «подобными листу растения». Один из членов нашего Общества, когда изучал модель, нашел их, например, «ухообразными». Но не нужно давать определений такой форме, она достигнет своей цели и будет верной, если благодаря формам ощущают, что даже такому совершенно современному с утилитарным предназначением зданию котельной, построенному, для того чтобы снабжать теплом Иоанново здание и близлежащие постройки, можно придать эстетически удовлетворительные формы.
Есть вещи временные, и относиться к ним нужно как к временным, а в отношении любого здания, помимо подходящей ему формы, необходимо иметь точные, специфические данные для всего, что будет происходить внутри него, учитывая то, какому назначению оно должно служить. Можно сказать, что, зная, сколько будет помещений, для какой цели строится здание, как много предполагается входов с лестницами, какой обзор хотели бы иметь хозяева и насколько далеко расположена постройка от Иоаннова здания, на севере или на юге, тогда можно дать указания соответствующей архитектуры для каждого дома.
Поэтому, если мы желаем быть верными своим принципам, необходимо, чтобы все друзья, которые желают стать колонистами и думают строиться рядом с Иоанновым зданием, в самом широком смысле немного присоединились к тому, что подчинено общему замыслу для зданий, находящихся в непосредственной близости к Иоаннову зданию. Ибо наипервейшим будет выступать то, что благодаря всему стилю архитектуры все эти дома в определенной степени будут принадлежать друг другу, образуя единое целое. Даже тогда, когда другие дома будут располагаться между ними, все равно желательно, чтобы дома, выстроенные колонистами, были таковы, что при взгляде на них сразу ясно: они принадлежат этому целому. Внешний мир возможно скажет: «Это настоящее сумасбродство!» Но вне зависимости от того, как посмотрят на эти дома: ободряюще, отрицающе - это безразлично, но нужно дать повод почувствовать, что, если это общее не нарушалось бы домами, стоящими между домами колонистов, комплекс построенных зданий образует с Иоанновым зданием идеальное целое.
Это одна точка зрения, которую действительно нужно учесть. Другая такова, что проистекающее из нашей воли имеет определенное значение в развитии культуры современности. Мы волим, мои дорогие друзья, и это вы видите в формах Иоаннова здания, чтобы наш духовнонаучный образ мыслей вливался в архитектурный стиль и в художественные формы всех областей искусства. Также тому, кто спросил бы нас сегодня: «Как лучше всего заниматься искусством танца?», мы бы не сказали: «Идите к тому или иному человеку, который пользуется тем или иным методом», но с тем же успехом, как мы стали бы искать тогда наше собственное выражение в эвритмии, так же нам нужно учиться понимать, как найти наше собственное выражение в других художественных формах и благодаря этому для стремящихся понять это, имеющих волю к такому пониманию установить, что возможен лишь один столь продуктивный духовный поток, когда он дает духовнонаучный образ мыслей.
Я часто обращал внимание на слова архитектора Вильгельма Ферстеля, оставшиеся в моей памяти, произнесенные им во время лекции по архитектуре после того как он возвел в Вене Вотивкирхе и был избран ректором Венской технической высшей школы. Суть его лекции была такова: «Архитектурные стили не выдумывают!» Против этого высказывания можно многое возразить, но можно его и доказать, и обе точки зрения будут одинаково верными. Архитектурные стили не выдумывают, но из правильности фразы, что их не выдумывают, еще не следует, что просто берется готический стиль, как сделал это сам Ферстель и воздвиг несколько увеличенное кондитерское творение, это слащавое произведение венской Вотивкирхе. И из этого высказывания не следует также, что посему архитектурным стилям дозволено возникать в современности лишь через то, что старые архитектурные стили как бы модифицируются в эклектическом смысле, их снова и снова «сваривают» вместе, а затем осуществляют то или другое.
Именно духовнонаучный образ мыслей должен показать, что художественные формы в архитектурный стиль действительно возможно внести из внутреннего существа духовной жизни. И мы должны доказать миру, что это возможно также и в частных домах. Мы должны достичь понимания нашего дела исходя из этой точки зрения. Если мы будем в состоянии исходить из этой точки зрения, то создадим невероятно значительные идеальные ценности для нашей культуры.
