– Ну, представлять и пробовать – разные вещи.
– Орнитологи, знаешь, тоже не летают.
– а ты пробовал?
– Пробовал, в смысле?
– нью-йорк, токио, москва. кокаин
– Кокаин – для художников, у врачей – барбитураты и коаксил. (Whatsapp)
– Идиот!!! Куда тебя несет? – она кричала так же, когда Глеб попал в лист ожидания «Врачи без границ». Эпидемия Эболы в Западной Африке. Но там требовались вирусологи, инфекционисты, микробиологи, и его записали в резерв. Надежды мало, разве коллеги заразятся и передохнут в срочном порядке.
– Ну чего ты зря... Не плачь… – Линк плачет. – Отвезу гуманитарную помощь.
Перевязочный материал, инсулин, дексалгин, кофеин, кордиамин, пантенол, глюкозу, дексаметазон, дицинон он купил в Донецке. Единственное окно в кольце блокады – Семеновка. У ополченцев дефицит не только лекарств, но и хирургов, полевых врачей, анестезиологов–реаниматологов. А у него десятилетний (с 3-го курса института) опыт ночных дежурств в госпитале скорой помощи Джанелидзе. Самоубийцы, передозы, криминал, бомжи. Сколько угодно навыков и никакой морально–психологической мотивации. Спасать тех, кто хочет подохнуть! Тратить время на тупых мудаков, которым незачем и скучно жить!
В Константиновке, за 25 км от Семеновки, его задержал нацгвардейский патруль с похмелья, но обыскав и, не найдя ничего подозрительного, пропустил. Рации Кенвуд и глушилки жена зашила в заднее сиденье дедовской волги, остальное не привлекло внимания. Паспорт у него руинский.
Асфальт жует и жрет 15-ти дюймовую резину, мелькает черно-белая лента ограждений. Лес обступает дорогу. Белым на ультрамарине р. Карповка, Славкурорт, Словяньск налево. Над ним нависает Шервуд. Нескончаемые клюшки уличных фонарей и штанги линий электропередач, связанные друг с другом суровыми нитками. Вдоль и поперек. Воронки от снарядов. Горы старых покрышек. Блокпост. «Добро пожаловать в Ад!!!» – красной краской на бетонных блоках.
Глеба сразу отвели в медсанбат – медпункт иначе не назовешь, на месте фельдшер Ольга и Надежда-невропатолог, и 20 тяжелых в больнице города после боев 7 мая. Сдал гуманитарку. Поговорил с доктором из Корсуни. Первый добровольческий медицинский отряд помогает пострадавшим с обеих сторон.
Вернулись стрелковцы, они-то ему и нужны. Мужчины обмениваются рукопожатиями.
– Глеб! – знакомые физиономии, позывные, имена. Повторяет: – Глеб! Глеб! – передавая пакет с рациями и глушилками «завхозу». И письмо от жены. Даже не запечатала. Адресат, пробежав взглядом каракули на конверте, чуть замешкался.
– Заходи! – распахнув дверь в кабинет. Глеб заходит вслед за ним. – Сядь! – по–солдафонски безапелляционно. Приземляет зад на стул. Спсб. Напротив стола висит карта Донецкой области. Он читает, потешно шевеля губами в обрамлении уморительных усов, словно молится. Затылок совершенно неарийский и нижняя челюсть слабовата, такую пробьешь одним хуком. Ростом пониже него. Весом... Судя по роликам YouTube, скинул кг 10, но и в лучшей своей форме максимум 95. А сейчас разница между ними пара пудов. Осунувшееся лицо с усталыми глазами. Но голос уверенный и ведет себя спокойно, не мельтешит, не суетится.
– Чего пишет? – прервал паузу Глеб, полковник окончил «камлание».
– Просит выслать тебя немедленно назад!
– Я полевой хирург с десятилетним стажем реанимации! – собеседник молчит. – Евич агитирует к ним в бригаду, безопаснее, а раненых валом.
– Ладно! Оставайся! – ополченцам нужны свои хирурги.
Стрелок убит!!! Убит!!! Убит!!! Не убит, ранен и контужен, вечером после интервью КП. Как всегда, поперся сам объезжать посты, попал под минометный обстрел. Корректировщика огня взяли и расстреляли.
– Надо быть осторожнее! – в каждой дырке затычка. Что за характер. Если не он, то кто!
– Нудишь, как жена, – ухмыльнулся в ответ.
Напомнил о Линк. Имел он геройского героя – символ офицерской чести и русской доблести.
– Будь осмотрительнее! Надоело тебя латать, – обезболивающих катастрофически не хватает. Сегодня вынимал осколки под анестезией из спирта и барбитуратов. – Убьют.
– Не злись! Таких, как я, просто так не убить!
– Первый, танки под Ямполем!!!
– Моторола! Дверь закрой!!! Совесть имей! – вот везунчик, опять ни царапины! – Тьфу! – двери. – Переплюнь… – Ольге.
– Глеб, мальчик и женщина. Тяжелые. Осколочное.
– Готовь операционную.
Июнь. Она шла по пыльной улице к зданию СБУ в оранжевой кофточке на пуговицах, бирюзовой узкой юбке и розово–леденцовых балетках. Глеб не встречал женщины, которую не изуродовала бы подобная какофония цветов, а на ней все это смотрелось гармонично, она украшала любую одежду. Не то чтобы записная красавица – черты лица совершенно неправильны: смешной мясистый нос, губы варениками, густые мужичьи брови, темные усики, но глаза... Хороши! И лепка высоких острых скул и впалых щек под гладкой, казалось, чуть влажной кожей, слишком влажной, как и всегда красный мокрый рот.
– Мужчины! – произнесла тициановская рыжая с младенцем – двумя – девочка лет пяти–шести вцепилась в подол, а полуторагодовалый мальчик сидел на руках. В отличие от дородной матери ребятишки – типичные дети войны. Дохло–зеленоватые. Подвал не Крым, и не Сочи. Девочка перхала, а мальчик горел чахоточным румянцем. – Мужчины... – повторила она.
Глеб первым отреагировал на призыв, как еще назвать хрипловато воркующее «мужчины» вкупе со сверкнувшим голубым взглядом голубее летнего неба, ярче электрической юбки.
– Садись родная, – освобождая стул.
– Мне нужен командир, – десятки голов одновременно повернулись. Будь она диверсантом, не уйти бы герою. И завхозу. Женщина кинулась к Стрелку, он даже опешил. Стрелковцы рассосались по сторонам, оставив их «наедине». Она что–то улыбаясь говорила, он меланхолично слушал. Стоял с ней рядом. А через секунду, только Стрелок так умеет, исчез за дверью СБУ.
– Че! Не достойна? – побагровев от обиды, кричала ему вдогонку – Брезгуешь? – в глазах застыло недоумение: неужели такое могло случиться, отвергли, опозорили прилюдно? Самоуверенность снесло, как легкий морской бриз сносит конфетный фантик. За малиновым лаком прятались руки, с изломанными и коротко состриженными ногтями. Порыв – и блестящая обертка за бортом. Ей под сорок. А притихшая было толпа опять загудела, не обращая внимания на непрошеную гостью.
Обняв за талию Глеб усадил женщину на стул.
– Чего надо? – забирая малыша.
– Детей кормить нечем... – день–то, какой теплый.
– Как тебя зовут? – протягивая девочке барбариску.
– Анюта, – взяв барбариску.
– А тебя?
– Олеся.
– А тебя, богатырь? – развернув пацаненка лицом к себе.
– Женя, – ответила мать. – Он не говорит. Испугался взрыва, с тех пор и молчит.
– У него температура, – градусов тридцать девять. – Сколько дней?
– Три или четыре, – женщина истратила всю энергию на неудавшийся марш–бросок и апатично просчитывала новый план.
– Идем! – подняв на руки обоих детей, широко зашагал к медсанбату.
– Куда? Куда ты? Куда? – семеня следом.
– Не кудахтай! В больницу.
Для стариков, мамаш с детьми, больных открыли столовую. Олеська отработала и еду, и лечение, а мальчишка все равно умер.
Стрелковцы отступили из Славянска, Олеся осталась. Муж ее служил в ВСУ. Говорят, погибла, а еще, говорят, «Азовцы», проводившие зачистку Семеновки, выбили ей зубы. Зубы у нее были отпад, ни единой пломбы, правда, слегка крупноваты...
– Кокур пр-ва Кассандра, Жемчужину Инкермана пр-ва Инкерман, Новый Свет экстра-брат или кюве пр-ва Новый Свет, что-нибудь из коктебельских. Из линейных – Седьмое небо князя Голицына и Мускат белый Красного камня, херес или мадеру пр-ва Магарач.
– сенкс с кисточкой
– лучше четные или нечетные года
– Да! Не пишите со смартфона! Экстра-брат – сильно! Как и Кассандра, впрочем. Остается лишь надеяться на снисходительность понимающего.
Ликерные вина переименовать в линейные (ну, хоть бы в лилейные.
– Честность или нечестность года – роли не играет.
– обкурился))) (Whatsapp)
4 грамма барбитурата. Четверть часа – и все закончится. 39,9 в обед, а к вечеру его начнет лихорадить. Вчера его бил озноб, зубы прямо клацали друг о друга. Глеб дал ему морфий, боли прошли, а температура нет. От него несло жаром, раскочегаренная, пышущая доменная печь. Ему бы ванну со льдом, водопровод расколошматили свои же Грады, или на худой конец протереть спиртом или водкой.
– Жарко. Жарко. Пить, – Глеб прикладывает к его губам влажную марлю. – Жарко, – тихо–тихо. Африканское пекло, а на небе ни тучки.
– Потерпи, сейчас будет легче, – раздевшись догола, Глеб ложится к нему. Больной под кайфом и практически в бреду, умудряется соображать, удивляться и возмущаться:
– Ты чего? – совмещаю приятное с целебным.