Будет, несомненно, прекрасно (без того, чтобы оказать влияние на свободу каких-либо членов Общества), если колонисты соединятся и из собственной свободной воли, но с познанием наших основных положений осуществят нечто единое. Если мы должны, раз уж это нельзя изменить - может быть, позже это будет иначе, - считаться с тем фактором, что поблизости от Иоаннова здания волею судеб уже находится какой-то дом, который сейчас еще не может быть убран с дороги и он не блистает красой, но раз уж он стоит тут, то это нужно учесть, и дело, конечно, не в том, что мы все делаем «прекрасно», а в том, что то, что мы делаем, делаем прекрасно в нашем смысле.
Можно сказать, что кое-что меня действительно печалит, поскольку в течение прошедших недель я знакомился со строительными планами и архитектурными предложениями по домам, которые собираются построить колонисты. Разумеется, все это задумывалось с наилучшими намерениями, но отражает все чудовищности, отвратительности самого ужасающего архитектурного стиля. Если внести туда добрую волю, то это действительно можно сделать иначе. Само собой разумеется, что придется считаться с многочисленными препятствиями и помехами, только какое новое течение, вживавшееся в мир, не встречало на своем пути препятствий или помех?
Я не хочу вмешиваться в то, что может возникнуть, может быть, завтра через объединение членов колонии - самих колонистов. Но меня огорчило бы, если возникнет нечто иное, чем соответствующее только что высказанным словам. Это станет возможным, если для исполнения охарактеризованного мы применим всю нашу добросовестность. Если свободным колонистам не хватит терпения дождаться того момента, когда, смотря по обстоятельствам, им сможет быть указано и сообщено, как то или иное возможно сделать хорошо, тогда ничего удовлетворительного не получится.
Известное дело, что некоторые из колонистов хотели бы срочно получить свои архитектурные проекты, но тем не менее было бы желательно, чтобы колонисты, которые всерьез относятся к нашему делу, немного набрались терпения, чтобы вещи пришли в созвучие с интенциями, о которых нельзя сказать, что они стали нашими благодаря нашей собственной воле, но они возникают в результате того, что нам следовало бы уловить, вывести из духовнонаучного образа мыслей. Благодаря этому фактически может возникнуть нечто, что даст, может быть, миру повод для осмеяния. Пусть его! Но время, когда это высмеивают, уже подходит к концу. Если никогда не было бы предпринято нечто подобное, то в человеческом развитии не было бы ничего действующего благоприятно.
Никому не следует думать, что если он будет следовать основным принципам, о которых я говорил, то в самом деле получит в своем доме сплошные неудобства. Но при этом должно непременно выполниться одно условие: не каждый колонист бредет, так сказать, своей дорогой, а в определенной гармонии создается общее дело, всё взаимно обсуждается и все придерживаются друг друга.
То, что в архитектурном стиле домов колонистов вся колония будет являться идеальной цельностью, будет ведь внешним слепком той гармонии, которая будет достигнута внутри. То, что я говорю сейчас, отчасти пожелание, отчасти гипотеза, отчасти что-то, чему я еще не могу подобрать одного слова: это должно быть отпечатком внутренней гармонии живущих в этой колонии!
Впрочем, по смыслу Антропософского общества будет невозможно, чтобы в этой колонии когда-нибудь происходило хоть малейшее недовольство, или обоюдная неуживчивость, или даже звучало хоть одно злое слово одного члена колонии к другому, как и кривая гримаса одного по отношению к другому. И будет прекрасно, если это изольется во внешних формах как, так сказать, персонифицированная умиротворенность. Но даже если однажды случится так, что из-за какого-нибудь пустяка тот или иной член общины позволит себе скривить рот или лицо в гримасе, то, поскольку формы инициируют мысли, его глаза на скорченном лице обратятся к формам всеобщего миролюбия и увиденное подобно мирной улыбке сгладит и расправит его искаженное лицо.
Если все это мы обдумаем, тогда у нас действительно появятся основания для импульса создать нечто единое. Не думайте, что это единство сведется к тому, что один дом будет таким же, как и другой. Наоборот. Дома будут очень сильно отличаться друг от друга, и всё должно носить очень индивидуальный характер. Человеческий организм также не составляется тем, что говорят: «Ладонь такова, рука такова...» [Пропуск в записи]. Если однажды вместо головы приставили бы ладонь или руку, то никогда не смог бы возникнуть организм. Точно также возникает форма дома, которая согласно одному аспекту будет верной, согласно другому - нет. Для наших целей все это нужно будет глубоко обдумать.