– Обними меня, – несмотря на безысходность ситуации, забавляет ее комичность. – Обними. Тебе понравится, – что бы ты сделал? Лег с ним. Но опиумное опьянение и нереальность происходящего странно убаюкивают допотопные понятия о норме и не норме, он почти не сопротивляется сильному, идеально прохладному телу.
– Какой ты холодный, – прижимаясь, обнимая.
Так славно, умиротворенно. Слышится плеск прибоя. Он, совсем юный, сбрасывает тесную, напоенную летним зноем одежду, и полностью обнаженный, горячий, загорелый, чистый ныряет вниз башкой. Ласточкой. Втыкается в темно–сине–зеленую гладь. Чувствует на языке морской железисто–соленый привкус крови. Он снова молод, свободен и счастлив. И мать кричит: «Не уплывай далеко!» А он, рассекая волны флаем и чуть устав, брасом плывет, плывет. За горизонт... Плывет. Что бы ты сделал? Лег с ним, а он со мной.
Ляжете еще! На погосте его место! Он все равно умрет, не сегодня – так завтра. Отравление фосгеном[1], слизистые цвета «мокрый асфальт» и холодной липкий пот. Улучшение длилось недолго. Вторичная инфекция – крупозная пневмония и почечная недостаточность, поэтому ограничено количество жидкости, и самое главное – гидростатический отек, плазма в альвеолах. А если найдут... Глеб старается не думать, как с ними обойдутся, если найдут. У него есть хотя бы шанс спастись, а их морды–лица знает каждая собака, и ФСБ слила, и наемники охотятся. И передвигаться он не может, а доза была последняя. Они здесь в западне. Но морфий прекращает действовать. 40 таблеток нембутала. Наверняка. И Глеба никто не остановит.
– Минералка закончилась... – тот, которому пишут, принес упаковку кока–колы – четыре литра, экономя, троим хватит на сутки. Позавчера нашлись полдюжины натовских сухпайков. Гигиенические салфетки, мятная жвачка, орешки, крекеры и консервированный суп. В бумажном пакете с надписью MRE, вместо крекеров россыпь первых фаланг пальцев рук в селитре. Десяток из них женские – с ухоженными ногтями, покрытыми матовым лаком.
– Чьи это?
– Белая вдова[2].
– А другие? – молчание.
– Пей! – поднося стакан к растрескавшимся губам. – Пей! Тебе нужно уснуть! –приподнимая ему голову. Больной выпивает газировку. Прощальный дар. Целых 200 мл, обычной колы и стрептоцид. Горечи он не ощущает, только жажду. А затем прекрасный молодой мужчина ложится к нему и обнимает. Кожа, мышцы и сумасшедший аромат шоколада, сливок, свежей сдобы с ванилью и корицей... И ладонь, жесткие тонкие чуткие пальцы хирурга...
Канонада затихла. Над развалинами города кружат (теперь безнаказанно) вертушки. Рыщут сволочи. За рядового ДРГшника, не важно – живого или мертвого – штука, за командира или врача – 10. Темнеет.
– Спасибо! – за что? За стакан колы, медицинскую помощь, компанию? За то, что не бросил? Или за допуслуги сверх прейскуранта?
– Всегда рады! – улыбается Глеб.
– Пора рассредоточиться, – выдыхает еле–еле. – Уходи! Пробирайся в сторону Мариновки, к рассвету будешь на границе. Возвращайся обратно в Питер
– Завтра! – не понимая, с какого перепугу просит Глеб.
– Свободен! Иди!!! – форсируя команду насколько можно при раздутых водянкой легких.
– Он прав, – вторит спокойный голос. – Возьми Стечкин с парой глушителей.
– Пошел, – выхаркивая вязкую пену с сукровицей.
Глеб нарезает цилиндр ПБС[3] на ствол пистолета, а запасной и дополнительные обоймы рассовывает по карманам формы с шевроном ВСУ. Поворачивается спиной, надеясь, его вернут. Стрекочут цикады. Не замолкают.
– Как муж? (Whatsapp)
Август. С тех пор как Глеб вернулся, они ругаются постоянно, ежедневно и ежевечерне. Опера «Евгений Онегин» – каждый тянет свою арию, не слыша партнера.
– Трус! Предатель! Дерьмо! – повторяет женский голос, бархатно низкий, богатый обертонами, грудной и теплый, сейчас срываясь режет слух. Она презирает его, убила бы, убила, да руки марать противно!
– Я бы его не спас! – в бешенстве орет Глеб.
– ЧМО!!! Чмо!
– Боевые отравляющие вещества. Заман, зарин, фосген, – с наслаждением вмазать бы по роже, по челюсти, выбить передние зубы, вдавить надменный носик одним ударом левой. Не сдержавшись, лупит со всей дури кулаком по стене, в полусантиметре от красно–мерзкого в соплях лица. Острая боль пронзает мозг.
– Бей! Ты только с бабой и можешь! – абсолютно тупой злобный пиздеж. Жена кидает в него все, что попадается под руку: айфон, будильник, «Хазарский словарь», металлический клатч под змею, килограммовую связку ключей. Хорошо хоть у нее нет плебейской привычки царапаться и кусаться. И кричит. И матерится. Устав, забивается в угол и теперь уже молча глотает соленую до горечи влагу.
– Руку сломал, – пытаясь пошевелить пальцами. Кожа с головок четырех пястных костей содрана до мяса. Левая кисть превратилась в заплывшую подушку, но вторая пясть торчит из опухоли углом. Перелом со смещением, ставит он сам себе диагноз. Пригладив целой пятерней волосы, спускается вниз в аптеку. Гипсовые бинты. Упаковку кетонала для в\м инъекций. Шприцы №5.
– 4 кубика наберите, пожалуйста, – просит аптекаршу в окошке, помахав распухшей левой.
– Где вы так? – взяв ваткой кончик стеклянной ампулы, складно по очереди сворачивая пимпочки выше зеленой линии, наполняет прозрачной жидкостью шприц.
– Упал.
– Возьмите. С вас 410 рублей, – подавая пакетик.
– Спасибо. Сдачи не надо.
Муж сделал себе укол кетонала в бедро, а жена принесла 400 г. брокколи глубокой заморозки и теплую воду размочить бинты. Дружно по-семейному наложили гипс. И проехали.
Они вместе 12 лет, но поженились год назад. Линк не хотела замуж, считала, что Глеб еще молод для семейной жизни. Молод отвечать за нее. Молод и не нагулялся. Но он ее убедил. Глеб всегда добивался своего. Золотая медаль, красный диплом и кандидатская в 24 года, мастер спорта международного класса и чемпион Российской Армии в тяжелом весе.
Женщина зря волновалась. Ее мальчик, а они начали встречаться, когда Глебу не исполнилось и 18–ти, легко справился с ролью кормильца и материальной опоры. У них была одна проблемы: 20–ти, а позже и 28–летнего мужчину ужасала сама мысль о беременности, и стабильно два–три раза в год она бегала на аборты. Не помогали ни презервативы, ни противозачаточные.
– Ты занята?
– Нет.
– Мне пришел вызов. В Гану. На 5 лет, – лучше, чем препарировать трупы.
– Не люблю негров!
– В Гане эпидемия. Умерло 2000 человек. Два врача. Несколько медсестер, – как всегда, все решил.
– Извини, я не поеду.
Сентябрь.
– Мне нужен миллион! – именно с такой восклицательной интонацией. Она не просила, а, как водится, у баб требовала.
– Ты же знаешь, у меня сейчас нет, – слегка раздражаясь, ответил Глеб. – Мы недавно новую машину взяли.
– Не мы, а ты! И другая машина нужна была тебе!
– Ты хочешь, чтобы я продал Лексус и дал тебе миллион? – стараясь не повышать голоса и не размазать ее по стенке.
– Мне нужен миллион $! Очень надо и срочно, – вот это заявочка!
– Я повторю: у меня нет! – и не будет. – Попроси у «дяди».
– Я просила, просила у всех. Мне, правда, надо!
– Дедовскую квартиру я не продам! – она же на нее намекает. Даже раньше, когда все было таким надежным, когда жена еще любила его или хорошо притворялась, квартиру на Адмиралтейской он бы не продал, и ради нее.
– Жидовская морда! Чертов жлоб!
– Стерва! Истеричка! – с ненавистью бросил Глеб
Линк схватила сумку и плащ, сунула ноги в первые попавшиеся туфли и выскочила на лестницу, хлопнув железной дверью. Она рыдала, ей было так жалко себя. Злые, кусучие слезы впивались в щеки, а сердце просто разрывалось. Ей очень–очень нужен 1 000 000. И у нее только 1 знакомый, у которого точно есть, но разговор с ним она откладывала напоследок. Чего она боялась больше: категоричного нет или перспективы возвращать ему долг.
Добежав до Калитниковского пруда, села на деревянную скамейку и вынула телефон. Хоть бы поднял. Долгие гудки.
– Привет! Это я! – ответил что–то весело. Она сразу брякнула: – Мне нужен миллион, – пауза, – долларов! – кровь колотилась в висках, в ушах шумело. Голос стал серьезным. Некрасиво плакала в трубку, хрюкая носом и твердя через фразу одно и то же. – Очень нужно, оченьнужно, оченьоченьоченьнужно…
– Заткнись! – рявкнул телефон. – Ты где?
– Калитниковский. Ты дашь мне денег? – поднимаясь с коричневой лавочки.
– Дам! Я уже сказал: дам!
– Мне срочно!
– У меня полная запись до вечера, – женщина бессильно села назад.
– Я тебя умоляю...
– Приезжай к пяти в посольство. Переведем. Или тебе налом?
– Не знаю, перевод наверно.
– В полпятого напомни!