И затем, когда мы будем в состоянии действительно показать все это с лучшей стороны, нужно будет рассмотреть и иные точки зрения. Подумайте, как мы объединились за эту неделю здесь. В понедельник там, в соседнем зале, какое-то теософское общество слушает лекции о том или другом, на следующий день еще какое-то общество снова занимается чем-то совсем иным, а в третий день собирается некое общество «Антропос» и т. д. А теперь представьте, что сын, дочь, внук, или племянник, или иной родственник кого-то из наших членов примкнул бы к некоему обществу «Антропос» или даже к какому-то теософскому обществу, а потом дошло бы до того, что когда-нибудь позже дома нашей колонии перешли бы к такому члену семьи по наследству, так что мы не просто «соседствуем», заседая рядом с другими обществами, но и среди нас бытует образ мыслей и т. д. этих обществ.
Итак, пожалуй, уже сегодня нужно задуматься о том, какие трудности могут вырасти в ходе времени и как можно этим трудностям противостоять. Им можно будет противостоять лишь тем, что созданное нами объединение колонистов сумело найти средства и пути, чтобы в будущем имущественные владения членов Антропософского общества действительно остались у членов Антропософского общества. Как этого можно достичь различными способами, будет показано при обсуждении практических основ завтра. Разумеется, ни в коем случае нельзя препятствовать получению наследства, но и без ограничения наследственных прав можно создать возможность, чтобы владение в колонии не смогло когда-нибудь перейти по наследству к тому, кто не является членом Антропософского общества.
Было бы желательно, чтобы эта колония на все будущие времена состояла из членов Антропософского общества, но нужно не просто думать над тем, как прекрасно для нас самих жить там, поскольку славно оказаться неподалеку от Иоаннова здания и его мероприятий, чтобы быть вместе с антропософами. Думать так - менее всего, чем что-либо иное, соответствует нашему духовному потоку. То, что сегодня наш духовный поток должен быть связан с определенными жертвами, оказывается совершенно особым тогда, когда принципы, импульсы нашего духовного потока должны быть претворены в практическую действительность. То, что мы не можем позволить строить наши дома любому архитектору, полностью находящемуся вне нашего общего дела, это должно быть более или менее понятно. То, что наша воля состоит в том, чтобы выразить антропософский характер колонии, это тоже должно разуметься само собой.
Таковы определенные точки зрения, которые я хотел представить вам, как я уже сказал, не для того, разумеется, чтобы оказать давление, но чтобы при ближайшем размышлении вы согласились, что этого не избежать, если из всего дела нашего Иоаннова здания должно выйти что-то дельное и при этом послужить нашей антропософской работе.
Видите ли, мы должны были удалиться из Мюнхена, поскольку не нашли там понимания тому, что хотели осуществить из своей воли в чисто художественной области. В Дорнахе, где мы сейчас обитаем, нам представится возможность образовать в определенном отношении модель для того, что наш духовный поток должен принести будущему. Для нашего движения было бы ошибочно полагать (в том случае, если у нас закрадутся малейшие опасения в успехе дела или возникнет что-то еще, что могло бы помешать ему), что мы не должны работать, чтобы придерживаться точек зрения, о которых я сказал. В сущности, каждому, кто хочет строить там, нужно признать, что действительно настоятельной необходимостью для него является примкнуть к объединению колонистов. Может быть, самым наилучшим было бы даже, чтобы художественную сторону дела обсуждал своего рода комитет или комиссия. К этому нельзя никого принуждать, но как было бы прекрасно, если бы все колонисты действовали согласованно, говоря себе: лучше, если о том, как нужно строить наши дома, украшать их и так далее, будет судить своего рода комиссия. Мы действительно сумеем провести это в жизнь, если произойдет (поскольку мы являемся колонистами) следующее: мы могли бы пронизать общей волей какую-то группу из наших рядов и придать этой воле направление, предначертанное нашим антропософским образом мыслей, чтобы создать нечто образцовое. И то, что возникнет там, станет пробой сил, насколько хорошо или плохо было понято наше дело. О каждом доме, что подобно чудищу воздвигнет любой архитектор, можно сказать: вот новое доказательство тому, как мало в нашей современности сегодня присутствует еще понимание нашего антропософского движения! И о каждом доме, ставшем формой выражения нашего антропософского образа мыслей, можно сказать: как много радости может принести то, что имеется уже внутреннее понимание того или другого из того, что мы желаем осуществить из нашей воли!