– Ок.
До полпятого полдня. Она целый час торчала на скамейке, собираясь с духом. От слез все вокруг расплывалось, а Sam Brown надрывалась. Господи, неужели с работы ищут? Ткнула в зеленый кружок на экране айфона.
– Красавица! Ты где шляешься?
– Болею.
– На пруду?
– А ты откуда… – кто мог ее увидеть и заложить?
– Ты пьяная что ли? Я тебя из окна вижу. Стоишь у бутылочной кормушки и сопли на кулак размазываешь. Бедных птичек пугаешь.
– Маха – ты?
– Неа папа римский! Заходи ко мне. Что случилось?
– А Симка с мужем?
– Сима в саду, муж у себя пишет, – хорошо. Симку она видеть не хотела, как и Толика.
Маха – Мария Ильинична напоила чаем и по–матерински выслушала жалобы на гадов мужиков – жлобов и эгоистов. Слушала молча, она сама зарабатывала себе на жизнь и ребенка. Муж только числился в папах.
– Займи у меня! – предложила Маша.
– Что ты? У тебя ж Симочка, а я неизвестно как отдам! – да и нет у нее столько, однокомнатная квартира и мастерская МОСХа.
– У кого тогда займешь?
– Помнишь атташе из посольства? – он по-русски шпрехает лучше нас.
– Ты с ним едва знакома, – удивилась Маха
– Обещал вечером… – холодок из живота поднялся выше. Вдруг передумает.
В 16.30 она стояла у американского посольства: «Абонент не отвечает или находится вне зоны...». Сердце запнулось и пропустило удар. В 17.03 она вошла в здание ФСБ на Кузнецком мосту 22.
– Ты чего мобильник не берешь?
– Не могла, я заявление писала в ФСБ.
– Ну и дура! – не обращая внимания продолжила:
– Решила ты деньги зажал.
– У нас не принято обещать, лишь бы отвязаться.
– А еще трубку не поднял.
– Да разрядилась, а в запарке не заметил. Я в кофейне сижу, рядом с посольством.
– А я дома жду звонка.
– С мужем?
– Неа, он в Питер укатил.
– Мне приехать?
– Не сегодня.
– Ладно, не теряйся.
– Пока–пока.
– Пока, – нажав отбой, – вот идиотка. Пропал твой племянник.
– Доброй ночи невидимка!
– Доброе утро, доброе утро, доброе утро!
– Смените гнев на милость!
– чего надо!
– Закопать. Я женился.
– вау! давно?
– Год.
– долго продержался.
– Маленькая еще, истеричка и сирота.
– ну ты тварь. заимел рабыню...
– Купил. По случаю.
– звереешь
– Редко. Как муж? Вернулся?
– ок
– Не молчи. Неужели «три сердца» не понравились?
– почему, очень даже...
– Хочешь автора. Славный.
– нет. у мужа депрессняк
– И кто из нас гадина.
–)))ты сейчас где?
– Я сейчас в Киеве...
– Только не молчи.
– чего делаешь?
– Мелким миротворчеством занимаюсь.
– берегись, там убивают
– Вряд ли коснется меня.
– Я очень осторожен.
– И обычно сижу в кабинете.
– Приезжай...
– да хоть завтра
– Какое гражданство?
– паспорта два – российский и местный
– Российский выбрось и забудь, а то станешь не въездной.
– Светлана Эдуардовна Стайгер?
– отчим наполовину голландец:–) представься уж!
– Извините. Александр Владимирович Медведев.
– кажется, ты говорил, отца звали юра
– Да, Юрий Борисович Трифонов.
– По семейным обстоятельствам я вырос у дяди (Владимира Александровича Медведева), взял его фамилию и отчество.
– бедняжка
– Почему? Нина Васильевна была удивительно добрым и теплым человеком и очень любила всех нас, своих близких и учеников.
– А с мужем… (Whatsapp)
- Сима! Мячик! - раздается звонок. - Глеб! Открой! Маха вернулась! - Линк ждала сестру.
- Иду-иду! - муж не жаловал богемную родственницу, но та, спасибо, бывала редко и ненадолго. Москвичка не фанат северной Пальмиры. А сегодня у нее презентация персональной выставки в музее Эрарта на Василеостровском.
Не спрашивая, Глеб распахивает дверь с сейфовым замком. На пороге стоят, загораживая весь просвет входного проема, два незнакомца лет 30-35. Уже когда Глеб шел по коридору, сердце неприятно екнуло, но она заставила себя успокоиться. Вечно ей мерещатся всякие ужасы, тревожат вещие сны. Линк еще раз бросила игрушку и, не дожидаясь, пока Симка, найдет и притащит ее назад, выходит навстречу незваным гостям. Один из них заталкивает в ванну тяжелый мешок. Тень второго в гостиной, видна боковым зрением.
- Вы кто такие? - громко. - Глеб! Глеб, здесь какие-то чужие мужики! - второй, даже не обернувшись на ее голос, исчезает за поворотом, а первый вынимает из кармана тонкий черно-серебристый 15-сантиметровый брусок с непонятной гравировкой. Стальной блеск, плавное колыхание, напоминающее движение крыльев бабочки, и у него в руке зазубренное лезвие шириной 1,5 см. И мужчина идет на нее, и только сейчас догадалась: мешок ванной - Глеб. Пот холодными струйками льется по затылку, она мигом взмокла, как мышь. Леденея, не может пошевелиться, не может позвать на помощь, хапая ртом воздух, в буквальном смысле ползет подальше-подальше, за угол, опять за угол. Еле-еле, перебирая ватными ногами как в ночных кошмарах. Спиной чувствуя, он идет сзади, совсем близко, не торопясь, но и не медля, с неотвратимостью Аббадона[4], по пятам. Бежать некуда, на окнах железная москитная сетка, а уютная кухня, захлопнувшаяся западня.
Он атакует, целясь в подреберье, привык убивать мужиков. Лишних 700 см3 до сердца. Замахивается вновь, лезвие скользит по точеным запястьям, рассекая кожу до лучевых костей. От боли и ужаса слезы градом сыпятся из глаз. Третий удар был бы последним, но тут слышится низкое, едва уловимое мяуканье. Симка осталась в манеже одна и призывает ее. Плач ребенка сводит с ума, гипнотизирует, придавая сил, она хватает нож голыми руками. Острый, не хуже бритвы, металл режет мясо на ладонях и пальцах до костей, поет, погружаясь, ликует, а кровь брызжет на пол и стол. Платье пропитывается алым, везде, кроме плеч. Хрум. Хрум. Хрум. Загнутые насечки цепляются за фаланги пальцев и пясти, рвут эпидермис, сухожилия и нервы. Шинкуют словно лапшу, мелко и часто. Хрум. Хрум. Растопыренная пятерня, тянется к ее глотке. Она прокусывает перепонку между большим и указательным пальцами. Охнув от неожиданности, на мгновение выпускает рукоять. Линк перехватывает нож. Табурет летит прямо ему под ноги. Она бросается прочь, на секунду запнувшись он гонится за ней. Догнав, стискивает нежную шею, не поворачиваясь, она колет его в живот, пах, еще живот, режет правое бедро - внутреннюю его сторону, пах. Он высоченный, и она бьет его все время ниже пояса. Молча, плоть за плоть, зуб за зуб. Он лежит, а практически черная жижа растекается под ним. Откуда в человеке столько крови, куда она там помещается. Лужа подбирается к ее босым ступням. Она роняет нож.
А Симка теперь не урчит и мявкает, а басит, ревет, будто паукообразный ревун, обитающий в амазонской сельве. И передвигается так же медленно и размеренно, как и рыжий примат, вперед, по-лягушачьи подпрыгивая, назад рачком. Пухлыш с глазками черными-пречерными изюминками, носик ма-а-аленькая картошечка, щеки большие яблочки, ямочки и складочки... Поздняя единственная дочь... Выскочив на зов не думая, не соображая, не прячась, наталкивается на второго. Тот пока не нашел своего подельника и прикалывается:
- Не спеши, красотка! - однако Беркут животное, так ухайдокать хорошую бабу. Всю изрезал садюга. Женщина в панике скрывается в простенке за дверью. Позвать на помощь ей не приходит и в голову. - Ах, ты бля!!! - в полумраке заехав во что-то мокрое, неужели хозяйка обоссалась со страха. - Лярва! Падла! - споткнувшись о труп. Вот шлюха, просто так не отмажется. Тащит ее за косы из щели, в которую она забилась. Прежде чем замочить, он ее оприходует, уделает, как бог черепаху. Пожалеет, что не сдохла сама.
Он бил, бил и бил, не трепыхнешься, а Симка кричала и кричала.
- Ну, сука! Счас доберусь и до твоего отродья! – зубы вгрызлись в основание шеи, рыча, он крушил кулаками ей ребра. Разомкнув челюсти, выплюнула шмат мяса величиной со средний овальный пряник, заглазурированный огрызком покрасневшего хбшного трикотажа, снова вцепилась в него. Завывая, сжал хлипкое горло, но и, теряя сознание, она не отпустила добычу, вися на его правой груди питбулем на шкуре бурого медведя. - Блядь! Пизда ебанная! - в шоке стараясь подняться.
Очнувшись, Глеб и не вспомнил, где он и кто? Трехэтажный мат и плачь ребенка. С трудом, не соображая, идет на шум, машинально неся глянувшую на него из-под доски для карвинга 5-ти кг гантель… Симка заливается баском, но возня и крики в коридоре привлекают его внимание. Здоровенный бугай валяется на полу, пытаясь оторвать что-то от себя. Женщину, всю в крови, с разбитыми губами, надутыми веками, всклокоченными темными волосами. Мертвую. Незнакомую. Пляски Матисса. Не рефлексируя, вмазал круглой гирей мужику по макушке. Алина. Всплывает имя. Жена.
Второй выкарабкался, провалявшись месяцы в коме с черепно-мозговой травмой, и схлопотал 11 лет строгого. Беркута Линк убила. В УгРо ни разу не видели ничего подобного, да и не слышали тоже. 18 колото-резаных ран, 5 из них смертельные. Бледный и плоский, как пергаментный лист. И кто поверит, хрупкая женщина весом 50 кг обезоружила громилу в 2,5 раза тяжелее и почти на 30 см выше себя. Выписавшись через четыре недели из Пироговки, полгода ходила на допросы сначала в РОВД, потом в ГУВД, а под конец в прокуратуру. Родные убитого подавали апелляцию за апелляцией, доказывая, слабая женщина не в состоянии завалить мужика в одиночку.
Опять лето. Глеб опаздывал и потому поехал на метро – Маяковская, пересадка на Пушкинской – до Международной, а там на попутке. Бежал к улице Белы Куна, когда его окликнули.
– Доктор! – Глеб обернулся. У него куча знакомых бывших пациентов, а к больным он относится с гораздо большим пиететом, чем к здоровым, даже родным и близким. Из черной пасти Призмы вынырнул полковник. Совершенно не такой, как на Донбассе. Моложе, выше, увереннее. Сбрил усы, по–голливудски ослепительный оскал, маникюр, стильная стрижка. И тембр голоса вкрадчивее.
– Здравствуй! – приветствует ошарашенного Глеба.
– Здравствуй! – напрочь позабыв, что задерживается на четверть часа.
– С меня кофе и Эрмитаж.
Обещанного ждут год – экскурсию в зал импрессионистов. Под влиянием сестры Линк их не любила, разве только Дега. В «крысиной норе» под Славянском Глеб поддержал психоделические полумечты–полувидения, лишь бы облегчить страдания умирающего. А сейчас набрав ординаторскую, соврал про ОРВИ и температуру, развернулся к входу в метро. Мужчины вышли на Гостином дворе. И до открытия музея оккупировали «Буквоед» на Невском. Сев за столик в углу, заказали по латэ. Его пила Линк, Глеб за 13 лет привык, а полковник за компанию.
– Жив! – первым заговорил Глеб. – Долго пропадал.
– Утрясал дела.
– Алинка чуть с ума не сошла.
– Как она? Как здоровье?
– Очухалась...
– А племянница?
– Симка? Нормально.
– Чего разъехались? – провалявшись месяц в клинике, выписавшись и уладив с прокуратурой, жена укатила в Москву к племяннику.
– Развелись. Официально, – второй и последний раз.
– М-да... Общаетесь?
– Нет! – трубку не берет, на смски не реагирует, в интернете не появляется... – Поймала тишину, – да такое уже случалось, но теперь все по–взрослому. Сломалось что–то у нее и у него.
– Идем! Эрмитаж открывается через 5 минут.
Прогулялись пешочком по проспекту. В холле купив билеты, напялили бахилы с тапками. Мимо залов итальянской, фламандской, голландской, испанской живописи на втором этаже Большого Эрмитажа поднялись наверх к импрессионистам и постимпрессионистам.
Восемь картин Клода Моне («Дама в саду», парные панно «Уголок сада» и «Пруд в Монжероне» и др.). Шесть полотен Ренуара («Портрет артистки Жанны Самари», «Девушка с веером» и др.). Одиннадцать Сезаннов («Берега Марны», «Натюрморт с драпировкой», «Фрукты» и др.). Пастели Дега, его голубые балерины. Четыре поздних Ван Гога («Воспоминание о саде в Эттене», «Арена в Арле», «Куст» и «Хижины»). Пятнадцать Гогенов («Таитянские пасторали», «Женщина, держащая плод» и др.). Тридцать семь Матиссов, среди них всемирно известные «Красная комната», «Танец», «Музыка». И столько же Пикассо, относящихся к ранним периодам: розовому, голубому, кубистическому («Любительница абсента», «Свидание», «Мальчик с собакой», «Женщина с веером» и др.). Девять Роденов (крупнейший скульптор второй половины XIX – начала XX) в мраморе, бронзе, гипсе «Вечная весна», «Грешница», «Бронзовый век» и др.
Полковник рассказывал и рассказывал. Подробный обзор политической и экономической ситуации в мире, стране, городе и личной жизни художников, друзья, семья, дети, любовницы и любовники. Говоря о вещах ему интересных – музыке, литературе, истории, искусстве, полковник обращался в непреодолимый по мощи лесной пожар, его холодность – маска, за которой он прятался, слетала, словно зачарованный странник, плутавший в сомнамбулическом сне, возрождался Фениксом – мифической багряной птицей – символом вечного обновления. Информация лилась с его губ сплошным потоком Ниагарского водопада! А потом так же резко, как и начал, он прервал свою ураганную по скорости и эмоциональному накалу речь.
– Зайдешь ко мне, – не приглашение и не просьба, а констатация свершившегося факта.
– Думал, и не позовешь, – хмыкнул Глеб. К чему тратить время на глупости, в музей он мог сходить и один.
В толпе или на вечеринке полковник не привлек бы его внимание. За сорок, не красавец и даже не метросексуал. Обыкновенный мужик среднего возраста и внешности – ни рельефных мышц, ни аристократических хобби. Но там, под пулями, где они спасали друг друга, проверив свою мужественность, оценив по достоинству мужественность соратника по оружию, боевое братство – не абстрагировано избитый лозунг, книжная заумная фраза. Дух товарищества – сила, надежность, верность – харизматическая притягательность опасности, половой инстинкт, возбуждаемый запахами пороха и крови, оргазм за секунду до смерти. Ты видишь яркую вспышку света, не зная, что это эйфория чувственного наслаждения или прямое попадание гаубицы.
Глеб опускался на колени не перед мужчиной или женщиной, а перед символом. Так верующие падают ниц пред ликом Единого в храмах и на иконах. Он поклонялся не полковнику и не Стрелку и тем более не сентиментально–патриотическим идеалам «Последней весны». Космополиты не имеют Родины и не связаны с ней неотторжимо сыновьей пуповиной. Глеб заворожен сакрально–магически–древним мужским и женским началом, величием человеческого духа, торжеством воли и разума над повседневной суетой, двойственностью – слабостью, конечностью тела и безграничной невещественной составляющей. Тонкая субстанция, для которой не определена стоимость – в баксах, зелени, капусте, золоте, почестях, славе, – без цены, бесценна. Он пил кровь и ел плоть, приобщаясь к вечному. И то, что в глазах непосвященных остается грязным, непонятным, пугающим и потому извращенным, было не столько сексом – удовлетворением физических потребностей (люди не ангелы, к счастью), а смыслом его бытия. И тысячи лет назад задолго до техногенной цивилизации, до христианства, Торы и Зороастризма, во времена варварства, идолопоклонничества, язычества, мужчины восхищаясь, любили... обожествляли других мужчин. Отдавали и отдавались. Жертвовали и приносили в дар. И Бог, называющий обряд, появившийся вместе с первым воином и героем – содомским грехом, владеющий сонмами прислужников, настроивших пышных соборов, мечетей, костелов, часовен, церквей, синагог, ослепший и оглохший от молитв и сур, горящих свечей и воскуренного фимиама, грозящий библейскими напастями и геенной огненной, сочинивший заветы и запреты, априори завистник. Мужчины неспособны к деторождению, они лишь берут и принимают частицу мужественности, ставшею теперь их безраздельной собственностью.
– Заходи, – вкрадчивый щелк стальных ригелей.
Уютная чистая квартира в трехэтажном доме после реконструкции рядом с Дворцовой площадью. Такие выбирали состоятельные туристы из Метрополии, пандемийцы селились в гостиницах, не гоняясь за аутентичным декором. 2/3 часа – и они разошлись как парусно–крейсерские яхты, мастерски управляемые лоцманами–виртуозами в хаотичном ералаше старта кубка Пандемии.
День начался отлично. Не заметив разительной перемены в облике полковника, Глеб уходил довольный собой. Словно буквы с записки на бумажной салфетке, под действием пролившегося чая c лимоном, стерлось выражение затаенной нежности и грусти. Испарился страстный любовник и «вшивый» интеллигент, подпорченный моральными принципами, понятиями чести и долга. Взгляд из меланхоличного, слегка внутрь себя, с готовностью отражавший людей, мир барашки облаков, ласковую синь небес, июльское солнце превратился в остро–хищный – удар гарпуна в брюхо, в нем пропадало не хуже, чем в черной дыре антиматерии все живое и неживое, провожая Глебовскую спортивную походку. А тот лихо не обернулся, не почуял, как и в прошлый раз, когда полковник решал: выстрелить ему в спину или пусть идет...
– Идем, говорят это бывшая квартира Чайковского и князя Мещерского…
– Эрмитаж подождет.
– Подождет, – набирает смс: Док в круизе. Полковник.
Директору резидентуры ЦРУ в АПБП [5] Д. Брайту. Считаю не целесообразным использовать агента Асклепия на территории Лимба и Руины. Гри…
Обмякший и расслабленный Глеб понадеялся на второй раунд, а гость сломал ему шею. Тело положил в бочку, засыпал негашеной известью и залил водой. Через 2 недели то, что осталось, спустили в канализацию.
[1] Боевое отравляющее вещество. Смертельная концентрация 0,01 — 0,03 мг/л (15 минут). Контакт фосгена с легочной тканью вызывает нарушение проницаемости альвеол и быстро прогрессирующий отек легких. Антидота не существует. Защита от фосгена - противогаз.
[2] Снайперша, жена завербованного ею террориста-смертника. Погибла на Донбассе.
[3] Приспособление для бесшумной стрельбы.
[4] Губитель, демон истребления, разрушения и смерти.
[5] Athas после Большого Пиздеца.